Текст книги "Убийство в кибуце"

Автор книги: Батья Гур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– На праздник, когда умер Срулке, Янкеле все время был с нами, а потом дежурил на кухне.

– Все будет хорошо, – заверила их Авигайль.

– Сегодня этот полицейский с усами сказал Фане, что им и с ней нужно поговорить. А я не хочу отпускать ее одну. Она никуда одна не пойдет.

– Когда приедут врачи, я попрошу их осмотреть ее, – сказала Авигайль.

Фаня села на кушетку.

– Не надо, – сказала она глухим голосом. – Мне врач не нужен.

– Они думают, что с нами легче всего справиться, – продолжила Гута. – Они ничего не спрашивают про паратион у Джоджо, который все о нем знает, зато допрашивают Янкеле, который его в руках никогда не держал.

– Джоджо знает про паратион? – спросила Авигайль.

– У него даже диплом специальный есть, – сказала Гута, ни к кому специально не обращаясь. – И ему дали лицензию на опрыскивание, когда он был бригадиром. Но никто его ни о чем не расспрашивает. Янкеле, видите ли, им нужно было забрать.

– Они ведь только беседуют с ним, – попыталась успокоить ее Авигайль.

– Конечно, мы работаем здесь не покладая рук, и только для того, чтобы однажды пришла полиция и забрала нас, – пробурчала Фаня, медленно натягивая шерстяные носки.

Глава 15

Как Шорер и предполагал, поздно ночью Михаэль прокрался к домику Авигайль. Через задернутые занавески пробивался луч света. Когда он постучал в дверь, окинув взглядом пустынную округу, то почувствовал неловкость – мальчишеское возбуждение, учащенно бившийся пульс повергли его в крайнее смущение.

– Меня никто не видел, – первым делом сказал Михаэль. Он сразу отмел возможность встреч за пределами кибуца. – Интифада, поэтому нечего судьбу искушать ночными прогулками по окрестностям кибуца. Пожалуй, кому-нибудь стоит изучить влияние интифады на любовную жизнь бездомных, – добавил он, чтобы как-то сгладить возникшую неловкость, когда они оказались рядом в замкнутом пространстве.

Весь день Михаэль беседовал с членами кибуца, стараясь придерживаться самого дружеского тона. Было решено никого не приглашать в управление, поскольку три сотни людей – это слишком много, однако эксперты отказались ехать в кибуц с детектором лжи, и кое-кому из кибуца пришлось отправиться в Петах-Тикву.

После посещения медпункта Гута и Фаня отказались от проверки на детекторе лжи. «Сначала докажите нам, что это имеет смысл!» – и Гута сделала угрожающий жест рукой. «Что значит – не хотят? – удивился Нахари. – Арестуйте их, тогда сразу захотят». – «Давайте немного подождем», – посоветовал Михаэль, и Нахари углубился в изучение бумаг, лежавших перед ним.

Оказалось, что и жена Боаза Това тоже лгала, когда говорила, что готова убить Оснат. Ощущение стыда, которое она заставила Оснат пережить во время скандала в столовой, было для нее вполне достаточно. «Если бы я отравила всех, на кого Боаз положил глаз, – сказала она, – то в кибуце в живых не осталось бы ни одной женщины». Михаэль потом не без удовольствия пересказывал другим эту фразу.

Среди тысяч слов, которые Михаэлю пришлось услышать за последние три дня, он порой с удивлением замечал, как тиха и спокойна жизнь в кибуце. Ему казался совершенным абсурдом покой, который излучали ухоженные дорожки и аккуратные лужайки, игровые площадки для детей и площадь перед зданием столовой, а также тишина на кладбище со специальным участком для тех, кто погиб в боевых действиях. Тишина и покой были такие, что ему порой казалось: да никакого убийства и быть не могло! – особенно когда ночью или во время послеполуденного зноя пустели дорожки кибуца.

По ночам он пробирался в домик Авигайль. Он любил смотреть, как она помешивала кофе в турке, и ему казалось, что этому она научилась в кибуце. Он любовался ее стройной фигурой, ее волосами, которые струились при каждом движении, ее маленькими ладошками. Она была одета в черный японский халатик с крохотными пуговками, застегивающимися до самой шеи, и широкими рукавами, собранными на запястьях. Уютно шумел кондиционер, а песни сверчков на улице не проникали через закрытое окно. Ему вдруг захотелось прикоснуться к ее щеке, посмотреть на ее руки, прятавшиеся в широком рукаве, но, не ощутив встречного знака, он почувствовал к ней странную нежность и желание защищать ее хрупкую фигурку. Он вытянул ногу, взял поудобнее чашку кофе и стал выжидающе смотреть на то, как она помешивала чай. Она тоже не торопилась и выжидала.

– У тебя что-нибудь есть для меня? – наконец спросил он.

– И да, и нет, – ответила Авигайль. – Ты и сам, наверное, увидел, все в кибуце потрясены произошедшим. Но конкретного я ничего не заметила, если не считать того, что я тебе уже рассказала про Гуту и Фаню.

– Тогда расскажи поподробнее, что ты здесь вообще видишь, – попросил Михаэль. Она взяла два мелко исписанных листочка. Он протянул к ним руку.

– Думаю, тебе этого не стоит читать – вряд ли разберешь, я это писала для себя, – сказала Авигайль. – В целом об этом деле все предпочитают помалкивать, где бы я ни была и с кем бы ни говорила.

– Все? – недоверчиво спросил Михаэль.

– Никто не говорит ничего конкретного. Любят говорить «в данной ситуации», как, например, эта девушка, – и она заглянула в свой листок, – Ронит ее зовут. Она пришла в лазарет и попросила снотворного, жалуясь на то, что не может заснуть «в данной ситуации». Я дала ей валиум. Она пришла уже под вечер, бледная и с кругами под газами. После нее пришел Цвика, он успел уже и ко мне домой заглянуть – рассказывал о проекте, который он организует для детей. Мне он показался несколько странным.

– Почему?

– Говорил с придыханием, весь такой энергичный, даже слишком. Он тоже сказал «в данной ситуации». Но конкретного – ничего. Только заметила, что он слишком увлекся организацией детской игры по поиску «сокровищ». Между прочим, вчера вечером приезжал парень из Ашкелона, с собакой. Все перерыл, но паратиона не нашел.

– Я эту мысль уже оставил, – сказал Михаэль.

– Если не считать преступления, здесь такая тишина, – мечтательно произнесла Авигайль, не переставая мешать чай. – Могу сказать, что здесь многие смотрят по ночам кабельное телевидение, и есть такая Матильда, которая вообще рта не закрывает. Я слышала ее разговоры, когда она приходила за таблетками, которые принимает постоянно. Это персонаж, должна я сказать.

– Я знаю, она работает в продуктовом магазинчике.

– Она говорила о какой-то женщине, которая допоздна смотрит телевизор. А у Моше, по-моему, кровоточащая язва желудка, и его пора отправлять на обследование в больницу, пока чего-нибудь с ним не случилось. Как бы там ни было, но здесь все вещи взаимосвязаны. То, что история попала в газеты, нам только вредит. Сегодня уже отваживали журналистов. Хорошо, что мне удалось приехать до всей этой шумихи.

– Мы сказали Моше, отчего умер его отец, и он перенес эту новость очень плохо. Мы также сказали ему, что сейчас нельзя утверждать, было ли это убийство или несчастный случай. Но это его не успокоило.

– Кое-кто здесь словно бы впал в кому. Ни с кем не разговаривает. Но есть и другие, как, например, жена этого, казначея…

– Жена Джоджо, – пояснил Михаэль.

– …для кого словно праздник наступил – говорят без умолку. Я видел ее в столовой, она болтала за столом позади меня. Одна женщина закричала, что «убил кто-то не из наших». Дальше эта компания стала обсуждать Янкеле и его мать Гуту, которая должна неотлучно находиться на молочной ферме.

– Авигайль, – с особым выражением произнес Михаэль, – его мать не Гута, а Фаня из пошивочного цеха, о которой я тебе уже говорил.

– Она больная, – произнесла Авигайль, – эта Гута. Они обе ужасны, но и страдают тоже. – Она вытерла губы тыльной стороной ладони. – Вряд ли мои наблюдения приблизят нас к разгадке, но написать статью о кибуце, пребывающем в состоянии шока, я уже могу. Хочу сказать, что страх – дело заразительное и тревожное. Но дело не только в этом… – Здесь она замолчала, и они оба напряглись от звука шагов и сминаемых сухих листьев, после чего раздался стук в дверь.

Авигайль задержала дыхание и посмотрела на замок. Михаэль осторожно встал и вышел в соседнюю комнату, притворив за собой дверь. Авигайль неуверенным голосом произнесла: «Минуточку!» – и, не спрашивая, кто пришел, открыла входную дверь.

Михаэль присел на двуспальную кровать и посмотрел на открытый платяной шкаф. В нем висел целый ряд белых рубашек, под которыми аккуратно были сложены джинсы. На прикроватной тумбочке лежало несколько книг. Михаэль старался узнать по голосу, кто пришел. Он четко слышал голос Авигайль, который слегка дрожал от волнения. Ему пришлось встать и приложить ухо к двери. Голос принадлежал мужчине, которого он не знал. До него донесся обрывок фразы «…не боишься в такое время одна», на что Авигайль, не скрывая злости, сказала: «Эта ситуация меня совершенно не волнует, а вот вам в такое время нужно быть дома с женой. Насколько я помню, вы женаты. Не кажется ли вам, что это уже слишком – появляться в моем доме в два часа ночи под таким смехотворным предлогом? Может, таблетка аспирина подождет до утра? И наверное у вас есть кто-нибудь поближе, кого можно будить посреди ночи из-за такого пустяка?» Снова раздалась невнятная мужская речь, на которую Авигайль резко ответила: «Я сама решаю, кому и что говорить. Не стоит ко мне больше приходить без приглашения, даже если вы увидите свет в моих окнах». После этого он услышал, как закрылась дверь и два раза в замке повернулся ключ. В дверях спальни появилась Авигайль:

– Он ушел.

– Кто это был? – спросил Михаэль.

– Не важно. В нем тоже чувствуется испуг. Его зовут… Забыла я, как его зовут, но он сегодня разговаривал со мной в столовой. Мне кажется, его зовут Боаз, и он – сын Матильды. Думаю, он возомнил себя местным донжуаном. Нет, он сын не Матильды, а Йохевед. Помнится, он пытался соблазнить Оснат, а его жена устроила по этому поводу скандал в столовой…

– Такой ухоженный мальчик средних лет? – спросил Михаэль.

– Да, – с улыбкой ответила Авигайль, – ухоженный мальчик средних лет. Он все время, что я здесь, работает в столовой.

– У него разные обязанности, – сказал Михаэль. – Сегодня он отвечает за садовое хозяйство. Он ненормальный, его поведение слишком показное. В конце концов, ты всего третий день здесь.

– Он спрашивал, одинока ли я по жизни, – сказала Авигайль, – и я ответила, что у меня есть друг, но здесь я пока живу одна. Но даже это его не остановило. Так вот, я слышала, как Йохевед говорила, что есть одна женщина – не помню, как ее зовут, – которая даже на работу не ходит, а все время смотрит телевизор. Видела я двух отцов, которые шли на работу в поле вместе со своими малолетними детьми. Но если не присматриваться, то ничего особенного не видно. Правда, обеденный зал все время наполовину пуст. Да, чуть не забыла: одна женщина потребовала немедленно созвать общее собрание. Рядом с ней была Дворка, но она промолчала, и лишь Моше спросил, не хочет ли она, чтобы на собрании убийца встал и вышел вперед? Все в руках полиции, добавил он. На это женщина закричала, что убийца не может быть одним из членов кибуца, это, скорее всего, тот, кто когда-то ушел из кибуца, а теперь вернулся, чтобы его разрушить, и что об этом нужно каждому сказать. Моше ответил, что созывать собрание смысла нет до тех пор, пока все не закончится и убийцу не поймают, а ей посоветовал обратиться за помощью к психологам.

– А что Дворка? – спросил Михаэль. – Что Дворка ответила на все это?

– Она сказала, что в собрании нет необходимости, потому что все идет своим чередом. Просто эту трагедию нужно пережить, как и любую другую.

– Это она так сказала? – удивился Михаэль. – Что эта трагедия – как любая другая? Интересно.

– Судя по тому, что я видела, она ведет себя так, словно ничего не произошло. У нее на лице выражение совершенной будничности. По своему прежнему опыту я знаю, что, если в семье трагедия, всегда найдется хоть один человек, который будет вести себя как ни в чем не бывало и следить, чтобы остальные не слишком отклонялись от нормы. Такой человек всего лишь хорошо владеет собой, и ничего болезненного в этом нет. Но здесь ты прав – в ее поведении есть определенная патология.

– Не патология, – возразил Михаэль, – а что-то непонятное. Мне поначалу казалось, что она будет вести себя сдержанно до тех пор, пока об этом никто не знает, а потом она, по моему разумению, должна была сломаться. Но, похоже, она круче, чем я думал. А что Зив а-Коэн?

– Он слишком занят собой, как и все эти отцы-основатели. Но для него это лишь поза. В его поведении мне не удалось увидеть что-либо странное.

– А Дейв?

– Дейв, – Авигайль улыбнулась, – советует расширять кружки по изучению мистицизма. Ты знаешь, что у него есть мескаль?

– А что это такое? – спросил Михаэль.

– Кактус с галлюциногенными свойствами, своего рода наркотик.

– Откуда ты знаешь? – не без удивления спросил он.

– Я читала про наркотики, используемые в Центральной Америке, и кто-то мне его показывал. А он даже не старается его спрятать. Я у него спросила, как называется кактус, который растет около его двери, и он без всякого смущения ответил, что это мескаль.

– А что ты делала около его дома? – спросил Михаэль, тут же почувствовавший ревность.

– Я присутствовала на занятии его кружка. А вчера я ходила в литературный кружок, а перед этим – в музыкальный. Я здесь живу всего три дня. Эти кружки – великая вещь. Каждый в кибуце что-нибудь да изучает. Кружок Дейва, в котором изучают мистицизм и историю мистицизма, собирается у него дома за чашкой травяного чая. Никто о происшествии не разговаривал, но по глазам людей я смогла понять, что они себя чувствуют ужасно. Я вот думаю о Фане, – неожиданно сказала Авигайль. – Она могла себя так вести, чтобы защитить Янкеле, а ее сестра Гута решила помочь ей в этом. А еще я думаю об Аароне Мерозе: я слышала, его опять допрашивали.

– Он был в Иерусалиме, – ответил Михаэль, – и вряд ли ему хватило бы получаса, чтобы приехать сюда и кого-нибудь отравить. Фаня с десятком других людей была в пошивочной мастерской. Янкеле был на фабрике с Дейвом. Гута работала в столовой, и ее все видели. Вот мы говорим полчаса, три четверти часа, а за это время кто-нибудь мог незаметно отлучиться и вернуться, особенно если вокруг много суеты. Но все говорят, что были там-то и там-то или шли откуда-то и куда-то. А кроме того, хорошо бы знать мотив.

– А мотива нет, – сказала Авигайль.

– Это и приводит меня в отчаяние, – признался Михаэль. – Я всю ее жизнь прочесал частым гребешком, прочел все письма, все бумаги. Я даже обыскал дом Мероза с его разрешения. И ничего. Единственное, что на меня произвело впечатление, – это то, что у Оснат в спальне на тумбочке лежала местная газетка, которая называется «Времена и события». Я даже взял подшивку за прошлый год в надежде натолкнуться хоть на что-нибудь, но это труд не для ленивых: газетка выходит еженедельно. – Он развел беспомощно руками и потом положил их на колени. – Я просматриваю их при малейшей возможности. Сарит их изучает. Я думал, что смогу найти в них то, что никто не удосужился спрятать по причине несущественности фактов. Но в итоге мне удалось лишь подтвердить правильность заявления Мероза о том, что она целиком отдавалась общественной работе и идеологии.

– Идеологии? – скептически переспросила Авигайль.

– Да, – сказал Михаэль. – Что ты об этом думаешь?

– Слишком романтично рассуждать об идеологии, когда речь идет об убийстве, – произнесла Авигайль. – Мы ведь знаем, почему люди совершают убийства.

– И почему они их совершают? – Авигайль промолчала. – Значит, мы не должны искать того, чего не знаем? Так, Авигайль? Мы должны бросить все поиски? У тебя есть конкретная мысль о мотиве, которую ты не считаешь романтичной?

– Я не знаю. У меня нет ни малейшей идеи, – ответила Авигайль.

Глава 16

В старом секретариате, где решил устроиться Охайон, на тоненьком паласе были разбросаны экземпляры местного еженедельника. Михаэль сидел в еле живом кресле, одна ножка которого отсутствовала и была заменена подпоркой в виде кирпича. Откинувшись, он в одной руке держал чашку остывшего кофе, а в другой – газету.

Он снова и снова пробегал глазами отпечатанные на мимеографе страницы, пока наконец между рекомендациями, как изменить систему баллов, начисляемых за выполненную работу, и обзором программы кабельного телевидения на следующую неделю, он не увидел статью, которая заставила его забыть о прочих темах. Его заинтересовал отчет о выполнении плана по сбору хлопка – традиционно к этому моменту приурочивают праздник, на котором чествуют сборщиков хлопка, одетых в бело-голубое национального флага и красное флага трудящихся. Трудящиеся в едином порыве собирают урожай хлопчатника и дружно складывают его в корзины. Попытка сделать репортаж этого года смешным («Рука Мики оказалась не в том месте и, в конце концов, помешала режущей кромке выполнить свой долг») вызвала в нем резкое раздражение. Аналогичный неуклюжий юмор при описании срочного ремонта сельхозтехники заставил его загасить окурок, придавив его о стенку треснутого цветочного горшка, которым он пользовался вместо пепельницы.

Покинув жилище Авигайль, он целую ночь читал местную газетку. Он не пропускал даже объявления, благодарности и поздравления. Когда в пять часов утра через поломанные жалюзи стали пробиваться первые лучи света, его виски пульсировали в такт голосу Нахари, звучавшему в его сознании. Чтобы заглушить головную боль, он начал сжимать зубы, но вместо облегчения почувствовал боль еще и в челюстях. Неожиданно он представил, как ему выговаривает Иувал: «Отец, как ты мог…» Последние слова повторялись несчетное количество раз. Тут ему пришло в голову, что он Не знает, как ему себя вести, если кто-нибудь в кибуце решит свести счеты с жизнью. Ему подумалось о Фане, которая вернулась из больницы Ашкелона и стояла у дверей дома, где шел допрос почти все время молчавшего Янкеле; о закатывавшей скандалы Гуте; о нездоровой желтизне на лице Аарона Мероза; о черных кругах под глазами Джоджо. Взгляд Дворки преследовал его всякий раз, когда ему хотелось кого-нибудь заподозрить или обвинить. Он вспомнил о солдате-сыне Оснат, не зная, как тот отнесется к переживаниям членов кибуца.

Воздух был прохладен и чист, но даже медленное дыхание в это раннее утро не могло спасти его от ощущения, близкого к панике.

– И зачем тебе так трясти деревья? – со свойственной ему выразительностью спросил Нахари. И сейчас, когда Михаэль смотрел на этот февральский номер газетки, ему снова слышался этот вопрос.

– Чтобы кролик из норы вылез, – не очень вдумываясь в смысл сказанных им слов, ответил Михаэль.

– А ты уверен, что он вылезет? – спросил Нахари. – Только потому, что ты так хочешь?

Делая вид, что не слышит сарказма, Михаэль стал серьезно объяснять:

– Потому что испугается, что кто-то узнает, или из желания защитить себя.

– В таком случае, – предупредил Нахари, – ты должен серьезно подумать, какие это будет иметь последствия. Я не знаю, думал ли ты о том, чтобы обеспечить охрану людей, близких к Оснат. Ведь когда кролик выскочит, то он может вести себя не как кролик, а как разъяренный тигр.

Михаэль решил промолчать.

– Тебе лучше глаз не спускать ни с Дворки, ни с Моше, ни со всех остальных.

Эта перепалка произошла на совещании, где обсуждались сроки расследования. В отличие от ворчания Арье Леви, начальника иерусалимского подокруга, слова Нахари всегда имели больше смысла.

– Я ничего не имею против того, чтобы расследование продлилось на несколько дней дольше, дело будет солиднее выглядеть в суде, но в этом случае фактор времени имеет огромное значение в свете рисков, на которые мы идем. Я хочу сказать, что если твой кролик-тигр не выскочит из леса в течение ближайших двух недель, то тебе придется иметь дело с целым кибуцем уставших от напряжения людей. Люди долго так не выдержат. Каково просыпаться каждое утро с мыслью о том, что кто-то в твоей семье – убийца? Я не знаю, чем это может закончиться. Что ты будешь делать, если кто-нибудь из них совершит самоубийство? А такие случаи уже были. – Михаэль хотел было открыть рот, но Нахари поднял руку и сказал: – Я знаю, я знаю, что вы работаете с психически здоровыми людьми, но есть вещи, которые вы не можете контролировать. Помимо всего прочего, длительный стресс делает кроликов очень опасными. Вы должны прийти к какому-нибудь результату. Пусть это будет не окончательное решение, но, по крайней мере, направление, в котором следует двигаться. Про тебя говорят, что ты умен, а иногда способен на чудеса. – Здесь Нахари прервал свою длинную речь, чтобы лизнуть кончик сигары, церемонно раскурить ее и продолжить свое выступление. – Я уже не говорю о том, что Авигайль была внедрена в кибуц. Наша страна не настолько велика, чтобы однажды она не встретила своего знакомого. Поэтому долго правду о ней скрывать не удастся. Да и ты по ночам пробираться к ней незамеченным долго не сможешь. Или тебя увидят, или подслушают, о чем вы с ней говорите.

Михаэль отложил газетку и, тяжело ступая, пошел в туалет, который находился рядом со зданием старого секретариата. Там, склонившись над треснутой раковиной, он подставил голову под струю холодной воды. Пока он вытирал голову армейским вафельным полотенцем, которое Моше предусмотрительно оставил на его кровати, он думал об Авигайль и о том, что ее струящиеся шелковые волосы – слишком слабая защита в нынешней ситуации. Вдруг он подумал о Майе, и его пронзила почти физическая боль и тревога за нее, а потом в сознании снова, как удары барабана, зазвучали предостерегающие слова Нахари.

Статья Оснат была помещена в рубрике «Колонка секретаря» и оказалась зажатой между сообщением о завершении сбора хлопка и поздравлениями некому Деди по случаю окончания лётных курсов. Статья оказалась отчетом о семинаре, на котором присутствовали секретари десятков сельскохозяйственных поселений и обсуждалась тема «Взаимная свобода в кибуце». Он уже несколько раз перечитывал предпоследний абзац, как будто хотел выучить его наизусть:

Помимо всевозможных вопросов, обсуждавшихся на семинаре (например, распространяется ли наша свобода на растрату общественных фондов или продажу общественной собственности даже в тех случаях, когда такая продажа делается во благо всех, или могут ли отдельные руководители вести себя так, словно им закон не писан), все признавали наличие серьезного кризиса, который нельзя преодолеть, изменив всего лишь отдельные статьи и правила. Необходимо подвергнуть смелому и разумному пересмотру основополагающие принципы существования кибуцев.

Затем его взгляд снова упал на отчет секретариата о предоставлении кредитов детям кибуца, которые в течение года проживают за его пределами. Он механически запомнил слова о том, что кредит предоставляется для обзаведения на новом месте и подлежит погашению в течение четырех месяцев. После этого он снова вернулся к сообщению Оснат, в котором последний абзац звучал следующим образом:

Кибуц должен перестроиться как общество, в котором личное является целью, а коллективно-эгалитарное – лишь средством (которые выше всех остальных) для развития и реализации устремлений каждой личности. Такой кибуц сможет конкурировать с такими же кибуцами на рынке за достижение «хорошей жизни», которая обретает все большее значение на фоне уменьшающегося значения идеологии и основных ценностей сионизма. Атмосфера тем не менее совсем не мрачная, поскольку мы видим, что можно сделать с огромным человеческим потенциалом, который оказался на историческом перекрестке и решает, каким путем идти дальше. И как только станет ясно, какой путь мы должны выбрать, движение вперед возобновится с новой силой.

Вся статья была полна благородных лозунгов, и похоже, что ее написали, не меняя ни слова в материалах семинара. Но его заинтересовала фраза из предыдущего абзаца, которая отличалась деловым тоном и стояла в скобках.

Забыв об осмотрительности, Михаэль понял, что нужно действовать, не теряя ни секунды, и кинулся к столовой. Моше еще не было, и Михаэль налил себе чашку кофе, добавил в него молоко, взял булочку с сыром и намазал на нее оливковую пасту. Потом выбрал место за дальним столиком и сел. Было начало восьмого, и в зале сидело всего несколько человек в комбинезонах, молча поглощая завтрак. В противоположном конце зала он увидел Гуту, обутую в свои обычные резиновые сапоги. Она была поглощена нарезанием салата. Когда чашка оказалась пустой, он отодвинул от себя недоеденную булочку, не в силах заставить себя отнести ее к контейнеру для объедков, и вышел из столовой. Контейнер назывался колбойником, но Михаэль вспомнил, что так же называли таких людей, как Дейв, который мог починить все, что угодно. Ему стало интересно, как одно и то же слово могло означать мусоросборник и мастера на все руки.

Моше уже был в своем кабинете. Михаэль слышал его голос через открытую дверь. Заглянув внутрь, он увидел лишь спину Моше, который говорил по серому телефону, развернув вращающееся кресло и глядя в открытое окно. Михаэль тоже стал разглядывать видневшуюся в окне лужайку, обсаженную кипарисами. Лишь немного погодя, он постучал в дверь и попросил разрешения войти. Моше был бледен. Разговор он закончил очень неожиданно, произнеся: «Сообщите мне, когда будет подсчитана сумма ущерба». После этого он повернулся к Михаэлю, который спросил, все ли в порядке. «Ничего нового, – сказал со вздохом Моше, – шакал забрался в курятник и устроил там погром».

Михаэль достал местную газетку из коричневого конверта, расправил ее и выложил перед Моше на аккуратную стопку бумаг, лежавшую посреди стола.

Моше просмотрел ее и после этого спросил:

– А в чем проблема?

– Есть ли в этом номере что-нибудь, что вызывает у вас особую озабоченность? – Михаэль рассеянно достал фломастер из самодельного стаканчика, сделанного из выкрашенного в синий цвет цилиндрика от рулона туалетной бумаги и укрепленного на картонке с разноцветной надписью: «ПАПОЧКЕ ПО СЛУЧАЮ ЕГО НОВОЙ РАБОТЫ».

– Вроде ничего, – сказал Моше, добавив: – Но я не настроен сегодня разгадывать загадки. Почему бы вам просто не сказать, чего вы хотите? – Он перевернул страницу и посмотрел на фото, запечатлевшее уборку хлопка. На мгновение его взгляд затуманился, когда он посмотрел на парня в углу фотографии: – Это мой старший сын, а рядом – сын Оснат. – Он вздохнул, а потом тоном полного непонимания спросил: – И что вы здесь такого нашли?

– А почему вы сами не хотите это прочесть? – и Михаэль кончиком фломастера указал на «Колонку секретаря».

Моше поднял страницу, отодвинул ее подальше от своих глаз и стал читать. Михаэль заметил, что при этом он шевелил губами. Закончив чтение, он закрыл глаза рукой и сказал:

– Я прочел, но все равно ничего необычного не увидел. К чему вы клоните?

Михаэль спокойно опустил его ладонь на прочитанную страницу:

– Вот смотрите, здесь в скобках написано кое-что странное.

Моше перечитал предложение, потом, выделяя каждое слово, произнес его вслух, словно зачитывал перечень товаров, которые ему нужно было приобрести в магазине. Затем он закрыл глаза, закачал головой и сказал:

– Все равно не пойму, к чему вы клоните.

– Как вы понимаете эту фразу? – спросил Михаэль.

– Никак не понимаю, меня не было на этом семинаре.

– Был ли кто-нибудь еще на этом семинаре из кибуца, кроме Оснат?

– Я не знаю, – ответил Моше, – просто не помню. Посмотрите на дату: уже полгода прошло. Неужели можно помнить такие вещи?

– Неужели никто на нее не обратил внимания?

– Все эти бесконечные вопросы уже изрядно меня раздражают, – ответил Моше. – И когда все это закончится? – После некоторой паузы, уже более спокойно он произнес: – Извините меня, это от бессонницы. Да и то, что у нас происходит, это далеко не пустяк. Да еще история с моим отцом, которая тоже никуда нас не продвинула.

– Несмотря на то что его смерть может быть простым несчастным случаем?

– Даже если это несчастный случай, то все равно – где оставшийся паратион и чем все может закончиться? – Михаэль промолчал. – Когда вы сможете ответить на все эти вопросы? – спросил Моше, и в его голосе было больше отчаяния, чем гнева.

– Я хочу знать, – медленно произнес Михаэль, – сама ли Оснат составила эту фразу или ее кто-нибудь произнес во время семинара? Точнее – как она попала в газету? – Моше беспомощно развел руками, на что Михаэль задал еще один вопрос: – Как можно прочитать протокол этого семинара?

– Я даже не знаю, велся ли протокол. Такие семинары проводятся ежегодно, и на них съезжаются многие руководители кибуцев.

– Хорошо. Кто еще был на семинаре?

– Люди из соседних кибуцев. Я даже не знаю, кто там точно был.

– Она никогда не рассказывала вам о том, что происходило на семинаре?

– Мне не говорила, но могла рассказать Дворке или еще кому-нибудь.

– И все-таки кому?

– Говорю же вам, что я не знаю. Поговорите лучше с Дворкой.

– Хорошо, я поговорю с Дворкой. Но хочу, чтобы вы помогли мне связаться с секретарем какого-нибудь соседнего кибуца, если вы, конечно, не возражаете, – продолжал настаивать Михаэль.

– Ну кто будет помнить такие вещи? – произнес Моше со вздохом. Тем не менее он протянул руку к телефону и нажал одну из кнопок. Затем он заговорил: «Это ты, Миша? Нет, это Моше. Ну, да. Нет, нам не просто с таким вторжением… – Его голос стих, когда он взглянул на Михаэля. – Миша, ты, часом, не помнишь семинар для секретарей кибуцев, который состоялся в феврале? Не волнуйся, просто мне кое-что нужно узнать. Слышишь меня? Скажи, от нас только Оснат была или кто-то еще приезжал с ней? Только Оснат. – После этих слов он снова посмотрел на Михаэля, который закуривал сигарету и, вытянув ноги, так же пристально глядел на Моше. – Да здесь есть один человек, который хотел бы задать несколько вопросов о том, что было на семинаре. Ну нет же. Ну не по телефону. Ты бы мог к нам подъехать? Да, это связано с… Это срочно. Лучше если ты приедешь сюда, а не этот человек к тебе поедет. Нет, по телефону я тебе больше ничего не скажу. Ты когда сможешь быть у нас?»

– Через двадцать минут он будет здесь, – сказал Моше, повесив трубку. – И он знает, что это связано с… ну, в общем, с… – Ему так и не хватило решимости завершить фразу. Он стал рыться в ящике стола, и через какое-то время в руках у него появился рулон туалетной бумаги. Он оторвал от нее кусок и громко в него высморкался. – Аллергия, – пояснил он. – Каждый год у меня аллергия. – Он скомкал бумагу и швырнул ее в мусорную корзину. – Дейв дал мне какой-то кактус, который должен помочь, но я не верю во всю эту чушь, – раздраженно сказал он.