Текст книги "Убийство в кибуце"

Автор книги: Батья Гур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Конечно, я все объясню, – заговорил Кестенбаум, как нетерпеливый ребенок. – Паратион – холинестераза, используемая в химическом оружии во всем мире. Ацетилхолин, вызывающий сокращение мышц в органах дыхания и сердце, депрессивно влияет на центральную нервную систему, вызывая смерть. Идемте, я вам покажу.

Он встал, Михаэль тоже поднялся и последовал за доктором по широким коридорам в какую-то боковую комнатку, где Кестенбаум снял со стены небольшой ключик и открыл им еще одну дверь, пропуская Михаэля вперед.

Во второй комнате врач остановился перед серым стальным шкафом с большим замком на дверях, открыл замок и сказал:

– Здесь все, что вам нужно. – На полках стояли колбы и бутылочки. В комнате царил устойчивый запах мышей и химикатов. Кестенбаум прислонился к стене: – Пожалуйста, читайте надписи на сосудах.

В этот момент послышался чей-то голос из первой комнаты:

– Кто взял мой ключ?

– Не беспокойтесь, это я здесь, я взял, – заговорил Кестенбаум и стал шептать Михаэлю на ухо: – Это наш токсиколог, доктор Кассуто. – Через пару секунд появился человек в белом халате, заметно моложе Кестенбаума. Кассуто помнил звание Михаэля и цель его прихода, но фамилию вспомнить так и не мог.

Михаэль представился и сказал:

– Покажите мне, пожалуйста, где тут в вашей сокровищнице находится паратион?

– Да вот он. – Произношение выдавало в докторе Кассуто человека, рожденного в Израиле, сабру. Он вынул серебристую металлическую бутылочку. – Даже держать ее вот так – и то опасно.

Стоявший сбоку Кестенбаум кивнул. Михаэль прочел на бутылочке «Фолидол Е 605. 45,7 %» и заметил, как стал жаться к стене Кестенбаум, напоминавший в этот момент испуганного ребенка, стремящегося занять как можно меньше места в помещении.

– А как он выглядит при продаже? Они его продают именно в таких бутылочках? – поинтересовался Михаэль.

– Сосуд изготовлен в Германии, – сказал Кассуто будничным уверенным тоном. – Здесь концентрат. Для применения в сельском хозяйстве его разводят в специальном растворителе, поскольку в воде он не растворяется. В Израиле торговля им без специальной лицензии запрещена.

– Ерунда! – воскликнул Кестенбаум из своего угла. – На территориях его можно достать где угодно!

– Да, – согласился Кассуто, – там его полно, и пользуются им часто не по назначению. Но я говорю о том, что он относится к запрещенным препаратам.

– И это не совсем так, – запротестовал Кестенбаум. – Ты не забыл о девушке с керосином?

Он повернулся к Кассуто и посмотрел на него с явным укором. Тот, почувствовав свое поражение, сказал:

– Да, это было ужасно – девушка помыла голову керосином, чтобы избавиться от вшей, а в керосине оказался растворенный паратион. Она не смогла даже выбраться из ванны, так и умерла в ней.

– А бабушка? Что было с бабушкой? – не унимался Кестенбаум.

– Была одна бабуля, которая решила вывести вшей у своего внука, и тоже керосином, в котором был паратион. Вот вам и мгновенная смерть.

– Таких случаев множество, – проговорил Кестенбаум. – Только вчера коллега рассказал мне, что ему нужен был спрей от… ну, не важно от чего, и его жена принесла ему спрей из аптеки, а когда он прочел на этикетке, что в этот спрей входит, то обнаружил паратион. И что – разве это тоже нарушение закона? – В его голосе чувствовался триумф.

– Я не говорил, что паратион вне закона. Я не говорил, что паратион запрещен в Израиле. Я сказал, что министерство сельского хозяйства больше его не использует, – спокойно ответил Кассуто.

– Не обращайтесь с ним так легкомысленно! – закричал вдруг Кестенбаум и вырвал бутылочку из рук Михаэля.

– Неужели такая бутылочка может представлять опасность? Она же герметически закрыта, разве не так? – спросил Михаэль, и оба врача посмотрели на него с явным сожалением.

Кестенбаум поставил сосуд на место в металлическом шкафу и сказал с явным неодобрением:

– Знаете, какой это сильный яд? Попадание трех капель на кожу достаточно, чтобы отправиться в мир иной.

– У нас он в концентрированной форме. Видите, концентрация почти пятьдесят процентов. Для использования его нужно растворить.

– Помнишь, я рассказывал тебе историю с одеялом? Расскажи ему! – предложил Кестенбаум, обращаясь к Кассуто.

– Помню, – подтвердил Кассуто со скучающим видом. – Человек умер, накрывшись одеялом, которым до этого накрывали лошадь, у которой паратионом выводили блох.

– Двадцать миллиграммов на шестьдесят килограммов – смертельная доза, – торжественно объявил Кестенбаум.

Михаэль посмотрел на часы. Было шесть часов вечера. Идя в сопровождении Кестенбаума к парковке, где в это время стояло всего два автомобиля, он поинтересовался:

– В кибуцах что – до сих пор используют паратион?

– Неофициально, – ответил врач, – потому что агрономы старого поколения любят пользоваться этим ядом для опрыскивания. Может, у них и сохранился паратион – его легко можно заказать в Германии.

Прежде чем завести машину, Михаэль еще раз пожал руку Кестенбауму, и тот тихим голосом произнес:

– Если у вас будет возможность, пожалуйста, не забудьте отметить, что именно я обнаружил паратион.

– Не забуду, – пообещал Михаэль, – все лавры будут ваши! – И его «форд-фиеста» покатился к воротам.

Глава 7

– Сколько времени ты работаешь в УРООП? – спросил Махлуф Леви у Михаэля, когда они сворачивали с шоссе на дорогу, ведущую к кибуцу.

– Всего два месяца, – испытывая внутреннюю неловкость, ответил Михаэль.

– Все говорят, что ты быстро этого добился. – Локоть инспектора Леви высунулся из открытого окна автомобиля. Михаэль ничего не ответил. – Они могли бы тебя назначить и начальником отдела в Лахише, – задумчиво произнес Леви.

– Могли, – сказал Михаэль, глядя на поля, простиравшиеся по обе стороны узкой дороги, – но решили, что мне будет лучше в подразделении, расследующем сложные преступления. – Ему почему-то вспомнился Ами, муж его старшей сестры, который, как резервист, в Ливанскую войну служил в региональном штабе.

В его группу входили еще один офицер и один врач, которые со времен войны Судного дня[4]4
  Арабо-израильская война 1973 г.


[Закрыть] именовались не иначе как «эскадрон смерти», потому что в обязанности группы входило составление списков погибших. Все это время он приходил домой поздно и валился в кровать, не говоря никому ни слова, не принимая душ и не ужиная. В кровати он лежал часами, глядя в потолок. Когда служба закончилась, он больше не смог работать. Просто ходил в автомастерские, которыми владел на паях с братом, и просиживал там целые дни, тупо глядя на счета и платежки.

Совсем отчаявшись, Иветта оставила детей на попечение свекрови и отправилась в Иерусалим, чтобы встретиться с Михаэлем. Когда наконец они оказались за столиком китайского ресторанчика, она, захлебываясь слезами, рассказала, каким ужасным для нее оказался последний год семейной жизни. Она говорила о кошмарах, преследующих ее мужа, о его черном юморе и жутких шуточках, о том, что у него пропал интерес к ней и детям, и, смущаясь, поведала, что они больше не спят вместе.

– Поговори с ним, – умоляла она. – Кто-то же должен с ним поговорить. Хоть ты и на десять лет моложе, но он тебя уважает. Не знаю почему, но, мне кажется, ты должен с ним поговорить. – И она снова залилась слезами.

Михаэль, у которого полностью пропал аппетит, оплатил счет и пошел прогулять ее по улицам в сторону Меа-Шеарим[5]5
  Меа-Шеарим – собирательное название ультроортодоксальных кварталов в центре Иерусалима.


[Закрыть]. Она говорила, не переставая, а он терпеливо ее слушал. Иногда, чтобы утешить сестру, он клал ей на плечо руку, а когда она выговорилась, они сели в кафе, и он сказал:

– Конечно, я поговорю с ним, если ты просишь. Но ему нужна профессиональная помощь. Ты же понимаешь, что в таком случае одного разговора будет мало.

– Ты не знаешь, как это было, – сказал Ами, когда они встретились на следующий день. – Хуже всего – это ашкенази. Они не стонут, ничего не говорят. Однажды ночью я сидел в машине с доктором и ждал рассвета, ждал, когда дадут объявление в новостях. Ты сидишь в машине и смотришь на дом, и ждешь, когда станет светло, когда наступят эти пять часов утра. В этом доме люди мирно спят, а ты – ангел смерти, и вот-вот уничтожишь их жизни. – Ами закрыл лицо своими огромными ладонями.

Махлуф Леви нарушил мысли Михаэля.

– Ну и как у тебя идут дела?

– Да нормально, – ответил Михаэль, резко дернув рулем, чтобы объехать булыжник на дороге. – Это что такое? Неужели и сюда добралась интифада? – спросил он, чтобы переменить тему.

– Отсюда до Газы рукой подать. Да еще поиски похищенного солдата. Тут всем работы хватит, помяни мое слово.

– У меня сын сейчас служит, – неизвестно почему вдруг произнес Михаэль.

– Правда? – с интересом переспросил Леви. – А где?

– В Нахале. Его подразделение сейчас перевели на территории, в Вифлеем. Ему еще придется послужить, поскольку он и так призывался на год позже.

– Почему позже? – В голосе Леви прозвучало подозрение.

– Потому что он сначала год провел со своим классом в Бейт-Шеане, потом подписал контракт на службу в армии. Так что служить еще долго. Ему недавно исполнилось двадцать.

– У меня двое сыновей в армии, – сказал со вздохом Махлуф Леви, – один в бригаде «Голани»[6]6
  Израильская элитная пехотная бригада.


[Закрыть], а другой здесь, недалеко от дома. У тебя есть еще дети?

Михаэль покачал головой:

– Только один.

– Плохо, когда один ребенок. И ему плохо. У меня пятеро – полный дом!

– Все мальчики? – спросил Михаэль, когда они подъезжали к большим металлическим воротам.

– Четыре мальчика и девочка, – ответил Махлуф Леви, выглядывая из окна машины, пока Михаэль подъезжал к охраннику. – Мы приехали, чтобы повидаться с генеральным директором, – сказал он, протягивая удостоверение. Охранник в синем комбинезоне и солдатских ботинках посмотрел на машину и молча кивнул. Он нажал кнопку, и электрические ворота стали медленно открываться.

– Здесь всегда охрана? – спросил Михаэль.

– Всегда, – рассеянно ответил Леви, – но они обычно не закрывают ворота, когда светло. Только ночью. А сейчас… а сейчас охрана строже, потому что такая ситуация. – И он вздохнул.

Когда они входили в офис, им навстречу поднялся человек и спросил, не хотят ли они кофе или чего-нибудь холодненького. Он посмотрел на Леви, с которым уже встречался.

– Лучше холодного, – ответил Махлуф. – Где остальные? Мы хотим и с родственниками поговорить.

– Я их уже предупредил. Они придут через пару минут, – ответил встретивший их мужчина. Только после этого Леви вспомнил, что нужно представить Михаэля:

– Это старший следователь по особо важным делам, который возглавляет ОСГ.

– ОСГ?

– Особая следственная группа. Потребовалось подкрепление… – Леви решил теперь представить Михаэлю собеседника: – Это Моше Айал, генеральный директор кибуца. Правда, все зовут его просто Моше, – добавил он с улыбкой, и Михаэль пожал протянутую ему руку. После этого Моше уселся за столом, заваленным бумагами, и указал рукой на кресла, стоявшие напротив него.

– Садитесь, – произнес он безжизненным голосом. – И что это за подразделение, которое занимается особо опасными преступлениями?

– Оно расположено в Петах-Тикве, – без особого желания процедил Леви.

– УРООП расследует преступления, имеющие общественное звучание, – заговорил Михаэль, поймав себя на том, что копирует Нахари.

– Да? – переспросил Моше. – Какое общественное звучание? И почему вы говорите о расследовании? – В последнем вопросе послышалась неподдельная тревога.

– Общественное звучание появилось в связи с тем, что в этом деле фигурирует депутат кнессета Аарон Мероз, – отвечал Михаэль. – О расследовании мы говорим потому, что оно всегда проводится, если есть вероятность насильственной смерти. А результаты вскрытия дают нам много поводов думать так.

– Вы об этом не говорили, – Моше с тревогой повернулся в Махлуфу Леви.

Леви, извиняясь, ответил:

– Я ничего не знал до проведения вскрытия. Окончательные результаты нам передали только сегодня утром.

– Мы стали думать, – продолжил Михаэль, – что смерть Оснат Харель можно объяснить по-разному. Это могло быть просто несчастным случаем. Но, как вы сами увидите, вероятность несчастного случая очень мала. Можно предполагать самоубийство. Но и убийство исключить нельзя.

– Убийство? Какое убийство? – прошептал Моше. – Где? Убийство здесь? – Теперь в его голосе звучал гнев. – Вы хоть имеете представление о том, что такое кибуц? – Не дожидаясь ответа, он заявил: – Вы не знаете, о чем говорите. Убийство вы должны исключить раз и навсегда. У нас никого не убивали и никогда убивать не будут! – Дрожащей рукой он передвинул лист бумаги, лежавший на углу стола. – Это просто невозможно. Что они обнаружили при вскрытии? – Он перешел почти на крик.

Михаэль ответил как можно спокойнее:

– Она отравилась паратионом.

Махлуф Леви вытаращил глаза и прошептал Михаэлю:

– Это же секретно. Как ты можешь разглашать? – Голос его звучал тревожно, и он постоянно вытирал лоб.

Моше закрыл лицо ладонями. Когда он вновь поднял голову, лицо его было белым, как простыня. Он показал на свой живот, сказал: «Минуточку!» – достал из портфеля бутылочку с белой жидкостью и сделал из нее глоток. Потом еще несколько раз повторил: «Минуточку! Минуточку!» – и вышел из комнаты.

– Зачем ты сказал ему про паратион? Как они завтра будут его допрашивать на детекторе лжи? – с сожалением произнес Махлуф Леви.

– Потом объясню, – ответил Михаэль – Не забывай, что мы в кибуце. До них иначе не достучишься.

Из соседней комнаты донеслись звуки полоскания горла и кашель.

– Его вырвало, – произнес Махлуф Леви. Михаэль молчал. – Ты собираешься ему рассказать абсолютно все? – В голосе Леви звучал панический испуг. – Он же может оказаться подозреваемым. Ты не хочешь дождаться решения судебных медиков? А что Нахари скажет? Да что на тебя нашло? Ничего не понимаю!

– Пробы полностью исключили возможность аллергической реакции на пенициллин. В крови и содержимом желудка патологоанатом обнаружил смертельное количество паратиона. Поскольку покойная не имела дела с сельскохозяйственными культурами или сельхозхимией, то несчастный случай отпадает, и остается только убийство или самоубийство. Именно это нам и предстоит выяснить, – пояснил Михаэль.

– Вы с ума сошли! – прошептал Моше. – Оснат не совершала самоубийства. Зачем ей было умирать? Да и как она могла раздобыть паратион? Хотел бы я знать, откуда она могла узнать про паратион? Прости, но ты не в своем уме!

Махлуф Леви потупил глаза и стал вращать свой перстень. Михаэль знал, что это движение призвано скрыть неловкость положения. Моше вопросительно смотрел на Михаэля, его глаза слезились, пальцы стали бесконтрольно сжиматься.

Михаэль долго хранил молчание. Его нарушил Леви.

– Институт судебной медицины не придумал паратион. Если его нашли, значит, он был в теле.

Моше продолжал просительно смотреть на Михаэля:

– Вы хоть понимаете, что говорите?

Михаэль кивнул.

– Конечно, я отдаю себе отчет, – наконец произнес он, – но изменить факты не в моих силах. Пусть вам больно и страшно, но вы тоже хотите знать правду.

– Я все еще не могу привыкнуть к мысли, что ее больше нет, а всего лишь месяц назад умер мой отец. Вы думаете, я железный?

Михаэль молчал. Вряд ли что изменилось бы, расскажи он ему обо всем другими словами.

– Давайте сначала порассуждаем о менее страшной возможности, то есть о самоубийстве.

– Кто сказал, что это менее страшно? – с горечью сказал Моше. – Может, вам это и не страшно, а мне страшно. Я вырос с ней, она мне как сестра, – и после паузы добавил: – Была…

– Я понимаю, что она выросла в вашей семье, – сказал Михаэль.

– Да, мои родители стали ее приемными родителями. Она появилась здесь, когда ей было семь лет.

– Она жила с вами? – спросил Леви.

– Нет. Мы жили в доме для детей, а в четыре часа ежедневно шли в дом моих родителей. Аарон Мероз, депутат, тоже жил с нами. Мы росли вместе, и они были мне как брат и сестра.

– Кто были ее родители? – спросил Михаэль. Леви делал записи в оранжевом блокноте.

– Ее родители, – повторил Моше, потом встал и достал из холодильника пластиковую бутыль с водой. – Дерьмо ее родители, – наконец выдавил он из себя со злостью. Махлуф Леви поднял глаза от блокнота. – Она приехала в страну трехлетним ребенком. Ее мать была, кажется, из Венгрии, отец вроде умер. Не удивлюсь, если отца у нее вовсе не было. Звали ее Анна, но мы поменял имя на Оснат. Конечно, у нее не было отца, а если бы вы видели ее мать, то поняли бы, что я имею в виду.

– Я думал, – сказал Михаэль, – что у нее не было семьи вне кибуца.

– У нее собаки не было, не то что семьи. Ее мать умерла, когда ей было четырнадцать, но к тому времени она уже давно жила с нами. Да и умерла ее мать не по-людски – ее переехала машина. Она переходила улицу, не глядя по сторонам. Но тогда Оснат об этом не сказали. Мне отец об этом рассказал всего несколько лет назад.

– Дяди? Тети? Другие родственники? – спросил Михаэль.

– Никого. Все погибли в Холокосте, – ответил Моше. Его лицо стало приобретать нормальный цвет. – У нее был один дом – это мы.

– Понимаю, – сочувственно произнес Михаэль. – Ведь и она сама была вдовой?

– Была. Ювика убили… Сколько лет прошло с Ливанской войны?

– Три года, – сказал Леви.

– Три, – подтвердил Михаэль.

– Значит, она была вдовой четыре с половиной года, – сказал Моше. – Она была замужем за Ювиком Харелем. Может, слышали о нем? – И он вопросительно взглянул на Михаэля, который утвердительно кивнул.

– Подполковник? – чтобы еще раз убедиться, спросил Михаэль.

Моше снова кивнул:

– Четверо детей. И Дворка, мать Ювика, тоже вдова. А вы говорите, что самоубийство – нестрашный вариант.

– Мы бы хотели сначала исключить вариант с самоубийством, – сказал Михаэль. – Поэтому нам надо узнать о ней побольше, и вы нам должны в этом помочь.

– Мне бы не хотелось присутствовать, когда вы будете разговаривать с родственниками, – произнес Моше.

– Да вам и не надо. Но я хочу еще задать вам несколько вопросов. Давайте рассмотрим возможность самоубийства, – проговорил Михаэль.

– Самоубийство исключено. Я знаю Оснат, как… Ну, в общем, я ее знаю. Она не способна на самоубийство. Это точно.

– Вы знали о ее связи с Аароном Мерозом? – спросил Михаэль.

Моше молчал. Наконец он нерешительно произнес:

– Давайте скажем так: я не удивлен. Я догадываюсь, когда это у них началось, потому что его я тоже знаю как свои пять пальцев.

– Итак, что было между ними? – продолжил Михаэль.

– Они всегда были как брат и сестра, всегда вместе, пока… пока не появился Ювик, и Оснат стала с ним жить, а Аарон уехал из кибуца. Я считаю, что он уехал именно по этой причине, а Аарон мне говорил, что уехал потому, что хотел учиться.

– Они могли поддерживать связь все эти годы?

– Вряд ли… – Ответ Моше прозвучал неуверенно. – Думаю, никаких отношений у них не было. Он даже не знал, чем она занимается. Он не приехал даже на похороны Ювика.

– Ну и как это у них началось?

Моше пожал плечами:

– Откуда мне знать. Началось, и все. Он был здесь на Шавуот – как раз тогда от сердечного приступа умер мой отец.

– Почему она вам ничего не рассказывала – у вас же были близкие отношения, не так ли?

Моше молчал, разглядывая кончики пальцев. Он поерзал в кресле и сказал:

– Мы были близки, но все зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «близки». О таких вещах мы, например, никогда не говорили.

– О каких – таких?

– Таких, как это. Мы никогда не обсуждали личные дела.

– А что вы обсуждали?

– Все, кроме этого. Ну, обсуждали планы, работу, членов кибуца.

– Значит, про ее личную жизнь вы ничего не знаете? – гнул свое Михаэль.

– Почему? – негодующе возразил Моше. – Вы думаете, если люди не говорят, то и не знают? Я знаю многие вещи, о которых мне люди не сообщают. Говорю вам, что она… она строила планы. Она делала свою карьеру, поэтому о самоубийстве и речи быть не может.

– Предположим, что она все-таки решила свести счеты с жизнью. В таком случае она оставила бы предсмертную записку?

– Конечно. Оснат очень ответственный человек. У нее четверо детей, которые остались без отца. Кроме того, она только что начала проект, который считала главным делом своей жизни.

– Какой проект? – с любопытством спросил Михаэль.

– В двух словах не объяснишь, – с неохотой выдавил из себя Моше. – В общем, это касается структуры кибуца, совместного проживания родителей с детьми и тому подобного.

– У вас еще нет совместного проживания? – Махлуф Леви был удивлен.

– Да, мы – последние, – сказал Моше, – и Оснат покоя себе не находила из-за этого. Вечером, накануне того дня, когда она умерла, мы с ней разговаривали об этом. Кроме того, он, – тут Моше указал на Махлуфа Леви, – все обыскал и не нашел ничего, кроме связки старых писем.

– Каково было ее положение в кибуце? – спросил Михаэль.

– Ну, что за вопрос! Я же говорил вам, что она была секретарем кибуца. Она была довольна своим положением, и все ее любили.

– Все? – еще раз спросил Михаэль.

– Все, – уверенно ответил Моше. – Бесспорно, все. – Тут он положил руки на стол перед собой, и в его голосе появилось сомнение: – Вы же знаете, всегда есть кто-нибудь…

– Всегда – что? – продолжал спрашивать Михаэль.

– Ну, есть же… зависть, например.

– Зависть к чему?

– Ну, она была так красива, многим нравилась, многие ее домогались, но у нее были принципы. Да и о детях она заботилась. Помню, когда мы начали строить коттеджи и она должна была въехать в один из них среди первых, то были разговоры…

– Кто конкретно ей завидовал? – спросил Михаэль.

Моше с ужасом посмотрел на него:

– Куда вы клоните? Я не имею в виду ничего особенного. В каждом кибуце есть завистники. Уж не думаете вы, что…

– Когда вы ее видели в последний раз?

– В понедельник утром, перед тем как к ней приехали и забрали ее в лазарет. Я зашел потому, что знал о ее болезни, а она предпочитала игнорировать физическую сторону жизни. Забывала поесть, если была занята на работе. Поэтому я заскочил, чтобы повидаться с ней в понедельник утром. Она была слаба, поэтому я настоял, чтобы она показалась доктору Эли Реймеру. После этого я вынужден был уйти, потому что дел много было, а потом… потом было уже поздно.

– В то утро вы разговаривали с ней? Как она выглядела?

– Что вы имеете в виду? Больна она была, но в сознании, если вы об этом.

– Кто еще знал, что она заболела?

– Думаю, все знали, потому что в воскресенье вечером Дворка, ее свекровь, сказала мне, что Оснат заболела и не сможет поехать на семинар. После этого мы с ней вернулись в столовую, чтобы найти кого-нибудь на замену Оснат. В секретариате кибуца тоже все знали. По крайней мере, должны были знать.

– А кто знал, что она в лазарете? – спросил Михаэль.

Моше задумался и ответил не сразу:

– Многие могли знать – во время обеда в столовой народ говорил об этом. Доктор Эли Реймер заходил в столовую по дороге в больницу. Я знал, Дворка знала, другие люди знали. А почему вы спрашиваете? – Михаэль ничего не ответил. – Весь наш разговор кажется мне каким-то диким, – сказал Моше и снова спрятал лицо в ладони.

– Когда она заболела? – задал вопрос Михаэль.

– Мне кажется, в субботу вечером у нее уже была температура. Она сказала, что замерзла, но, вы знаете, тогда было так жарко, что не помогал даже кондиционер в столовой. Думаю, она уже была больна.

– С кем она больше всего общалась в кибуце? С кем нам стоит поговорить? – спросил Михаэль.

Моше, не отнимая ладоней от лица, сказал:

– Вы уже говорите. Вряд ли здесь найдется кто-нибудь ближе меня.

– Ну, например, друзья, закадычные подруги. У женщин всегда есть близкая подруга, которой доверяют все.

Моше отнял руки от лица, протер мокрые глаза и, не скрывая своего замешательства, произнес:

– Здесь такого не бывает.

– Не бывает вообще или не было у Оснат?

Моше обвел взглядом комнату и ответил:

– Мы живем вместе, работаем вместе и знаем все друг о друге. Тут нет такого, чтобы кто-то кому-то нашептывал что-то на ушко. Здесь люди вместе обедают, вместе заседают, а вот чтобы дружить в том смысле, как понимаете вы, – такого здесь не бывает.

– Хорошо. Кто приходил к ней кофейку попить или просто так заглядывал?

Моше был несколько озадачен, словно его заставляли думать о том, о чем ему никогда думать не приходилось:

– Знаете, есть, конечно, люди, которые больше общаются друг с другом, чем с остальными – на работе, в кружках… но ходить друг к другу все равно не принято. Оснат была занятым человеком, к ней постоянно по делам заходили люди. Если ты секретарь кибуца, то дел много… Ну, есть люди, которые ходят друг к другу в гости, но это редкость: у всех работа, семейная жизнь, дети. Да и какие гости? Пока все дела переделаешь, детей спать уложишь, а у нас в семье в среднем по три ребенка, то уже восемь вечера и пора ужинать либо в столовой, либо у себя. Да и дел у всех полно – комитеты, художественная самодеятельность… Ну, не знаю… – Он замолчал.

– Значит, у вас есть люди, которые никогда ни к кому в гости не ходят? – с удивлением спросил Махлуф Леви.

– Бывает, придут, спросят что-нибудь, посидят немного… В основном одинокие или старики… Но чтобы ходить в гости, как в городе, такого здесь нет.

– Но если кто-то хочет поговорить о личных делах, например, о неудачном браке, то к кому они идут? – спросил Михаэль.

– Не знаю даже, что вам ответить. Иногда приходят к Дворке, иногда ко мне, иногда еще к кому-то. Но это все лишнее, поскольку все и так обо всех всё знают.

– Откуда? – казалось, вопросы Михаэля неисчерпаемы. – Откуда они все узнают? Или подглядывают друг за другом?

– Не знаю. Слухи. Откуда мне знать? Люди живут бок о бок, все видят, общаются друг с другом с детских лет, поэтому и знают все.

– Значит, вы не знаете, с кем она общалась помимо вас и вашей семьи?

Моше покачал головой:

– Оснат была особенно замкнутой. О себе она никогда не заговаривала.

– Ужасно, – сказал Михаэль самому себе. – И с кем мне стоит поговорить о ней, кроме вашей семьи?

– С ней работали люди, связанные со школой. Могу дать их имена. Но лучше спрашивайте меня. Мне скрывать нечего, поэтому я могу рассказать вам абсолютно все.

– Хорошо. Прежде чем я буду говорить с родственниками, может, скажете мне, были ли у нее здесь враги? Но сначала как следует подумайте.

– Начнем с того, что Оснат была очень красива, а к красоте относятся очень ревниво. Кроме того, она вышла замуж, и ее свекровью стала Дворка, которую все уважают, и это вторая причина для зависти. Зависть в кибуцах существует.

– Вы можете мне дать имена завистников?

– Зачем? – спросил Моше, и в голосе его послышалось подозрение. – Я не готов вести разговор в таком тоне. Я уже сказал вам, что это безумие. Вы хотите, чтобы я дал вам имена людей, которые… Которые могли ее убить? – Михаэль промолчал. – Ну, может быть, недоброжелательство. Люди есть люди. Но, мне кажется, вы не понимаете, что такое кибуц. Это же одна большая семья!

– Вы же сами говорите, что есть недоброжелательство, – напомнил Михаэль.

– Да, есть. Но одно дело – недоброжелательство, а другое – насилие.

– Давайте подойдем к этому с другой стороны, предложил Михаэль. – Что вы можете сказать про паратион?

Моше почувствовал себя легче и впервые за их встречу улыбнулся:

– Его можно было бы и не запрещать, мы сами от него отказались, потому что у нас был один несчастный случай с ним. Пострадал как раз Аарон Мероз. Он тогда отвечал за полеводство. В то время мы опыляли культуры в противогазах. Было это лет тридцать назад. То ли у него в противогазе была дырочка, то ли течь была в вентиле, но он сильно отравился паратионом. Ему показалось, что это конец, но постепенно головокружение и тошнота прошли, он встал и пошел к Срулке. Срулке – мой отец, занимавшийся цветоводством. Он отцу все рассказал, и тот запаниковал. Обычно он был тихим, но тут с ним что-то случилось. Он быстро пошел с Аароном к медсестре. Тогда медсестрой была Рива, она уже умерла, и мой отец уже мертв. – Моше опять закрыл лицо руками. – В любом случае лечения не потребовалось, потому что отравление прошло само по себе. Но с тех пор они перестали пользоваться паратионом для опыления растений…

– И что дальше?

– Мой отец сохранил несколько бутылочек паратиона для роз. Он считал, что ничего эффективнее паратиона не бывает.

– Где он их держал? – спросил Михаэль и услышал, как скрипит ручка Махлуфа Леви, добросовестно фиксировавшего весь разговор.

– В надежном месте, где хранились яды. Все закрыто, чтобы дети не добрались и чтобы избежать несчастных случаев, – пояснил Моше.

– А где это место? – поинтересовался Михаэль.

– Могу показать. Недалеко от кибуца, рядом с хранилищем для хлопковых семян. Хранится все под замком, потому что там бывают дети, которые любят прыгать сверху на семена хлопчатника.

– Кто имеет доступ к этому месту и кто за него отвечает?

– Отвечает Юппи, у него ключ, он – главный полевод: ячмень, хлопок, подсолнечник и так далее. Раньше был еще ключ у моего отца, но он сейчас у Джоджо, который временно занимается цветоводством.

– У кого из двоих были контакты с Оснат?

– Больше всего у моего отца. Юппи тоже с ней пересекался, и у них были трения, потому что Оснат не любила его шуточки. Юппи вообще человек странный, и шуточки у него тоже странные. Но ничего особенного между ними не происходило.

– А у Оснат был свой ключ?

– Нет. Зачем он ей? – запротестовал Моше. – При всем к ней уважении, я не могу сказать, что она хоть что-нибудь понимала в полеводстве. Она занималась школой, а в полях появлялась только тогда, когда нужно было помочь со сбором урожая – абрикосов или персиков. Она в своем личном-то саду не появлялась. Там все делал мой отец.

– Ваш отец хранил паратион дома? – неожиданно спросил Михаэль.

– Не думаю, – ответил Моше. – Зачем ему? Он был слишком аккуратен, даже педантичен. Я никогда дома ничего подобного не видел, но могу проверить. К хранилищу мы пройдем попозже, после разговора с Дворкой, Шломит и Иоавом. Они уже ждут вас. Не хочу, чтобы они… идемте, я провожу вас.

Михаэль ощущал всё большую неловкость, особенно когда они подходили к жилищу Дворки. Это был двухкомнатный домик в относительно новом квартале кибуца. По дороге им встретились и более новые постройки. Моше пояснил, что это дома для ветеранов и что построены они лет десять назад.

– Где квартал, в котором жила Оснат? – спросил Михаэль.

– Она жила в Фикусах.

– У вас что – у всех кварталов свои имена? – поинтересовался Михаэль.

Моше ответил с улыбкой:

– Да. Сначала подмечают какую-нибудь особенность, а потом она становится официальным названием квартала. Сейчас ведь кибуц сильно разросся. Однако мы пришли. – И он указал на дом Дворки.

Это было последнее из пяти соединенных между собой строений. Цветник перед домом был таким ухоженным, что даже не очень чувствительный Михаэль встал как вкопанный, разглядывая подобную красоту.