Текст книги "Убийство в кибуце"

Автор книги: Батья Гур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Что касается стариков, – начал Махлуф Леви, – то от них ничего добиться нельзя, потому что они больше на том свете, чем на этом. С ними говоришь, а они даже понять не могут, кто перед ними. Около трех, как говорит санитарка, она услышала шум из палаты, где лежала покойная. Когда она вошла, то увидела, что у покойной была рвота, потом раздался громкий звук, и она умерла.

– А кто такая эта санитарка? – спросил Шорер, листая дело, а затем произнес, как будто разговаривая сам с собой: – Нашел, вот ее показания. – И он стал читать, пока другие присутствующие искали это место в деле: – Согласно ее показаниям, она позвонила медсестре, та пришла из медпункта и попыталась провести реанимационные мероприятия, после чего вызвала «скорую помощь». Продолжайте! – И он повернулся к Махлуфу Леви.

– В общем, ее привезли в больницу Барзилая, а оттуда позвонили нам, в Ашкелон, после чего я с сержантом Кохавой Штраусом поехал в больницу, где мне пересказали все подробности, а врач Гильбо сказала, что необходимо произвести вскрытие, чтобы определить причину смерти.

Махлуф Леви сделал глоток сока из бутылки, стоявшей перед ним, и посмотрел на Нахари.

– И что думает Гильбо? – спросил Нахари более мирным тоном.

– Она считает, что это не аллергия на пенициллин. Именно это она сказала, как и отмечено в отчете.

– А что она предполагает?

– Она не знает, что предположить. Считает, что тело нужно отправить в Абу-Кабир. Сестра Рики все это время находилась рядом с телом и настаивала, чтобы его отправили как можно скорей.

– В общем, ситуация такая: тело уже в Абу-Кабире, и нужно туда ехать, чтобы присутствовать при вскрытии. Кстати, а почему на это ушло столько времени? Что они там делали полдня? – листая дело, спросил Шорер.

– Ее свекровь была в больнице вместе с ее дочерью, с дочерью покойной – девушкой двадцати двух лет, и директором кибуца, а когда столько народа, то им всем не прикажешь, что делать. Короче, они были не согласны на отправку тела, и, пока их по-хорошему уговаривали, прошло время. Когда со всеми по-хорошему, то и они тебе идут навстречу, а судья выносит решение на месте. Поэтому столько времени и прошло.

– Почему они не соглашались? – спросил Михаэль.

– Дочь сказала, что хочет все обговорить с братом, а тот находится на полковых учениях в армии. Свекровь тоже говорила, что умершего нужно не беспокоить, и лишь медсестра Рики и директор кибуца были за проведение немедленного вскрытия. Что поделаешь, родственники переживали тяжелую минуту, и это нужно понимать, – сказал Леви, добавив: – В конце концов, они оказались умными людьми и согласились.

– Но случилось так, что вы к этому времени получили письмо, – произнес Михаэль.

– Да, именно поэтому я переговорил с полковником Шмерлингом, а тот – с комиссаром, и было решено сделать вскрытие в Петах-Тикве, на подотчетной вам территории.

Конец фразы прозвучал почти жалобно.

– Хорошо. Продолжайте. Что произошло потом? – спросил Нахари. – Я так понял, что медсестра привезла с собой шприц и ампулу, которые были переданы на судебно-медицинскую экспертизу. Все ли было в порядке? Не удалось обнаружить ничего подозрительного ни в шприце, ни в лекарстве?

Махлуф Леви утвердительно кивнул.

– Нет, мы даже поблагодарили сестру за то, что она положила все в пластиковый пакет и привезла в больницу вместе с покойной. Поговорив с родственниками, мы отправились на место происшествия. – Он какое-то время смотрел на свой перстень, а потом продолжил: – Плохо то, что нам не удалось взять пробу рвотных масс. Мы их искали, но санитарка хорошо потрудилась, и от них не осталось и следа. Но мы отправили в лабораторию все, что могли, даже прикроватный коврик.

– Почему вы искали рвотные массы? – спросил Шмерлинг.

– Это же очевидно, – водя в воздухе рукой, сказал Махлуф Леви. – Мы отправились вместе с лаборантом. Ведь у покойной была рвота, не так ли?

– Это не нарекание. Просто я удивлен.

– А разве вы бы не сделали то же самое? – вопросом на вопрос ответил Леви.

– Я бы поступил так же, – произнес Шмерлинг.

– В принципе то, что мы не нашли рвотных масс, не осложнит работу, потому что при вскрытии можно проверить содержание желудка.

– А когда и как вы обнаружили письмо? – спросил Нахари, поглядев на Леви с вновь возникшим интересом.

Махлуф Леви, увлекшись воспоминаниями, не заметил этой маленькой перемены в отношении к нему и сказал:

– Мы, прежде всего, были на месте события, и ничего подозрительного в лазарете нам обнаружить не удалось.

– Минуточку! – вмешался Михаэль Охайон. – Я еще не покончил с лазаретом. Значит, когда вы прибыли, то ничего при обыске не обнаружили? Ни содержимого стакана, ни еды на тарелке? В общем, совсем ничего?

– Ничего. Абсолютно ничего. Все было чистым, как задница ребенка. Отпечатки пальцев принадлежали только тем людям, которые имеют право доступа в лазарет.

– Дело в том, – сказал Нахари, – что в кибуце все имеют право входа в лазарет.

– Проверка показала, что все отпечатки пальцев принадлежали тем людям, которых мы видели в лазарете: санитарке, родственникам стариков и так далее.

– А кто находился в лазарете, – спросил Нахари, отодвигая стул назад и соединяя пальцы рук на затылке.

– Когда? В момент смерти?

– Не знаю когда; находился ли кто-нибудь в лазарете, когда женщина была еще жива.

– Я уже говорил, по словам санитарки, в лазарете она появилась вместе с доктором и медсестрой, после чего доктор ушел, оставив медсестру, которая сделала инъекцию и тоже ушла. Затем, как я уже сообщал, санитарка услышала шум и…

– А как ее доставили в лазарет? – задал вопрос Михаэль.

– Что ты имеешь в виду? – недоуменно переспросил Леви.

– Ну, какой там порядок. Когда она почувствовала себя плохо?

– У нее поднялась температура вечером в субботу, и она решила побыть в постели. В воскресенье она собиралась куда-то ехать, кажется в Гиват-Хавиву, но у нее не было сил встать с постели. Все воскресенье с ней была дочь, а за ее малолетними детьми присматривала свекровь. В понедельник утром она дождалась прихода врача на работу и позвонила ему. Врач прибыл и сразу забрал ее в лазарет.

– Кто знал, что она в лазарете? – спросил Михаэль.

– Что ты имеешь в виду? – Лицо Махлуфа Леви выражало крайнее недоумение.

– Я хочу знать, кто, кроме врача и медсестры, знал, что она в лазарете?

– Вот этого я не знаю, – произнес Леви, беспомощно глядя на Михаэля, который что-то писал на полях листочка, лежавшего в папке перед ним.

– Хорошо, когда ты обнаружил письмо? Нам что – сидеть здесь до скончания века и раз за разом слушать все с самого начала? Уже полдвенадцатого, мы сидим уже два с половиной часа и еще не сдвинулись с места.

Леви возразил:

– Я рассказал лишь то, что вы хотели узнать.

После вмешательства Шорера Леви еще раз с нудными подробностями рассказал, как они обыскали дом покойной, но не нашли ничего подозрительного, как они с Моше пошли в столовую, и директор кибуца показал, где находится почтовый ящик Оснат, как среди всякой почты было обнаружено это самое письмо, как директор опознал почерк, отправителя, ну и все остальное, а именно: что в деле замешан Аарон Мероз, депутат кнессета, член комитета по образованию и секретарь одной из партийных фракций, что у него с Оснат очень близкие отношения. Последнее вызвало крайнее удивление Моше, который, по словам Махлуфа Леви, произнес: «Какая жалость, какая жалость».

– Итак, до чего мы уже добрались? – спросил Шорер, повернувшись сначала к Михаэлю, а затем к Нахари.

– Теперь нам нужна предельная четкость, – произнес Нахари. – Я предлагаю сначала рассмотреть пару вопросов, а потом пусть группа Охайона, куда будут входить люди из нашего подразделения и из отдела Охайона, отправляется в Абу-Кабир либо с Махлуфом Леви, либо без него, а там, в зависимости от результатов, решим, что послужило причиной смерти, и не на пустом месте ли мы поднимаем шум.

– Кто сейчас умирает от воспаления легких? Никто! – запротестовал Шмерлинг.

– А может, это и не воспаление легких. Может, диагноз был неправильно поставлен, – сказал Шорер, закрывая папку. – Сейчас столько вирусов развелось. Поэтому мы ничего не сможем сделать, пока не получим заключение патологоанатома. Кроме того, нужно еще раз поговорить с этой санитаркой… Как ее там зовут?

– Симха Малул, – сказал Махлуф Леви.

– У нее были какие-нибудь отношения с Оснат Харель?

– Она с ней впервые столкнулась, когда ее привезли в лазарет. Они вообще не были знакомы, – сказал Махлуф Леви и после некоторого раздумья добавил: – Я не думаю, что это было самоубийство. Покойная была секретарем кибуца, весь ее кабинет был забит будущими проектами, записями и различными идеями, да и люди говорили то же самое. Никто не отмечал в ней каких бы то ни было перемен в последнее время. Правда, никто и не предполагал, что у нее были такие отношения с депутатом Мерозом.

– Никто не знал или никто не захотел рассказать? – пробурчал Нахари.

– Говорили, что они не знали. – После этих слов Махлуф Леви впервые за все утро улыбнулся и показался более молодым и менее ранимым. Снова он был похож на дядюшку Жака. Михаэлю казалось, что Махлуф Леви приходит в себя и начинает лучше ощущать ситуацию. Он решил, что если Леви включить в группу, то от него была бы польза.

– В кибуце секретов не бывает, – громко произнес Нахари и оглядел присутствующих в ожидании подтверждения своим словам.

– Конечно, – медленно начал Леви, – никаких секретов не может быть, если ты трешься бок о бок целый день. Даже в городской многоэтажке и то секреты не держатся. Вопрос только в том, через какое время тайное становится явным. – И золотой перстень на его мизинце снова закрутился.

– Я хотел сказать, сколько времени могла продолжаться интрижка, чтобы о ней заговорили в кибуце? Я когда-то сам был членом кибуца, поэтому знаю. Достаточно появиться в прачечной или на худой конец в пошивочной мастерской, чтобы узнать все, что хочешь, – сказал Нахари. – Ну а если и там ничего не знают, то уж медсестра в кибуце должна знать абсолютно все.

Пару бесед с медсестрой – и ты знаешь все, что только можно узнать.

– В нашем случае все совсем не так, – произнес Махлуф Леви, и Михаэлю показалось, что в его голосе появились победные нотки.

– Все так. Надо только знать, у кого спрашивать, – гнул свое Нахари.

– Простите, – заупрямился Леви, – нашей медсестре было нечего скрывать. Во-первых, она увольняется, и задумала это давно. Ждет только, когда ей найдут замену. Но, даже желая помочь следствию, она не могла ничего добавить. Она не хотела, чтобы на нее пали хоть какие-нибудь подозрения, и у меня нет оснований ее подозревать. У нее нет мотива. Кроме того, что покойная была очень активна, работала секретарем кибуца, а ее муж погиб в Ливанскую войну, никто о ней ничего сказать не мог. Ну, еще добавляли, что она была красива.

– И где она познакомилась с этим депутатом Мерозом? – спросил Шмерлинг.

– Как я понял, они росли вместе в интернате кибуца, поэтому знакомы уже давно, – пояснил Махлуф Леви. – Она в детстве жила в пригороде Тель-Авива, отца ее никто не знает, а у матери темная репутация, но это к делу не имеет никакого отношения. Депутат Мероз появился в кибуце после того, как умер его отец…

– Хорошо, хорошо. Все это сейчас не важно, – с нетерпением выпалил Нахари. – Мы это и так от кого-нибудь услышим. Значит, решаем следующим образом: Охайон отправляется в Абу-Кабир, и вы отныне работаете с ним вместе.

– Именно так, – сказал Шорер. – Михаэль, хочешь что-нибудь сказать?

Михаэль утвердительно кивнул.

– Какие проблемы? – сказал он и, как будто убеждая себя, еще раз произнес: —Здесь никаких проблем нет.

– Раз ты так говоришь, то проблемы, наверное, есть, – улыбаясь краешками губ, проговорил Шорер.

Михаэль Охайон встал, собрал лежащие перед ним бумаги, взял ключи от машины, ответил на улыбку улыбкой и промолчал.

Шорер поравнялся с ним в широком коридоре. Помахав миниатюрными очками и засунув их в карман, сказал:

– Слушай! Хочу у тебя кое-что спросить.

Михаэль вздохнул. Он понял, каким будет вопрос.

– Да, – сказал он Шореру, – я видел.

– Ты видел, как он похож? – спросил Шорер. – Я думал, что свихнусь от такого сходства. – Шорер взял Михаэля за руку: – Я так его любил, твоего дядюшку. Я никогда тебе не говорил, но он постоянно рассказывал мне о тебе, поэтому я узнал тебя задолго до нашей первой встречи.

«На самом деле, – подумал Михаэль, – он если и похож, то только улыбкой».

Глава 6

– Значит, вы из УРООП? – с нескрываемым восхищением произнесла секретарь директора Института судебной медицины. – И вы там самый главный инспектор? Жаль, что вы не в форме, она бы вам пошла, – притворно щебетала она, нажимая звонок директора.

– Добрый день! – поздоровался директор, появляясь из своего кабинета. – Как поживает судья? У нас есть что сказать вам.

– Вы закончили вскрытие? – спросил Михаэль.

– Конечно, – ответил доктор Хирш, – но лучше позвать Андре Кестенбаума, который производил вскрытие.

– Значит, вы хотите, чтобы я проникся интригой. Это что – упражнение своего рода?

– Вам кофе? – спросил Хирш.

– Сначала хочу узнать, есть ли что-нибудь криминальное, – сказал Михаэль. – Кроме того, я никогда не работал с Андре Кестенбаумом и не знаю, как он выглядит.

– Конечно, не работали, потому что у вас в Иерусалиме нет сельского хозяйства, а он у нас – как раз с сельскохозяйственным уклоном. Не понимаю, почему вы так нервничаете? – Хирш улыбнулся и продолжил: – Наверное, это ваше первое дело в УРООП? Кем вы там работаете? Начальником отдела? До сих пор не могу разобраться в вашей конторе и понять, как она работает.

– Тут и понимать нечего. Да, я начальник отдела, а если вам что-нибудь непонятно, то лучше обратиться к Нахари: он у вас тут почти каждый день бывает. – После этих слов Михаэль сел напротив директора и вытянул вперед скрещенные ноги.

– Вы же знаете – у нас полно трупов, – начал с улыбкой Хирш. – От них сплошные проблемы, и одна радость – трупы не умеют разговаривать. А люди только и знают что болтают. Вот вы, например, начальник отдела. У вас в подчинении человек двенадцать. А вы вместо того чтобы кого-нибудь послать, сами к нам пожаловали. Чем обязаны такой чести?

Михаэль улыбнулся:

– Я и не знал, что до вас уже дошли слухи.

– О том, что вы не хотели сюда ехать и смотреть, как мы работаем с мертвяками? Ладно уж!

Михаэль улыбнулся еще раз и промолчал.

– Значит, УРООП на пустяки не отвлекается? – Хирш посмотрел внимательно на Михаэля и сказал: – Не обращайте внимания на меня. Мне просто нужно было выпустить пар. И работа у меня сложная, и людей не так много, с которыми можно посмеяться.

– Если мы все-таки перешли к делу, то что вы можете сказать по этому случаю? И когда?

– Ну, подождите немного, – лицо Хирша стало серьезным, – я хочу, чтобы вы все услышали от самого Кестенбаума, поскольку он во всем разбирался.

Михаэль оглядел большой, просто обставленный кабинет. Вдоль стен стояли книжные полки из светлого дерева. Кроме стола, за которым сейчас сидел доктор Хирш, были еще три длинных стола. Доктор уже просил по телефону, чтобы принесли кофе и пригласили Кестенбаума. Зарешеченное окно рядом с его столом выходило на большую лужайку, которая отделяла этот маленький белый домик от шоссе с очень напряженным движением.

У сухощавого человека, который появился раньше, чем успели принести кофе, тоже был перстень, но не на мизинце, а на указательном пальце, и не такой массивный, как у Махлуфа Леви. Михаэль вспомнил, что видел этого человека пару раз на совещаниях, и всякий раз он молча сидел в углу.

– Теперь я вас покину, – произнес Хирш, – мне еще нужно несколько протоколов вскрытия написать. Скажите ему диагноз, – Хирш улыбался, – а то наш сыщик даже не знает, зачем приехал.

Они расположились за столом Хирша напротив друг друга. Андре Кестенбаум положил между ними пачку «Кента» и черную зажигалку. Из белого халата у него торчал воротник голубой нейлоновой рубашки и галстук. Его руки, крутившие зажигалку, были в печеночных пятнах, выдавая вполне почтенный возраст. На лице Кестенбаума тоже виднелись коричневые пятна, а волосы были старомодно зачесаны назад, как у актеров давнишних американских фильмов. Высокий лоб придавал лицу выражение недоумения и постоянного порицания. Было что-то трогательное в его желании заговорить. Слова из него посыпались еще до того, как он как следует уселся на стуле, и Михаэль лишь с трудом сумел вставить несколько вопросов в его энергичный монолог.

Он начал:

– За рубежом я был не патологоанатомом, а врачом-следователем. В общем, объединял в себе и врача, и детектива.

Михаэль кивнул и вежливо поинтересовался, откуда он прибыл.

– Трансильвания, – последовал ответ. – Я там проработал восемь лет, но и до этого служил в полиции. – Михаэль ждал. – Прежде чем говорить о выводах, мне бы хотелось ознакомить вас со следственными методами в целом.

Тут последовала длинная лекция о том, что за рубежом совсем не так, как в Израиле, тела не перевозят в криминальную лабораторию, а врач следственной бригады со всем разбирается на месте, и никто не имеет права что-либо трогать до тех пор, пока не появится настоящий начальник в лице следственного врача.

Несмотря на сильный румынско-венгерский акцент, несмотря на странный иврит, несмотря на подробности, которые не относились ни к этому, ни к любому другому делу, Михаэль Охайон был полон решимости не пропустить ни слова из их беседы и даже включил поставленный на стол диктофон. Доктор Андре Кестенбаум не возражал, а движение его плеч позволили Михаэлю понять, что его собеседник не прочь оказаться в центре внимания.

– Хорошо, – сказал Михаэль, – вы можете сказать, отчего она умерла?

– Паратион, – ответил патологоанатом, не сводя глаз с Михаэля. – Но я еще не подготовил отчет.

– Паратион? – не без удивления переспросил Михаэль. – Вы уверены?

– Я проверил содержание желудка, печень и кости. И везде паратион.

– Понимаю, – Михаэль был серьезно озадачен. – Но почему вам пришло в голову искать паратион? Почему кому-то могло… – Михаэль взял себя в руки и продолжил уже более спокойно: – Насколько я знаю, паратион можно найти, если его искать. Что вас заставило пойти именно в этом направлении?

– Я объясню вам, если хотите. – Врач оживился.

– Конечно, хочу, – заинтересованно ответил Михаэль. – Это очень хорошо, что вы его обнаружили. А были ли какие-либо указания на то, что отравление произошло именно паратионом?

Кестенбаум отрицательно замотал головой:

– Никаких симптомов не бывает. Его нужно только целенаправленно искать. В любом случае ее привезли слишком поздно. – Последовала еще одна лекция по методам диагностики, используемым за рубежом, после которой Кестенбаум вытер лоб и сказал: —Здесь важен опыт. Я видел много смертей в сельских районах, вот почему я стал искать паратион. Кроме того, у меня однажды уже был аналогичный случай много лет назад.

– Вы можете сказать, как он попал в ее организм?

– Каким-нибудь естественным путем. Не думаю только, что через кожу. Если на кожу положить определенное количество паратиона, то человек умрет за несколько секунд. Скорее всего, выпила чего-нибудь или слив поела.

– Вы хотите сказать, что это самоубийство? – спросил Михаэль, нажимая на кнопку диктофона.

– Все будет написано в заключении, которое я подготовлю очень быстро, – пообещал врач, – а убийство это, или несчастный случай, или самоубийство – это уже вам решать на основе фактов.

– Вы говорили, что у вас в прошлом уже был такой случай. Будет ли полезной мне эта информация?

Кестенбаум пожал плечами:

– Я бы мог многое вам рассказать. У меня случаев – хоть отбавляй. Но расскажу вам про случай с пневмонией. Как-то в конце декабря мне позвонили как патологоанатому и сказали, что в больнице при лечении от пневмонии умер мальчик трех лет. Мать доставила ребенка в больницу, чтобы дежурная сестра сделала ему укол пенициллина, поскольку все происходило накануне Рождества. Через двадцать пять минут после укола мать, которая болтала с медсестрой, услышала странный шум из палаты, где был ребенок, а когда вбежала туда, он уже умирал. Еще через несколько минут ребенка не стало. И это все происходило в государственной клинике! – Здесь Кестенбаум сделал небольшую паузу, словно позволяя слушателю переварить полученную информацию. Михаэль понял, что от него ожидают какого-нибудь междометия, например «ага!» – чтобы возникло хоть некое подобие диалога. – Нужно было определить, не умер ли ребенок от анафилактического шока после введения пенициллина, – продолжил Кестенбаум. – Поставить окончательный диагноз – это дело патологоанатома, и в заключении следовало указать, был ли причиной смерти анафилактический шок. – На этом месте Кестенбаум сделал глубокий вдох и сказал: – Я рассказываю все без подробностей, а вообще-то я на эту тему целую книгу написал.

Михаэль закивал головой и сказал:

– Да, да, я помню.

Патологоанатом скромно опустил глаза и продолжил:

– Мне позвонил районный прокурор и сказал, чтобы я поехал в больницу. Вы же знаете, что у нас не принято трогать тело и везти его в Институт судебной медицины. Я сказал прокурору, что если ребенок, по их словам, умер через полчаса после укола, то это не анафилактический шок, поскольку анафилактический шок развивается всего за несколько минут. Поэтому причиной смерти может быть либо пневмония, либо еще что-нибудь, но только не инъекция пенициллина. Поскольку смерть произошла в государственном учреждении, прокурор решил, что достаточно вызвать одного патологоанатома.

В общем, я приехал в больницу и стал производить вскрытие. В желудочных массах я обнаружил шоколад на ранней стадии переваривания. Я знал, что в сельской местности на складах много мышей, которых рекомендуется травить всевозможными ядами. Поэтому я сначала подумал, что это мыши оставили пылинки яда на шоколаде. Токсикологические пробы, произведенные на следующий день после вскрытия, показали, что в шоколаде содержался пестицид – паратион. Для трехлетнего ребенка достаточно трех миллиграммов такого яда, чтобы его убить. Как только я обнаружил, что причиной смерти является паратион, содержавшийся в шоколаде, я стал расспрашивать мать ребенка о том, где она взяла эти конфеты. Она сказала, что все конфеты на Рождество она получила по почте от бывшей подружки ее первого мужа – всего, наверное, с полкило разных конфет – и сообщила адрес этой женщины. Она также вспомнила, что ее бывший муж ходил с этой девушкой два года, что они из одной деревни и что однажды, когда в воскресенье в деревне были танцы, этот парень оставил свою подружку и пошел с ней танцевать, а пока танцевали, он все шептал ей на ухо, что на своей подружке он жениться не хочет, а вот на ней бы с удовольствием. Ну, она и согласилась. И вот в тот день, когда у него была намечена свадьба с подружкой, он женился на ней. Подружка посчитала себя опозоренной и уехала жить в дальнюю деревню. Ну а плодом их супружеской жизни и был этот умерший малыш.

Доктор Кестенбаум откинулся в кресле и глубоко вздохнул. Потом он снова наклонился к столу и продолжил свой рассказ. Михаэль почувствовал себя маленьким мальчиком, которому на ночь рассказывают страшилку.

– С момента свадьбы никаких контактов с уехавшей подружкой ни у кого не было. За год до смерти ребенка муж покинул и эту женщину и стал жить в городе с женщиной, которая на десять лет старше него. В городе он работал водителем автобуса. Третья его женщина с материальной точки зрения была обеспеченной. Когда мать умершего ребенка получила посылку от первой подружки мужа, то решила, что та, не разлюбив его, отправила гостинец его сыну. Я как патологоанатом и следователь немедленно затребовал остатки посылки, и женщина передала небольшую картонную коробочку, в которой лежали две треугольные вафли и три плиточки шоколада, а также шесть конфет в целлофановой упаковке, которые обычно вешают на рождественскую елку. На коробке была бумажка с адресом отправителя. На следующий день я стоял у дверей отправителя, но хозяйка, к моему удивлению, сказала, что никаких посылок она не отправляла и что уже три года у нее никаких контактов с той деревней нет, тем более с семьей, которую она так ненавидит. Проговорив с ней больше трех часов, я пришел к выводу, что она действительно никакого отношения к этой посылке не имела. Тогда я вернулся к женщине, потерявшей сына, и узнал у нее адрес бывшего мужа. Оказалось, что он работает водителем автобуса в том городе, где работал я сам. Он уже знал о смерти сына и был так опечален, что не смог отвечать на вопросы и попросил меня прийти после похорон. Через несколько дней я получил ордер на обыск в доме этого человека. Мы допросили и его, и его сожительницу. Они ничего не посылали, не считая алиментов, которые муж платил уже год. Вдруг в кладовке я обнаружил желтую бумагу, которая уже многие годы не выпускалась. – На этом месте Кестенбаум снова глубоко вздохнул и спросил: – Вы родились здесь или за рубежом?

– За рубежом, – ответил Михаэль, не понимая, куда клонит его собеседник.

– Но не в Восточной Европе, – уверенно произнес Кестенбаум.

– Нет, в Марокко, – подтвердил Михаэль.

– Тогда я должен объяснить. Ни в Венгрии, ни в Румынии, ни в Польше нет холодильников. Есть только кладовки. Я взял образцы бумаги, ручек, карандашей, чернил, которые там хранились, и исследовал их в лаборатории. Результат был отрицательный.

Михаэль в удивлении поднял брови, но Кестенбаум предупредил его реплику:

– Подождите, это еще не все.

– И что потом? – спросил Михаэль.

– Мы отобрали более тридцати школьниц, которые были знакомы с этой семьей, потому что графолог показал, что адрес на посылке написан рукой девочки, а не мужчины. Там следствие ведется не так, как здесь. – И тут пришел черед критики Института судебной медицины. Не дожидаясь того, что скажет Михаэль, он продолжил: – Мы всем предложили написать адреса, в которых были нужные нам буквы. Но графолог не нашел совпадений. Тем временем был сделан анализ образца бумаги, который я нашел в кладовке. Это очень сложная работа.

– Не томите, – попросил Михаэль.

Кестенбаум вздохнул и заговорил:

– С правовой точки зрения было невозможно доказать, что это они отправили посылку. Но мы уже знали, что посылка была завернута в бумагу, которая имелась у них. Нам оставалось только доказать в суде наличие у них мотива. Теперь самое главное: как я мог доказать, что шоколад, обнаруженный в желудке ребенка, был взят из посылки. Мать ребенка вспомнила, что говорила сыну, что если тот даст медсестре сделать укол, то получит шоколадку. В токсикологической лаборатории я в присутствии прокурора скормил мышам почти весь шоколад. Мы прождали три часа, но мыши были живы и здоровы. Осталась только одна плитка, на упаковке которой мы не обнаружили повреждений. Я предложил и эту шоколадку скормить мышам. Прокурор сказал, что нечего ждать три часа и что он сам готов съесть эту шоколадку. Я тогда улыбнулся и развернул ее. Под внешней оберткой была, как положено, фольга. Я развернул и ее. Шоколадка как шоколадка, и лишь в одном месте на ней была видна серая полоска. Я скормил мыши пылинку с этой полоски, и мышь тут же умерла. Остальные частицы мы дали другим мышам, и что же вы думаете? – все мыши умерли. Мы исследовали поверхность шоколадки и обнаружили на ней паратион. Теперь все поняли, что посылку отправил отец ребенка. Что и требовалось доказать! – Глаза Кестенбаума победно сияли.

Михаэль утвердительно кивнул и произнес:

– Отличная работа. Поздравляю!

Кестенбаум потупил глаза и сказал:

– Подождите-таки, это еще не конец! Я знал, что на следующий день он будет на работе, знал, где его автобус делает остановки. Вместе с директором автопарка, ровно в два часа, я вошел в автобус, мы вывели этого водителя и пересадили его в джип. Мы отвезли его в суд, где нас уже ожидал прокурор, представляющий обвинение. Перед этим мы арестовали его сожительницу и посадили ее в коридоре. Когда мы вели его по коридору, он увидел, что его подруга сидит между двух полицейских.

– Хм… – вырвалось у Михаэля.

– При первом допросе в прокуратуре мы ему сказали, что его сожительница нам во всем призналась и что если он не будет упираться, то может скостить себе срок. Наконец, он произнес: «И из-за этой суки я убил своего ребенка». – Голос Кестенбаума стал бесцветным, словно ему осталось пересказать лишь обязательную, но неинтересную часть истории. Михаэлю подумалось, что все это похоже на детективный романчик, в котором главное – это расследование, процесс, а не предсказуемый конец. – Этот водитель сказал, что сожительница хотела его выгнать из-за того, что он платил алименты и слишком мало приносил ей. Ну и что ему оставалось – только убить своего ребенка. Когда он на это решился, она рассказала ему, как нужно все обставить. Она поговорила с девушкой-техником, работавшей в сельхозхимии, и узнала, сколько нужно вещества, чтобы вызвать смерть. Тем же вечером они пошли к этой девушке, она им накапала из пипетки паратиона на две шоколадки и сама же написала адрес на посылке. В это время другая группа следователей внушала сожительнице, что если та не признается… и так далее. В итоге мы арестовали и эту девушку-техника.

– Почему она решила им помогать? – спросил Михаэль, и Кестенбаум, удивившись такому вопросу, таким тоном, как будто ничего иного в этой жизни и быть не может, ответил: «Деньги, конечно». Затем, не делая перерыва, он поведал, что через пару часов у них было полное признание всех трех участников этого преступления. Муж получил девятнадцать лет, сожительница восемнадцать, а девушка-техник – шесть лет тюрьмы.

– Отличная работа! – восхищенно повторил Михаэль.

– Хочу добавить, – продолжил патологоанатом, проигнорировав похвалу в свой адрес. – Когда я приехал сюда восемь лет назад, следствие велось без всяких стандартов. Но и сейчас расследование проводится очень примитивно. Когда я увидел, как работают люди в Институте судебной медицины, я сказал им, что нам необходимо присутствовать на месте преступления. И в подтверждение своих слов я им поведал небольшую историю. А сколько их у меня! Могу рассказывать дни напролет!

– Уверен, что это так, – ответил Михаэль, поглядывая на часы. – И конечно же хотел бы их услышать. Может, однажды встретимся, если вы не против?

– Почему бы и не встретиться? – сказал Кестенбаум, чье безразличие в голосе не могло скрыть желание побывать еще в роли рассказчика. Михаэль же, в свою очередь, почувствовал свою вину за то, что был успешен в своей профессии, относительно молод, бесспорно принадлежал этой стране и ее культуре и жилось ему все-таки легко. Он так растрогался, что с трудом подавил в себе желание прикоснуться рукой к этому человеку, который вызвал у него столько симпатии и чей странный иврит лишь подчеркивал стремление придать себе как можно больше значимости и не мог не вызвать иронии. Но почему он должен чувствовать свою вину перед Кестенбаумом, который был старшим патологоанатомом института? Тем не менее, чувство вины не проходило, и, чтобы загладить ее, он спросил, как действует паратион на человека.