Текст книги "Убийство в кибуце"

Автор книги: Батья Гур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Например? – потребовал Михаэль.

– Например, совместное проживание родителей и детей, хотя для других кибуцев в этом ничего радикального нет. Оснат хотелось выделить в отдельную группу стариков, создать «дом для старшего поколения», как назвала его Фаня, и это вызвало серьезную оппозицию.

– Почему ей этого хотелось? – спросил Михаэль, искавший подробности, имена, старавшийся понять, о чем Дворка не хочет с ним говорить.

– Мы видели, что происходило. Население кибуца старело, поэтому нужно было что-то делать. Некоторые изменения были важны и желательны, но мы понимали, что этот план скрывает тайные цели – отделаться от стариков, как это уже было в нескольких кибуцах. К этому всему прилагались еще и экономические расчеты. Многие люди моего поколения, стоявшие у основания кибуцев, уже отошли от дел, некоторые больны, но все до сих пор хотят участвовать в принятии решений. Для меня все, что она затевала, казалось несуразным, и я ей об этом говорила. Но дело в том, что за ее планы все равно никто бы не проголосовал. – Дворка поджала губы.

Михаэль упрямо хотел продолжить разговор о личной жизни Оснат.

– Да, – сказала Дворка, – положение секретаря кибуца предполагает наличие недругов, особенно если ты отличаешься отсутствием гибкости, а Оснат понятия не имела, что такое быть гибкой. Однако ее личная жизнь была безупречной, если не считать ее социальной изоляции, о которой я иногда с ней говорила, начиная с девятилетнего возраста. – Дворка улыбнулась, но при этом только чуть дернулись уголки губ и слегка задрожали увядшие щеки. – Даже в детстве она старалась оградить свою жизнь от вмешательства других людей. Но ее смерть – это не происки врагов в вульгарном понимании этого слова.

– Она была замужем за вашим сыном, – сказал Михаэль, решивший, что пора переходить к этой теме.

– Да, – подтвердила Дворка, – она была замужем за Ювиком. Психологи могут сказать, что благодаря этому она еще глубже внедрилась в структуру кибуца, чтобы разрушить его. Но она сама даже не подозревала об этом. Ювик был особенным человеком. – Она произнесла это без выражения, как будто говорила о ком-то незнакомом. – Все матери говорят о своих детях одно и то же, но Ювик был особенным, настоящий трудяга, человек удивительной чистоты, для которого не было ничего дороже родины. – Михаэль молча выжидал. – Мы его так долго ждали. Я потеряла двоих детей до того, как он родился. Об этом даже Оснат не знала. Да, ужасное было время. О том времени вы можете прочесть брошюру, которую мы выпустили к юбилею кибуца. Но и после этого вам все равно будет трудно что-либо понять. Лишения, засуха, голод. Особенно голод и тяжелый труд. Иногда по двенадцать часов без отдыха – расчистка земли, пахота, строительство. Летняя жара, холод зимой, нищета и голод. Мужчины ослабевали от голода и тяжелой работы. Иногда беременной женщине доставалось только два куска хлеба и пол-яйца в день, да немного оливок. – Михаэль закурил сигарету, не сводя глаз с Дворки. – Не забывайте еще болезни. Жаль, что для вас это только история, литература… Когда я теряла детей, люди начинали избегать меня так, как они избегают меня сегодня. В те годы, если мне навстречу попадалась женщина, то она старалась перейти на другую сторону и удалиться в противоположном направлении – особенно те, кто недавно родил ребенка. Людям трудно смотреть в глаза чужому горю. Но мы выжили, а потом появился Ювик. То, что вы мне рассказали про Аарона Мероза и Оснат, было для меня большой неожиданностью, – вдруг произнесла она, немигающее глядя на Михаэля. – Аарон был необычным мальчиком. Его история – лишнее подтверждение тому, что человеком можно стать, только имея под собой солидную основу. Это был замкнутый мальчик, очень привязанный к Оснат. Когда она переехала к Ювику, он пережил тяжелый кризис. – Дворка еще добавила, что все эти годы чувствовала себя виноватой перед Аароном и что даже успехи Аарона в «большой» жизни за пределами кибуца не успокоили ее совесть. Мириам, жена Срулке, была простой, работящей женщиной, всю свою жизнь она провела на кухне, а кормить такое большое количество людей, да еще в трудные годы, – дело далеко не легкое. Поэтому она не могла много дать Аарону. – Поймав себя на том, что ее воспоминания стали многословными, Дворка умолкла.

– Вы говорили о Мириам в связи с Аароном и Оснат, – после паузы напомнил Михаэль.

– Да, – задумчиво ответила она, как будто потеряла свою мысль, – Мириам не догадывалась, какими одинокими были эти двое. Нам удалось удержать Оснат, но мы потеряли Аарона Мероза. Как я уже сказала, у нее была явная тяга к аскетизму. Кроме того, было что-то болезненное в ее половом воздержании и нежелании что-либо переживать. Это было не принципом, а естественным проявлением чего-то такого, перед чем я оказалась бессильной. Особенно когда она всю свою энергию и страсть направила на идеологию. В этом было что-то деструктивное не только для нее, но и для всех нас, для всего кибуца. Что-то нездоровое…

– Ты был прав – никогда не знаешь, как будут развиваться события, – сказал Михаэль Махлуфу Леви, заглядывая в кабинет, чтобы забрать сигареты и личные вещи. – Передай, что я буду поздно, – добавил он. Во взгляде Леви он прочел насмешку: «Успокойся, я знаю, что мне делать». Но Михаэль уже сбегал по лестнице вниз, слыша, как лязгнула за ним железная дверь. В этот момент он снова готов был утверждать, что Леви похож на дядюшку Жака.

Глава 10

Михаэль позвонил в «Хилтон» еще раз из кабинета полицейского психолога Элроя. Аарон Мероз уже ждал его в своем номере. Он не стал возмущаться, когда Михаэль предупредил его, что опоздает еще немного, а просто со вздохом сказал: «В любом случае мне уже идти некуда».

Медленно набивая трубку табаком, Элрой взвешивал каждое слово, избегая любой конкретики. Он уже в который раз настаивал на необходимости проверить все версии. Несмотря на стремление казаться важным и постоянно выделяться, Элрой, как считал Михаэль, делал вполне профессиональные выводы. Отношения их носили деловой характер, а в личные так и не переросли, хотя и холодка между ними не было.

– Вежливость никогда не бывает лишней, – сказал однажды Михаэль своему коллеге Денни Балалти, когда тот пытался подшутить над Элроем, передразнивая его манеру чистить трубку и предупредительно открывать посетителю дверь, – а его профессионализм вообще безупречен!

– Это правда, – признал Балалти, стирая с лица улыбку. – Этого у него не отнимешь.

Элрой без особого любопытства стал расспрашивать Михаэля про новое место работы и про то, как ему там служится. Тот что-то буркнул в ответ, но Элроя это вполне удовлетворило, и, услышав, по какому поводу Михаэль пришел проконсультироваться, он спросил:

– А что он принимает?

Михаэль посмотрел в записи и сказал:

– Двести миллиграммов мелларила ежедневно и пятнадцать миллиграммов халдола. Но я понятия не имею, что лечат эти лекарства. Она сказала, что ему показано амбулаторное лечение. Они стараются в таких случаях не исключать людей из членов кибуца. Я хочу узнать, не могут ли больные с таким диагнозом однажды стать агрессивными?

Элрой отложил трубку, чтобы собеседника ничего не отвлекало, и, чеканя каждое слово, ответил:

– Такую возможность исключать нельзя. Конечно, большинство душевнобольных не являются буйными. Если бы ты сказал, что у него маниакально-депрессивный синдром, например, то я бы ответил, что такую возможность можно исключить. Такие больные представляют угрозу только для себя. Но если ты говоришь, что ему поставили диагноз параноидальная шизофрения, то, если он перестанет принимать препараты…

– Но он принимал. Каждое утро он являлся к ней за своими лекарствами.

– Кто поставил такой диагноз, – спросил Элрой, выражая явное сомнение.

– В больнице. Он дважды лежал в больнице. И там уверенно поставили диагноз.

– Проходил ли он какое-либо лечение, помимо медикаментозного?

– Было время, когда он посещал психиатра из межрегионального центра…

– Я знаю их. А сейчас?

– Последние несколько лет он отказывался посещать психиатра, поэтому они решили просто приглядывать за ним повнимательней в кибуце. А почему ты спрашиваешь? Ты сомневаешься в диагнозе?

– Нет, он соответствует выписанным лекарствам, но вопрос в том, принимал ли он эти лекарства? То, что он приходил к ней за лекарствами, еще ничего не доказывает. Ей достаточно было отвернуться, чтобы он взял таблетки под язык, а потом их выплюнул. Я работал в больнице и знаю много трюков, на которые горазды больные.

– Хорошо, предположим, что он не принимал лекарства, – нетерпеливо произнес Михаэль.

– Если он не принимал лекарства, то болезнь могла бы перерасти в параноидальный психоз, он бы страдал от мании преследования, ну и так далее. Лекарство остается в организме только в течение сорока восьми часов. Если пропустить прием хотя бы один раз, то больной будет испытывать напряжение, которое может закончиться опасным приступом.

– Если все так, как ты говоришь, то отравление паратионом можно выбросить из головы, поскольку он должен, скорее, напасть на свою жертву, ведь так?

Снова начались манипуляции с трубкой, снова медленные, нарочито подчеркнутые жесты, снова тихий голос, ровное произнесение слов и осторожная формулировка фраз.

– В принципе ты прав, но в данном случае я бы не был таким категоричным. Параноик, принимающий такие дозы лекарств, может быть опасен. Я не понимаю их, – произнес он после небольшой паузы голосом, в котором уже присутствовали эмоции.

– Кого ты не понимаешь? – спросил Михаэль.

– Кибуцников, которые всегда хотят, чтобы больные оставались дома. Они играют с огнем. При тех лекарствах, которые были прописаны, ему бы лучше лежать в больнице. Мне вообще непонятен этот случай.

– Что тебе непонятно? – удивился Михаэль.

– В свое время я занимался научными исследованиями, – сказал Элрой с нескрываемым чувством собственной значимости, которое он вряд ли ощущал сам, – с различными пациентами, в том числе склонными к агрессии. Для армии я однажды выполнил работу по сравнению агрессивности кибуцников и других людей. Это было большое исследование, и я могу тебе дать копию основных выводов.

– Буду рад любым материалам по этой теме, – произнес Михаэль, – а сейчас просто скажи мне, что тебя насторожило.

– В кибуце агрессия его членов чаще всего направлена против самих себя, и это одна из причин, почему в кибуцах убийства происходят так редко. Я написал статью об этом для одного профессионального журнала. Где-то у меня даже есть копия… – Он повернулся и стал перекладывать стопки книг и бумаг за стеклом книжного шкафа. – Где работает этот душевнобольной? – спросил Элрой.

– На фабрике. У них большое производство косметики. Там есть канадец, который уже десть лет живет здесь, вот он с ним и работает. Этот канадец сам довольно странный, поэтому они и подружились. Я с ним еще не говорил.

– Я постараюсь узнать, известно ли этому душевнобольному что-нибудь про паратион и какие у него были отношения с погибшей женщиной.

Михаэль рассказал ему о беременности. Элрой слушал очень внимательно, кивал, а потом сказал:

– Хорошо, проверь все это. Любопытно, откуда в кибуце вообще мог появиться параноидальный шизофреник, – весело произнес он, выбивая в пепельницу содержимое трубки. – Дело в том, что проводилось сравнительное изучение душевных расстройств в кибуцах и городах, в результате которого было сделано заключение, что, хотя в основном статистика совпадает, есть одно исключение: в кибуцах не встречается шизофрения. Тебе не кажется это интересным?

– Ну и как это пытались объяснить? – спросил Михаэль.

– Этот факт требует дополнительного исследования. Но мне кажется, сами члены кибуца внутренне убеждены, что весь кибуц для них – это большая семья. В параноидальной шизофрении есть элемент наследственности. Что ты говорил о его родителях?

– Я знаю не так много, кроме того, что его мать – тоже не подарочек. Она и ее сестра появились в кибуце после войны в Европе.

– Ага, – произнес Элрой, как будто отныне ему стало все ясно, – синдром второго поколения. Это многое объясняет.

– Что именно? – спросил Михаэль.

– Многое передается детям от родителей, перенесших большие страдания. В последние годы об этом написано очень много. Кроме того, была очень интересная конференция по проблемам второго поколения переживших Холокост. Этой теме уделяется все больше внимания. Да, а кто его отец?

– Я с ним еще не виделся, но знаю, что он из Йемена и появился в кибуце в годы Войны за независимость. Других подробностей у меня пока нет.

– Очень интересно, – сказал Элрой и снова стал забавляться своей трубкой. – Хотелось бы мне узнать побольше подробностей о нем. Меня вообще интересует этот случай. Хочу знать, как они справляются с происходящими изменениями. Может быть, пора провести новое исследование. Да и тебе не помешает почитать на эту тему что-нибудь.

– А что ты порекомендуешь?

– Начни хотя бы с истории кибуцев. Но главное – тебе нужен надежный помощник внутри кибуца. – И Элрой ухмыльнулся.

Михаэлю мерещилась эта ухмылка до тех пор, пока он не оказался в холле гостиницы «Хилтон», где его уже отчаялся дождаться депутат кнессета Аарон Мероз. Выглядел он еще внушительнее, чем во время телевизионных передач. Светлые седеющие волосы, красивые черты лица, глаза, не скрывающие эмоций: напряжение, тревогу, боль.

Они сидели в номере Мероза на седьмом этаже, в котором он жил всегда, когда приезжал в Иерусалим. Сегодня он приехал на внеочередное заседание комитета по образованию. Михаэль показал ему ксерокопию его письма к Оснат, и Аарон Мероз сказал:

– Да, это мое письмо. – Не читая, он вернул его Михаэлю. – Не думал, что это письмо когда-нибудь окажется в чужих руках. – Стараясь избежать вопросов, он стал нервно спрашивать сам: – Что вы делаете здесь? Вы же сказали, что вы из УРООП? Что вам тут делать?

– Ее смерть была насильственной.

Мероз посмотрел на него с тревогой:

– Что вы имеете в виду – насильственной? Значит, она умерла не от инъекции пенициллина? Моше мне сказал, что врачи пытаются выяснить, не стала ли причиной смерти эта инъекция.

– Нет, – ответил Михаэль, не сводя глаз с Мероза, – смерть наступила не от укола, не от пневмонии или какого-либо вируса.

– И от чего же? – спросил Мероз.

Михаэль изучал лицо собеседника, помня, что у таких людей есть актерские способности, и думал, может ли он верить этой тревоге в глазах Мероза.

– Ее отравили паратионом, – наконец решился сказать он.

Мероз взглянул на него с удивлением:

– Паратионом? Откуда взялся этот паратион? Как он мог попасть к ней? Им уже столько лет ничего не опыляют!

– Виноваты не опыленные фрукты.

– Каким же тогда образом паратион попал к ней?

– Сейчас я вам все объясню, – сказал Михаэль, – но мне бы сначала хотелось знать, когда вы с ней виделись в последний раз.

Мероз тут же ответил:

– В субботу вечером, ровно неделю и два дня назад.

– А когда отправили письмо?

– В тот же вечер. Нет, утром в воскресенье, после нашей встречи. Я не догадывался, что она так тяжело больна.

– И после этого у вас с ней больше не было контактов? После субботы девять дней назад?

– Нет, пока Моше не позвонил мне… – И голос его задрожал.

– А зачем нужно было отправлять это письмо? Если не возражаете, я хотел бы спросить, какие у вас были отношения с покойной?

Мероз вздохнул. Он посмотрел на Михаэля и сказал:

– Такие, какие вытекают из содержания этого письма. Вы должны были его прочесть, иначе вас бы здесь не было. Интимные отношения. Какой мне смысл это отрицать, если вы уже прочли письмо? Какие еще вопросы будут?

Михаэль ничего не ответил.

– Что еще вы хотите знать?

– Все. Чем больше, тем лучше. Сколько времени продолжались ваши отношения, почему вы их держали в тайне – в общем, все, – сказал Михаэль тихим, уверенным голосом.

Мероз снова вздохнул:

– Не знаю, чем это может вам помочь. Наши отношения с этим не связаны.

– Все в этом мире связано, – заметил Михаэль, боясь, что Мероз начнет настаивать на депутатской неприкосновенности.

– Ну, во-первых, я женат, – сказал Мероз без всякой неловкости, которая характерна для мужчин в его положении. – Но больше всего из-за Оснат, которая не хотела, чтобы кто-нибудь знал о нашей связи. Она боялась слухов в кибуце. – Он замолчал, а потом вдруг спросил: – Но я хочу знать, почему и отчего она умерла. Скажите мне все, что знаете.

– Ответить на первый вопрос может помочь ваша информация, а на второй я уже ответил.

– Да. Но как получилось, что она умерла от паратиона? Объясните мне, пожалуйста.

– Скажите, из того, что вы знаете о ней, можно ли предположить, что она способна на самоубийство?

Он подумал какое-то время, а потом сказал:

– Когда-то могла, но только не сейчас. Она сейчас жила слишком насыщенной жизнью.

– А когда могла? – спросил Михаэль.

– Пожалуй, когда мы были детьми. Тогда она могла исходить яростью, но эта ярость была, скорее, проявлением жизненной силы. Поэтому я отрицаю возможность самоубийства.

Снова Михаэль был вынужден выслушать историю ее жизни. Аарон Мероз никогда не видел ее матери. Он долго рассказывал о красоте Оснат и о том, что она всегда боялась превратиться в бесплатную подстилку для всех парней в кибуце. Одновременно она могла быть такой женственной, такой сексуальной. «Я даже не знаю… ну, в общем, вы читали письмо», – конец фразы он произнес, задыхаясь.

Михаэль не сказал ничего.

– Было что-то трагическое в этой, говоря словами Оснат, концепции. Создавалось впечатление, что она хотела себе отомстить, не отдавая отчета, за что. Может, трагическое – слишком сильное слово, но в том, что ни она, ни я не могли стать своими в кибуце, было что-то печальное. Особенно это беспокоило Оснат. Над нами, как туча, всегда нависала Дворка, требуя от нас какого-то совершенства. Перед Дворкой мы всегда чувствовали себя голыми и прозрачными, как будто совершили что-то нехорошее. А если и не совершили, то могли совершить или могли думать, что совершим. Или могли поставить свои интересы выше интересов других. – Какое-то время он помолчал, а потом ровным голосом спросил: – Если исключить самоубийство, то что произошло на самом деле?

Михаэль понял, что момент настал и что если он не поделится информацией, то не услышит больше от Мероза ни слова.

– Мы считаем, что ее отравили. – Он сказал это так, словно вынул чеку из гранаты, и стал ждать.

На лице Аарона отразилось такое же недоумение, что и раньше, смешанное со страхом и другими чувствами, которые он наблюдал на лицах Моше и других членов кибуца. Разница была в том, что это выражение быстро сменилось выражением согласия и даже принятия этой версии.

– Вы не удивлены? – спросил Михаэль.

– Мне это кажется нереальным, поэтому и отношения у меня к этому никакого нет. Нет отношения – ни удивления, ни чего-то еще. Наверное, сам факт, что ее не стало, слишком на меня подействовал. Остальные знают об этом?

– Немногие. Только Моше и члены семьи, а также люди, которые должны об этом знать, – ответил Михаэль.

– И как они отреагировали? – спросил Аарон и, не дожидаясь ответа, горько усмехнулся: – Несчастные простаки. Ведь это же конец. – И он со злобой добавил: – Хотел бы я видеть сейчас Дворку, хотел бы услышать, что она скажет.

Михаэль кивнул:

– Она скажет, но я хочу, чтобы и вы прошли тест на детекторе лжи.

Мероз кивнул в ответ.

– Разумеется. – Похоже, он сейчас не думал о своем статусе и неприкосновенности депутата. – Я могу вам рассказать, где был и что делал в тот день по часам. У меня нет никаких секретов. Оснат была моим единственным секретом, но даже и это теперь всем известно.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал Михаэль. – Подскажите, в каком направлении нам вести следствие. У вас есть какие-нибудь идеи?

– Вы хотите знать, кто это сделал? – спросил Мероз. – Я до сих пор не могу понять, что произошло. – И тут он впервые поведал Михаэлю о человеке в шортах, которого заметил в темноте.

– У вас есть хоть какое-нибудь представление о том, кто бы это мог быть?

Мероз отрицательно покачал головой:

– Ни малейшего.

– Это мог быть Янкеле? – сделал свой выстрел Михаэль.

Мероз замер. Потом пришел в себя:

– Какой Янкеле? Сын Фани? – Михаэль кивком подтвердил его догадку. – Почему Янкеле? Откуда вы про него узнали? – спросил Аарон, крепко схватив Михаэля за левую руку.

Михаэль не ответил на эти вопросы.

– Вспомните контуры фигуры этого человека, – попросил он, – и его способность неслышно бегать, о которой вы упомянули.

Аарон Мероз наклонил голову и закрыл глаза.

– Вы видели его когда-нибудь? – Он снова поднял глаза, но Михаэль продолжал молчать. – Может, это и он, но мне бы не хотелось называть конкретные имена. Я до сих пор считаю, что я их предал. Поверьте мне: я сторицей отработал все, что они мне дали. Возвращаясь к этой фигуре, хочу сказать, что это мог быть кто угодно – и мужчина, и женщина.

– Почему вы не исключаете женщину? – спросил Михаэль.

– Не знаю, – ответил Аарон, встал, вышел из комнаты, потом вернулся со стаканом воды, открыл окно и глубоко вздохнул. Только теперь Михаэль понял, что все, что Мероз говорил и делал во время беседы, должно было подвести его к этой фразе. – Сейчас, когда я думаю об этом, – неожиданно заговорил Аарон, – я начинаю понимать, что все зло идет от женщин. Мужчины либо молчат, либо говорят о принципах, как Зив а-Коэн, либо живут своей внутренней жизнью, как, например, Феликс или Алекс, либо, как Захария, не от мира сего, либо, как Моше, вкалывают, не задумываясь и ни во что не вникая. В сущности, это полностью матриархальный уклад. Эта общинная система, когда дети живут и спят в отдельном доме для детей, была придумана для того, чтобы освободить женщину для работы, приравнять ее к мужчине. В кибуце это особенно видно. Вот Оснат, она была секретарем много лет и отвечала за вопросы образования. Это так напоминает улей… – Он стал тяжелее дышать. – А если еще вспомнить о Фане, матери Янкеле, и о ее сестре Гуте, то все это вместе…

– Что все это вместе? – спросил Михаэль.

– Это самые ужасные люди, с которыми меня столкнула жизнь, – сказал с грустью Мероз. – Вы даже представить себе не можете, каково с ними работать. Есть люди, которые до сих пор не ездят в кибуц, чтобы только не видеться с ними.

– А что в них такого страшного? – удивился Михаэль.

– Во-первых, они пережили Холокост. Я не знаю, сможете ли вы это понять, но дело в том, что все, кто к ним только приближается, начинают на себе чувствовать вину за их ужасную судьбу. Во-вторых, они установили такие рабочие нормы, что даже Дворка, когда работала рядом с ними, становилась бледной. Даже в двадцатых люди такого не знали. Они тогда хоть пели, а эти даже не поют, а только работают. Помнится… – Голос его затих, а на лице появилась гримаса боли. – Помню, как я опоздал на работу. Я был дежурным, но кто-то забыл меня разбудить, потому что я спал не в своей комнате. Когда я появился, то одного ее взгляда хватило, чтобы я понял, что любые мои объяснения не будут услышаны. Но если вы не жили в кибуце, – продолжил Мероз, – вы ничего не сможете понять. Вы не поймете святость работы. Работа – это высшая ценность. Ты можешь быть самым жалким ничтожеством, но если ты хорошо работаешь, то тебе все простится.

– А если человек, которого вы не разглядели, не Янкеле, то кто им может еще быть? – спросил Михаэль, пока Мероз молчал.

– Това говорила, что ее муж Боаз влюбился в Оснат и стал ошиваться около ее дома, когда она стала вдовой. – Михаэль вновь услышал про скандал, который приключился в столовой.

– Кто еще вам приходит на ум? С кем мне еще стоит поговорить?

– С Алексом. Он дружил с Оснат даже тогда, когда была жива Рива. Конечно, с Дворкой. Да с кем угодно. С Моше, например. Ну, на Хавале время можно не тратить, хотя она самая большая сплетница. Поговорите с Джоджо, с Матильдой, если вытерпите столько злобы и зависти. Все эти разговоры об обществе, в котором будут все равны, в котором от каждого по способностям, а каждому по потребностям – такая чушь! На самом деле – каждому по его способностям, по тому, насколько у него крепкие локти и громкий голос. А эти дома для детей! Дети не любят их даже тогда, когда им стукнет двенадцать. Некоторые из них мочатся в постель даже в таком возрасте. Вечные споры, кто из родителей должен присматривать за детьми. А с мнением самих родителей никто не считается. Помню, как построили бассейн. Тогда комитет по образованию решал, в каком возрасте дети могут посещать бассейн без сопровождающих. Я был спасателем. Не удивляйтесь – я закончил специальные курсы. Однажды я присутствовал при выволочке, которую устроила тогдашний председатель комитета по образованию двум маленьким девочкам – они пришли в бассейн одни. А что думали на этот счет родители этих девочек, никого не интересовало. Важно было только то, что скажет Дворка и еще несколько таких же авторитетов. А мне претит эта мысль, что между людьми можно достичь хоть какого-то равенства. Да еще между евреями. Что ж тут удивительного, что Оснат дралась, как лев. Будь у нее побольше сил, она никогда бы там не осталась. История с Оснат – это трагедия, как на нее ни посмотри. Вышла замуж за Ювика – лучшее творение Дворки. Он ни разу не взглянул на себя критически. Да и я тоже стал что-то понимать только тогда, когда не стало Срулке и Оснат. Может, потому, что я вдруг ощутил, как мало нам отпущено.

И вот когда Михаэль хотел завалить его вопросами о том, кого следует подозревать и о чем нужно говорить с Дворкой и Моше, Аарон вдруг произнес:

– Мне нехорошо.

Он откинулся на спинку кресла и вдруг потерял сознание. Михаэль кинулся к телефону и вызвал врача. Пока врач с реанимационной системой добирался в номер, Михаэль делал искусственное дыхание. Врач подтвердил, что у Мероза сердечный приступ, но насколько серьезный, он пока не знает. Наконец Аарон пришел в себя, и румянец стал медленно возвращаться на его лицо. Когда «скорая» подъезжала к гостинице, Мероз уже совсем оправился. Михаэль, показав свои документы, решил пока побыть рядом.

– Ты хоть знаешь, о чем просишь? – задал риторический вопрос Шорер. – Ведь сейчас час ночи! Если бы я не знал, какой у тебя был день, я бы тебя послал, и не думай, что близко. Ты сумасшедший? Я не могу этого разрешить, особенно сегодня, когда так много проблем с кибуцами. Ты хоть знаешь, какой может разразиться скандал? Только представь, какие заголовки появятся в газетах. А я, по-твоему, должен буду искать другую работу? – Он помолчал. – Ладно, пользуйся моей добротой. Но как быть с девушкой? Там психопат на свободе бегает, а ты хочешь поставить ее жизнь под угрозу. Это компетенция министра. – Он допил пиво и вытер то место, где еще недавно красовались роскошные усы.

Михаэль ничего не сказал.

– Хоть подождал бы немного, – взмолился Шорер.

Они сидели в баре отеля «Хилтон», куда после больницы вернулся Михаэль и куда он попросил приехать Шорера. Михаэль посмотрел ему в глаза и тихо, с настойчивостью человека, который решил дожать собеседника, произнес:

– Нет смысла откладывать. Они ее не раскроют. Повторяю: им ее не раскрыть. А медсестра успела мне кое-что рассказать.

– Что конкретно?

– Медсестра рассказала мне о старых скандалах. Ревность, супружеская неверность. Это маленький тесный мирок. Медсестра хочет немедленно уйти оттуда. Я заверил ее, что с нашей стороны помех не будет. Но контролировать ситуацию, не имея никого внутри кибуца, невозможно. Очень прошу, пойми меня, пожалуйста. – Шорер был мрачен. В голосе Михаэля зазвучала мольба: – Разве я тебя часто просил?

– Шантажист! – сказал Шорер.

– Называй, как хочешь, но я тебя прошу.

– Вернемся к этому позже. Говори, что ты еще узнал от медсестры?

– Помимо слухов о том, кто является настоящими отцами разных детей, сколько было разводов, сколько людей замешано в супружеской неверности, слишком многое указывает на одного человека: Янкеле. Он душевнобольной. Рики ничего не знала об отношениях между ним и Оснат, поскольку работает в кибуце всего три года. Мероз чуть не умер, когда узнал от меня об убийстве. Как бы там ни было, а за этим Янкеле стоит приглядеть. Да и мать его не совсем нормальная. Достаточно вспомнить, как она вела себя на похоронах. Многие считают ее просто ужасной.

– Но тебе до сих пор неясен мотив преступления, – сказал Шорер, – хотя ты спишь и видишь, что это убийство совершил маньяк.

– Так ты мне разрешаешь или нет? – улыбаясь, спросил Михаэль.

– Утро вечера мудренее, – ответил Шорер. Михаэль молча поглядел на него. Шорер вздохнул: – Приходи ко мне утром, поговорим. Утром все выглядит не так, как вечером. Но сам ничего не предпринимай. – Михаэль продолжал молчать. – Учти, если ты уже отправил ее в кибуц и пытаешься прикрыть свою задницу задним числом, то я тебе этого не прощу. Есть предел всему.

– Не забудь, – не моргнув глазом, сказал Михаэль, держась за дверцу его машины, – что я лично прошу тебя об этом.

– Совести у тебя нет, – ответил Шорер и включил двигатель.