Текст книги "Убийство в кибуце"

Автор книги: Батья Гур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава 11

Почти два дня и две ночи Моше и Джоджо обходили дома членов кибуца, дома для детей, прачечную и пошивочную мастерскую. Были они и на фабрике. Им не всегда удавалось появиться тогда, когда никого не было, поэтому народ не понимал, зачем нужно было проверять проводку и подсобные помещения в доме для детей или зачем проверяются швейные машинки, если срок плановой проверки еще не наступил. После нескольких визитов выдвигаемые ими причины были убедительны даже для Фани. Матильда тоже не стала задавать вопросов, когда ей сказали, что барахлит основной генератор. По молчаливому соглашению, в этих поисках Дворка и дети Оснат участия не принимали. Моше было понятно желание Дворки уединиться в своем доме и посвятить все время детям.

Ему иногда казалось, что в ней исчезло чувство единения. Ее потеря была несравнимо большей, чем у других людей, и она знала то, что было неведомо другим. Моше понимал, что именно это знание выделяет ее из остальных. Ему стало страшно оттого, что и его осведомленность отделяла его от других, ставила его в неудобное положение перед теми, кто говорил, что Оснат жила, не жалея себя.

– Она слишком много взвалила на себя, – сказала Матильда, стоя рядом с Моше в подсобном помещении магазина, когда Моше притворялся, что проверяет электрический шнур от холодильника. – Я говорю, что развелось паразитов, которые ничего не делают, а другие должны за них работать. Ты думаешь, мне легко управлять магазином, и столовой, и складом, и выполнять другие функции? Но я не хочу отдыхать. Я в могиле отдохну, а пока я должна работать. Кто нынче умирает от пневмонии? Ведь есть же столько лекарств. Она умерла оттого, что ей вздохнуть было некогда. Она же и секретарь, и председатель комитета по образованию, и еще все эти нововведения, с которыми она носилась. Чего ж тут удивляться? – Матильда замолкла, увидев, что рука Моше тянется к баночке на полке. – Чего ты ищешь? Тебе что-нибудь надо?

– Нет, – ответил Моше, – просто посмотреть захотелось. – Он перевел взгляд на часы: – Так поздно, не заметил даже. – И он удалился, чтобы не слышать больше голос Матильды, от которого он, как и все остальные, уставал через три минуты общения.

Уже удаляясь на велосипеде, он вспомнил один случай, который произошел много лет назад во время сбора персиков. Матильда в белом платке и широких синих рабочих штанах тянулась своими толстыми короткими ручками за очередным персиком, говоря: «Что это трубы для орошения все еще не уложены? Я вчера видела, как Ювик ехал на джипе с этой шведской волонтеркой. – После этих слов она на идише добавила: – Ну, той, у которой сиськи всегда наружу. – И продолжила снова на иврите: – Я думала, что он спешит трубы уложить, а не только ее». И тут все увидели Оснат, которая появилась из-за соседних деревьев, делая вид, что ничего не слышала.

Но, как говорила его мать, когда они были еще детьми, «от Матильды не скроешься. Тут на каждом шагу такие Матильды. Поэтому на них лучше не обращать внимания».

Моше почти улыбнулся, вспомнив, что однажды сказала про Матильду Оснат: «Она не осталась бы одна, если б не была такой пошлой. К ней подойти-то боятся. Даже непонятно, как кто-то осмелился приблизиться к ней настолько, чтобы сделать ребенка».

Мириам тогда огляделась, чтобы убедиться, что никто не слышал слов Оснат, сказанных ею громко на лужайке перед домом, и произнесла: «Оснаточка, тише, так нехорошо говорить. Матильда не всегда была такой. Когда она появилась здесь после всех перенесенных ужасов, она была совсем другая. Да и плохих намерений у нее никогда не было».

Моше медленно ехал в пошивочную мастерскую, и его все больше одолевало чувство утраты. Он думал о том, что Дворке все-таки легче, потому что она находила утешение в компании двух младших детей Оснат. Весь кибуц старался, чтобы детям было хорошо. В тот день, когда они вернулись из полиции, перед кибуцем стоял автобус, который должен был забрать группу детей из детского сада «Белочка» и отвезти их туда, где для них был организован праздничный костер. Моше смотрел, как в автобус грузят пакетики с детским ужином и разные люди суетятся, проверяя, все ли необходимое взяли. Моше подумал, что этим детям не придется собирать даже хворост для костра – все заранее приготовлено и погружено на тракторную тележку. Он вспоминал, как блестела фольга, в которую был завернут печеный картофель. Погрузили все – и ящик с фруктовым йогуртом, и шоколадное молоко, и даже мороженое, которым детей будут угощать после ужина. Пройдет немного времени, и четырнадцать детишек и семеро взрослых вернутся в кибуц. Ручонки детишек буду испачканы мороженым и шоколадом, но не будет никаких следов сажи от костра и печеного картофеля на одежде.

Он вспомнил, как Аарон, когда они встретились во время одной из его поездок в Тель-Авив, подсмеивался над тем, как детей излишне опекают в кибуце. Несмотря на то что их встречи стали редкими, они оба считали, что должны поддерживать ту дружбу, которая была между ними и над которой, как они думали, время не властно.

«Они вступают в мир, думая, что им все будет падать с неба, – говорил тогда Аарон. – Вы не даете им решать реальные жизненные проблемы, в результате они не могут сострадать и сомневаться. Они все принимают на веру, они ничего не хотят знать – кроме материальных благ. Их стяжательство объясняется страхом перед независимой жизнью вне кибуца». Моше вспомнил, как Хавале мечтала о новых платьях, как хотела хоть что-нибудь купить, когда они выезжали в город, как загорались ее глаза при виде нового ковра, и как ей никогда не удавалось насытить свою жажду покупок.

Он стал размышлять о поездках за границу – в Африку, Латинскую Америку, Азию, куда с удовольствием ездила молодежь кибуца в поисках приключений и чего-нибудь новенького, что могло оказаться чуждым и угрожающим, поскольку было не похоже на то, к чему они привыкли.

Дворка однажды даже затеяла дискуссию на тему «Трудности молодого поколения». Она тогда говорила, что утерян основной смысл таких поездок, и вновь удивила его своей способностью видеть все не так, как остальные. Свою речь она заключила словами: «Трудно жить, не преодолевая трудности, и наша задача – сделать так, чтобы молодежь эти трудности находила».

Моше слез с велосипеда, чтобы ничто не мешало нахлынувшим на него воспоминаниям, и вдруг, впервые, он начал их воспринимать по-новому. Смерть Оснат и в какой-то степени смерть Срулке – какой бы спокойной и неизбежной она ни была – разрушили в нем защитную стену, которая мешала ему понимать то, что тогда хотел ему сказать Аарон.

К вечеру он пришел к Дворке, чтобы узнать, все ли в порядке, и застал ее сидящей в шезлонге на лужайке. В воздухе стоял запах цветов. Моше уже дважды побывал в ее доме под разными предлогами, и оба раза она недвижно сидела на том же месте. Сейчас он опустился перед ней на корточки, и она положила ему на плечо свою морщинистую руку, на которой уже виднелись коричневые пятна. Он никак не мог себе объяснить, почему она так нарочито демонстрирует эту разрушительную силу возраста. Потрясенный, он какое-то время молча стоял, а потом отправился по своим делам.

Этим же вечером Моше сумел переговорить с Симхой Малул. Она мыла посуду и рассказывала ему о своем сыне. Он почесал голову и сказал:

– Привози его, мы посмотрим, что можно будет сделать. – Он не знал, куда себя деть, когда из глаз этой женщины полились слезы, и обрадовался, когда она снова повернулась к нему спиной, занятая своим делом.

– Что ты ищешь? – спросила Симха. – Что-то потерял? Я могу чем-то помочь?

Моше спокойным голосом произнес:

– Мне кажется, я оставил здесь серебристую бутылочку в тот день, когда Оснат… Может, ты ее видела? – Но она не видела, а если бы видела, то поставила бы ее вниз под раковину, поскольку, откуда ей знать, что в этой бутылочке. Но ничего такого она, когда убирала, не заметила, хотя и знает весь лазарет как свои пять пальцев. Он было спросил, не попался ли ей кто на глаза, когда она из секретариата возвращалась в лазарет, но откровенный страх в ее глазах заставил его передумать.

Прежде чем уйти из лазарета, Моше зашел к Феликсу. Тот лежал, скрючившись, лицом к стене, и Моше вспомнил, как много лет назад Феликс рисовал на стене фигурки сказочных персонажей. Моше подумал, что с тех пор прошло лет тридцать, и тогда Феликс в свои сорок лет был моложе, чем сейчас он. Стены, раскрашенные Феликсом, до сих пор украшают дома для детей. Раз в год во всех детских учреждениях был «день Феликса», когда он приходил подправить свои рисунки и подолгу сидел с детьми на коленях, рассказывая им старые и новые сказки, полные страшных подробностей, которые так любили дети. Феликс много работал, но, когда объявлялись «всеобщие мобилизации» в связи со сбором урожая, он никогда не позволял себе уклониться. Такой же была и его жена Нора, которая умерла несколько лет назад.

Они жили скромно, никогда не жаловались, что живут до сих пор в старом домике и никто им не предлагает переехать в новый. У них было четверо детей, которые теперь попеременно посещали Феликса в лазарете. Моше вспомнил, как Феликс, рисуя в домах для детей, любил что-нибудь насвистывать и спрашивал детей, знают ли они, что это за музыка. Дети, конечно, не знали, и он с удовольствием рассказывал им об опере, откуда была услышанная ими мелодия. Теперь Феликс лежал в ожидании смерти.

Моше заглянул и к Брахе. Когда ее глаза открылись, он увидел в них что-то озорное и вызывающее. У нее всегда были такие глаза. Он удивился, что она до сих еще воспринимает все, что происходит вокруг нее. Тут он вспомнил про медсестру Рики и про ее слова, что она успела перевернуть весь лазарет вверх ногами, но ничего не нашла, и что, по ее мнению, бутылочку можно было выкинуть так, что ее и не найдешь.

За столовой он встретил Джоджо, который все утро копался в мусорных баках. Содержимое баков уже вывезли на свалку, которая находилась недалеко от дороги, и мусор на ней сжигался раз в неделю.

– Это неправильный подход, – сказал Джоджо. – Для такой работы нужно всех мобилизовать. Придумай какую-нибудь историю, чтобы всех можно было привлечь, а иначе мы ничего не найдем.

– Ты слышал, что сказал полицейский? В тот момент, когда мы объявим всеобщий аврал, убийца будет знать, что мы догадываемся о паратионе. Он либо сумеет его спрятать, либо использует повторно. Но это – если верить полицейскому.

– А у тебя есть выбор? – спросил Джоджо. – Нам вообще не из чего выбирать. – И он повернулся к диспетчеру Шуле, которая хотя все еще была бледная, но уже оправилась от гриппа.

– У нас проблемы с привлечением, – сказала Шула.

– Какие проблемы? – спросил Джоджо, а у Моше забилось сердце оттого, что Шула могла подслушать конец их разговора.

– Вы бы хоть от помойки отошли, – сказала Шула, – тут так воняет. – Шула нравилась всем за трудолюбие, невозмутимость и ответственность, и каждый знал, что на нее можно положиться.

– В чем проблема? – повторил свой вопрос Джоджо.

– Сегодня Шмиель сказал мне, что ему потребуются люди через три недели для сбора слив, а в субботу все должны идти на фабрику. Там есть большой заказ из Германии и нужно помочь с упаковкой. – Вдруг она обратилась к Моше: – С тобой все в порядке?

– Все отлично, а что?

– Ты такой бледный, – сказала Шула, – на тебе лица нет. Если бы Оснат была жива, она сказала бы, что делать. У нее был талант разруливать ситуации. Она могла в одну группу мобилизовать девушек так, что группа парней сама изъявляла желание поработать, или наоборот. Хотя какой смысл сейчас говорить об этом, – со вздохом произнесла Шула. – То, что с нами нет Оснат, – это такая трагедия!

Моше отвернулся. Шула была моложе их, и ее отношения с Оснат не были такими близкими, но это не мешало ей чувствовать к покойной настоящее обожание. Моше вспомнил, как однажды, много лет назад, Шула стояла у входа в столовую и с детским восхищением говорила: «Какая ты красивая и как тебе идет белый цвет! Когда ты успеваешь так одеваться и на какие средства!» На лице Оснат тогда появилось выражение злости, и она подозрительно посмотрела на Шулу. Только сейчас, вспоминая этот случай, Моше почувствовал, сколько агрессии было в реакции Оснат на это безобидное восхищение. «Я не задумывалась над этим. Это все мелочи», – ответила Оснат Шуле, и той ответ так понравился, что она стала восхищаться еще громче, отчего выражение злобы на лице Оснат только усилилось.

Смерть Оснат словно наделила Моше новым слухом. Когда Аарон жаловался, что не сумел отрастить толстую кожу, то Моше подумал, что это очередное нытье, и довольно резко ответил: «Хватит думать об этом, перестань заниматься самокопанием». Но теперь он сам уже не мог избавиться от размышлений. Все слышанные им фразы стали обретать двойной смысл.

«Чтобы жить здесь, нужен особый характер, – сказал ему Аарон однажды вечером. – У всех в кибуце есть одна общая особенность – толстая кожа, которая позволяет выживать. Без такой кожи им не выжить». Они отправились прокладывать ирригационные трубы с одной девушкой, имя которой он уже забыл. Пока они с Аароном решали, кому она достанется, откуда ни возьмись появился Ювик и увел ее с собой.

Пока он разглядывал Шулу, в конце дорожки появилась Гута. Губы ее были сжаты, вокруг рта собрались морщинки. Моше знал, что время близится к двум часам, поскольку Гута шла в столовую, а раньше управиться на молочной ферме она бы не смогла.

– Другими словами, – заговорила Шула, – через три недели мне потребуется два раза привлекать народ на помощь, а как это сделать, я ума не приложу. На фабрике не хотят туда послать детей, поэтому я просто не знаю, как обойдусь без наемных рабочих.

– Хорошо, поговорим об этом вечером, – прервал ее Моше, скрывая собственное нетерпение. – Я появлюсь, когда уложим детей спать.

– Значит, ты придешь? В какое время примерно?

– Я же сказал: когда уложим детей.

– Значит, около десяти?

– Или раньше, – пообещал Моше.

В четыре часа Джоджо сказал:

– Давай все отложим. С минуты на минуту появятся дети.

Наконец Моше решился:

– Мусор на свалке сжигают завтра. Пойдем сегодня и поищем бутылочку.

– Ничего мы не найдем, – сказал Джоджо. – Как можно хоть что-нибудь найти в такой куче мусора?

– А вдруг повезет, – со вздохом произнес Моше. – Может, и не найдем, но уж точно ничего не потеряем. Металлическую бутылочку не так-то легко сжечь.

– Пешком или на велосипеде? – спросил Джоджо. – Или, может, машину возьмем?

– Возьмем машину, а то уже поздно, – ответил Моше.

Они подъехали к большой пустой площадке, над которой стелился дым.

– Что происходит? Почему они сжигают мусор сегодня? – с тревогой спросил Моше.

– Не знаю, – сказал Джоджо, – сегодня понедельник. Может, они решили сжечь все сегодня, чтобы не заниматься этим в День детей. Теперь уж точно нет смысла искать. Или ты думаешь, что мы все равно найдем эту бутылочку?

– Тот, кто это совершил, был уверен, что причиной смерти посчитают пневмонию, и решил, что лучший способ избавиться от бутылочки – это бросить ее в мусорный ящик. И если он бросил ее в мусорный ящик около столовой или в другом месте, то она обязательно должна оказаться на свалке.

– Ковыряться на такой жаре, да еще в этом дыму… – недовольно бормотал Джоджо. Он обливался потом и страдал от запаха горелой резины. Они взяли валявшиеся рядом вилы и стали ворошить мусор в надежде, что никто не застанет их за этим занятием.

Не успел Джоджо посетовать, что уже два дня не виделся со своими детьми, как вдруг раздался спокойный голос Моше:

– Вот она! – Из мусора вывалилась серебристая бутылочка, которая даже не успела обгореть. Джоджо молча смотрел. – Она действительно здесь, – сказал Моше. – Знаешь, что меня поражает? Я предполагал, что она здесь, – и она здесь и оказалась. Я словно проник в голову преступника. – Джоджо стоял рядом, не говоря ни слова. Дыхание его стало частым. Наконец они оба сели на твердую землю рядом со свалкой.

– Что нам теперь делать? – шепотом спросил Джоджо, но Моше не ответил. Он последним усилием воли старался не задохнуться. В глазах его все стало расплываться. Голос Джоджо все время повторял: «Что нам теперь делать?» – но доносился он откуда-то издалека. В ушах его стоял звон. Джоджо снял очки и положил их на землю рядом с собой: – Это кто-то из наших. Кто-то, кто знает, когда вывозят мусор и все такое. И других вариантов у нас нет.

Моше не мог произнести ни слова. Он чувствовал, как по его спине тек пот, руки стали липкими. Тут он понял, что сидит на муравейнике. Стройные ряды муравьев устремлялись к нему. У него хватило сил встать и дойти до бутылочки. Пробки на ней не было, а сама бутылочка была пуста.

– Сколько в ней было? – спросил Джоджо, словно читая его мысли.

– Не знаю, – ответил Моше, – это была последняя оставшаяся бутылочка. Срулке говорил, что она почти пуста и что я должен привезти ему еще одну из Тель-Авива. Жидкость нужна была ему для ухода за цветами. Я хорошо знаю Срулке, поэтому он мог заговорить со мной об этом, когда открыл бутылочку, потому что не любил, когда у него что-нибудь заканчивалось.

– Предположим, что она была полной, – сказал, вставая, Джоджо. – На что ушло содержимое, если сама бутылка оказалась на свалке?

– Есть две возможности, – ответил Моше, глядя куда-то вдаль, – кто-то выкинул бутылку, когда в ней еще что-то было, или перелил содержимое в другую посуду. Но нас просили найти бутылочку, а не развивать теории для полиции.

– Моше, – сказал Джоджо, – ты хоть понимаешь, о чем я спрашиваю? Если где-то остался яд, то его можно использовать еще раз.

– А что я могу сделать? – В его голосе звучало раздражение. – Арестовать весь кибуц? Созвать общее собрание? Может, ты знаешь, что нужно делать?

– Эли Реймер на переподготовке в армии. У нас ни врача, ни медсестры. – В голосе Джоджо звучала паника.

– Медсестра будет. Завтра приезжает какая-то, с потрясающими рекомендациями…

– С ней нужно переговорить. Мы должны подготовиться, – сказал Джоджо.

– Я не могу так жить, никому не доверяя. Говорю тебе, что это выше моих сил. А когда я вспоминаю об Оснат, мне самому хочется умереть. Я уже ничего не понимаю. Силюсь и не могу понять. – И Моше закрыл лицо руками.

Джоджо, который в своих коротких штанах напоминал пугало, принес из грузовика кусок желтоватой бумаги и завернул в него бутылочку.

– Мы не должны никому в кибуце говорить о своей находке, – сказал он с серьезным выражением лица, – ведь об этой бутылочке знаем только мы двое. – Моше с удивлением взглянул на него, ожидая, что Джоджо продолжит свою мысль, но тот не торопился отвечать на вопросительный взгляд Моше. Только когда он произнес: «Такого никогда не случалось!» – Моше распознал в его фразе интонации Матильды, когда та объявляла какую-нибудь сногсшибательную новость. Но он быстро избавился от воспоминаний и произнес:

– Нужно вернуться и связаться с полицией. По крайней мере, мы можем сказать, что нашли бутылочку, а это уже что-то.

Глава 12

Они закрылись в секретариате, пока эксперт из передвижной лаборатории работал с бутылочкой. Махлуф Леви из-за спины смотрел на работу эксперта, который наконец сказал:

– Никаких отпечатков. Только песок, сажа и вот… его, – и он указал на Моше, который стоял, оттирая пальцы о штаны.

– Я хочу знать, что будет дальше? – потребовал Джоджо. – Что мы будем делать?

Михаэль Охайон закурил сигарету, затянулся и сказал:

– Будем искать.

– Как долго мы должны молчать, не говоря ничего даже своим женам? Так не может долго продолжаться.

– Понимаю вас, – согласился Михаэль, почувствовав в его голосе неприятный холодок, – но у нас нет другого выбора. Это необходимо для расследования.

– И вы не можете сказать, как долго это может про…

– Я не могу сказать вам то, чего и сам не знаю, – сказал Михаэль. – Вы же не дети. Конечно, в кибуце произошло нечто страшное, но я не представляю себе, что такие ответственные люди, как вы, не смогли бы со всем этим справиться. – Он удивился появившейся в нем враждебности к этим людям, хотел расположить их к себе, но не мог. – Вам придется пока жить с этим, – сказал он уже с большим участием, глядя на муки, которые выражало лицо Моше. – Я сожалею, но по-другому пока не может быть.

– Но как вы найдете убийцу? Ведь существует же опасность! – вырвалось у Джоджо. – И почему вы забрали Янкеле? Куда вы его дели?

– Мы никуда его не дели. Просто он уже несколько дней не принимал лекарства, а в свете сложившейся ситуации это может представлять опасность.

– А что вы ищете в его комнате сейчас? – спросил Джоджо. – Вам повезло, что Фани нет, но когда она обо всем узнает, то вам не поздоровится; она особенно любит выступать из-за Янкеле.

Махлуф Леви смущенно переминался с ноги на ногу.

– Да мы уже все закончили, – сказал он Джоджо, – эксперт говорит, что здесь никакого паратиона не было. Правда, он мог и выкинуть остатки или спрятать их в другом месте.

– Да как вы такое можете подумать? Янкеле не способен на такое. Да и зачем ему это делать? Вы его не знаете, вы не можете к нему так относиться. Да, у него проблемы, но на убийство он не способен.

– А кто способен? – словно выстрелил в него Михаэль.

– На что способен? – Джоджо повернулся к нему.

– На убийство, – снова спросил Михаэль.

Махлуф Леви сел, покрутил перстень на пальце и сказал:

– Без вашей помощи нам и работать будет труднее, и решение мы будем искать дольше. А пока мы подозреваем только Янкеле.

– Что вы имеете в виду? – хриплым голосом спросил Моше.

– Кроме Янкеле, у нас нет ни одного подозреваемого. Нам даже не известен ни один серьезный мотив, – грустно заключил Леви.

Михаэль вспомнил о заседании спецгруппы, которое состоялось сегодня утром и на которой Нахари, сидевший с ним рядом, с безрадостной улыбкой заявил:

– Ваш доклад указывает не только на то, что вам не известен ни один серьезный мотив, если не считать Товы с ее мужем и этого Янкеле, влюбленного в Оснат, но и на то, что у каждого из них есть надежное алиби. Вы даже не знаете, кого не было в столовой, когда случилось убийство. Вы даже не проверили людей на детекторе лжи.

– Я не могу организовать такую проверку, пока мы вынуждены соблюдать тот режим секретности, на котором ты сам настаиваешь. Больше всего нам смогла бы помочь Авигайль. Я даже не знаю, какие вопросы нужно задавать во время проверки на полиграфе. Ну о чем бы я мог их спросить?

Вдруг Сарит произнесла:

– Вопросов можно задать много. И мы их должны задавать тем, кто уже в поле нашего зрения.

– Хорошо, мы начнем их спрашивать, – зло бросил Михаэль. – Но дело в том, что у меня еще не сложилась общая картина преступления. Я не понимаю чего-то главного. В каждом кибуце возникают любовные треугольники, которые могут закончиться убийством. Но здесь что-то совершенно другое.

– С какого это времени ты стал специалистом по кибуцам? – с ухмылкой спросил Нахари. – Насколько мне известно, ты никогда не жил в кибуце.

– Во-первых, мне кое-что уже удалось узнать, а во-вторых, я книги читаю, – возразил Михаэль.

– Ну да, книги, – произнес Нахари. – Конечно, книги – это очень важно, но это не настоящая жизнь.

– Я так не думаю, – сказал Михаэль, – и книги много дают, и в кибуцах я бывал, и не в Лапландии вырос.

Ему надоели попытки Нахари навязать свою помощь. Было ясно: он начнет говорить о том, что все проблемы возникают от невежества и незнания ценностей жизни в кибуце, и о том, что в кибуцах ничего не изменилось, а то, что у них сейчас есть фабрики, которых раньше не было, абсолютно ничего не значит. И Михаэль продолжил:

– Есть люди, которые считают, что открытие производства – это что-то принципиально новое, а открытие дома для престарелых, куда можно за большие деньги помещать и тех стариков, которые живут в городах, тем самым решая социальные проблемы старшего поколения, это вообще что-то из ряда вон выходящее. Мне кажется, что я стал понимать сложности современной жизни кибуца, – сказал Михаэль без ложной скромности. – Но наша проблема в другом: мы не знаем, что происходит в кибуце в результате таких новшеств. И не потому, что нам об этом никто не сказал, а потому, что сами кибуцники не понимают, что у них происходит.

– О чем это ты? – подал голос Нахари.

– Есть что-то, чего они не понимают, потому что изнутри кибуца этого не увидишь, – пояснил Михаэль. – Мне кажется, что Дворка, старшие дети Оснат, Моше и Джоджо, а также медсестра знают, что произошло, но сами не догадываются, что знают.

– Извини, – холодно сказал Нахари, – по-моему, ты – как бы это поточнее сказать – выражаешься слишком загадочно.

– Да это все равно что проводить расследование внутри семьи. Мне кажется, что люди оказались в ловушке, – сказал Михаэль, – из-за стереотипов и почти семейных отношений. Кибуц – та же семья, только в ней триста членов. Я это понял из того, что прочитал, а не из того, что удалось услышать от людей, близко знакомых с жизнью в кибуце.

Нахари долго хранил молчание, а затем без иронии произнес:

– Судя по тому, что ты сказал, мы должны отнестись к этому делу как к семейному убийству.

– Примерно так, – согласился Михаэль, который успел уже успокоиться. – Вся беда в том, что пока у меня нет подозреваемых и нет версий.

– А что с этим сумасшедшим парнем? – спросила Сарит.

– С Янкеле? Его серьезно подозревать нельзя. Да, он бродил около ее дома по ночам, но он ее не убивал – он ее слишком любил.

– Почему? – вновь спросила Сарит.

– Это сложно объяснить, – туманно заметил Михаэль. – И это связано с особенностями его болезни. У него была навязчивая идея – ему казалось, что он должен беречь ее целомудрие. Но у Янкеле не было ни малейшего представления о паратионе. И никаких контактов со Срулке. Кроме того, он не мог совершить это убийство, потому что в это время он находился на фабрике вместе с Дейвом – парнем из Канады, с которым мне надо будет еще поговорить.

– Но его мать… – произнесла Авигайль.

– Да, – согласился с ней Михаэль, – его мать – это совершенно другое дело.

После этого обсуждались конкретные вопросы, касающиеся Авигайль, которая уже побывала во всех высоких кабинетах, вызвав нескрываемую зависть Сарит. Затем было решено закончить совещание, как это часто бывает, когда каждый чувствует, что разговор зашел в тупик. Лишь Нахари решил подвести своего рода итоги и сказал:

– Соберитесь. Это дело такое же, как и другие дела. Мы должны найти мотив. Переговорите еще раз с Мерозом. Кстати, как он повел себя при проверке на полиграфе?

– Мы еще не проводили проверку из-за его сердечного приступа. Приступ был серьезный, и придется ждать еще недели четыре, – сказал Михаэль.

После его слов все стали расходиться.

Шум за дверями секретариата заставил полицейских говорить тише. Кто-то стал дергать ручку дверной защелки вверх и вниз. Затем раздался крик:

– Открывайте!

– Я же вам говорил! – победно прошептал Джоджо. – Вот и Фаня!

Михаэль дал знак, и эксперт положил бутылочку в пакет и заклеил его. Махлуф Леви сказал, что работа закончена. Михаэль посторонился, чтобы выпустить их из комнаты, которая была явно мала для всех. В кассе и бухгалтерии разрывались телефоны. Фаня влетела в открытую дверь, оттолкнув Махлуфа Леви и эксперта в сторону. Проигнорировав Михаэля, она прямиком направилась к Моше и стала кричать, заглушая всех остальных.

– Что ты с ним сделал? Что ты с ним сделал, ублюдок?

– Фаня, – сказал Моше, – успокойся, Фаня.

– Ты что-то кому-то сказал, и его увезли на «скорой»! – завопила Фаня. – А мне, его матери, никто не говорит ни слова!

– Это только для анализов, – сказал Джоджо. – С ним никто ничего делать не собирается.

– А где медсестра? Я никак не могу ее найти!

– Она уволилась. У нас нет медсестры, – сказал Моше.

– Сейчас же отправьте меня к моему ребенку. Сию же минуту! – кричала Фаня, наступая на Моше, хватая его за руку и таща за собой. – Мы сейчас поедем туда, где мой мальчик!

Моше посмотрел на Михаэля, молчаливо умоляя его о помощи.

– Он в больнице Ашкелона, – успокаивающе сказал Михаэль. – Завтра его отправят домой, а сегодня будут делать анализы.

– Это еще кто? – спросила Фаня, и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Везите меня туда! – Она отпустила руку Моше, повернулась к Михаэлю и смерила его сердитым взглядом: – Немедленно везите меня туда! Ашкелон! Ишь чего надумали!

– В этом нет никакого смысла. Завтра он будет дома, – убеждал Моше.

– Для меня нет никаких завтра, – проговорила Фаня. – Это, может, ты такой умный, что знаешь, что будет завтра. А у меня нет завтра. Если не отвезете меня сейчас, то я пешком пойду. Пешком! – На последних словах она перешла на визг. Поднявшись на цыпочки, Фаня своими распухшими руками ухватила Михаэля за воротник и стала трясти его, выкрикивая бессвязные звуки.

Михаэль с трудом оторвал ее руки от воротника, который стал уже потрескивать. Заметив у нее на руке вытатуированный номер, он попросил Моше:

– Какие проблемы? Отвезите ее в Ашкелон, а завтра вернете назад. Ее сын находится в психиатрической палате. Я с ней переговорю завтра, когда она вернется.

Фаня тут же успокоилась. Тело ее обмякло, но руки продолжали дрожать. Она села в кресло и поджала губы.

– Ладно уж, – сказал Моше дрожащим голосом, – я тебя отвезу. Ты одна поедешь или с Гутой?

Фаня не отвечала. Она встала и направилась к выходу. Моше последовал за ней.

– Кто такая Гута? – спросил Михаэль.

– Ее сестра, – быстро ответил Джоджо.

– У них очень близкие отношения?

– Они вместе приехали сюда после войны. Гута старше.

– Она тоже такая?

– Нет, – сказал Джоджо, не переспрашивая, что Михаэль имел в виду. – Гута нормальная. Она руководит молочным комплексом. Ее коровы завоевали множество призов. Говорят, когда ее дочка была маленькой, ей приходилось ползать на четвереньках и говорить «му-у», чтобы мать уделяла ей столько же внимания, сколько коровам. Она работает, как ненормальная.

Михаэль вспомнил рассказы Аарона Мероза.

– Она общительная женщина? – спросил Михаэль у Джоджо, и тот, не дожидаясь разъяснений, ответил:

– Она разговаривает как нормальные люди. Говорит на иврите без акцента – выучила язык еще до приезда в Израиль.

– Молочное производство и пошивочный цех, – вслух стал размышлять Михаэль, – наверное, составляют главное производство кубуца. В пошивочной мастерской не обходится без слухов, правда?

Джоджо вздрогнул и прошептал:

– К сестрам это не относится. Они уже одной ногой в могиле и ни с кем особо не разговаривают. Фаня вообще молчит, а Гута иногда выступает на общих собраниях. Но очень редко. А уж если выступит…

– Вы хотите сказать, что ее выступления весомы?

– Еще как весомы, – ответил Джоджо.