355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Барбара Вуд » Благословенный Камень » Текст книги (страница 31)
Благословенный Камень
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 14:56

Текст книги "Благословенный Камень"


Автор книги: Барбара Вуд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

Вылезая из-под повозки доктора Лайвли, Эммелин почувствовала, что ее интерес к нему возрастает. У него такое вытянутое лицо, как будто он в своей жизни многих потерял. «Может быть, многие из его пациентов умерли?» – думала она. Эммелин не подозревала, о чем в тот же самый момент думал Мэтью: «А почему эта мисс Фитциммонс все время улыбается? Откуда у нее столько энергии? И разве ей никто не говорил, что настоящей леди не пристало так много разговаривать?»

Двадцать девятого мая, через две с половиной недели пути, они дошли до берегов Биг Блу Ривер, которая впадает в Канзас с севера, и переселенцы с отчаянием обнаружили, что от ливней река так поднялась, что перейти ее не было никакой возможности. Из-за вынужденной остановки переселенцы решили заняться стиркой и вымыться впервые со дня отъезда из Индепенденса. Жирное мыло яростно втирали в тело и одежду, детей терли наравне с грязными рубашками, платьями, одеялами, пальто и исподним. В ту ночь на небе появился молодой месяц, и переселенцы развлекались игрой на музыкальных инструментах и рассказывали разные истории, у многих лагерных костров происходил невинный флирт. Силас Уинслоу, видный холостяк, занимающийся прибыльным делом, стал объектом внимания мамаш, у которых были незамужние дочери, так же как и Мэтью Лайвли, про которого прошел слух, что он врач.

Но если Уинслоу с огромным удовольствием принимал знаки усиленного внимания – поглощал пирожки и позволял женщинам чинить и стирать свою одежду, то Мэтью Лайвли все это смущало. От природы стеснительный и неуклюжий в обществе, Мэтью никогда еще не был объектом внимания женщин. Более того, хрупкая Онория все еще жила в его сердце, и рана, нанесенная ее отказом, еще не зарубцевалась. Поэтому его пугали молодые и энергичные дочери фермеров-переселенцев, активно охотящиеся на мужчин. Единственное исключение среди них составляла мисс Эммелин Фитциммонс, которая как-то сказала, что она не верит в брак. Мэтью слышал, как она говорила это миссис Иде Тредгуд, объясняя, что брак – это искусственно созданный институт, который придумали мужчины для того, чтобы порабощать женщин. Так что хоть она и не смущала его так же сильно, как дочери переселенцев, завлекавшие его пирожками и кокетливыми улыбками, но все же приводила его в замешательство.

Наконец, река спала, но для того, чтобы перевезти повозки на другой берег, нужен был паром. Поэтому им пришлось рубить тополя и сооружать из них громадный бревенчатый плот, достаточно большой, чтобы на него поместилась «шхуна прерий». Река была глубокой, а течение быстрым; заставить лошадей и скотину переплыть ее оказалось невозможным. На то, чтобы переправиться со всем имуществом на другой берег ушло два дня; за это время страсти накалились, и двое погонщиков чуть не прирезали друг друга.

Добравшиеся до другого берега, грязные, мокрые и изможденные, люди пытались заново впрячь волов, сгоняли лошадей и скот и разводили костры, чтобы приготовить еду, когда Барнабас Тредгуд вдруг закричал и рухнул на землю.

Все сгрудились вокруг лежавшего без сознания мужчины, а Эммелин кинулась за Мэтью Лайвли. Ида стояла над мужем, упершись руками в бока и повторяя: «Такого с ним прежде никогда не бывало».

Мэтью протиснулся через толпу и, опустившись на одно колено, приложил руку к шее Барнабаса. Они молча смотрели, как Мэтью открыл свою черную сумку и вынул из нее стетоскоп. Никто из них никогда не видел прежде такой штуки. Они смотрели во все глаза, как он приставил трубку одним концом к груди умершего и стал слушать. Через мгновение он печально сказал, глядя на Иду:

– Ваш супруг скончался, мэм.

– Вы уверены в этом? – спросила Ида. Она еще минуту смотрела в лицо своему мужу, потом перевела взгляд на запад, немного подумала, потом посмотрела на восток и наконец заговорила. – После того, как мы его похороним, я отправлюсь обратно в Миссури.

Эммелин была поражена, увидев, что к Иде присоединились еще четверо жен, их дети, а также шестеро погонщиков. Их мужья если и протестовали, то не слишком громко. Когда Амос Тайс сказал Эммелин, что ей придется вернуться с Идой, она уперлась и сказала, что пойдет в Орегон.

То, что произошло потом, удивило даже видавшего виды Тайса: четверо фермеров, двое овдовевших погонщиков, фотограф Силас Уинслоу и один неуклюжий подросток наперебой бросились предлагать мисс Фитциммонс сопровождать ее до Орегона. Видя, что сейчас за право взять молодую леди под свою опеку разразится драка, Мэтью направился в свою повозку и тайком достал Благословенный Камень.

И, держа его на ладони, он стал размышлять о происходящем. Судьбу мисс Фитциммонс будет решать Амос Тайс или же сама своевольная молодая леди, Мэтью это совершенно не касается. Но что-то внутри него подсказывало, что ему нужно действовать, взять инициативу в свои руки. Он должен принять решение, а для Мэтью это было непривычно.

Он сделает то, что велит ему Благословенный Камень.

Он уже привык каждый вечер перед отходом ко сну смотреть на Благословенный Камень, потому что тревожные слова его матери о том, что его ждет великое испытание, не шли у него из головы. Он надеялся избежать его, каким бы оно ни было, Камень ничего не говорил ему. Теперь же он хотел задать голубому камню другой вопрос, поэтому вынул школьную грифельную доску, на которой всегда записывал свои вопросы, и кусок мела. С одного края доски он написал слово «да», с другого – «нет». Потом положил посередине кристалл, спросил: «Провожать ли мне мисс Фитциммонс до Орегона?» – и раскрутил кристалл. Он показал «да». Тогда он раскрутил его еще раз. И еще. Камень по-прежнему показывал «да», и тогда он решил, что больше не стоит испытывать судьбу, и вернулся туда, где уже завязалась драка, невольно спровоцированная мисс Фитциммонс, – Тайс пытался растащить двоих скандалистов, – и, чувствуя, как у него потеют ладони и сердце вот-вот выскочит от груди от его неслыханной смелости, предложил Эммелин ехать с ним в его фургоне.

Она сразу же согласилась.

Похоронив Барнабаса Тредгуда у обочины, они торопливо помолились и отправились дальше в путь. Позади остались Ида Тредгуд со своим выводком и еще три повозки с женщинами, детьми и погонщиками, которые передумали ехать на запад и развернулись, чтобы ехать той же дорогой обратно, к цивилизации.

Как только повозки, идущие в Орегон, тронулись с места, Альбертина Хопкинс поставила всех в известность, что не одобряет того, что двое неженатых людей путешествуют вместе.

– Это не ее дело, – огрызнулась Эммелин, взбираясь на сиденье рядом с Мэтью.

Мэтью ничего не ответил. В душе он был согласен с миссис Хопкинс.

Альбертина по-прежнему осуждала поведение молодых людей и при каждом удобном случае напоминала об этом капитану Тайсу. Кое-кто из женщин поддерживал ее, но некоторые не возражали и даже просили Тайса оставить двух медиков в покое. «Может быть, они нам еще пригодятся», – сказала Флорин Бенбоу, не подозревая, что ее слова окажутся пророческими.

Повозки переселенцев медленно двигались по бесконечным, покрытым высокой травой прериям Канзаса и Небраски. Эммелин с Мэтью вели себя безукоризненно, соблюдая все правила приличия и благопристойности. Эммелин спала в фургоне Мэтью, а сам Мэтью спал на земле в скатке. Но они вместе ели, вместе располагались на отдых и сворачивали пожитки, запрягали и распрягали волов, чинили повозки и носили воду. Они свыклись с ежедневным распорядком обозной жизни: на рассвете, чтобы разбудить лагерь, трубили в горн. Мужчины, пасшие ночью скот и лошадей, сгоняли их с пастбищ обратно в лагерь, женщины разжигали костры и готовили завтрак, состоявший из хлеба, бекона и кофе. После завтрака палатки сворачивали и складывали в повозки, потом сгоняли и запрягали волов. Они снимались с места в семь утра, чтобы идти по холодку и успеть пройти к полудню достаточное расстояние, потому что в это время они останавливались на час передохнуть, – а потом снова трогались в путь на следующие пять часов. Когда наконец капитан Тайс подавал знак, что можно остановиться на ночлег, все, с облегчением вздыхая, издавали утомленными голосами радостные возгласы.

Людям, привыкшим к замкнутой жизни на фермах, это время казалось сказкой: днем им приходилось тяжело трудиться, зато ночи проходили спокойно, а стоянки напоминали праздник – они заводили друзей, отпускали детей порезвиться и щедро делились едой. Ревность еще не поселилась в сердцах, зависть еще не пустила корни, и ни одной жалобы не услышал в своей палатке Амос Тайс. Скоро, совсем скоро закипят страсти, вспыхнет злоба и ненависть; Тайса и всех проводников будут обвинять в нечестности, предвзятости и других грехах.

У него была неблагодарная работа. Он отвечал за все – определял порядок движения повозок, распределял обязанности: кто будет колоть дрова, носить воду, стоять на часах, пасти скот. Через несколько дней те, кто двигался в хвосте, начинали жаловаться, что устали дышать пылью от передних повозок, и, хотя Тайс постоянно менял порядок повозок, все равно все были недовольны.

К тому же в его обязанности входило восстанавливать справедливость. Когда собачка Шона Флаэрти напала на цыплят Бенбоу и загрызла шестерых прежде, чем ее успели поймать, чета Бенбоу потребовала, чтобы собаку застрелили. Но Шон, прижимая Маргаритку к груди, слезно умолял их не делать этого, потому что она – все, что у него есть в этом мире. Пришлось проголосовать: Маргаритку пощадили, а мистеру Флаэрти пришлось компенсировать мистеру Бенбоу стоимость убитой птицы.

Горе тоже не обошло их стороной. Джеб – погонщик из Кентукки – умер от абсцесса в челюсти после того, как цирюльник Осгуд Ааренс вырвал ему больной зуб. Его похоронили у обочины и поехали дальше. Они оставили на своем пути еще не одну могилу: дети умирали от кори, мужчины гибли от увечий, младенцы рождались мертвыми, иногда их приходилось хоронить вместе с матерями. На пути им встречались могилы, вырытые переселенцами, прошедшими здесь до них. За несколько десятилетий Орегонский Путь будет сплошь усеян тысячами крестов и надгробий.

Лошади тащили повозку Мэтью, Эммелин сидела рядом с ним, подставив лицо солнцу, и пыталась представить себе прекрасную землю, где мужчины и женщины будут жить как равные. Мэтью, с вожжами в руках, стараясь держаться на расстоянии от повозки, идущей впереди, чтобы не дышать ее пылью, наслаждался пейзажем – залитые солнечным светом равнины, так не похожие на мрачные салоны спиритического общества в Бостоне. Там жизнь была сосредоточена на смерти, здесь же все кричало о жизни: скот на лугах, ястребы в небе, смеющиеся дети и даже эта собачка, Маргаритка, остервенело лающая на индюков и кроликов.

Они мало общались – дочь врача из Иллинойса и молодой человек из Бостона – сидя бок о бок в фургоне и не отрывая взгляда от видневшегося впереди горизонта; земля казалась им огромной, а небо – бесконечным. Они чувствовали, как с каждой милей их души расправлялись и наполнялись светом и радостью. Линия горизонта была по-прежнему далека, повозка мерно покачивалась, Эммелин решила, что самое время пообщаться. Ее заинтересовал голубой камень, на который часто смотрел доктор Лайвли, и она спросила, что это такое.

– Это Благословенный Камень, – сказал он, сощурившись от солнца и взяв в руки вожжи. – Свадебный подарок моей матери. Она говорит, что он очень древний, возможно, столь же древний, как этот мир, и наделен силой людей, владевших им до меня, которая накапливалась веками. Моя мать всегда обращалась к этому камню за советом, и я следую ее примеру. – Он не стал говорить, что его мать, кроме того, с помощью камня общалась с душами умерших. Также он не стал сообщать Эммелин о страшном пророчестве своей матери – что его ожидает великое испытание, темное и ужасное. Может быть, он его уже пережил: вдруг решение взять с собой Эммелин и было тем самым испытанием на твердость духа – ведь это не прибавило ему симпатии в глазах остальных – и мужчин, и женщин.

Она мгновенно загорелась:

– И этот кристалл в самом деле ведет вас?

– Без него я бы просто не знал, что и делать. Я порой опасаюсь, – честно признался он, – что родился трусом. Не умею принимать самостоятельных решений.

– Просто вы очень осторожный, доктор Лайвли, – сказала она. – Моя же проблема в том, что я чересчур смелая и ничего не боюсь. И когда-нибудь у меня будут из-за этого неприятности. – Она сняла чепчик и встряхнула своими длинными волосами. – Вы даже не представляете, как вам повезло, что вы родились мужчиной. Вы можете выбирать любой род деятельности, какой только ни пожелаете – и это не вызовет осуждения. Я вот хотела стать врачом, но мне не дали – а все потому, что я женщина. Это несправедливо. Поэтому я и еду на запад. Там более терпимая атмосфера. Настоящая земля свободы. У людей появляются новые настроения, женщины стали более активными. Я была на одном удивительном собрании у Сенека Фолс, где была провозглашена «Декларация чувств», в которой перечислялось шестнадцать видов дискриминации женщины и выдвигались требования, в том числе голосование, одинаковая зарплата за одинаковую работу и право на личную жизнь и детей. Мы, женщины, начинаем подниматься, доктор Лайвли.

Мэтью заерзал на своем сиденье. Он уже был знаком с радикальными взглядами мисс Фитциммонс. Они еще совсем недалеко отъехали от Индепенденса, а Эммелин уже получила несколько предложений руки и сердца – от каждого из братьев Шуманов (мистер Хопкинс выступал при этом в качестве переводчика), от Шона Флаэрти, заявившего, что у него будет самая большая картофельная ферма во всем Орегоне, от молодого Дики О'Росса, который произнес нужные слова ломающимся мальчишеским голосом. Но Эммелин отказала всем, объяснив, что это не потому, что она видит в них какие-то недостатки, а просто потому, что она решила вообще никогда не выходить замуж. Каждому, кто готов был ее выслушать, она объясняла, что не собирается обременять свою жизнь узами этого искусственного института, изобретенного церковью и обществом для того, чтобы держать женщин в подчинении. Если она захочет иметь детей, говорила она, то заведет их сама, и ей не придется держать ответ перед мужем.

Ехавшие с ней женщины – простые фермерши и крестьянки, никогда не слыхавшие радикальных идей и не читавшие книгу Мери Шелли «Защита прав женщины», – думали, что либо Эммелин еще слишком молода и просто не понимает, что говорит, либо немного тронута умом (хотя некоторые из них втайне завидовали ее независимости и желали ей удачи). Но Мэтью приходилось встречаться в Бостоне с женщинами вроде мисс Фитциммонс, которые называли себя феминистками и от которых ему становилось не по себе. Как он скучал по своей тихой хрупкой Онории, которая так мало разговаривала, и, уж конечно, не размышляла о политике! Каждую ночь, когда все в лагере засыпали и он любовался Благословенным Камнем, он доставал также портрет Онории, на котором она была такой худенькой, с запавшими глазами, что напоминала привидение. Ее тело утопало в складках платья, запястья были тонкими, как у птички – и вся она напоминала неземное создание: прекрасная изможденная Лигейя Эдгара Аллана По.

– Что вы думаете об анестезии? – спросила Эммелин. Она так резко сменила тему, что сбила его с толку. – Хлороформ, эфир! – проговорила она, прежде чем он успел что-либо ответить. – Это будет настоящей революцией в хирургии. Мой отец присутствовал на операции по удалении опухоли груди. И женщина все это время спала! А следующим революционным шагом будет допуск женщин к профессии врача. На востоке слишком много предубеждений. На западе все будет по-другому. – Она немного помолчала и добавила: – Доктор Лайвли, вам нужно побольше улыбаться.

«А тебе нужно поменьше болтать», – ответил он про себя.

Когда они вошли в «страну индейцев», где жили пауни, мужчины приготовили винтовки и личное оружие, зарядили и сняли с предохранителей кремневые ружья и капсюльные пистолеты. Но индейцы приближались к ним только из любопытства или для того, чтобы попросить милостыню.

Дни становились все жарче, пыли было все больше, терпение истощалось, и поддерживать приличия становилось все труднее, но женщины были настроены решительно. Многие по-прежнему носили корсеты, хотя кое-кто тайком запрятал подальше это неудобный предмет туалета. Шляпки с цветами запрятали в сундуки, сменив их более практичными миткалевыми чепцами. И хотя они перестали стелить скатерти и убрали подальше хороший фарфор (тот, что еще уцелел), мужчин и детей все еще заставляли умываться перед обедом и молиться, прежде чем набрасываться на еду. Наткнувшись на труп мужчины, повешенного на тополе – судя по всему, он был мертв уже несколько дней, а значит, он шел с предыдущим обозом – с табличкой на шее, на которой было написано «шулер», они остановились, чтобы сколотить гроб и похоронить его по-христиански.

Когда они остановились на привал на берегу Литтл Блу Ривер, у Виктории Коррелл, носившей первого ребенка, начались схватки. Альбертина Хопкинс, решившая, что будет принимать роды, взяла все в свои руки, несмотря на попытки еще двух женщин предложить свою помощь. Сквозь парусиновые стены повозки доносился ее голос.

– А ну-ка, замолчите. Какая же вы бестолковая! Разве в Библии не сказано, что Господь сделал так, чтобы женщина рожала в муках и скорби? Своей несдержанностью вы оскорбляете слух Всевышнего.

Когда Альбертина отлучилась в уборную, сооруженную для женщин в тополиной роще, Эммелин проскользнула в повозку и, открыв пузырек, который принесла с собой, сказала измученной Виктории:

– Может, Господь и велел нам рожать в муках, но он же дал нам и избавление от этих мук. Это травяной эликсир, который мой отец всегда дает роженицам. Он облегчит схватки и поможет ребенку быстрее и безболезненнее появиться на свет.

Альбертина была возмущена, однако после этого женщины стали приходить к Эммелин со своими женскими проблемами, потому что у нее были с собой болеутоляющие, успокаивающие и другие лекарства.

Подъехав к восточной границе территории Шайен, они оказались на берегу поднявшейся реки. В другом случае они, как обычно, раскинули бы лагерь и стали ждать, пока вода не спадет, но мужчин беспокоила близость враждебных индейцев, и они проголосовали за то, чтобы переправиться на тот берег. Никто не стал слушать возражений Альбертины Хопкинс, что нынче воскресенье, что в такой день нельзя заниматься подобной работой, и, когда ближе к вечеру повозка Корреллов перевернулась и миссис Коррелл вместе с новорожденным младенцем утонули, в ее торжествующем взгляде читалось: «Я же вам говорила!»

Эммелин и Флорин Бенбоу позаботились о телах, обрядив миссис Коррелл, уложив ей волосы и завернув младенца в самое красивое одеяло, какое смогли найти, а Силас Уинслоу сделал снимок – бесплатно – на память мистеру Корреллу, который скорбно уселся на лошадь, предложенную братьями Шуманами, и уехал обратно в Миссури, после чего его никто больше никогда не видел.

Обоз продолжал свой путь.

Силас Уинслоу, у которого в фургоне громыхали медные тарелки и пузырьки с реактивами, изрядно обогатился за время пути, делая на память снимки умерших, потому что им пришлось пережить еще не одно бедствие: люди умирали от пневмонии, дизентерии, дети падали с повозок и погибали под колесами. Никто не винил доктора Мэтью Лайвли за то, что он не смог никого спасти. Все прекрасно знали, что ни один врач не справится со смертельным заболеванием и сверхсерьезной травмой. Зато он помогал сколачивать гробы и заполнял свидетельства о смерти для родственников, увозивших их с собой в Орегон, – тоже на память.

К девятому июня они дошли до Платт, широкой мелкой реки, расположенной в трехстах милях от Индепенденса – это означало, что переселенцы прошли первый этап своего пути. Новый край был совершенно не похож на тот, из которого они прибыли: трава была низкой, повсюду росли полынь и кактусы, и чем дальше, тем засушливее становилась местность. Здесь они впервые столкнулись с довольно странным видом почты: вдоль обочины лежали черепа буйволов, на которых люди из обозов, вышедших раньше, оставляли для них письменные сообщения. На одном таком черепе была предупредительная надпись, что им следует опасаться пауни и что на дороге много грязи.

Ехать становилось все труднее. Летняя жара утомляла и вызывала болезни. Повозки часто ломались. Деревьев было мало, и растительность была довольно скудной, так что им приходилось жечь навоз. Если не было навоза, они тащились за фургонами в клубах пыли и собирали на растопку сорняки. Женщины, чтобы как-то разнообразить блюда, состоявшие главным образом из бобов и кофе, собирали дикую ягоду и умудрялись раскатывать тесто на фургонных сиденьях повозок, а потом – печь пироги на раскаленных камнях. Мужчины изредка ходили на охоту и иногда возвращались с лосем, но чаще всего – ни с чем, так что им приходилось обменивать у индейцев свои рубашки на лосося и сушеное мясо буйволов. По пути переселенцам попадались свежие могилы, но они сохраняли бесстрашие, когда же однажды утром слепого Билла, ночного разведчика (плохо видевшего при дневном свете, но хорошо ночью, и поэтому сторожившего стада, когда все спали), нашли мертвым со стрелой между лопаток, переселенцы не поддались панике, а просто оставили сообщение на черепе буйвола для обозов, едущих за ними.

Постепенно запас бинтов и швов у Мэтью иссяк. Эммелин тоже не приходилось сидеть сложа руки – многие женщины невзлюбили Альбертину Хопкинс и звали на помощь мисс Фитциммонс, когда у них начинались схватки. Предсказание Флорин Бенбоу сбывалось – «парочка медиков» действительно оказалась незаменимой.

Незаметно для самих себя Эммелин с Мэтью становились парочкой и в других отношениях.

Большинство переселенцев рано уходили спать, но некоторые долго не ложились – в основном молодежь. Мэтью любил, когда в лагере все затихало, – тогда читал при свете фонаря – в основном стихи, а иногда Библию. Эммелин любила смотреть на звезды.

– А как мы можем знать, что идем в правильном направлении? – спросила она как-то ночью.

Он отложил книгу и показал на ночное небо.

– Знаете созвездие Большой Медведицы? Вон те звезды, которые образуют громадный ковш? Видите две последних звезды на ручке? Они смотрят на Полярную звезду, а Полярная звезда всегда отстоит на один градус от географического севера.

Эммелин сказала, восхищенно глядя на него:

– Вы такой образованный, доктор Лайвли.

На третью ночь после этого Мэтью пытался пришить пуговицу к рубашке кривой медицинской иголкой с шелковой хирургической ниткой. Ему это никак не удавалось. Увидев, что Эммелин наблюдает за ним, он подумал, что она сейчас поднимет его на смех. Но она не стала смеяться. Вместо этого, к его удивлению, она подошла к нему, держа в руках маленькую шкатулку со швейными принадлежностями, взяла рубашку, и, усевшись рядом с ним, тактично пояснила:

– У меня у самой руки-крюки, как только нужно что-нибудь починить, но, возможно, у меня немного больше опыта по этой части. – И она прекрасно справилась со своей работой.

После того как они проехали столько миль, днем мучаясь от жары, пыли и мух, а ночами слушая волчий вой и мрачное завывание ветра, мнение Мэтью о мисс Фитциммонс, которая никогда не жаловалась на то, что ей приходится выполнять мужскую работу, стало меняться. Если повозка застревала в поднявшейся речке, Эммелин, совершенно не думая о себе, бросалась в воду во вздымающихся юбках, изо всех сил помогая вытолкать колеса из грязи. Она наравне с мужчинами погоняла криком волов, занималась стиркой и чинила поломанные оси, обдирала шкуру с буйволов и штопала парусину так, как будто всю жизнь только этим и занималась. Постепенно эта девушка стала восхищать Мэтью. Он все реже и реже разглядывал портрет тщедушной Онории, а если же и смотрел на него, то размышлял о том, сколько бы она протянула, если бы ей пришлось путешествовать вместе с ними. Наверняка она была бы только обузой, а не помощницей.

Сам Мэтью тоже стал меняться. Он обнаружил, что под рукавами рубашки у него начали проступать мускулы, и, глядя в зеркало, замечал, что его лицо становится все более загорелым. Бледность – след длительного пребывания в темных салонах – поборол жаркий солнечный климат, пыль и бури. А его ладони покрылись мозолями, пока он бок о бок работал с Эммелин Фитциммонс.

Как-то ночью Маргаритка, собачка Шона Флаэрти, утащила у Ребекки О'Росс пирог с мясом. Это зрелище – собачка с огромным пирогом в зубах и преследующая ее миниатюрная миссис О'Росс со скалкой в руках – вызвало повальный смех. Мэтью смеялся вместе со всеми, а когда взглянул на Эммелин, то увидел, что она хохочет так, что слезы текут у нее по щекам.

И он вдруг подумал, что этой женщине присуща страстность во всем – не только когда она ест или говорит о правах женщин. Эммелин Фитциммонс жадно впитывала в себя жизнь со всей данной ей Господом энергией. И тут же где-то глубоко промелькнула предательская мысль, что она, наверное, такая же страстная и в любви.

Он почувствовал, что у него горят щеки и на какой-то миг захватило дух. Когда же она неожиданно оглянулась и встретилась с ним взглядом, сердце у него бешено забилось.

Двадцать шестого июня обоз разбил лагерь под теплым ясным небом форта Ламари. В лагерь пришли группы индейцев сиу, которые готовились к войне со своими соседями кроу, и переселенцы поделились с ними своим завтраком, состоявшим из хлеба и мяса, в обмен на бусы и перья. Все испытывали к ним дружелюбные чувства, хотя где-то глубоко внутри у них и таился страх американцев перед истребленными аборигенами.

Но когда всего на один день присоединившийся к ним французский траппер Жан Баптист рассказал, что в горах ожидаются ранние снегопады, их вновь стали одолевать страхи (все они слышали, как первые переселенцы оказывались в ловушке в занесенных снегом горах и умирали от голода), так что Амос Тайс сказал своим подопечным, что нужно идти быстрее.

Четвертого июля переселенцы отпраздновали семьдесят второй день рождения нации – элем с фейерверками, патриотическими речами и молитвами. Две тысячи воинов сиу, одетые в буйволовую кожу, украшенную бусами и перьями, скакавшие на битву со своими врагами кроу, остановились, чтобы посмотреть на праздник, устроенный белыми чужеземцами. Мэтью Лайвли, приняв от мистера Хопкинса стакан с бренди, который он приберег специально для этого случая, повернулся вместе со всеми к востоку, чтобы вспомнить оставленных там друзей и любимых. Мэтью вспоминал свою мать; Эммелин Фитциммонс, стоявшая рядом и державшая чашку с вином Чарли Бенбоу (из уцелевшего во время речной переправы бочонка), вспоминала своих родителей, лежавших за одной оградой на ферме, которую она, унаследовав, продала. Шон Флаэрти поднял стакан за Ирландию; Тим О'Росс вспоминал одну рыженькую девушку в Нью-Йорке; Шуманы выпили за свою семью в Баварии. Они вместе почтили оставшиеся в прошлом дома, потом повернулись к западу и выпили за новый дом, который им еще предстояло обрести.

Семнадцатого июля они раскинули лагерь на вершине Южного перевала, широкого перевала через Скалистые Горы – материковый хребет. Момент был подходящий для того, чтобы заняться починкой, штопкой, ремонтом, а заодно поразмышлять над важностью момента, ибо отсюда уже не было пути назад, – Южный перевал был промежуточным пунктом: с восточной стороны этого великого горного раздела реки текли в Миссисипи, по другую его сторону они текли на запад, впадая в Тихий океан. Переселенцы достали шахматные доски и карточные колоды, а гармоника со скрипкой заиграли какой-то оживленный мотив. Мистер Хопкинс тайком прикладывался к виски, пока его царственная супруга восседала на троне, позволяя детям носиться сломя голову по всему лагерю.

Эммелин латала юбку при свете фонаря, когда к ней застенчиво приблизилась старшая дочь Хопкинса. Она была его дочерью от первого брака; свою мачеху Альбертину девушка ужасно боялась. Поэтому она и пришла со своими тайными опасениями к Эммелин. С первых слов Эммелин поняла, в чем дело: девушка частенько проводила время наедине с одним из погонщиков, поэтому неизбежного следовало ожидать.

– Боюсь, это так, – сказала она спокойно, похлопывая по руке перепуганную девушку. – Если не приходят месячные, это первый признак беременности. – Когда же девушка заплакала, больше от страха перед мачехой, Эммелин проявила деловую хватку. – Я слышала, что впереди в обозе идет проповедник. Я попрошу доктора Лайвли съездить за ним и привезти его сюда. Вы поженитесь, и никто ни о чем не догадается.

Проповедник, который за последнее время видел столько похорон, что раньше он и подумать не мог, что такое возможно, был просто счастлив провести обряд бракосочетания в обозе Тайса, и несколько семей отправились вместе с ним, чтобы принять участие в торжестве. После того, как дочь Хопкинса с погонщиком обменялись клятвами под бдительным оком царственной Альбертины, не догадавшейся о тайне своей падчерицы, они устроили свадебную вечеринку, с игрой на скрипке и танцами под ночным небом, а Силас Уинслоу сделал снимок счастливой четы.

Во время свадебного пира, состоявшего из простого печенья без глазури и теплого сидра, Эммелин думала, глядя на Мэтью при свете костра: «Он стал увереннее в себе. Это уже не тот нервный молодой человек, каким он был три месяца назад. Да и загар ему к лицу».

Она хотела понять, чем так привлекал ее доктор Лайвли среди остальных мужчин, которые в большинстве своем были сильнее и крепче Мэтью. И поняла – добротой. Его не нужно было просить о помощи, на него всегда можно было рассчитывать.

Он с радостью делился пищей и часто уступал повозку уставшим женщинам, чьи мужья были глухи к их страданиям, он был внимателен к людям, спрашивая их о здоровье и самочувствии, в то время как остальные не чувствовали в себе сил даже на то, чтобы выругаться.

В те же минуты, когда Эммелин думала о докторе Лайвли, – что он не только добрый, но и привлекательный, Мэтью тоже думал об Эммелин Фитциммонс. Однако его мысли текли в совершенно другом направлении – он понял теперь, что пышные формы волнуют его намного больше.

Форт Бриджер, названный так в честь своего основателя Джима Бриджера, последние пять лет выполнял функцию фактории – это было поселение, состоявшее из грубо сколоченных бревенчатых зданий, в которых жили индейцы в кожаных штанах, трапперы, дровосеки и переселенцы, направлявшиеся на запад. Подойдя к форту, группа Тайса встретила обоз, движущийся на восток; с ним шли отчаявшиеся переселенцы, которые решили вернуться домой. Они отказались от своей мечты, увидев, каких людских потерь она стоила: в этих двадцати повозках были в основном женщины, дети и старики. Обоз Тайса тоже уменьшился на двенадцать повозок и тридцать два человека, к тому же после почти трех месяцев пути внешней вид людей оставлял желать лучшего, несмотря на все их усилия оставаться цивилизованными людьми. Стайки одичавших босоногих детей носились по лагерю, мужчины ходили с длинными нечесаными бородами, в грязной и рваной одежде. Даже щегольской клетчатый жилет Силаса Уинслоу, фотографа и денди, покрылся пятнами, а некогда дорогая одежда была непоправимо испачкана смазкой для колес. Да и та атмосфера веселья, которая некогда царила среди них, сменилась завистью, ссорами, междоусобицами и ненавистью, так что многие бывшие друзья теперь стали врагами. Но сейчас, добравшись до форта, они были счастливы, потому что отсюда им предстояло повернуть на север, к Орегону.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю