Текст книги "Благословенный Камень"

Автор книги: Барбара Вуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Не прошло и недели, как они вернулись в Рим, и у Амелии было слишком мало времени, чтобы узнать что-нибудь о своих друзьях-христианах. Как и обещал Корнелий, их новый особняк на Авентинском холме оказался еще просторнее и роскошнее, чем старый, и она сбилась с ног, занимаясь внутренним убранством дома и покупкой рабов. А потом Корнелий объявил, что Нерон устраивает игры, чтобы отблагодарить богов за возрождение города.

Народ огромной толпой вливался в проходы, растекаясь по поднимающимся вверх рядам, протискиваясь, толкаясь и карабкаясь наверх, чтобы занять сиденья в верхней половине амфитеатра, откуда открывался вид на громадную арену. Шумные и возбужденные, не обремененные образованием и хорошими манерами, они толкались в этой давке – мужчины, женщины и дети, жаждущие зрелищ. Внизу в первых рядах рассаживались сенаторы, жрецы, судьи и другие большие чиновники. Ряды, расположенные чуть повыше, заполнили богатые и знатные горожане. Среди них находилась и ложа семьи Вителлиев.

Семья прибыла в полном составе. За Корнелием с Амелией шли Корнелия с мужем, Корнелий Младший с женой, близнецы со своими супругами, замыкали же шествие юные Гай и Люций. Молодые женщины шепотом сплетничали, кто с кем пришел, кто немодно одет, а кто не так причесан, кто постарел, растолстел и вообще, чей внешний вид не соответствовал его положению. Амелия изо всех сил старалась не обращать внимания на красивую вдову Люциллу, приглашенную сенатором и сидевшую всего через две ложи от них. Люцилла, с крашеными светлыми волосами, одетая в роскошное платье и палантин из розового шелка, выглядела просто ослепительно.

За этот год, прошедший со времени Великого пожара, Амелия больше не обсуждала с дочерью любовницу Корнелия. И все же она чувствовала, что это стоит между ними холодной стеной.

Над цирком простиралось безоблачное голубое небо; позже, чтобы защитить людей от солнца, должны были развернуть навесы. В воздухе над рядами витали ароматы еды – это торговцы готовили для зрителей угощения: свиные колбаски с горячим хлебом, жареных голубей, сваренную на пару рыбу, теплые фруктовые пироги и медовое печенье. Гул голосов заглушал рев перепуганных, мечущихся в клетках хищников. Зрители были особенно взбудоражены, потому что ходили слухи, что Нерон приготовил для сегодняшнего представления какой-то сюрприз, который ему удалось сохранить под строжайшим секретом. Когда рев труб возвестил о прибытии императорской семьи, в цирке уже не осталось ни одного свободного места. Опоздавшие выстраивались вдоль верхнего яруса стадиона, который уже и без того был забит. Когда разъяренной черни объявили, что в цирке больше нет свободного места, внизу у ворот началась драка. Городская стража копьями и дубинками разогнала людей, при этом было затоптано несколько человек. Но в цирке это считалось обычным делом.

Открытие было пышным, с фанфарами и религиозными обрядами, потому что игры уходили своими корнями в многовековой ритуал поклонения богам. В воздухе курили благовония, жрецы и жрицы закалывали ягнят и голубей, принося их в жертву Юпитеру с Марсом и Аполлону с Венерой. Зрители, все без исключения, понимали, что у цирковых зрелищ есть и другая сторона и что подобный кровавый спорт необходим для благосостояния и дальнейшего процветания империи.

По песку с величайшей помпой прошествовал Нерон – чернь взревела при его появлении. Усевшись в своей императорской ложе, он дал приказ начинать игры. Затрубили фанфары, и началась импровизированная пантомима, потом на арене выступали заклинатели и маги, акробаты и клоуны, дрессированные медведи и ловкие наездники, танцевали девушки в роскошных нарядах, после этого показали слонов, жирафов и верблюдов. Забавное представление со страусами, которых так долго держали взаперти, что, оказавшись на воле, они как безумные начали метаться по арене, чрезвычайно повеселило публику, потому что неожиданно вышли лучники и стали стрелять в перепуганных птиц, пока не перебили всех. Потом начались кровавые игрища: гладиаторские бои, травля зверей и потешные бои – после каждого из них песок становился красным от крови. В перерывах между представлениями на арену с баграми и цепями выходили рабы, уносили трупы и туши и насыпали свежий песок, а зрители в это время ели, пили и облегчались.

Время шло, день становился все жарче. Переполненные уборные издавали смрад, а запах крови – как ни засыпали ее песком – уже наполнил воздух. Когда чернь уже начала выказывать беспокойство, протрубили трубы, и Нерон объявил, что по воле богов он нашел виновников пожара, уничтожившего их любимый город, убившего и искалечившего их родных и близких. Отворились ворота, и на арену, спотыкаясь и моргая от яркого света, вышла группа оборванных людей. Амелия удивленно смотрела на них. Она думала увидеть кровожадных разбойников, дезертиров, которых обычно казнили подобным образом. Однако среди них были только… женщины, старики, дети!

– Корнелий, – резким голосом, но тихо, чтобы ее никто не услышал, спросила Амелия. – Нерон ведь не думает, что эти люди и вправду могли устроить Великий пожар?

– У него есть доказательства.

– Но посмотри на них, – сказала она. – Вряд ли они…

Она нахмурилась. Ей показалось или она и вправду заметила среди них знакомые лица? Она подалась вперед, прикрыв глаза ладонью. Этот старик… как он похож на Петра, старого рыбака, который был частым гостем в доме Рахили.

Она ахнула – это и был Петр! Солдат бил его кнутом, пока он не упал на колени, вызвав одобрительный рев толпы. И Присцилла здесь! И Флавий, и старый Саул!

– Благословенная матерь Юнона! – прошептала Амелия. – Корнелий, я знаю этих людей!

Он промолчал в ответ, и она, взглянув на него, была потрясена, увидев на его лице самодовольную улыбку. Он не ответил на ее взгляд, он, не отрываясь, смотрел вперед, на представление, в подготовке которого лично принимал участие.

А потом Амелия увидела нечто, от чего у нее сжалось сердце и ком подкатил к горлу. Она зажала рот ладонями, но крик сдержать не смогла. Там, внизу, по окровавленному песку, с распущенными волосами, шла Рахиль. Ее подталкивали кончиком копья. Даже отсюда Амелии были видны раны и синяки на ее теле. Ее подругу пытали!

Она не могла пошевелиться, не могла произнести ни звука, глядя, как эти люди, спотыкаясь, приблизились к разложенным на песке деревянным крестам; как конвой ударами хлыстов заставил стариков, женщин и детей опуститься на колени; как их заставили влезть на кресты и лечь на спину под хохот и издевательства полутора сотен тысяч зрителей, которые вопили: «Смерть евреям!»

Амелия наконец с трудом произнесла:

– Корнелий, ты должен это прекратить!

– Тихо! Император!

Амелия оглянулась на Нерона, который как раз в этот момент случайно взглянул на нее. Когда же он приветливо помахал ей рукой и она не увидела никакой угрозы в его улыбке и никакой злобы во взгляде, она поняла, что император и понятия не имеет о том, что она имеет отношение к этим людям, которых сейчас казнят.

Она снова посмотрела на Корнелия, его красивый профиль римского патриция был четким, как на монете.

– Прекрати это, – сказала она уже тверже. – Ты не можешь этого допустить. Эти люди невиновны. Это мои друзья.

Он посмотрел на Амелию так, что ее пронизало холодом до мозга гостей.

– А почему я должен делать то, о чем ты просишь? Ты же никак не отреагировала на мои просьбы. – Он выразительно посмотрел на голубой камень, висевший у нее на шее.

Амелии вдруг стало плохо.

– Ты делаешь это, чтобы проучить меня? Убиваешь невиновных людей, потому что… – Ее затошнило. – Потому что ненавидишь меня? Ради всего святого, Корнелий, какое же ты чудовище!

– Милая, дорогая Амелия, – сказал он, улыбнувшись, – ты тоже умеешь порадовать чернь. – Он помахал рукой зрителям, и те издали оглушительный рев одобрения.

Казнь Рахили и остальных христиан превратили в фарс. Тех, кого не приговорили к распятию, одели в шкуры диких зверей, и их разорвали на куски собаки и львы. Распятие оставили напоследок, отложив его до заката, чтобы вид жертв, горящих заживо, произвел наибольшее впечатление. Окаменевшая Амелия смотрела, как в воздух на канатах, которые тянули другие осужденные христиане, поднимались кресты. Она слышала, как пели, молились и стонали висевшие на крестах христиане, когда их одного за другим стали поджигать. Зрители восторженно вопили, глядя, как кричат и корчатся жертвы в языках пламени. «Умрите! – кричали они. – Умрите, проклятые поджигатели нашего города!» На их лицах Амелия видела радость мщения, потому что многие из них потеряли в пожаре дома, имущество и близких. Они уйдут домой умиротворенными и больше не будут так горевать, а слухи о том, что Нерон сам поджег Рим, постепенно сойдут на нет.

– Я должна это прекратить! – Амелия хотела подняться, но Корнелий крепко сжал ее руку.

– Ты с ума сошла? – прошипел он. – Подумай о своей семье!

Она оглянулась через плечо на Корнелию и ее сестру, которые шушукались, показывая на кого-то в судейской ложе. Оба мальчика – Гай и Люций, которым все это уже порядком наскучило, взобрались на верхний ярус и плевали оттуда на головы сидящих внизу людей. Ее взрослые сыновья и зятья сидели, развалившись в креслах, и, лениво поглядывая на арену, потягивали вино.

Амелия зарыдала. Вдыхая дым и запах горелого человеческого мяса, она чувствовала, что вместе с этим запахом огонь, в котором горят распятые, проник ей в глотку, в грудь и стал жечь ей сердце. Ее тошнило, каждый нерв, каждая клеточка ее тела отдавались болью. Рахиль уже нельзя было узнать, и, хотя ее обугленное тело еще шевелилось, Амелия молилась, надеясь, что ее подруга уже мертва.

Справедливость казни не вызвала ни у кого ни малейших сомнений. Никто не подумал, что Нерон решил обвинить невинных, чтобы положить конец слухам о своей причастности к Великому пожару. Никто не усомнился в виновности евреев-отступников, называвших себя христианами, о которых в городе уже ходила дурная слава. Одной из территорий, не пострадавших от пожара, был район на другом берегу Тибра, где располагалось большое еврейское поселение. И еще никто не забыл, как каких-то пятнадцать лет назад император Клавдий выслал из Рима нескольких евреев-выскочек, которые своими диспутами о Христе в синагогах чуть было не спровоцировали восстание.

Амелия, уже не чувствовавшая боли, только странное онемение, снова посмотрела на Корнелия, наблюдавшего за тем, как горят ее друзья-христиане. На его лице застыло выражение беспредельной ненависти. И она вспомнила, что уже видела подобное выражение на лице мужа. Да, да, это тоже это тоже было в цирке – их пригласили в императорскую ложу, и толпа восторженными криками приветствовала Амелию. Корнелий поднял руки, решив, что приветствуют его, а мать Нерона, окатив его ледяным презрением, обозвала идиотом, и тогда Корнелий посмотрел на жену с тем же выражением смертельной злобы …

И внезапно Амелия все поняла.

* * *

Амелия не плакала так никогда в жизни, даже в тот день, когда Корнелий приказал выбросить ее малышку. Весь дом спал, погрузившись в тишину, а она лежала ничком на своей постели, уткнувшись лицом в подушку, сотрясаясь от безутешных рыданий, а все тело раздирала мучительная боль. До конца своих дней она не сможет забыть, как горела на кресте Рахиль. Да она и не хочет забывать. Она всегда, каждый день, каждую минуту будет помнить о своей дорогой подруге Рахили и о ее мученической смерти.

Помимо горя она испытывала и другие чувства: гнев, горечь, ненависть. Горючим ядом они выходили из нее вместе со слезами, насквозь промочившими подушку, пока наконец уже далеко за полночь ее рыдания не стали стихать, и тогда она села в постели, чувствуя, как в ее сердце растет вражда. Не к императору Нерону и не к черни в цирке, а к одному человеку – к чудовищу, которого зовут Корнелий.

Она прокралась в его спальню и стояла над ним, пока он спал, а в голове у нее один за другом возникали вопросы: «Почему Нерон казнил христиан? Как он вообще про них узнал? В Риме религиозных сект, как звезд на небе. А мы – всего лишь одно из направлений еврейской веры. Вряд ли ушей Нерона могли достичь слухи об этих людях… если только кто-то не назвал их ему. Кто-то, кто хотел насладиться видом нашей гибели. Это сделал ты, Корнелий? Ты решил в очередной раз меня наказать? Какое же ты чудовище! Иисус на кресте простил своих мучителей. Но я не могу простить тебя, Корнелий».

Ей пришло в голову, что она может убить его прямо сейчас, пока он спит. Ударить его, спящего, а потом поднять шум, сорвать с себя одежду и сказать охранникам, что это сделал ворвавшийся в дом грабитель. Она разделается с этим и станет свободной. Но она понимала, что никогда не убьет Корнелия. Его смерть не даст ей свободы – она уже получила ее от Другого.

Она вышла из дома в сопровождении единственного раба, огромного африканца, принявшего христианскую веру, который освещал ей путь фонарем и был достаточно сильным, чтобы защитить ее на ночных улицах от любых воров и грабителей. Подойдя к шумному доходному дому – одному из немногих, которых не тронул Великий пожар, – они вышли, и африканец пошел впереди нее вверх по узкой каменной лестнице. В воздухе стояло зловоние, под ногами сновали крысы, на стенах чернели непристойные надписи. Дверей не было, вместо них в проемах висела какая-то рвань.

Амелия ничего не боялась. Это была уже другая женщина.

Подойдя к дверному проему, на который ей показали, она отдернула полог и заглянула внутрь. Из глубины этой конуры на нее недоуменно уставилась сгорбленная старуха. Она ела кашу из деревянной миски при свете луны – единственного здесь источника освещения.

Амелия откинула с лица вуаль и поднесла к лицу фонарь, чтобы женщина могла хорошо ее рассмотреть.

– Ты узнала меня, матушка? – спросила она, уважительно обращаясь к старухе.

Испуганная женщина смотрела на нее молча.

– Не бойся. Я пришла не для того, чтобы причинить тебе зло. – Амелия вытащила и положила перед ней на стол несколько монет. – Скажи, ты узнала меня?

Повитуха посмотрела сначала на деньги, потом на свою удивительную гостью. Она поставила на стол миску, вытерла руки о платье и сказала:

– Я тебя помню.

– Семь лет назад ты принимала у меня ребенка. Девочку.

Старуха кивнула.

– У этого ребенка был какой-нибудь изъян?

Женщина опустила голову:

– Нет…

Амелии многое стало понятно. Ненависть дочери. Слова, которые Корнелия бросила ей в лицо: «Это все твоя вина. Этот ребенок… и все остальное». Корнелии было одиннадцать лет, когда новорожденную девочку положили к ногам Корнелия. Она ворвалась тогда в спальню к матери, требуя ответить, почему ее папа отверг младенца. Теперь все прояснилось. Ребенок родился здоровым, а маленькая Корнелия, обожавшая отца, не понимала, как он мог так поступить.

Теперь Амелия знала правду: не ее ненавидит Корнелия.

Вернувшись в свой особняк на Авентине, Корнелий чувствовал полное довольство жизнью. Он только что выиграл процесс, снискав восторженные крики толпы. В его доме вновь воцарился покой, Амелия стала прежней Амелией. Увидев казнь христиан на арене цирка, она вновь стала тихой и покорной. И даже перестала открыто носить это проклятое ожерелье.

Зайдя в атриум, он удивился, куда это подевались рабы. Фило всегда встречал его, однако сейчас мажордома нигде не было видно. Он уже собирался позвать его, когда вдруг услышал тихое пение. Он подошел ближе к саду и услышал слова, произносимые на латыни: «Отче наш, несущий на небесах, да святится имя Твое. Да придет Царствие Твое. Да будет воля Твоя, хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам грехи наши, и избави нас от всякого зла».

Корнелий вошел в открытый проход и заглянул в сад. Группа из нескольких человек – в основном это были незнакомые люди, но среди них были и его собственные рабы, в том числе и Фило, – стояли, воздев руки, откинув головы и закрыв глаза, и пели. А потом он увидел, что перед ними стоит Амелия и руководит их пением.

Когда они все перекрестились и произнесли «Аминь», Амелия открыла глаза и встретилась с ним взглядом.

Они оба поняли, что это конец.

Так как Нерон конфисковал дом Рахили, все вещи и всех ее рабов, это субботнее собрание должно было проходить в доме Фиби. Но Фиби была старой, ее мучил артрит, ей нужна была помощница. Амелия была на рынке – закупала продукты для предстоящей трапезы. Несмотря на участь, постигшую Рахиль и остальных христиан, христианскую веру принимаю все больше и больше людей, особенно после того, как Нерон прекратил их преследование, так что на это собрание должно было прийти довольно много народа. Амелия выбирала не слишком дорогое вино, а сама думала о распятых в цирке.

По городу ходила нехорошая молва. Говорили, будто Нерон решил задобрить небеса после Великого пожара. Жрецы сверились с Сивиллиными книгами и стали возносить молитвы Вулкану, Церере и Прозерпине. Также попытались ублажить и Юнону. Но ни щедрость императора, ни задабривание богов не смогли заглушить зловещие слухи, что император намеренно поджег Рим. А для того чтобы подавить эти слухи, Нерону понадобились «виноватые». И ими стали евреи.

Никто не знал, почему он решил свалить все именно на них, но у Амелии были свои предположения на этот счет. Люди говорили, что, наверное, это из-за того, что христиане были богатые, а римляне всегда завидовали богатым и относились к ним подозрительно, интересуясь, как они смогли разбогатеть. Говорили, будто они занимаются черной магией и приносят в жертву детей. Странно, но после казни в цирке преследования христиан прекратились. И замысел Нерона привел к прямо противоположному результату, потому что эти мученики, в конечном счете, вызвали сострадание у тех, кто чувствовал, что в жертву приносят невинных людей, и скорее всего, для того, чтобы удовлетворить жестокость одного-единственного человека, а совсем не ради народа. В любом случае, никому не была интересна эта малоизвестная секта, даже Нерон забыл про них – у него было слишком много собственных проблем. Поэтому христиане вновь были в безопасности.

– Вы госпожа Амелия, жена Корнелия Гая Вителлия?

Амелия, подняв глаза, увидела, что над ней возвышается гвардеец, лицо которого наполовину скрывал козырек его каски. С ним было шесть здоровых стражников.

– Да, – сказала она.

– Пожалуйста, пройдемте с нами, госпожа.

Внушительное здание Римской префектуры, в котором размещалась главная римская тюрьма, располагалось неподалеку от Форума. На открытую площадь выходили внушительные ворота из белого мрамора с красивыми колоннами и скульптурными изображениями, а за ними был муравейник темных жутких коридоров и камер.

– Почему вы меня сюда ведете? – требовательно спрашивала Амелия, пока ее вели в подземелье, расположенное под главным зданием. Конвоиры, с мрачными лицами шедшие у нее по бокам, не отвечали, лишь звон и бряцание их оружия нарушало тишину.

Перед массивной деревянной дверью они остановились. Стражник с трудом ее открыл и отступил в сторону, жестом указывая, чтобы Амелия зашла внутрь.

– Вы хотите запереть меня здесь? – спросила она, не веря, что это происходит с ней. При свете факела она разглядела за дверью тесную камеру, темную и зловонную.

– Прошу, госпожа, – сказал он, снова показывая, чтобы она зашла.

Амелии хотелось запротестовать, может быть, даже побежать. Но она понимала, что это бесполезно. В любом случае недоразумение вскоре прояснится. И она вошла в камеру с высоко поднятой головой.

Дверь за ней с грохотом захлопнулась, и она услышала, как в замке поворачивается ключ. Когда стих грохот шагов стражников, унесших с собой факел, Амелия оказалась в темноте, и ее тут же обуяла паника. Подбежав к двери, она вжалась в нее. Прямо у нее над головой было небольшое зарешеченное отверстие, до которого она не дотягивалась. Даже поднявшись на цыпочки, она не смогла заглянуть в него. Но от висевших на стенах в коридоре факелов просачивался слабый свет, и вскоре ее глаза привыкли к темноте.

В темной камере пахло плесенью и мочой, на стенах висели цепи, по углам лежали кучи гнилой соломы. На полу были видны засохшие пятна крови, через стены слабо доносились голоса других узников. Борясь с подступающим страхом, она попыталась рассуждать здраво. Конечно же, это какая-то ошибка! Но… стражники нашли ее на рынке; они узнали ее и назвали по имени. Значит, кто-то им сказал. Но кто? И, что еще более непонятно, зачем?

Внезапно ее объяло ужасное подозрение: а что, если они оставят ее здесь под замком навсегда? Она опустилась на каменный пол. Тьма сгущалась, от мерзкого запаха першило в горле. Она вскрикнула, почувствовав, как рядом что-то пробежало, задев ее ногу. Конечно же, ее родные хватятся ее и потребуют объяснений! Но она слышала, что бывали случаи, когда человек сидел этой тюрьме до конца своих дней, всеми забытый…

Она сцепила ладони и стала молиться.

Корнелий Вителлий прибыл в тюрьму в своей окаймленной пурпуром тоге, одеянии, которое дозволялось носить лишь избранным и которое он надел сейчас специально – не столько для того, чтобы произвести впечатление на стражу префектуры, сколько для того, чтобы напомнить Амелии о своем статусе и влиянии.

– Она там? – спросил он часового.

– Еще с первой смены, господин, – сказал начальник караула, коротко отсалютовав Корнелию: так наемные солдаты приветствовали важных гражданских чинов. – Вот уже десять часов.

– Без пищи и воды?

– Я не дал ей ни капли воды и ни крошки хлеба – в точности, как вы приказали. Правда, мы поставили ей ведро, чтобы она могла облегчиться. Сколько еще вы хотите ее там продержать?

– Я скажу. А пока ничего ей не говорите.

Начальник караула за годы службы научился понимать, что молчание – золото. Известный адвокат – а стражник лично выпил не один кубок подаренного Корнелием Вителлием пива – был не первым, кто сажал докучливого родственника под замок, чтобы как следует проучить его. Он подмигнул ему и снова засел за игру в кости.

Пройдя вслед за тюремщиком по зловонному коридору, Корнелий постоял минуту перед металлической дверью, как бы настраиваясь на нужный лад, как он часто делал перед заседанием суда. Наконец он подал тюремщику знак.

– О, боги, Амелия! – он ворвался в темницу, дверь с грохотом закрылась за ним.

– Корнелий! – она бросилась в его объятия.

– Я не поверил, когда мне сказали, что ты здесь!

– Почему меня отвели сюда? Меня что, арестовали? Никто не хочет мне ничего объяснять!

– Успокойся. Сядь. Очевидно, кто-то донес, что ты примкнула к христианам.

Она удивленно воззрилась на него:

– Но, Корнелий, это ни для кого не секрет. Кроме того, это не преступление.

– Боюсь, Нерон все еще продолжает мстить христианам, только тайно – ведь народ этого не одобряет. – Поняв, что она ему поверила, потому что побледнела и выглядела испуганной, он закивал. – Нерон разрешил мне переговорить с тобой, прежде чем начинать допрос с пристрастием.

– Ты хочешь сказать… пытку? – Во рту у нее так пересохло, что она едва смогла это выговорить.

– Амелия, отрекись от своей новой веры. Назови мне имена всех христиан, и тебя отпустят.

– А если я не назову?

– Что ж, тогда я ничего не смогу поделать. – Он сокрушенно развел руками.

Она подумала про людей, которые стали ей родными, – Гаспара с Джафетом, Хлои, Фиби… Ее начала бить крупная дрожь. Сможет ли она не выдать их под пыткой?

– И что… – начала она. – Что Нерон намерен предпринять?

У него опустились плечи – она много раз видела, как он делает это в суде. Движение более выразительное, чем любые слова.

– Корнелий, помоги мне! Я не хочу умирать! Я хочу увидеть, как вырастут наши внуки. Я хочу увидеть, как Гай наденет свою тогу мужчины. – Никогда еще ей не хотелось так жить, как в этот момент. И никогда еще она не испытывала такого отчаяния. – Корнелий, пожалуйста! Умоляю тебя, ради наших детей. Помоги мне!

Он взял ее за плечи.

– Я бы хотел, Амелия. Несмотря на все, что между нами произошло, этого я бы тебе никогда не пожелал. Но Нерон уперся. Скажи им то, что они хотят, и ты сегодня же уйдешь отсюда вместе со мной.

Она смотрела на него полными ужаса глазами.

– Я… не могу.

– Тогда скажи это мне, а я скажу стражникам. Они разрешат. Когда и где христиане должны собраться в следующий раз? И кто туда придет?

Амелия не могла знать, что Корнелию имена христиан были совершенно не нужны. Он не стал бы называть их стражникам, и никто не причинил бы ее друзьям никакого вреда. Она была убеждена, что с ними случится беда, поэтому молчала. Тогда он попробовал другую тактику:

– Амелия, отрекись от этой новой веры, и мы снова заживем, как прежде, как много лет назад, когда мы были счастливы. И я возьму тебя с собой в Египет. Ты ведь хочешь этого?

Она вглядывалась в лицо мужа при тусклом свете мерцающего факела, проникавшем из коридора через маленькую решетку в двери. Он выглядел по-настоящему расстроенным. Наконец она сказала:

– Нерон может убить мое тело, Корнелий, как он убил моих друзей. Но они не умерли. Над жизнью он не властен. Да и вообще, есть ли у него какая-либо власть?

Он внимательно посмотрел на нее. Она говорила про Нерона или это был намек на него самого? Нет, в ее взгляде не читалось никакого коварства.

– Раз ты так поступаешь, значит, ты не любишь ни меня, ни свою семью. Ты не думаешь о своих детях.

– Но именно о них я и думаю! – закричала она. – О, Корнелий, именно ради моих детей я и поступаю так!

– Амелия, если ты меня не послушаешь, то я и вправду ничего не смогу сделать. – Он собрался уходить.

– Нет! – крикнула она. – Не оставляй меня здесь!

– Амелия, выйти на волю так просто. Это ясно даже ребенку.

Она с ужасом спросила его:

– Ты что, и в самом деле оставишь меня здесь, в этом ужасном месте?

– Я уже сказал, что ничего не могу поделать.

Корнелий постарался сохранить на лице как можно более беспомощное и сокрушенное выражение, пока за ним не закрыли и не заперли на ключ дверь камеры, но, идя вслед за тюремщиком по коридору, он чувствовал легкое раздражение от того, что она не желает уступать. Он надеялся, что в последнюю минуту она начнет умолять его и рыдать, и тогда он победит. Поэтому он приказал начальнику караула, чтобы тот продержал ее там всю ночь без еды и воды. Потом ему в голову пришла мысль:

– Ты можешь сделать так, чтобы она услышала, как пытают других заключенных?

– Я могу сделать еще лучше, ваша светлость, – ответил солдат, который старался разнообразить свою скучную работу с помощью изощренных издевательств. – Я могу войти к ней в камеру с окровавленными руками. Безотказный прием.

Амелия проснулась от звука поворачивающегося в массивном железном замке ключа. Она медленно села, чувствуя мучительную боль во всех суставах – она спала на каменном полу. Тело ее было покрыто укусами; некоторые чесались, некоторые болели. И еще никогда в жизни ей так не хотелось пить.

– Корнелий? – произнесла она шепотом.

Но это оказалась ее дочь. Амелию удивил ужасный вид Корнелии.

– Мама, – вскрикнула молодая женщина и с плачем бросилась Амелии на шею. – Какой ужас!

– Ты не… – начала было Амелия. Ее поразила собственная слабость. – Можно мне попить?

Корнелия заколотила в дверь, громко закричав, чтобы принесли воды. Через минуту вошел тюремщик – не тот, что дежурил накануне, а другой – и принес кувшин с водой, зажженный факел и две табуретки. По его виду нельзя было сказать, что ему нравится его работа.

– Мне сказал Корнелий, – сказала Корнелия, имея в виду не отца, а брата. – Он приходил к своему клиенту в тюрьму и услышал, что тебя арестовали. Ох, мама, я не могу в это поверить! Почему ты здесь?

Амелия сперва утолила жажду, жадно глотая воду прямо из кувшина, с наслаждением чувствуя, как вода течет по ладоням и рукам на шею. Она, наверное, никогда в жизни не сможет отмыться. Наконец она пересказала ей свой разговор с Корнелием, спросив, почему он не пришел.

– Но, – сказала Корнелия, нахмурившись, – я не слышала ни о каких преследованиях. Нерон сейчас слишком трясется за свою жизнь, чтобы думать о ком-то другом.

И Амелия поняла. Поняла то, что она на самом деле уже знала в глубине души, что все это – дело рук Корнелия. Он хочет вновь сломить ее, заставив ее отречься от новой веры.

Через мгновение это поняла и Корнелия.

– Это папа, да? – прошептала она. – Почему? Почему он так тебя ненавидит?

– Раненое самолюбие. Когда-то я нанесла очень сильный удар по гордости твоего отца. Совершенно случайно. Толпа в цирке…

– Я помню! Все тогда обсуждали это не одну неделю подряд. Папа подумал, что чернь приветствует его, а на самом деле они приветствовали тебя. Так вот почему…

– Что, Корнелия?

Молодая женщина опустила голову.

– Я видела девочку. Она была здоровой. Но папа приказал ее выбросить. Мне было так страшно. Я не знала, что подумать.

– Твой отец был для тебя героем, но оказалось, что он – всего лишь человек.

– И он мстит тебе за это до сих пор. Не позволяй ему этого, мама. Сделай то, что он хочет, и тебя освободят.

Амелия покачала головой.

– Если я сделаю то, что хочет Корнелий, я никогда не стану свободной.

– Станешь! Я помогу тебе! Не может же он посадить в тюрьму нас обеих. Мама, – с жаром заговорила Корнелия, – это ведь не то же самое, как если бы это был Нерон! Это всего лишь папа, это он так поступает с тобой.

– Дочь, послушай меня. Нерон ли это, заполненный людьми цирк или один человек – это не имеет значения. Я не отрекусь от своей веры.

Корнелия упала на колени и зарыдала, уткнувшись лицом в колени матери. И, гладя ее по голове, Амелия с удивлением подумала о том, что всего два года назад, в тот день, когда Корнелия рожала своего первого ребенка, она сама была женщиной, не имевшей веры. Теперь же веры в ней оказалось достаточно, и ей хотелось бы передать ее своей дочери.

– Иди, доченька, – прошептала она. – Позаботься за меня о семье. Приглядывай, чтобы у них все было хорошо. И маленький Люций… относись к нему как к брату, Корнелия, потому что он и есть твой брат.

Обнявшись и поцеловавшись, они попрощались, и Корнелия пообещала, что добьется освобождения матери. Амелия знала, что ничего не выйдет, – здесь Корнелий всесилен.

Не прошло и нескольких секунд после ухода дочери, как пришел Корнелий, поэтому Амелия заподозрила, что он стоял снаружи и ждал.

– В последний раз спрашиваю тебя, жена, отречешься ли ты от этой глупой прихоти? – спросил он, и, когда она отрицательно покачала головой, на его лице отразилось глубочайшее недоумение.

– Корнелий, мне кажется, что когда ты взял меня с собой в цирк, то хотел напугать меня, – сказала Амелия. – Ты, наверное, рассчитывал, что вид казни Рахили заставит меня отказаться от моей веры. Но вышло наоборот. Потому что из-за того, что я увидела… из-за того, что ты заставил меня увидеть, – ее голос окреп, – из-за того, что ты убил моих друзей, я, как никогда, укрепилась в своей решимости. Я никогда не назову имен своих братьев-христиан. И никогда не отрекусь от своей веры.