Текст книги "Благословенный Камень"

Автор книги: Барбара Вуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Уинифред вспомнила о голубом камне, который подобрал датчанин, втайне надеясь, что с вместе с ним он обрел благодать святой Амелии и что она рано или поздно озарит своим светом сердце варвара.

Аббат ехал на своем откормленном коне и размышлял о том, насколько удобнее было иметь аббатству новый монастырь. К сожалению, викинги полностью его уничтожили, а вот Святая Амелия каким-то чудом уцелела. А уцелев, осталась единственным женским монастырем в Портминстере. Частица от Истинного Креста погибла в пожаре вместе с монастырем, так что мощи Амелии снова стали единственной святыней на всю округу. Аббат знал, что здесь произошло чудо. Почему викинги не сожгли и это место? Все говорили, что их остановила святая Амелия. Но, помня неукротимый нрав матери Уинифред, он думал, что, возможно…

Со времени чудесного спасения от датчан в этом месте произошли перемены. С кухни, где леди Милдред тушила рагу в своем необъятном горшке, стали доноситься дивные ароматы. Снаружи у колодца дежурил парень, который таскал воду для госпожи Одлин. Еще один подросток сгребал листья с маленькой могилки. Повсюду кипела бурная деятельность, монастырь вновь процветал.

Но сегодня настоятель прибыл не для того, чтобы поздравить монахинь Святой Амелии. Он приехал, потому что до него дошли тревожные слухи. Мать Уинифред не учит лично молодых послушниц искусству расписывать манускрипты, она возложила эту задачу на плечи пожилых монахинь. А чем же в это время занимается сама настоятельница? Она расписывает алтарь!!!

Что же, он раз и навсегда положит этому конец. Он больше не потерпит непослушания этой женщины.

Он думал, что Уинифред сама, как обычно, встретит его у ворот, но ошибся. Его встретила сестра Розамунда, которая жила теперь в Святой Амелии, сложив с себя должность матери-настоятельницы, хотя, по-видимому, это не особенно ее расстроило. Она была помощницей настоятельницы и с удовольствием занималась устройством в обители странников, учениц и гостей, кроме того, под ее руководством происходила реставрация строений, она следила за разведением коз, овец и кур, а также за тем, чтобы обеденный стол всегда ломился от еды.

Розамунда приветливо проводила аббата на новый чердак, где трудилась мать Уинифред. И только он открыл было рот, как его взгляд упал на ее работу и он утратил дар речи. А потом он заметил нечто такое, что сразило его окончательно: мать Уинифред улыбалась!

Он тихо сел, а она продолжала работать. Уинифред создала прекраснейшее изображение святой Амелии, которое излучало сияние и смирение, которая помогала бедным и распространяла слово Божие. На последней доске нового запрестольного образа была изображена святая Амелия, которая поднесла ко рту руку с лежащим на ладони голубым кристаллом. Аббат не понял, что это могло означать, но образ был прекрасен и настолько захватывал, что у него сжалось сердце.

Послушница принесла отцу Эдману эль. Рассеяно поднося его к губам, аббат решил, что не только позволит Уинифред закончить алтарь, он уже обдумывал будущие картины, которые закажет ей, и перебирал в уме покровителей, которые заплатят за них недурные деньги.

Какое-то время спустя

Когда аббат увидел, как великолепно Уинифред расписала алтарь, он тут же переменил свое отношение к ее занятию на прямо противоположное и стал повсюду расхваливать ее, а потом заказал ей триптих для собственной церкви. Он так и не стал епископом: умер два года спустя, подавившись рыбной костью, за третьей порцией пасхальной трапезы.

Мать Уинифред прожила еще тридцать лет, создав за эти годы невероятное количество изумительных по красоте икон, запрестольных образов и миниатюр, на которых она изображала Мадонну, Распятие и Рождество Христово и авторство которых можно было установить по наличию голубого камня, потому что в те времена художники не подписывали свои работы.

Вскоре после набега викингов господин Абу-Азиз-ибн-Джаффар в последний раз вернулся в Святую Амелию, чтобы поблагодарить мать Уинифред за то, что она в тот день отговорила его от поездки в тот день в монастырь, потому что, согласившись поехать в Мэйфилд, он избежал встречи с викингами и сохранил таким образом свою жизнь. Мать Уинифред, позабыв о кельтских предках, отнесла это на счет святой Амелии и пригласила странствующего торговца погостить в монастыре, сколько он пожелает. Он решил остаться здесь и уйти на покой, поселившись в маленьком домике с клочком земли и отправив верную Шешку доживать свои дни на выгоне. Симон Левит время от времени помогал в монастыре, он приобрел известность среди посетителей и паломников и по-прежнему оставался другом и советчиком матери Уинифред. У них – у еврея Симона Левита и монахини Уинифред – вошло в привычку встречаться каждый день для дружеской беседы. Симон умер четырнадцать лет спустя, и, хотя он так и не обратился в христианство, она настояла на том, чтобы ее старинному другу воздали последние почести и похоронили в могиле.

С годами руки матери Уинифред утратили былую твердость, а глаза – зоркость, и она порой, отрываясь от работы, вспоминала викинга, унесшего с собой голубой камень, и размышляла о том, как он распорядился силой святой Амелии.

А произошло следующее: когда викинги вернулись на берег, они обнаружили, что их корабль горит, потом солдаты Освальда из Мерсии окружили датчан и вырезали всех до одного. Освальд лично учинил мародерство и, обыскивая трупы, нашел удивительный, неправдоподобно красивый камень. Он украсил им рукоятку своего меча, с которым позже отправился в плохо для него закончившийся крестовый поход в Иерусалим, где камень выломали из рукоятки и отправили в Багдад в подарок халифу, и какое-то время он украшал его любимый тюрбан. В минуту слабости халиф подарил кристалл одной из наложниц, которая танцевала перед ним, вставив камень в пупок, но однажды ночью сбежала со своим тайным любовником. Кристалл носили в карманах и кошельках, он попадал в разные руки, его продавали, покупали и выкрадывали, пока однажды он не вернулся солдату, добывавшему его в крестовых походах. Солдат потерял зрение в сражении при Иерусалиме и теперь отправлялся вместе с группой паломников в Кентерберри в надежде получить исцеление. На них напали разбойники, продавшие затем свою добычу где-то на севере. А там некий молодой человек вставил кристалл в крышку перламутровой шкатулки для драгоценностей, надеясь таким образом завоевать внимание одной молодой леди. Но молодая леди отвергла предложение руки и сердца своего поклонника, и он отправился в Европу, поклявшись убить себя, как только найдет подходящее место. Там он встретил человека из Ассизи, которого звали Франциск и который как раз создавал новое братство монахов, и удрученный молодой человек под влиянием момента вступил в орден, раздав все свое имущество, в том числе и злосчастную шкатулку.

Крестьянин, который нашел шкатулку в груде предложенных францисканцами благотворительных даров, выломал из крышки голубой камень и обменял его на буханку хлеба, жена же пекаря, увидев восхитительный самоцвет, обменяла его на очередное новомодное изобретение – стеклянное зеркало, решив, что вещь, в которой можно увидеть свое отражение, имеет гораздо гораздо большую ценность.

В 1349 году, когда черная смерть выкосила треть населения Европы, голубой кристалл, переходивший от умерших к выжившим, от пациентов – к врачам, успели обвинить в семи смертях и приписать ему шесть исцелений. Когда же почти столетие спустя во Франции молодая девушка по имени Жанна горела на эшафоте за ересь, стоявший в толпе человек не заметил, как его карманы обчистил вор, прихватив с собой два золотых флорина и голубой кристалл.

Погожим летним днем 1480 года на холмах близ Флоренции собралась толпа, чтобы посмотреть, как двадцативосьмилетний изобретатель и художник будет демонстрировать свое последнее изобретение, которое он назвал парашютом. Зрители весело бились об заклад, сломает себе шею этот чудак или нет. Когда же Леонардо да Винчи удачно приземлился на заросшее травой поле, голубой кристалл из рук принца Медичи перешел в руки странствующего ученого, который повез сверкающий самоцвет назад в Иерусалим в подарок своей любимой дочери и, приехав, узнал, что за время его отсутствия она умерла в родах. Он так горевал, что спрятал ненавистный кристалл, напоминавший ему об утрате, подальше с глаз долой, и так он лежал в золотой шкатулке в красивом доме на холме с видом на Купол Камня [1]1
  Мечеть в Иерусалиме. – Здесь и далее прим. перев.


[Закрыть]и ждал очередного владельца и очередного поворота судьбы.

Книга шестая

Германия

1520 г. от Р.Х.

Если бы Катарину Бауэр спросили, она бы ответила, что выходит замуж за Ганса Рота по любви. Но на самом деле ей просто страстно хотелось иметь семью.

Чтобы иметь возможность называть женщину сестрой или тетей, а мужчину – братом или дядей, чтобы, здороваясь с кем-то, обращаться «кузина», «племянница» или «племянник» – вот о чем мечтала Катарина Бауэр. Семнадцатилетняя Катарина, единственный ребенок вдовы, жившей в убогой комнатушке над пивоварней, при виде каждой упавшей звезды и при каждом добром предзнаменовании загадывала желание – иметь большую дружную семью. А у Ганса Рота, юноши двадцати двух лет от роду, с глазами синими, как васильки, как раз была такая семья.

Дом Ганса, одного из пяти детей – трех сыновей и двух дочерей – герра Рота, изготовителя кружек, и его жены, напоминал настоящий муравейник, в котором кишели родственники, свояки и всевозможные дальние члены семьи, и все они занимались изготовлением и продажей пивных кружек. И теперь, когда у них случился аврал и Катарине разрешили помогать (хоть ей за это и не платили) и она стала ощущать себя членом семьи Ротов, она втайне надеялась, что уже на следующий год в это же время будет называть герра Рота папой.

Это и есть настоящая любовь, думала Катарина, с удовольствием помогая Гансу в сушильне. Это ощущение тихой радости, покоя и довольства. Ей приходилось наблюдать это у супружеских пар, которые были женаты уже целую вечность. Какое счастье, что они с Гансом уже вступили на такой путь. Какая прекрасная дорога лежит перед ними!

Что касается другой стороны брака – постели и родов – Катарина предпочитала не задумываться об этом, потому что не желала заходить дальше поцелуев с Гансом. В те редкие минуты, когда им удавалось оказаться наедине – где-нибудь в лесу или у реки – вдали от посторонних глаз и Ганс становился настойчивей обычного, Катарина отстраняла его руки, напоминая, что они еще не обвенчаны. Когда придет время, она будет терпеливо выполнять свои супружеские обязанности, необходимые для воспроизведения потомства.

Пока они снимали с полок новенькие пивные кружки, через открытое окно до них долетали восхитительные ароматы – скворчащих на огне свиных отбивных, тушеной капусты, жареной картошки, свежеиспеченного хлеба – это фрау Рот готовила полдневную трапезу. Катарина знала, что ее не пригласят – фрау Рот не отличалась щедростью. Но Катарина и не стала бы с ними обедать, когда ее мать сидит дома сидит на сыре и яйцах. Время от времени довольный клиент расплачивался с Изабеллой Бауэр колбасками и картошкой, которые она старалась растянуть так, чтобы им с Катариной хватило на неделю. Но хлеба было вдоволь, хлеб у них был всегда, а так как им повезло и жили они над пивоварней, а владелец здания герр Мюллер был без ума от матери Катарины, у них всегда было пиво.

– Эти отправятся в Италию, – сказал Ганс, расставляя высушенные кружки в печи для обжига. От Катарины не скрылась нотка благоговения и мечтательности, когда он произнес «Италия», потому что Ганс страстно желал посмотреть мир. Для Катарины же мир ограничивался Бадендорфом, площадь центрального рынка которого была украшена фонтаном и окружена с двух сторон магазинами и домами с наполовину деревянными фасадами; на третьей стороне стояли пивоварни; а на четвертой была ратуша – ее парадная дверь находилась на втором этаже, и к ней вела лестница, убиравшаяся в случае опасности; рядом с ратушей стояла церковь, выстроенная в романском стиле и восходившая к пятому веку, фундамент которой, по слухам, закладывали еще древние римляне. Базарная площадь была местом проведения ежегодных праздников, свадеб, празднеств, местом сбора торговцев фруктами и овощами, изредка там разыгрывались мистерии. И, по мнению Катарины Бауэр, Бадендорф и был всем миром.

Она не знала, что находится за излучиной реки, в конце дороги и по ту сторону гор, да ей это было и неинтересно. Она ничего не слышала о коронации короля Карла V, состоявшейся совсем недавно в городе Аахен, и о том, что это было крупнейшее подобное событие со времен Карла Великого. Она также понятия не имела о том, что другого человека, августинского монаха по имени Мартин Лютер, заклеймили как еретика за распространение опасных идей и что его протесты распространяются по всей Европе с молниеносной быстротой благодаря весьма своевременному изобретению еще одного человека, Иоганна Гуттенберга. Катарина Бауэр знала лишь о том, что есть этот город, этот лес, этот замок да жители Бадендорфа. И этого ей было вполне достаточно.

Их пальцы соприкоснулись, когда Ганс взял у нее из рук пивную кружку, и она заметила, как у него порозовели щеки. Щек Катарины румянец не коснулся, потому что любовь, которую она испытывала к юноше, была вовсе не «пламенная», как она думала. Она даже не была уверена, существует ли на самом деле любовь, воспеваемая в песнях, поэмах и романтических историях. Главным для нее были нежность, привязанность и стремление опереться на чье-то плечо. Она знала Ганса с детства, их любовь росла вместе с ними, и, когда его родители стали поговаривать о свадьбе, Катарина сочла вполне естественным, что они и дальше вместе пойдут по жизни. Она знала, что они будут идеальной парой, потому что Катарина станет самой лучшей швеей в Бадендорфе, а Ганс унаследует знаменитую мануфактуру Ротов по производству пивных кружек.

Несколько столетий назад слишком жаркие весны вынудили римлян переехать в эту область. Здесь и обнаружили глину, идеально подходящую для изготовления гончарных изделий. И Бадендорф прославился своими пивными кружками. Для того чтобы изготовить такую кружку, брали горсть сырой глины, придавали ей форму, вырезывали, вручную раскрашивали, потом обжигали и покрывали глянцем. Для того чтобы высушить глину и придать ей нужную прочность, кружки в течение нескольких часов сушили на воздухе в специальной сушильне, а потом ставили в печь для обжига. Весь процесс изготовления занимал несколько дней и требовал большого терпения. В этом и заключался секрет кружек Рота: чем медленней испарялась из глины влага, тем прочнее получалась кружка. Поэтому кружки Рота пользовались спросом по всей Европе и даже за ее пределами. А это означало, что однажды Ганс станет очень богатым человеком. Тогда Катарина сможет купить для своей матери большой дом и сделать так, чтобы ей больше не приходилось работать.

Катарина с Гансом выполнили свою утреннюю работу и прошли в мастерскую, где к новой партии обожженных кружек приделывали оловянные крышки.

Два столетия назад врачи выяснили, что чуму разносят мухи, и поэтому, чтобы избежать распространения болезни, был издан закон, согласно которому все напитки нужно было держать в закрытой посуде. Проблема заключалась в том, что необходимость снимать крышку портила все удовольствие, потому что приходилось держать кружку обеими руками. Нужно было что-то придумать, чтобы по-прежнему можно было держать кружку одной рукой, – так появились крышки, прикрепленные на шарнирах, так что люди держали кружку одной рукой и при этом не нарушали закон.

Пока Катарина помогала двум кузинам Рот щипать тяжеленный ворох соломы для упаковки кружек, Ганс подошел к ней сзади, обнял за талию и прошептал что-то на ухо. Катарина захихикала и выскользнула из его объятий, притворяясь, что ей по нраву эти игры. Но втайне она надеялась, что, когда они поженятся, он будет прикасаться к ней как можно реже.

Только она собралась сказать, что ей уже пора и что ее ждет мать, как они услышали крик. Кто-то отчаянно звал Катарину по имени.

Она вышла и увидела, что через площадь бежит Манфред, сын пивовара, и размахивает руками, как ветряная мельница.

– Катарина! – орал он. – Быстро собирайся! Там беда! Твоя мать…

Катарина бросилась бежать. Манфред бежал рядом. Он сильно запыхался.

– Она стояла как раз позади фургона с пивом, когда лошадь вдруг понесла! С повозки скатился бочонок. Прямо на твою мать. Там с ней арабский врач.

Катарина про себя возблагодарила Господа за это. Этот старый врач – самый надежный человек в мире.

Доктор Махмуд бежал из Испании двадцать восемь лет назад, когда королева Изабелла выслала оттуда всех мавров. Он как раз был на севере – закупал снадобья – когда до него дошли слухи, что всю его семью вырезали и ему опасно возвращаться в Гранаду. Он странствовал по Европе целый год, пока не нашел это райское местечко, Бадендорф, где Изабелла Бауэр, которая знала, каково это – быть чужим в чужом городе – проявила к нему доброту и многое сделала для того, чтобы горожане приняли его.

И сейчас доктор Махмуд был первым человеком, которого увидела Катарина, войдя в открытую дверь своей комнаты над пивоварней – его старческую фигуру, завернутую в покрывало, с тюрбаном на белой голове. Монах нищенствующего ордена Пасториус, молодой религиозный брат, косолапый и тщедушный, стоял в углу и молился. Увидев мать, лежащую в кровати без сознания, с окровавленной повязкой на лбу, Катарина бросилась к кровати и упала на колени.

Изабелла Бауэр считалась лучшей швеей Бадендорфа и окрестных деревень, ей было тридцать восемь лет, и, хотя ее жизнь была полна трудностей и лишений, она хорошо сохранилась. Теперь же, лежа с закрытыми глазами в смертельной коме, она выглядела еще моложе, морщины – печать лет и забот – разгладились, цвет лица был бледный и ровный.

– Мама! – произнесла Катарина, взяв холодную влажную руку матери. – Мама! – повторила она громче. Катарина взглянула на доктора Махмуда – лицо его было печальным.

Девушка почувствовала, что у нее вот-вот остановится сердце. Мать была всей ее семьей. Катарина почти ничего не знала о своем отце. Она была совсем малышкой, когда он умер от смертельной лихорадки, поразившей их деревню, расположенную где-то на севере. От него не осталось даже могилы, которую она могла бы навестить. Мертвых сжигали, чтобы болезнь не распространялась дальше. Они с матерью бежали на юг, в поселение в Бадендорфе, и, когда Катарина подросла, взгляд ее зеленых глаз все чаще обращался на север – к тому миру, которого она не помнила, и представляла себе деревню и красивого мужчину с доброй улыбкой – своего отца.

Катарина с матерью не принадлежали к процветающему торговому классу – их жизнь была непрестанной борьбой, и они нередко нуждались. Изабелле частенько приходилось буквально умолять своих заказчиков заплатить ей за работу, хотя они не считали себя бедняками. Они жили в маленькой комнатке на самом верху пивоварни – единственное жилье, которое когда-либо было у Катарины – и обходились зашитыми платьями и залатанными ботинками, а порой голодали и замерзали зимой, но считали, что им повезло, потому что они не были выходцами из крестьян, которых нещадно эксплуатирует знать. Изабелла часто говорила своей дочери, что, может быть, у них нет денег, зато есть достоинство.

И жизнь в целом была неплохой. Позади пивоварни располагался маленький обнесенный стеной садик. Там было самое хорошее освещение, поэтому Катарина с матерью занимались там шитьем, старый араб лечил своих пациентов, отгородившись переносной ширмой, которую он приносил из своей комнаты, а монах Пасториус вдалбливал основы латыни в бестолковые головы сыновей торговцев. И каждое утро, когда Катарина с Изабеллой занимались своим тонким шитьем, воздух оглашало птичье пение и монотонное гудение учеников монаха – «Anima bruta, anima divina, anima humana…»,которое порой прерывал кашель, доносившийся из-за ширмы врача. И Катарина, вышивавшая по полотну розочки с листочками, впитывала своим молодым живым умом то, чему монах обучал мальчиков. Сейчас же испуганная Катарина, стоящая на коленях у постели матери, услышав пение птиц, доносившееся из сада через открытое окно, вдруг почувствовала, что эти счастливые дни в саду подошли к концу.

Наконец, веки Изабеллы дрогнули и приподнялись. С минуту она смотрела перед собой, ничего не видя, но потом увидела Катарину, золотые волосы которой нимбом сияли в потоке льющего из окна солнечного света. Изабелла улыбнулась. Девочка выросла такой красивой. Волосы, когда-то бесцветные, как кукурузные рыльца, теперь приобрели насыщенный золотой оттенок. Чистая кожа. Ясные зеленые глаза. Изабелла притронулась ладонью к ее бархатной щеке и с большим усилием произнесла:

– Господь призывает меня к себе, дочка. Я думала, у меня еще будет время…

– Мама, – зарыдала Катарина, прижав к лицу ее холодную руку. – Ты поправишься. Доктор Махмуд тебе поможет.

Изабелла слабо улыбнулась и повернула голову.

– Я знаю, что мне остались считанные минуты. Я надеялась прожить еще несколько лет, но Господь в своей мудрости…

Катарина ждала. Доктор Махмуд внимательно смотрел на больную своими темными глазами, монах Пасториус продолжал бормотать молитвы. За дверями собралась толпа любопытных, но герр Мюллер не пускал их.

Изабелла сделала глубокий вдох и снова заговорила:

– Ты должна кое-что узнать, дитя мое, я должна тебе кое-что рассказать…

Слезы потекли из глаз Катарины на окровавленную простыню.

– Там, – прошептала Изабелла, – в сундуке. – Она указала на единственную хорошую вещь, которая у них была: на деревянный сундук, где они хранили ткани, нитки с иголками и ножницы. – Ящик с лентами. Дай его мне.

Когда Катарина вернулась к постели с ящиком для лент, Изабелла сказала:

– Теперь я должна… все рассказать тебе, Катарина. Будь сильной. Попроси Бога, чтобы он дал тебе сил. Пришло тебе время узнать правду.

Девушка ждала. Доктор Махмуд придвинулся поближе. Через открытое окно влетела пчела, покружилась с жужжанием, как будто искала что-то, и вылетела обратно.

– О чем ты, мама? – осторожно поддерживала разговор Катарина.

Слезы потекли из глаз Изабеллы, когда она заговорила:

– Я не твоя настоящая мать. Ты мне не родная дочь.

Катарина молча смотрела на нее. Потом нахмурилась. Она взглянула на доктора Махмуда, потом на монаха Пасториуса, который запнулся на полуслове. Она не ослышалась?

– Это правда, Катарина, – с большим трудом продолжала Изабелла. – Ты – не моя плоть, тебя родила другая женщина.

– Мама, тебе нехорошо. Ты не понимаешь, что ты говоришь.

– Я в своем уме, Катарина. Слушай внимательно, у меня мало времени. – Изабелла с большим трудом вдохнула, выдохнула и снова вдохнула. – Девятнадцать лет назад чума полностью выкосила деревню на севере, где я жила, – она унесла моего мужа и двух моих маленьких детей, я осталась одна. Те, кто выжил, рассеялись в разные стороны. Я пришла в гостиницу, где стала служить горничной и понемногу заниматься рукоделием. Однажды ночью к нам на постой приехала семья, женщина была беременна. Они заказали мне вышить крестильную рубашку для ребенка. Но мать умерла при родах. И ее муж пришел ко мне, он был убит горем. Я еще никогда не видела, чтобы мужчина так плакал. – Она опять с трудом вздохнула. – Он сказал мне, что они кое-куда направляются… что они с сыновьями отправляются в дальний путь и не могут взять младенца с собой. Он пришел среди ночи, Катарина, и плакал, как ребенок, и просил меня взять малышку на время, пообещав, что вернется за ней. Этой малышкой была ты, Катарина.

В собравшейся за дверями толпе поднялся ропот, но герр Мюллер поднял руку, призывая к молчанию. Доктор Махмуд взял запястье Изабеллы и, нащупав пульс, помрачнел еще больше. По его взгляду Катарина поняла, что ждать осталось совсем недолго.

Изабелла продолжала:

– И я взяла девочку, пообещав, что буду заботиться о ней до его возвращения. А потом я ушла из гостиницы. Я не доверяла хозяевами, боясь, что они могут меня обворовать, потому что незнакомец дал мне золотые монеты на твое содержание. И я пришла сюда, в Бадендорф, где рассказала всем, что я вдова – и это была правда – и что ты моя дочь, что было неправдой. Я думала, что твой отец все равно разыщет меня, потому что я ушла не слишком далеко…

Голос Изабеллы затих, она облизала пересохшие губы. Доктор Махмуд осторожно приподнял на ладони ее голову и поднес к губам чашку с водой, но пить она не смогла.

После долгой паузы она заговорила вновь:

– Этот человек… твой отец, Катарина, он дал мне кое-что… Открой ящик и вынь из него ленты. Дно коробки… подними его. Там кое-что лежит. Это принадлежит тебе.

Катарина удивилась, обнаружив в коробке для лент двойное дно. Подняв его, она увидела сквозь слезы миниатюрный образок размером с ладонь.

– Это одна из двух половинок диптиха, наподобие того, который есть в нашей церкви над алтарем. Только этот гораздо меньше, как видишь. Видишь, здесь изображен голубой камень, дочка? Он есть и на другой половинке. Вместе они составляют единый сюжет.

– Мама… – сказала Катарина дрогнувшим голосом. – Я не понимаю.

– Твой отец… у него было два маленьких образа… миниатюрный диптих на шарнире. Он разломал его пополам… – Изабелла закрыла глаза, вспоминая, как это было, – ночью семнадцать лет назад… и отдал эту половинку, вот этот образок, мне, сказав, что если он сам не вернется за тобой, если он не сможет приехать и пришлет за тобой своего человека, то этот другой человек предъявит вторую половинку, и, если они сойдутся, я все пойму.

Катарина в замешательстве посмотрела на мать, потом нахмурилась, рассматривая миниатюрную икону.

– Это Святая Дева? – Там была изображена женщина в средневековых одеждах, подносившая ко рту голубой самоцвет. Как странно. Однако драгоценность камня не вызывала никаких сомнений: его цвет и чистота были изумительны.

Голос Изабеллы доносился издалека, как будто душа уже покидала ее:

– Он показал мне другую половинку… там сверху написано по-латыни: «Sancta Amelia, ora pro nobis».

– «Святая Амелия, молись о нас!», – пробормотала Катарина, не в состоянии оторваться от иконы, принадлежавшей ее отцу.

– Он сказал… что голубой самоцвет на картинке – это камень святой Амелии, и что он обладает целительной силой, потому что Амелии подарил его сам Иисус.

Катарина смотрела на образок, как завороженная. Как описать цвет камня? Он не небесно-голубой – потому что ярче, – и не синий, как океан – он светлее. Оттенков было множество, они были наложены слой за слоем, как будто это было не изображение, а настоящий самоцвет. Катарина не могла знать, что эта миниатюрная икона создана в Англии матерью-настоятельницей Уинифред пятьсот лет назад.

– На твоем отце было богатое платье, – еле слышным шепотом произнесла Изабелла. – Наверное, он был дворянином. Он оставил мне мешок золотых монет. Я израсходовала лишь несколько из них, чтобы мы могли устроиться здесь, в Бадендорфе. И потом уже я не прикасалась к деньгам, потому что это – твое наследство… Каждый год в день твоего рождения… я давала себе обещание, что расскажу тебе правду. Но не могла себя заставить. Ты вошла в мою жизнь, когда меня переполняли горе и боль от утраты двух моих малышей. Да простит меня за это Господь, но где-то внутри я надеялась, что этот человек не вернется за тобой. Но теперь я умираю, и ты должна знать правду.

– Тише, мама. Побереги свои силы. Поговорим об этом позже.

Изабелла с огромным усилием покачала головой.

– Тебя не оставляли мне на воспитание, Катарина. Я просто должна была позаботиться о тебе вплоть до его возвращения. Но он не вернулся, может быть, только потому, что ранен, болен или сидит где-нибудь в тюрьме. Может быть, он молится, чтобы ты нашлась. – Она протянула руку и притронулась к золотым косам Катарины. – У него волосы такого же цвета, как и твои. У него роскошная золотая борода, она сияет, как солнце. Переверни образок.

Катарина взглянула на его обратную сторону и прочла надпись: «Фон Грюневальд».

– Это имя твоей семьи, – сказала Изабелла. – Видишь… ты никогда не была моей. У тебя другое предназначение. Ты должна отыскать своего отца, Катарина. Наверное, с ним что-то случилось. Ты должна найти его.

– Но я не могу оставить тебя! – вскричала Катарина.

– Дитя, все должно было быть иначе. Может быть, если бы я раньше рассказала тебе правду, все было бы по-другому. Но я была эгоистична и поэтому молчала. Теперь я за это расплачиваюсь. Этот незнакомец… он достоин того, чтобы найти свою дочь.

Катарина зарыдала.

– Но как я его найду?

– Он сказал, что отправляется на поиски камня, изображенного на иконе. Сказал, что отправляется в Иерусалим, где, как он думал, находится этот камень. Найди его… – проговорила Изабелла, задыхаясь. – Отыщи голубой камень, и тогда ты найдешь своего отца. И, если найдешь вторую половинку этого образа, значит, милостью Божьей ты найдешь своего отца. – Слабая ладонь, прижатая к щеке дочери, снова задрожала. – Пообещай мне, что ты будешь искать его, Катарина. Куда бы ни завел тебя этот голубой камень, там твоя судьба.

И с этими словами Изабелла испустила дух. Катарина с рыданием упала на мертвое тело матери, а доктор Махмуд с монахом Пасториусом потихоньку стали разгонять столпившихся зевак. Изабеллу Бауэр похоронили на местном кладбище, и на похоронах многие ее клиенты хвалили ее мастерство и хвастались, сколько у них прекрасных воротников, носовых платков и белья, вышитого ее талантливыми руками. Они особенно усердно утешали Катарину, эти люди, которые когда-то часами заставляли Изабеллу с дочерью ждать у черного входа, и зачастую ничего не платили за работу, на которую у нее уходило несколько недель, но теперь, прослышав, что в жилах Катарины течет благородная кровь и к тому же она унаследовала небольшое состояние, относились к ней с явной почтительностью.

Следующие несколько дней Катарина жила как во сне, онемев от потрясения. Когда же она начала понемногу оправляться от горя, то все чаше задумывалась над невероятной историей, которую поведала ей мать, и гадала, правда ли все это. В обществе доктора Махмуда и Ганса Рота, вызвавшихся сопровождать ее, Катарина впервые в жизни покинула Бадендорф, поехав в деревню на севере, находившуюся всего в десяти милях отсюда, но казавшуюся семнадцатилетней девушке другим миром.

Там она нашла гостиницу, в которой родилась. Потом зашла в местную церковь, и старенький священник вспомнил женщину, умершую в родах, – знатную даму, приехавшую издалека. Ее похоронили на кладбище. Катарина отыскала надгробие: дата смерти совпадала с днем рождения Катарины. Фамилия дамы была фон Грюневальд.