Текст книги "Благословенный Камень"

Автор книги: Барбара Вуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Наблюдая за семьей со стороны, она подумала, что всегда будет для них чужой, и пошла на кухню отдать распоряжения повару о вечернем пире. Утреннее напряжение спало, дом был полон радости и оживления.

К удивлению Амелии, неожиданно появился мажордом Фило и объявил, что ее желает видеть муж. Амелия не доверяла Фило. Она знала, что под его полуопущенными веками скрывается проницательный ум. Она подозревала, что он шпионит за ней и докладывает Корнелию о каждом ее шаге.

Корнелий Вителлий, один из самых популярных римских законников, любимец черни, ездил в Египет по делам. Амелия с мужем были очень богаты. Корнелий владел медными шахтами в Сицилии и флотом грузовых судов; Амелия была владелицей нескольких доходных домов в центре Рима.

Он сидел за маленьким письменным столом. Не успел зайти домой после долгого путешествия, а уже перебирает почту и расспрашивает новости. Она терпеливо ждала. Затем откашлялась.

– Как ты съездил в Египет, мой господин? – сказала она наконец.

– На корабле, – презрительно ответил он.

Как жаль, что она не могла поехать с ним. С самого детства она мечтала увидеть развалины Древнего Египта, но, конечно, теперь нечего и надеяться на то, что эти мечты осуществятся. И пока она с трепетом ждала, когда он сообщит ей, зачем он ее позвал, она лихорадочно перебирала в памяти последние семь месяцев, пытаясь вспомнить, не сделала ли чего-то такого, что можно было бы хоть отдаленно посчитать нарушением тех правил, которые он обязал ее соблюдать. Но вспоминать было бесполезно, потому что малейшее ее слово или жест Корнелий мог истолковать как протест. Что он сделает с ней на этот раз? Оставит в деревне, а сам уедет в Рим? Она подумала, что не сможет больше терпеть свое затворничество.

Он всегда наказывал ее самыми изощренными способами. Его контроль над ней заключался еще и в том, что не позволял ей ни слова сказать. Он обвинял ее – и она не могла уже ничего объяснить. Ей хотелось бы сказать: «Позволь, я объясню, почему я так поступила». Но тема была уже закрыта, даже если это касалось ее жизни. Корнелий не допрашивал ее, как это делал бы другой муж. Он не повышал голоса и не оскорблял ее. Амелии часто казалось, что, если он сделает это, из темного угла выскочит призрак и пожрет их. Но Корнелий наглухо закрыл все возможные пути, чтобы ужас прошлого не смог выбраться на волю, чтобы он навсегда остался между ними нескончаемой пыткой для Амелии.

Она изменила мужу не вполне осознанно. Она потеряла ребенка и была безутешна. Роман длился всего неделю, но это уже не имело значения. Вместо того чтобы развестись с ней или отправить ее ссылку, на что у Корнелия были все права, он, к ее удивлению, остался ее мужем. Тогда она думала, что таким образом он показывает, что простил ее. Но на самом деле все было наоборот.

Он контролировал каждый ее шаг и время от времени – вдобавок ко всему прочему – отправлял ее в деревню. Амелия любила город – там были все ее друзья, ее любимые книжные лавки и театры. Каждый раз, отправляясь в деревню, она вспоминала о Юлии, дочери Августа, которую сослали на Пандатерию, пустынный вулканический остров в океане, настолько маленький, что за один час его можно было пересечь его и в длину, и в ширину. Юлии не давали вина и ее любимой еды, она не могла ни завести домашних животных, ни как-то развлечься, ни с кем-то общаться – ее лишили абсолютно всех радостей. Она умерла через несколько лет, так никого и не увидев, кроме старика, приносившего ей с берега рыбу. Такая участь постигала неверных жен – если им удавалось избегнуть казни за свое преступление.

Но Корнелий придумал более мучительное наказание. Вместо того чтобы одним ударом отсечь ее, отправив в ссылку, он оставил Амелию при себе, чтобы медленно ее уничтожать, по капле выдавливая из нее достоинство и гордость. В саду у них под открытым небом стояла статуя богини, беззащитная перед произволом стихий, ее медленно разрушали ветра и дожди. Когда-то это была прекрасная статуя с благородными чертами лица, изваянными искусным мастером, теперь же ее нос, щеки и подбородок почти совсем стерлись, лицо стало бесформенным, так что уже невозможно было разобрать, что это за богиня. Именно так воспринимала себя Амелия: статуей, брошенной на произвол жестоких стихий, которыми управлял ее муж. И так же, как статуя, она не могла убежать. В один прекрасный день, думала она, мои черты сотрутся настолько, Что меня уже невозможно будет узнать.

Наконец Корнелий встал из-за стола и протянул ей маленькую шкатулку из черного дерева.

Она удивленно посмотрела на него:

– Что это?

– Возьми.

Он привез ей подарок? Сердце на мгновение всколыхнула надежда. Может быть, за эти месяцы, проведенные в Египте, вдали от дома, он изменил свое отношение к ней? Она вспомнила о предсказании прорицателя о мужчине, простирающем к ней руки, и с волнением подумала: неужели Корнелий наконец-то простил ее.

Вздох удивления вырвался из ее груди, когда она открыла шкатулку: там лежало самое изысканное ожерелье, которое она когда-либо видела.

С закружившейся от радости головой, объятая внезапной надеждой, она осторожно извлекла из шкатулки золотую цепь и поднесла ее к свету. В мастерски обработанную золотую оправу был вставлен невиданный синий камень, гладкий, яйцеобразной формы, переливающийся красками неба, радуги и озер. Когда она надевала его на шею, Корнелиус сказал:

– По легенде, его нашли в усыпальнице египетской царицы, обманувшей своего мужа и преданной за это смерти.

Радостные надежды Амелии рухнули.

В одно мгновение она увидела свою жизнь в безнадежном свете реальности: дети больше не нуждаются в ней, муж жесток и холоден, немногие друзьям сплетничают у нее за спиной. Невыносимо. Но и уйти она не могла, потому что, по закону, Корнелий был вправе распоряжаться ее жизнью по своему усмотрению. Кроме того, она виновна. И заслужила наказание.

Вздрогнув, Амелия проснулась.

Она прислушалась; из открытого окна доносился нескончаемый шум города. Днем в Риме не разрешалось устраивать на улицах транспортные заторы, поэтому по ночам с улиц всегда доносилось цоканье копыт, а также скрипы и стоны проезжающих повозок. Но ее разбудил вовсе не шум, доносившийся с улиц.

– Кто здесь? – спросила она шепотом в темноте.

Никто не ответил, она лежала, не шевелясь, затаив дыхание. Она была уверена, что в комнате кто-то есть.

– Корнелий? – произнесла она, зная, что этого не может быть.

Внезапно по телу у нее побежали мурашки, и она почувствовала, как волосы шевелятся у нее на голове. Он села в постели, исполненная безотчетного страха. Ее спальня была залита лунным светом. Она осмотрела комнату, но никого не увидела. И все же она не сомневалась, что в комнате кто-то есть.

Выбравшись из постели, она прокралась через комнату и выглянула в окно. Крыши, башни, холмы и усеянные домами долины сияли в лунном свете. Уличные заторы были как-то необычно торжественны и бесшумны, как будто лошадьми и мулами управляли призраки.

Она ощутила на спине чье-то ледяное дыхание. Вздрогнув, она обернулась и вновь оглядела спальню. Чувства обострились. Мебель в сверхъестественном лунном свете напоминала какой-то зловещий рельеф. Ее комната не казалась больше спальней. Она навевала мысли о гробнице и мертвецах.

Она прошла по холодному полу к своему туалетному столику и посмотрела на шкатулку из черного дерева, которую Корнелиус привез из Египта. И внезапно поняла: это и есть ее таинственный гость. Ненавистный синий кристалл, пролежавший тысячу лет на груди покойницы. Когда Корнелий подарил его ей, Амелия долго и пристально разглядывала синюю сердцевину камня, и то, что она там увидела, вселило в нее такой ужас, что она убрала ожерелье, решив никогда больше не вынимать его из шкатулки.

Потому что в кристалле она увидела призрак умершей царицы.

Комнату Амелии освещали солнечные лучи, она, сидя за своим туалетным столиком, как обычно, накладывала на лицо косметику, выбирала драгоценности, причесывалась – выполняла необходимый ритуал. Эти обыденные занятия помогали Амелии не сойти с ума. Сооружая прическу, она приводила в порядок свои чувства. Ей не нужно было ни о чем думать, ни принимать решения, пока она делала то, что должна была делать. Амелия, как представительница своего круга, должна была следовать определенным правилам, и она выполняла их почти с самозабвением. Но при этом действия ее были бессмысленны и бесцельны. Когда-то она любила Корнелия, но уже давно забыла, что это такое – любовь – к Корнелию или к кому-либо вообще. Она не была влюблена в своего любовника, – человека, с которым имела близость всего одну неделю и чье лицо она теперь едва могла вспомнить. Оглядываясь назад, она не могла вспомнить те чувства, которые толкнули ее в его объятия, и, конечно, от мимолетной страсти не осталось и следа.

Измена – странная вещь. Все зависит от того, кто совершил его и с кем. В низших классах супружеская измена была чуть ли не национальной традицией, а также любимой темой театральных комедий. Но аристократия жила по другим канонам, и на неверную жену смотрели не как на женщину, обманувшую своего мужа, а как на женщину, разрушающую общественные устои. Как однажды раздраженно сказала ей Луцилла, красивая вдова знаменитого сенатора, беда не в том, что ты изменила, а в том, что ты попалась. Амелия повела себя крайне глупо – именно за это римские патриции и патрицианки не могли ее простить.

– Берегитесь числа четыре, госпожа, – проговорил своим скрипучим старческим голосом астролог, глядя в звездную карту.

Госпожа Амелия оторвала взгляд от зеркала и оглянулась. Она как раз накладывала рисовую пудру на темные круги вокруг глаз (как только она снова заснула, ее стали одолевать кошмары, в которых она видела страшные гробницы, саркофаги и горящую мстительной злобой мертвую царицу).

– Числа четыре? – переспросила она.

– Сегодня это ваше несчастливое число, – сказал старик, каждое утро толковавший Амелии ее гороскоп. – Его нужно избегать любой ценой.

Она уставилась на свое отражение в зеркале. Как же можно избежать числа, которое присутствует буквально повсюду? Весь мир состоит из четверок: четыре стихии, четыре ветра, четыре лунные фазы. У людей – четыре конечности, четыре камеры в сердце, четыре основные страсти?

Рабыни сооружали ей прическу, стараясь уложить волосы как можно красивее, потому что они любили свою хозяйку. Амелия была добрее других женщин своего круга и не колола рабынь шпильками, если они делали что-то не так. Обе девушки прилежно выполняли свою работу, потому что матрона должна постоянно менять свою прическу; одну и ту же прическу два раза подряд не делали. Сегодня утром длинные локоны Амелии, крашенные хной, чтобы скрыть седину, уложили в виде тиары. Она была женой Вителлиуса и всегда должна была выглядеть превосходно. Амелия носила платья из китайского шелка, ожерелья из жемчуга со дна Индийского океана и украшения из испанского серебра и далматинского золота. Со стороны ей можно было позавидовать.

– А твои таблицы говорят что-нибудь про мужчину, который приветственно простирает мне руки? – спросила она.

Старый предсказатель приподнял свои кустистые белые брови.

– Простирает руки, госпожа?

– Как будто хочет обнять или поприветствовать меня.

Он отрицательно покачал головой и стал собирать свои инструменты.

– Нет, госпожа, – ответил он и вышел.

Она закусила губу. Деревенский прорицатель никогда не ошибался. Его предсказания сбывались с наводящим ужас постоянством. К сожалению, толкователь предзнаменований не вернулся в город с остальными домочадцами.

Амелия задрожала – не потому, что замерзла, а потому, что ей стало страшно. Ожерелье. Оно пугало ее, несмотря на то, что лежало в шкатулке. Твердый и холодный голубой кристалл наводил на нее мысли о смерти. Жестокий и непримиримый цвет. Этот камень не знал пощады, как и тот, кто его подарил. Приятный для глаза, но с холодным и темным сердцем, как и сам Корнелий.

Она подумала о его власти над ней, о власти мужчин вообще. А какой властью обладают женщины? Девственностью, а значит, и личной и интимной жизнью Амелии распорядились ее отец и братья, выдавшие ее замуж. Отец передал ее с рук на руки мужу. Никогда она не принадлежала самой себе. Когда к ней в гости приходили братья, они приветствовали ее так же, как все римские мужчины приветствовали своих родственниц – поцелуем в обе щеки. Но это было не выражением привязанности, а скрытой возможностью принюхаться к ее дыханию – не пила ли она вина? – потому что употреблять алкоголь считалось непристойным. «Я даже не имею права решать, что мне есть и пить!»

Ее снова затрясло – она боялась взглянуть в зеркало, боялась увидеть за спиной призрак мертвой царицы. Ужасное ожерелье! Как будто Корнелий привез домой привидение. Если бы только она могла помолиться! Когда-то молитвы приносили ей утешение. А теперь в душе, где когда-то жила вера, царила пустыня.

Как она завидовала своей подруге Рахиль, которая была так благочестива, так предана своей религиозной общине и так уверена в своем предназначении в этом мире! Рахиль знала, что Амелия утратила веру, и осторожно пыталась убедить свою подругу обратиться в иудаизм. Но религия Рахили только озадачивала и смущала Амелию. Если ей не может помочь сотня римских богов, как же это сможет сделать один?

Задумавшись о Рахили, Амелия вспомнила, как удивилась, получив вчера от Рахили приглашение прийти к ней сегодня в гости: обычно в этот день Амелия не приходила к ней, потому что это был священный день, который назывался у них субботой. Еще больше ее изумило то, что ее приглашали на обед. Раввинистический закон запрещал иудеям садиться за один стол с неевреями, так что за все годы их дружбы они никогда не делили хлеб. Поэтому Амелия была очень взволнованна и многого ожидала от сегодняшнего дня. Только она не должна показать свою радость Корнелиусу, иначе он прикажет ей остаться дома.

Амелия знала, почему Корнелий не запретил ей дружить с Рахиль, когда лишил ее всех ее привилегий и свободы: это было единственное, что он ей оставил, единственное ее достояние, которое он мог у нее отнять, – этим он и держал ее в страхе. Если бы Корнелий лишил ее всех радостей и превратил ее в настоящую пленницу, ей уже нечего было бы терять и он не смог бы ее контролировать. И то, что она могла навещать Рахиль, было постоянным напоминанием о его власти над ней. Этим он держал ее в напряжении. Амелия никогда, вплоть до последней минуты, не знала, разрешит он ей выйти из дома или нет. Поэтому, хоть ее и радовала предстоящая встреча с Рахиль, ее радость омрачалась смутный страхом – а вдруг это в последний раз?

– День крайне благоприятствует тому, чтобы вы отстаивали свое дело в суде, ваше превосходительство, – удовлетворенно кивал, склонясь над своими вычислениями, личный астролог Корнелия. – Да, крайне благоприятствует. Думаю, что оно будет улажено к полудню.

Пока трое рабов старательно оправляли на хозяине тогу, красиво распределяя складки, Корнелиус мельком взглянул на открытые двери. Он знал, что за дверьми притаилась она, Амелия, топчется там, как курица.

Она не всегда была такой робкой. Когда-то Амелия была сильной женщиной, весь вид которой говорил о высоком положении в римском обществе, которое она занимает. И то, что она дошла до такого плачевного состояния, – полностью ее вина. Она вполне заслужила, чтобы он развелся с ней и отправил в ссылку. Но только Корнелий знал, почему он не стал с ней разводиться. Римляне не любили холостяков, особенно богатых. Император Август дошел даже до того, что объявил холостяцкую жизнь чуть ли не преступлением. Если бы Корнелий развелся с Амелией, то все незамужние девушки, все вдовы и разведенные – все женщины империи, вступившие в брачный возраст, открыли бы на него охоту. Так что Амелия была чем-то вроде прикрытия. Вообще-то, он даже рад, что все так устроилось. Амелия больше ни во что не вмешивалась и не создавала никаких помех, он больше не должен был выполнять никаких обязанностей – он вообще мог совершенно ее игнорировать, и тем не менее она была довольно удобным прикрытием от женщин, горящих желанием выйти замуж. И очень удачным.

А это ожерелье! Гениальный ход! Как только египетский торговец показал его Корнелию, он тут же подумал о том, что эта кричащая побрякушка, принадлежавшая царице-прелюбодейке, просто идеально подходит для Амелии. И момент удачный! С тех пор как его жена совершила этот проступок, прошло уже шесть лет, и люди стали об этом забывать. Так что этот голубой кристалл со скандальной славой – просто идеальный способ освежить им память. А также отличный способ ненавязчиво продемонстрировать свое возрастающее влияние в Риме, потому что это кристалл как бы говорил: «Если он может так поступать со своей женой, представьте, как он может поступить с вами!»

В атриуме его уже ожидала его свита. Корнелий всего два дня как вернулся в Рим, а в народе уже пошла молва, что богатый патриций снова в городе.

Они всегда приходили на рассвете – голодные молодые люди, просившие о каком-нибудь одолжении или подсказать им, как поступить, или представить их кому-нибудь. Они спешно покидали свои убогие комнаты в доходных домах, чтобы выразить уважение своему патрону, от которого зависело их жалкое существование. За еду и подарки эти угодливые прихлебатели должны были повсюду сопровождать своего патрона в городе. Такова была римская традиция: чем больше у патрона свита, тем он значительнее. А в Риме мало кто мог сравниться с Корнелием Гаем Вителлием по количеству приспешников.

Корнелий был успешным и преуспевающим адвокатом, который общался со многими сильными мира сего. Когда он выступал в суде, послушать его собирались толпы. Его щедрость также была хорошо известна. Корнелий оплачивал бесплатные дни в банях – и на вывешенном над входом плакате гордо красовалось его имя. В цирке имя Корнелия было украшено одним из навесов, дающих блаженную тень, чтобы чернь знала, что это благодаря ему они бесплатно укрываются от палящего солнца. Он посылал рабов, чтобы те ходили по улицам, трубили в трубы и прославляли его, а за ними по пятам шли другие рабы и раздавали хлеб. Корнелий рассчитывал стать когда-нибудь консулом, выше которого может быть только император, что дало бы ему право назвать своим именем один из месяцев года и таким образом на века остаться в памяти поколений. Так что хлеб и навесы от тени – не так уж и много.

Он подумал об Амелии, которая стояла и ждала снаружи.

У мужчины только одно подлинное достояние: его доброе имя. Его можно лишить земель, состояния, всего, что он достиг, но до тех пор, пока у него есть его доброе имя, его нельзя сломить. Это – единственное, что мужчина по праву должен защищать любой ценой. Нет худшего унижения для римлянина, чем быть выставленным на посмешище. Быть мишенью для насмешек – это не для него, не для Корнелия Гая Вителлия, в чьих жилах текла более чистая кровь патрициев, чем у самого императора, хотя Корнелиус был бы последним, кто осмелился бы напомнить об этом Нерону. Отправить неверную жену в ссылку – слишком просто, это поступок, достойный труса. Корнелий показал всему Риму, из какого прочного металла он сделан, оставив ее при себе в вечное назидание другим женам.

Их брак был делом давно решенным, обручение одиннадцатилетнего Корнелия и восьмилетней Амелии знаменовало объединение двух влиятельных семей. Через восемь лет они стали мужем и женой, а еще через пять – родителями. После того как у них родился первенец, которого они назвали в честь отца, Амелия беременела еще много раз – у нее было несколько выкидышей, мертворожденные и нормальные здоровые младенцы – в общем, это было в порядке вещей. С годами Корнелий приобрел репутацию хорошего оратора и успешного адвоката, а Амелия считалась образцовой женой. О лучшем и мечтать было нельзя.

А потом она сдружилась с Агриппиной, матерью Нерона и самой влиятельной женщиной в Римской империи, женщиной, которая приходила в цирк, одетая в тогу, сотканную целиком из золотых нитей, которая ослепляла зрителей! Агриппины уже нет в живых, слава богам, но Корнелиус не забыл того унижения, которое он пережил в цирке шесть лет назад, когда они с Амелией, которая была тогда беременна, зашли в императорскую ложу в качестве гостей, и толпа зрителей, повскакав с мест, издала восторженный рев. Корнелиус поднял руки в знак того, что он принимает этот льстивый знак внимания, и тогда Агриппина проговорила сквозь зубы: «Они приветствуют не тебя, а твою жену, идиот».

Откуда ему было знать, что Амелия лично уговорила любимого публикой римского возницу, который уже удалился на покой, выйти на арену в последний раз. Дела жены не волновали мужа – главное, чтобы она правильно воспитывала детей, содержала в порядке дом и поддерживала доброе имя и репутацию мужа. А все остальные женские дела – благотворительность, застолья, покупки – были не его заботой. Так откуда же было знать Корнелиусу, что Амелия возглавила делегацию патрицианок, которые льстили, умасливали, молили заносчивого возницу, чтобы тот вернулся на арену ради одного последнего заезда? Амелии удалось сделать то, что не удалось другим, а поскольку римская публика чуть ли не боготворила этого возницу, то чернь и саму Амелию возвела до статуса героини.

А муж ни о чем не догадывался.

Над Корнелием после этого потешались еще несколько месяцев. Народ сочинял сатирические стихи – стены домов были исписаны эпиграммами, в которых имя «Корнелий Вителлий» стало синонимом безмозглого мужа. И как он ни старался прекратить насмешки, выглядел еще большим глупцом в их глазах. Чувства унижения и возмущения пожирали его изнутри, как рак, пока ему не пришла в голову мысль об отмщении. Он не сможет низвести Амелию с того пьедестала, на который ее возвел народ, но спесь с нее он собьет. Даже если она родит здорового мальчика, он не примет его и выбросит в мусорную яму. По счастью, она родила девчонку, и остальные были либо невнимательны, либо не осмелились сомневаться в правдивости его обвинений. Ребенка, несмотря на отчаянные мольбы Амелии, выбросили на свалку, – на волю богов, на поживу птицам и крысам, – и величие Корнелия было восстановлено.

А потом она залезла в постель к другому – да подумать только, к какому-то поэтишке! Да к тому же у нее не хватило ума скрыть свой проступок, так что вскоре всем стало об этом известно. И Корнелию опять пришлось действовать. Но он не стал высылать ее из Рима. Раз уж чернь ее так любит, пусть чернь не забывает о том, что она шлюха.

Рабы наконец привели в порядок тогу, и Корнелий отступил назад, чтобы посмотреть на себя в высокое зеркало из отполированной меди.

– Я так понимаю, ты собралась к еврейке? – спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности. Корнелий никогда не называл Рахиль по имени. Он не любил евреев и не поддерживал имперскую политику терпимости по отношению к этой замкнутой секте. Он заставил себя забыть, что именно муж этой еврейки, врач по имени Соломон, спас жизнь одному из его детей.

Амелия наконец показалась в дверях:

– Если ты разрешишь.

Он оправил тогу, повертевшись перед зеркалом, отрывисто отдал приказание рабам, внимательно осмотрел свои идеально ухоженные ногти и спросил:

– А ты действительно хочешь к ней пойти?

– Да, Корнелий. – Ей отчаянно хотелось выйти из дома. Она рассчитывала заехать от Рахиль в книжную лавку рядом с Форумом – посмотреть, не появились ли там новые сборники стихов. Только она не сможет остаться там надолго, к тому же книгу придется надежно спрятать, чтобы ее не увидел Корнелий.

Он, наконец, повернулся к ней:

– Ты не надела мой подарок. – У нее дрогнуло сердце. Ожерелье!

– Я думала, оно слишком дорогое, чтобы…

– Еврейка ведь твоя лучшая подруга. Я думал, ты захочешь ей его показать.

Она сглотнула, в горле у нее пересохло.

– Да, Корнелий. Я надену его, если хочешь.

– Тогда ты можешь ехать к ней.

Она попыталась не выказать своего громадного облегчения.

– Домой вернешься до захода солнца, – добавил он. – У нас сегодня вечером гости.

– Кто?..

– И ты не будешь заходить в книжные лавки рядом с Форумом. От еврейки отправишься прямиком домой, если ослушаешься – мне станет об этом известно.

Она прошептала, склонив голову:

– Хорошо, Корнелий.

Он кивком головы отпустил ее, и она снова пошла в спальню, где достала из шкатулки золотое ожерелье с ненавистным голубым кристаллом и стала надевать его через голову. Как только оно тяжело легло ей на грудь, ее тут же обступили тени. Но не оставалось ничего другого, как носить с собой призрак египетской царицы.

Амелия радостно впитывала в себя звуки и запахи Рима, пока ее несли по улицам в занавешенном паланкине. Обоняние Амелии, привыкшей к свежему деревенскому воздуху, поначалу оскорбили, как всегда в первые дни возвращения в город, вонь и миазмы, окутывавшие столицу, источавшую смрад в любую погоду. Ей не нужно было отдергивать занавеску – она и так знала, что сейчас ее проносят по улице Валяльщиков, потому что валяльщики для обработки шерсти используют мочу и поэтому выставляют за дверь своих лавок горшки, чтобы прохожие могли в них помочиться. Эта вонь была такой же привычной, как аромат свежеиспеченного хлеба. Другие улицы были усеяны животными и человеческими экскрементами – они нагревались на солнце, и исходившее от них зловоние перемешивалось с запахами жарящейся и гнилой рыбы. Но сильнее всего – и, по мнению Амелии, приятнее всего, там пахло людьми.

Улицы Рима кишели людьми, жаждущими разнообразных впечатлений – покупателями, торговцами, людьми, желающими людей посмотреть и себя показать, женщинами, скандалящими и сплетничающими. На каждом углу устраивались публичные развлечения: там были жонглеры, клоуны, предсказатели, заклинатели змей. Дорогу могла преградить толпа, собравшаяся поглазеть на глотателя мечей или на трио акробатов, надеявшихся собрать несколько монет. Фокусники с голубями составляли конкуренцию карликам с обезьянами. Там были певцы и уличные художники, глотатели огня и мимы. Уличные ораторы, стоя на возвышении, разглагольствовали обо всем на свете – от пользы не сдобренной пряностями пищи до порочности плотских утех. Одноногие моряки показывали своих попугаев, выкрикивавших непристойности; поэты декламировали стихи на греческом и латыни; торговцы продавали зелья и эликсиры от всех болезней. На рынке, в парках, на Форуме, на улицах, узких и широких, – повсюду, подобно косякам юрких рыб, кружила римская чернь в надежде повеселиться и развлечься. Они толкались в лавках и тавернах, утоляя голод и жажду мясом и вином; они сплетничали, флиртовали, дрались и назначали любовные свидания в самых невообразимых местах. В темных переулках предлагались развлечения более низменного свойства: собачьи бои, танцы в обнаженном виде, детская проституция. Плотские утехи стоили дешево, похоть удовлетворяли быстро и без сантиментов. Нищенки за буханку хлеба предлагали себя и своих детей. И завершали все убийства, совершаемые в безумии гнева или по холодному расчету.

Госпожа Амелия, которую несли через эту толпу в занавешенном паланкине четверо рослых рабов, кричавших, чтобы им дали дорогу, любила это все до безумия. Рим оживлял ее, помогал на время забыть о призраке, который жил у нее в сердце.

Солнце уже вошло в зенит, когда паланкин опустили перед высокой стеной с массивными воротами. Потянув за шнурок, Амелия услышала, как где-то в доме зазвонил колокольчик. И прежде чем войти в раздвигающиеся ворота, Амелия дотронулась кончиками пальцев до маленького кусочка глины, вделанного в каменную стену. Он назывался «мезуза», в нем находился кусочек папируса, на котором были написаны священные слова. Она притронулась к нему машинально, так же, как периодически осеняла себя крестом, не потому, что верила в силу священных слов, а из уважения к Рахиль, которая верила.

Больше всего Амелии нравилось в Рахиль то, что с ней она могла вести себя непринужденно. Рахиль не пыталась казаться лучше тебя и не собирала сплетни, с ней Амелия никогда не чувствовала, что ее оценивают и критикуют, как это бывало в присутствии других представительниц ее круга. Они любили вместе прогуливаться вдоль Тибра, выбирать книги на прилавках, наблюдать за уличными зрелищами, они могли часами сидеть у Рахиль в саду за игрой в собак и шакалов, и тогда единственными звуками, нарушавшими тишину, были стук игральных костей и звук передвигаемых фишек. Но они никогда не садились вместе за стол, так что Амелия предвкушала много новых впечатлений.

Ее подруга – пожилая женщина, полная и круглолицая, увешанная блестящими серебряными ожерельями, – уже шла по дорожке ей навстречу.

– Моя дорогая Амелия, – сказала Рахиль, обнимая ее. – Как же я по тебе скучала! – На глазах у нее заблестели слезы. – У тебя родился еще один внук!

– Здоровый мальчик.

– Слава Богу. Корнелия в порядке?

– Они с мужем пока в деревне, на днях должны вернуться в Рим. Но ты, Рахиль, выглядишь просто великолепно! – Со дня их последней встречи прошло семь месяцев, и, хотя ее подруга всегда сияла здоровьем, Амелия не смогла не отметить, что сегодня она просто вся светится. Рахиль, одетая в дорогое синее шелковое одеяние, окаймленное серебряной вышивкой, помолодела на несколько лет. Взяв Амелию под руку, Рахиль сообщила, что она с дочерьми только что вернулась из синагоги и что Амелия пришла первой из гостей.

– Сегодня Шавуот, сегодня мы празднуем день, когда Моисей получил от Господа десять заповедей и Тору на горе Синай. Сегодня в Иерусалиме люди несут в храм первые собранные плоды. Поэтому мы и украсили дом цветами и растениями, чтобы не забывать, что это – праздник урожая. Это – праздник паломничества, нам с Соломоном давно хочется хотя бы один раз отметить Шавуот в Иерусалиме.

Она остановилась, заметив, как что-то блеснуло на шее Амелии. Это была золотая цепочка.

– Что это? Почему ты прячешь это ожерелье?

Когда Амелия вынула из-под туники голубой кристалл и Рахиль потянулась, чтобы дотронуться до него, Амелия отшатнулась и сказала:

– Не надо.

– Почему?

– На нем проклятие.

У Рахиль округлились глаза.

– Это ожерелье было снято с мумии одной египетской царицы.

Рахиль приложила руку к груди:

– Да защитит нас Господь. Амелия, зачем же тогда ты его надела?

– Корнелий приказал.

Рахиль ничего не ответила. Она уже давно высказала все, что думала о Корнелии.

– Я ощущаю ее присутствие.

– Чье?

– Умершей царицы. Такое чувство, будто Корнелий привез с собой ее призрак.

– В этом доме нет призраков, – сказал Рахиль, беря Амелию под руку. – Здесь ты будешь в безопасности.