Текст книги "Новые Миры Айзека Азимова. Том 6"

Автор книги: Айзек Азимов

Соавторы: Роберт Сильверберг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Интермедия пятая
Чужие

Спускаясь с горы, Ведунья чувствовала, как боевая раскраска жжет ее тело огнем под одеждой. Если бы она осмелилась, то спустилась бы вниз голой, чтобы показать всем краску на своем теле – и Чужим, и своим. Особенно своим. Пусть знают, что женщина может носить краску не хуже мужчин – и если мужчины не желают нанести удар по врагу, женщина сделает это за них.

Но она не осмелилась. Женщина должна прикрывать себя внизу, если только не предлагает себя в брачном обряде – таково правило. Будь у Ведуньи набедренная повязка, как у мужчин, она могла бы идти в бой хотя бы с обнаженной грудью, чтобы враг видел краску на груди. Но у нее не было набедренной повязки. Была только хламида, которая скрывала все тело. Ну что ж – Ведунья распахнет ее, оказавшись перед Чужими, и они увидят по раскраске, что перед ними воин, хотя бы и с женской грудью.

Ведунья слышала, как кричит далеко позади Серебристое Облако, но не обращала на него внимания.

Теперь ее уже заметили и воины, по-прежнему стоявшие как вкопанные перед шеренгой Чужих. Повернув головы, они в изумлении уставились на Ведунью.

– Назад, Ведунья, – крикнул Пылающее Око. – Тут женщине не место.

– Ты называешь меня женщиной, Пылающее Око? Сам ты женщина! Все вы женщины! Я не вижу здесь воинов. Ступай сам назад, если боишься драться.

– Что она здесь делает? – неизвестно у кого спросил Волчье Дерево.

– Она обезумела, – сказал Молодой Олень. – И всегда была безумна.

– Уходи, Ведунья! – закричали все. – Убирайся! Здесь война! Война!

Но теперь уж никто был не в силах ее прогнать. Их сердитые крики звучали в ее ушах, как жужжание безобидных мух.

Ведунья спустилась с горы и направилась к алтарю. Земля здесь из-за близости трех рек была рыхлой – должно быть, под ней струилась вода. На каждом шагу босые ноги Ведуньи глубоко уходили в холодную, сырую, податливую почву.

За спиной у нее поднималось солнце, перевалив через гребень горы, на которой племя разбило свой стан. Белый ломоть луны скрылся из глаз. Навстречу женщине дул резкий, сильный ветер, будто хлеща ее по лицу. Она все шла и шла вперед, пока не приблизилась к воинам.

Никто не шевелился. Чужие застыли как статуи.

Ближе всех к Ведунье стоял Поймавший Птицу.

– Дай мне копье, – сказала она ему.

– Уйди, – ответил Поймавший Птицу таким голосом, будто его душили.

– Мне нужно копье. Хочешь, чтобы я вышла против Чужих без копья?

– Уйди!!

– Смотри! На мне боевая раскраска! – Ведунья распахнула свою накидку и показала груди, щедро намазанные синей краской. – Нынче я воин. А воину нужно копье!

– Ну так сделай его сама.

Ведунья плюнула и отошла от него.

– Ты, Молодой Олень! Дай мне свое копье. Оно тебе ни к чему.

– Ты обезумела.

Волчье Дерево протянул руку и схватил Ведунью за локоть.

– Послушай, тебе не подобает быть здесь. Здесь будет война.

– Война? Когда же она будет? Вы стоите и кричите на них, словно глупцы, и они отвечают вам тем же. Они такие же трусы, как и вы. Почему вы не нападаете?

– Тебе не понять, – с презрением ответил Волчье Дерево.

– Где уж мне.

Бесполезно было просить у них копье. Все равно не дадут – вон как вцепились каждый в свое древко, не иначе вспомнили, как она однажды стащила копье Пылающего Ока и ему же угрожала. Это считалось осквернением. Пылающему Оку пришлось делать себе тогда новое копье. Мускусный Бык сказал ему, что нельзя идти в бой с копьем, которого коснулась женщина, и Пылающее Око сжег старое копье и вырезал новое, все время ругаясь при этом. Но что толку в новом копье, спрашивала себя Ведунья, если у Пылающего Ока не хватает духу пустить его в дело?

– Ладно. Обойдусь и без копья.

Ведунья повернулась и подошла на несколько шагов к шеренге Чужих, которые смотрели на нее так, словно она демон о трех головах и шести клыках.

– Эй, вы! Чужие! Смотрите сюда! Смотрите на меня! – Она снова распахнула накидку и показала им свои размалеванные груди. – Я – воин Богини. Вот что означает эта раскраска. А Богиня приказывает вам уйти отсюда. Это ее алтарь. Мы построили его для нее. Вам здесь нечего делать.

Чужие все так же пялили на нее глаза.

Ведунья смерила их взглядом с ног до головы. Все они были высокие и бледные. Густые черные волосы сзади спадали им до плеч, но спереди были коротко подрезаны, будто Чужие нарочно выставляли напоказ свои безобразные, плоские и высокие лбы.

Руки и ноги у них были длинные и тонкие, рты маленькие, носишки просто смешные, а подбородки омерзительно торчали внизу. Челюсти, похоже, слабые, глаза какие-то бесцветные. Их вид пробудил в Ведунье старые воспоминания, и она снова увидела перед собой тощего, длинного Чужого, которого встретила у озерца в скалах давным-давно, когда была еще девушкой. Эти выглядели точно так же, как тот. Ведунья не могла отличить их ни друг от друга, ни от того, что встретила когда-то. Ей казалось, что тот, из леса, сейчас тоже здесь. Но ведь это невозможно – эти все молоды, а тот должен быть стар, почти так же стар, как она.

– Ну и уроды же вы, – сказала Ведунья. – Бледные мерзкие твари. Чего вы скалитесь? Чего рыщете у алтаря Богини? Богиня никогда вас не создавала! Вас сотворила из носорожьего помета бежавшая мимо гиена!

Чужие таращили на нее глаза в полном недоумении. Ведунья опять шагнула вперед и сделала рубящий жест, словно отметая Чужих прочь от алтаря.

Один из Чужих заговорил.

Так, по крайней мере, это выглядело. Он стал издавать какие-то низкие, густые звуки, точно язык у него был приделан не так, как надо. Никакого смысла в этих звуках не было.

– Ты что, говорить не умеешь? – сказала Ведунья. – Ничего нельзя понять. Пусть говорит кто-нибудь другой, раз у тебя не выходит.

Чужой заговорил снова, так же непонятно, как и раньше.

– Нет. Не понимаю я тебя.

Она подошла поближе и заглянула в конец вражеской шеренги.

– Вот ты, – показала она на одного из воинов. – Может, ты лучше умеешь говорить? – И хлопнула в ладоши. Тот, выпучив глаза, промямлил что-то.

– Говори слова! – приказала Ведунья. – Не бормочи, что попало! Ба! Да вы что, все умом повредились? – Она опять ткнула пальцем в прежнего: – Говори! Словами! Вы не умеете говорить словами, что ли?

Чужой снова произнес свои звуки.

– Мало того, что вы уроды, вы еще и полоумные, – потрясла головой Ведунья. – Гиены вас делали из носорожьего помета.

Ошарашенные мужчины словно окаменели.

Ведунья прошла мимо них к алтарю. Со всех сторон шумели, высоко взлетая, воды трех рек. Люди построили алтарь на том самом месте, где они сливаются, на встающей из воды скале. Жрица работала в брызгах ледяной воды, размещая камни как надо и украшая их блестящими пластинами. Подойдя ближе, Ведунья различила линии Богини, нацарапанные жрицей на камне: пять туда, три сюда, три в другую сторону. Однако с ними что-то произошло. Кто-то другой начертил вокруг каждой группы линий круг, врезав его глубоко в камень, и нарисовал там краской чужие мерзкие знаки, извилистые и скрюченные – только в дурном сне такие привидятся. Были там нарисованы и фигурки животных: мамонт с большой, горбом, головой, волк и еще один зверь, неизвестный Ведунье. Работа Чужих, не иначе. Люди раскрашивали только себя, когда приходила нужда – они никогда не рисовали знаков на скалах. Никогда. А уж рисовать животных и вовсе глупо. Духи зверей, которых ты рисуешь, прогневаются, и тебе никогда уже не добыть такого зверя на охоте.

– Что вы сделали, гнусные твари? Вы осквернили алтарь Богини. Богини. – И Ведунья повторила погромче, видя, что ее не понимают: – Алтарь Богини.

Чужие пялились на нее и пожимали плечами.

Ведунья показала на землю и на небо – общепринятый знак Богини. Коснулась грудей, чрева, лона: она ведь создана по образу Богини, и они ее обязательно поймут. Обязательно.

Но Чужие не поняли.

– У вас что, вовсе нет разума? – крикнула Ведунья. – Глупцы! Глупцы! Глупые твари!

Она полезла на скалу, скользя по мокрым камням, и чуть не упала в бурлящую воду. Тут бы ей и конец, но она ухватилась за выступ скалы и удержалась. Добравшись до алтаря, Ведунья постучала пальцем по изображению мамонта.

– Не годится! Плохо! Кощунство! – И потерла рисунок мокрым пальцем, размазав краску.

Чужие заволновались – начали переглядываться, переговариваться и топтаться на месте.

– Вашей мазне здесь не место! – кричала Ведунья. – Это наш алтарь! Мы построили его для Богини! И пришли сюда поклониться ей и испросить ее совета. – Ведунья принялась усердно скрести рисунок, пока не уничтожила его окончательно, и хотела было взяться за другие, но не смогла до них дотянуться. Только паучьи лапы Чужих могли так высоко достать.

Но Ведунья была довольна уже и тем, что выразила свое мнение. Она слезла со скалы и снова пошла к воинам.

– Поняли? – спросила она Чужих. – Это наш алтарь! Наш! – И бесстрашно подошла к ним вплотную. Они забеспокоились, но никто не поднял на нее копья. Так Ведунья и знала: они ее боятся. Ведь она святая, руководимая Богиней, – они не посмеют противиться ей.

Ведунья свирепо глядела на Чужих снизу вверх. Они возвышались над ней, как деревья, как горы. Она указала на запад.

– Ступайте обратно в свою страну. Оставьте нас в покое. Дайте нам с миром принести свою жертву, гнусные зловонные твари! Тупоголовые! Безмозглые! – И она толкнула одного из Чужих в ту сторону, куда показывала. Он отпрянул от нее и отступил назад. Она махнула рукой, прогоняя его.

– Иди, иди! Уходите все!

И Ведунья завертелась вихрем, крича на Чужих, толкая их. Они шарахались от нее, словно от чумы. Ведунья не отставала, махала руками, вопила, упорно отгоняя Чужих от алтаря.

Потом остановилась и стала смотреть им вслед. Чужие отошли сотни на полторы шагов туда, где одна из малых рек делала изгиб и бежала дальше меж двух скалистых стен, и стали там. Ведунья впервые разглядела поблизости их стойбище – в поросшей кустами лощине стояла кучка женщин, детей и стариков.

Вот и хорошо, подумала Ведунья. Они отошли от алтаря – это все, на что она могла надеяться. Довольно и этого, и все это совершила она одна – но в ней все время горел огонь Богини, иначе бы ей не добиться успеха.

Ведунья пошла обратно к своим воинам и бросила им торжествующе:

– И копья не понадобилось.

– Ты просто обезумела! – покачал головой Молодой Олень, но в глазах его было восхищение.

Глава 8
Сны

36

В тот же вечер, когда Маннхейм и Левиен давно уже ушли, измученный и мрачный Хоскинс вернулся в кукольный домик.

– Тимми спит? – спросил он.

– Насилу уснул, – кивнула мисс Феллоуз. – Мне пришлось его долго укачивать. – Она отложила книгу, которую читала, и не слишком приветливо посмотрела на Хоскинса. День был тяжелый, беспокойный, и она предпочла бы, чтобы ее оставили наконец в покое.

– Жаль, что все происходило так бурно.

– Да, крику было много. Больше, чем следовало бы допускать при ребенке. Вам не кажется, что эту дискуссию можно было провести в другом месте?

– Извините меня. Я, наверное, выпустил из рук вожжи. Этот человек меня с ума сведет.

– Да нет, он не такой страшный, как я ожидала. Мне кажется, он действительно принимает близко к сердцу судьбу Тимми.

– Бесспорно. Но явиться сюда непрошеным и указывать нам…

– Мальчику и в самом деле нужен товарищ.

Хоскинс приуныл, словно испугался, что весь этот спор начнется снова, но вовремя взял себя в руки.

– Да, нужен, – спокойно ответил он. – Не стану с вами спорить. Но где мы его возьмем? Это огромная проблема.

– А вы серьезно собираетесь привести сюда сына, если не получится иначе?

Хоскинс опешил. Мисс Феллоуз подумала, не слишком ли далеко она зашла, но она ведь не приглашала Хоскинса возвращаться сюда.

– Серьезно ли? Ну конечно, серьезно – если больше никого не найдем. Думаете, я боюсь, как бы Тимми не обидел моего мальчика? Вот жена – та может воспротивиться. Сочтет, что это рискованно. Многие ведь смотрят на Тимми как на что-то вроде обезьяны. Как на маленького дикаря, который жил в пещере и ел сырое мясо.

– А что, если устроить с ним телевизионное интервью в прямом эфире? – предложила мисс Феллоуз, сама себе удивляясь. Но если это поможет преодолеть предрассудки, создавшиеся вокруг мальчика, стоит выдержать даже вторжение репортеров. – Теперь он говорит по-английски, и если люди об этом узнают…

– Не думаю, что это улучшит положение, мисс Феллоуз.

– Почему?

– Знаете, он не очень-то хорошо говорит по-английски.

– Что вы? – тут же вознегодовала она. – У него изумительный словарный запас, если учесть, как поздно он начал. И он каждый день усваивает новые слова.

– Вы единственная, кто его понимает, – устало сказал Хоскинс. – Для остальных он говорит все равно что по-неандертальски. Ничего нельзя разобрать.

– Значит, вы просто невнимательно слушаете.

– Все может быть, – вяло согласился Хоскинс, пожав плечами, и погрузился в глубокую задумчивость. Мисс Феллоуз снова раскрыла книгу там, где остановилась, надеясь, что Хоскинс поймет намек. Но он остался сидеть.

– Если б сюда еще не впуталась эта подлая женщина! – внезапно взорвался он.

– Мериэнн Левиен?

– Ну да, этот робот.

– Разве она робот?

– Не настоящий, конечно, – устало усмехнулся Хоскинс. – Просто очень его напоминает. В той комнате у нас мальчик из прошлого, а мне на голову сваливается женщина, точно прямиком из будущего. Век бы ее не видать. Маннхейм сам по себе не так уж плох – он просто из тех взбалмошных, социально озабоченных господ, которым неймется усовершенствовать мир по своему разумению. Этакий возвышенный служитель добра. Но Левиен, эта хромированная сука – вы уж извините меня, мисс Феллоуз…

– Но она такая и есть.

– Вы правда так думаете?

Мисс Феллоуз кивнула:

– Трудно поверить, что такую женщину собирались принять для ухода за Тимми.

– Она явилась одной из первых. Так и рвалась сюда, прямо невтерпеж ей было.

– Но она ведь совсем не подходит.

– У нее потрясающая анкета. Меня удержало только личное впечатление от нее. Она очень удивилась, что мы ее не взяли. А потом, значит, как ни печально, связалась с шайкой Маннхейма. Думаю, нарочно, чтобы отомстить мне за то, что я не принял ее на работу. Это в ее духе. Нет фурии в аду, столь злой… и так далее. Теперь она будет постоянно шпынять Маннхейма, и задурит ему голову своим жаргоном, как будто ему собственной психобелиберды недостаточно, и будет натравливать его на меня, и подогревать… – Хоскинс уже почти кричал.

– Но ведь Маннхейм сказал только, что Тимми очень одинок и с этим надо что-то делать, – неуступчиво заметила мисс Феллоуз.

– Сделаем и без него.

– И почему вы думаете, что Левиен мстит, если она просто указывает…

– Да потому что она мстит! – вскричал Хоскинс еще громче прежнего. – Потому что она хотела заниматься этим проектом с самого начала, а раз у нее не получилось, хочет устроить нам веселую жизнь. Она не знает пощады. Маннхейм по сравнению с ней просто тряпка. Им можно управлять, если нажимать на нужные кнопки. Его можно ублаготворить, постоянно заверяя в своих добрых намерениях и вежливо соглашаясь с его указаниями. А вот Левиен захочет проводить инспекции каждый вторник, раз уж тон задает она – и потребует перемен. Она нас возьмет в оборот. Своим чередом Тимми понадобится психотерапия, или ортодонтия, или пластическая операция, чтобы он похорошел и стал похож на гомо сапиенс. Она будет лезть, и лезть, и лезть, и соваться без конца, используя пропагандистскую машину Маннхейма, чтобы нас давить, чтобы выставлять безумными злодеями-учеными, которые хладнокровно истязают невинное дитя… – Хоскинс покосился на закрытую дверь в спальню Тимми и сурово продолжал: – Маннхейм – просто игрушка в руках этой женщины. Она, наверное, и спит с ним – совершенно им овладела. Он против нее не устоит.

– Как вы можете! – ахнула мисс Феллоуз.

– А что я такое сказал?

– Что он и она… что она воспользовалась… У вас же нет никаких доказательств, что это так. И говорить это было излишне, доктор Хоскинс. Совершенно излишне.

– Правда? – Хоскинс сразу остыл и пристыженно усмехнулся. – Да, наверно. Вы правы. Не знаю, с кем там спит Маннхейм, и знать не хочу. И Левиен тоже. Мне просто хочется, чтобы они отцепились от нас и дали спокойно работать, мисс Феллоуз. Вы же знаете. И знаете, что я сделал все, чтобы Тимми у нас было хорошо. Но я так устал… так чертовски устал…

Мисс Феллоуз в порыве сочувствия встала и взяла его за руки. Руки Хоскинса были холодными, и она подержала их немного, словно желая перелить в них чуть-чуть жизни и энергии.

– Когда вы в последний раз были в отпуске, доктор Хоскинс?

– Отпуск? – бледно усмехнулся он. – Я уже забыл, что это значит.

– Может быть, в этом все и дело.

– Да не могу я. Просто не могу. Отвернись я только, мисс Феллоуз, и здесь все пойдет кувырком. Дюжина Адамевских попытается стащить экспонаты из стасиса. Наши сотруднички начнут ставить эксперименты без разрешения, творя Бог знает что и Бог знает на какие деньги. Накупят оборудования, которое мы не можем себе позволить, для проектов, у которых нет будущего. У нас тут полно правонарушителей, и я единственный полицейский. Пока мы не закончим эту фазу работы, уйти я не смею.

– Устройте себе хотя бы уик-энд. Вам нужен отдых.

– Знаю. Господи, мне ли не знать! Спасибо, что принимаете это так близко к сердцу, мисс Феллоуз. Спасибо вам за все. В этой научной психушке вы одна из немногих столпов здравого смысла и надежности.

– Так вы постараетесь немного отдохнуть?

– Постараюсь.

– Начните прямо сейчас. Скоро шесть. Дома вас ждут жена и сынишка.

– Да. Пойду-ка я отсюда. Еще раз спасибо за все, мисс Феллоуз. Спасибо. Спасибо.

37

Ночью ее разбудили рыдания в комнате Тимми – в первый раз за много дней.

Мисс Феллоуз быстро встала с постели и пошла к нему – она давно овладела искусством просыпаться на детский плач.

– Тимми, – окликнула она и включила ночник. Мальчик сидел в кровати, глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами, и странно, тоненько подвывал – так он плакал. На приход няни он не откликнулся, как будто и не видел ее.

– Тимми, это я, мисс Феллоуз. – Она присела рядом с мальчиком и обняла его за плечи. – Все хорошо, Тимми. Все хорошо.

Плач мало-помалу прекратился.

Тимми посмотрел на нее так, словно видел впервые в жизни. Глаза у него остекленели, губы судорожно искривились. Пятно в виде молнии на щеке так и пылало в полутьме. Мисс Феллоуз в последнее время почти перестала его замечать, но в этот миг пятно на мертвенно-бледном лице выделялось ярко, как никогда.

Кажется, мальчик еще не проснулся.

– Тимми?

Он защелкал по-неандертальски, как будто говорил не столько с ней, сколько сквозь нее, обращаясь к кому-то невидимому позади.

Мисс Феллоуз прижала Тимми и стала качать, повторяя его имя, мурлыча ему ласковые слова. Тельце мальчика оцепенело, точно его околдовали, и он все щелкал, временами рыча по – звериному, как Делал в первые дни. Страшно было слышать, как он возвращается вспять к своему первобытному «я».

– Ну-ну, Тимми, маленький, мальчик мой, все хорошо, все славно. Не надо бояться. Хочешь молочка, Тимми?

Напряженность стала ослабевать – мальчик просыпался.

– Мисс… Феллоуз, – спотыкаясь, проговорил он.

– Молочка? Выпьем теплого молочка, Тимми?

– Молоко. Да. Хочу молока.

– Пошли. – Она вынула его из кроватки и отнесла на кухню – не годилось сейчас оставлять его одного. Усадив его на табуретку около холодильника, мисс Феллоуз достала бутылку молока и на минуту поставила ее в подогреватель.

– Что с тобой случилось? – спросила она Тимми, пока он пил. – Сон? Плохой сон, Тимми?

Он кивнул, не отрываясь от молока – пришлось подождать, пока он допьет.

– Сон, – подтвердил он – это было одно из самых новых его слов. – Плохой. Плохой сон.

– Сны – это неправда. – Поймет ли он? – Не надо бояться снов, Тимми.

– Плохой… – Мальчик был серьезен, и его пробирала дрожь, хотя в кукольном домике было тепло, как всегда.

– А теперь обратно в кровать. – Мисс Феллоуз отнесла его в спальню и уложила. – Что же тебе снилось, Тимми? Можешь рассказать?

Он снова принялся щелкать, вставив в свою длинную фразу два коротких горловых звука.

Возвращается к своим прежним ночным страхам? Или ему просто не хватает слов, чтобы рассказать свой сон по-английски?

– Снаружи, – сказал он наконец.

Он так плохо выговаривал, что мисс Феллоуз усомнилась, правильно ли расслышала.

– Ты сказал – снаружи?

– Снаружи.

Да, как будто правильно.

– За пузырем? – показала мисс Феллоуз. – Вон там?

– Снаружи, – кивнул мальчик.

– Тебе снилось, что ты был снаружи?

– Да, – энергично кивнул он.

– А что ты там видел?

Тимми защелкал.

– Я не понимаю.

Он защелкал погромче.

– Нет, Тимми. Так не годится. Надо говорить, как я. По-твоему я не понимаю. Когда тебе снилось, что ты снаружи – что ты там видел?

– Ничего. Пусто.

Пусто. Что ж, неудивительно. Мальчик не знает, что находится там, снаружи. В единственное окошко кукольного домика ему видно только немного травы и забор с непонятной вывеской.

– Много – пусто.

– Совсем ничего не видел?

Щелканье.

Может быть, он во сне вернулся в свой мир и видел картины ледникового периода – снежные сугробы, огромных неуклюжих лохматых зверей, людей, одетых в шкуры? У него нет английских слов, чтобы описать все это, и он пользуется единственным доступным ему языком.

– Снаружи, – повторил он. – Много – пусто.

– Страшно? – подсказала мисс Феллоуз.

– Пусто. Тимми один.

Да, подумала она. Тимми один. Бедный ты, бедный.

Она обняла его, снова укрыла, потому что одеяльце уже сбилось, и дала ему любимую игрушку – зеленое бесформенное животное с болтающимися ногами, предположительно динозавра. Доктор Макинтайр при виде этого зверя нахмурился и прочел ей небольшую палеонтологическую лекцию о том, что ошибочно считать первобытного человека современником динозавров – это, мол, распространенная ошибка, но ведь мезозойская эра окончилась за миллион лет до появления на эволюционной сцене первых человекообразных приматов. Мисс Феллоуз ответила, что она это знает, а Тимми – нет и очень любит своего динозавра. Вот и теперь мальчик прижал игрушку к себе, а мисс Феллоуз постояла над ним, пока он опять не уснул.

Пусть тебе больше не снятся плохие сны, пожелала она в душе. Пусть не снится больше огромная пустота, где Тимми совсем один.

И вернулась в свою постель. Часы на тумбочке показывали без четверти пять. Уже почти утро – мисс Феллоуз сомневалась, сможет ли уснуть. Скорее всего будет лежать без сна, прислушиваясь, как там Тимми, и так дождется рассвета.

Но она ошибалась. Ее быстро сморило, и на этот раз сон приснился ей.

Во сне она тоже лежала в постели, но не в кукольном домике, а в своей квартире на другом конце города, где не бывала уже много месяцев. И кто-то стучался в дверь: громко, настойчиво, нетерпеливо. Мисс Феллоуз встала, накинула халат и включила смотровой экран. В холле перед дверью квартиры стоял мужчина, еще молодой, с коротко стриженными рыжими волосами и рыжеватой бородкой.

Брюс Маннхейм.

– Эдит? – сказал он. – Эдит, мне нужно тебя видеть. – Он улыбнулся. Ее руки слегка дрожали, пока она отпирала замки. Он маячил в полутемном холле – выше ростом, чем ей помнилось, широкоплечий, крепкий, мужественный.

– Эдит. О, Эдит, как долго мы не виделись…

И он обнял ее – прямо в холле, на глазах у соседей, которые стояли у своих дверей, показывали на них пальцами и перешептывались. Подхватил ее на руки, как она недавно Тимми, и внес в квартиру, не переставая шептать ее имя.

– Брюс, – сказала она. И, спохватившись, что произнесла это вслух, проснулась и села, зажав руками рот. Щеки от смущения пылали так, что даже больно. Обрывки сна продолжали прокручиваться во взбудораженной голове. Нелепость сновидения, его откровенный школьнический эротизм поразили и возмутили мисс Феллоуз. Она не могла и припомнить, когда в последний раз видела подобный сон.

И подумать только – не кто-нибудь, а Брюс Маннхейм в роли ее романтического героя!

Мисс Феллоуз не удержалась от смеха.

Вот был бы поражен доктор Хоскинс, если б узнал! Его надежная, положительная мисс Феллоуз вступает в интимные отношения с врагом, хотя бы и во сне.

Как смешно – как нелепо…

И как мелодраматично, оборвала она себя.

Аура сна еще окружала ее. Некоторые подробности стерлись, но другие вставали перед ней так ярко, словно она еще спала. Страстное объятие, горячий неистовый шепот: «Эдит… Как долго мы не виделись, Эдит…»

Жалкие фантазии старой девы. Какая гадость. Мисс Феллоуз вдруг затрясло, и она с трудом поборола слезы. Сон больше ничуть не казался ей смешным. Она чувствовала себя замаранной. Что за вторжение в ее мозг, в ее чистую замкнутую жизнь? Откуда это? Почему? Она избавилась от подобных желаний много лет назад, хотелось бы думать. И устроила себе жизнь, в которой беспокойным желаниям не было места. Жизнь девственницы, жизнь старой девы – хотя, строго говоря, не была ни той ни другой. Она ведь все же побывала замужем, пусть и неполный год. Но эта глава ее жизни давно закрыта. Она жила, как на острове, внутри себя, посвятив себя своей работе, своим детям. А теперь вдруг это…

Но это ведь только сон, сказала она себе. А сны – неправда, как она сама недавно говорила Тимми.

Только сон. Всего лишь сон. Спящий разум дает волю самым разным мыслям. Чего только не всплывает на волне подсознания. Сон ничего не значит – просто Брюс Маннхейм побывал здесь вчера и произвел на нее некоторое впечатление, которое спящее сознание удивительным, невероятным образом преобразовало в маленький сценарий. Ведь Маннхейм самое аналое на десять лет моложе ее. И хотя внешность у него приятная, мисс Феллоуз он не показался каким-то особенно привлекательным – даже в мечтах. Просто еще один мужчина, с которым она познакомилась. Иногда мужчины, несмотря ни на что, все-таки привлекали ее. Например, Хоскинс. Да, она питает бессмысленную, бесплодную слабость к счастливому в браке мужчине, с которым ей выпало работать. В этом чувстве есть хоть что-то реальное, но в том, что ей приснилось, – ничего.

Это только сон, повторила мисс Феллоуз, только сон, только сон.

Лучше всего уснуть опять, решила она. Может быть, к утру она забудет, что ей снилось.

Она закрыла глаза и вскоре уснула. Тень сна все же осталась при ней, когда в начале седьмого она проснулась, услышав, как зашевелился Тимми. Осталось смутное, унизительное воспоминание: нетерпеливый стук в дверь, взволнованное приветствие, страстное объятие. Но теперь все это казалось ей просто глупым.

38

После всех разговоров о необходимости общества для Тимми мисс Феллоуз ожидала, что Хоскинс тут же подберет ему товарища – хотя бы ради того, чтобы задобрить могущественные силы, представленные Маннхеймом и Левиен. Однако, к ее удивлению, шли недели, но ничего подобного не происходило. Должно быть, Хоскинсу, как он и предвидел, крайне трудно оказалось залучить чьего-нибудь ребенка в стасисный пузырь. Как Хоскинсу при этом удавалось обороняться от Маннхейма, мисс Феллоуз не знала.

Самого Хоскинса она почти не видела. Он, очевидно, был слишком занят другими своими обязанностями – мисс Феллоуз лишь пару раз встретила его в коридоре. Руководство компанией, естественно, с лихвой заполняло все его время. У мисс Феллоуз из обрывков чужих разговоров сложилось впечатление, что Хоскинс в своей гонке к небывалым в истории достижениям вынужден постоянно обуздывать целый штат нервных гениев, жаждущих Нобелевских премий.

Что ж, пусть будет, как есть. У него свои проблемы, у нее свои.

И худшая из них – растущее одиночество Тимми. Мисс Феллоуз пыталась быть для мальчика всем: няней, воспитательницей и приемной матерью, но ее на все не хватало. Тимми снова и снова снился тот же сон – не каждую ночь, но настолько часто, что мисс Феллоуз начала вести ему счет: сон о большом пустом пространстве за кукольным домиком, куда Тимми некогда не выпустят. Иногда он был там один, иногда его окружали таинственные призрачные фигуры. Поскольку английский язык Тимми еще не вышел из зачаточной стадии, мисс Феллоуз никак не могла понять, что же символизирует эта большая пустота: потерянный ледниковый век или представление Тимми о чужой новой эре, в которую он попал. Как бы там ни было, пустота его пугала, и он часто просыпался в слезах. Не требовалось иметь степень по психиатрии, чтобы истолковать этот сон как мощный симптом изоляции Тимми, его растущей депрессии.

Днем он надолго впадал в состояние мрачной, пассивной отрешенности или молча часами смотрел в окно кукольного домика, в котором почти ничего не было видно – смотрел в большую пустоту своего сна, то ли ностальгически вспоминая холодные ледяные равнины своего раннего детства, то ли гадая, что же находится за стенами его ограниченного мирка. А мисс Феллоуз в ярости вопрошала себя: почему же Тимми не приводят друга? Почему?

Она подумывала, не связаться ли ей самой с Маннхеймом – сказать ему, что для Тимми ничего не делается, и попросить нажать на Хоскинса. Но это уж слишком походило бы на предательство. При всей своей привязанности к Тимми, она все-таки не могла решиться на такие действия за спиной у Хоскинса. И выжидала, накапливая гнев.

Физиологи уже узнали о мальчике все, что им было нужно, только что вскрывать его не стали – очевидно, это не входило в программу исследований. Поэтому их визиты сократились: заходил кто-нибудь раз в неделю измерить рост Тимми, задать несколько стандартных вопросов и сделать несколько снимков, вот и все. Исчезли иглы для инъекций и взятия анализов, специальные диеты больше не считались обязательными, и почти прекратились долгие, утомительные анатомические исследования суставов, связок и костей.

Тем лучше – но если физиологи теряли интерес к мальчику, то психологи только начинали входить во вкус. По мнению мисс Феллоуз, эти были ничуть не лучше своих предшественников, а то и похуже. Тимми теперь приходилось преодолевать разные препятствия, чтобы добраться до воды и пищи: поднимать перегородки, отодвигать брусья, дергать за веревочки. Легкие разряды тока заставляли его хныкать от испуга и неожиданности или рычать самым первобытным образом. Все это в высшей степени раздражало мисс Феллоуз.

К Хоскинсу обращаться ей не хотелось, вообще не хотелось встречаться с ним. Он избегал ее не без причины, и мисс Феллоуз боялась, что, обратившись к нему с новыми требованиями, при малейшем сопротивлении с его стороны сорвется, вспылит и уйдет с работы. Доводить до этого было нежелательно. Ради Тимми она обязана оставаться здесь.

Но почему же этот человек вдруг взял и бросил Тимми? Откуда такое безразличие? Или он таким образом отгораживается от жалоб и требований Брюса Маннхейма? Но это же глупо. От того, что он устранился, страдает один только Тимми. Глупо, глупо, глупо.