Текст книги "Огонь для Проклятого (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Глава девятнадцатая: Хёдд

Рано утром я на ногах.

Несмотря на праздник, текущие дела никто не отменял. Больше того, с многочисленными гостями определённых докладов становится только больше.

И это ожидаемо. Потому что горячительные напитки и суровый непреклонный нрав в обязательном порядке толкают людей к выяснению отношений. Это было всегда и будет тоже всегда. Единственное, чего категорически не хотелось бы, – чтобы люди хватались за оружие. Но никакие запреты и никакая кара не способны на корню изничтожить подобные выходки.

Даже на моей памяти случались настолько серьезные конфликты, когда за отдельного драчуна целиком становился весь клан. И тоже самое с другой стороны. И бывало, дело доходило даже до серьезной крови.

К счастью, пока что у нас все хорошо: мелкие конфликты были, но их быстро гасили. Так же одного торговца медом уличили в том, что тот баловал свой товар, выдавая смесь из старого и нового меда за чистый новый. А еще поймали двоих карманников. И что тут самое неприятное – оба жители Лесной Гавани. Эти до конца праздника просидят в леднике, а уж после решим, что с ними делать. Самое распространенное наказание на подобный проступок – изгнание. Но последнее время, после прихода халларнов, за любое нарушение существует лишь одно наказание: безвылазная работа в рудниках синалума. Разумеется, исключение – покушение на убийство любого из халларнов. Подобное захватчиками карается неизменно смертью.

– Что-то еще? – спрашиваю Бурка – сотника, что отвечает за сохранность порядка на празднике.

Почтенный воин, в чьей густой бороде уже прорезались серебряные нити, хмурится и жует губами.

– Что-то еще случилось? – немного подаюсь вперед и перевожу взгляд на сидящего рядом мужа. Разумеется, в его присутствии в Лесной Гавани все отчеты я выслушиваю вместе с ним. Ибо можно сколь угодно бить себя кулаком в грудь и кичиться послаблениями Императора Эра, а в реальности вся полнота власти в моих землях принадлежит именно захватчикам, чьим представителем является лорд Магн’нус. – Говори, как есть. – Снова смотрю на Бурка.

Это проверенный опытный воин, который не станет мямлить по мелочам. Если в чем-то сомневается, значит, на то есть причины.

– Вам лучше услышать из первых уст, господин, – он явно делает над собой усилие, чтобы первым обратиться к своему новому ярлу, – госпожа.

Магн’нус едва заметно пожимает плечами. Он вообще редко высказывается в открытую, предпочитая оставаться в тени, если так можно сказать. Ну, то есть для северян вокруг создается видимость, что власть все еще в моих руках. Намеренно так поступает муж или нет, я не знаю.

Однозначно можно сказать одно: рядом с ним я говорю гораздо больше, чем говорила рядом с Заклинателем костей.

Бурк идет к закрытым дверям, полуоткрывает их и кого-то подзывает. Вскоре перед нами стоит щуплый парнишка лет двенадцати. Он сутулится и вообще выглядит весьма испуганным.

– Говори все, что рассказал мне, – подталкивает его в спину Бурк.

– Тень я видел какую-то. И даже не тень, а тварь. Лазила в ночи возле свинарнике нашего. В западной части Гавани. Я, значит, по нужде до ветру вышел – вижу, трется кто-то у жердины. Думал, кто-то перепил. Кликнул его. А он… оно, значит, как вздрогнет, встрепенется, и давай бежать. От забора – одни щепки остались,

– Это все? – не понимаю я.

– Как есть все, госпожа.

– Ну, собака чья-то забрела? Или волк.

– На человека оно похоже, госпожа, как есть на человека.

– Это еще не все, – говорит Бурк. – Есть еще двое.

Бывает, в студеную долгую зиму изголодавшиеся волки подходят к человеческому жилью.

Об этом все знают. Бывает, даже медведь какой проснется – и давай метаться по лесу, да к иной деревне выйдет. Оставлять такое без внимания нельзя, но и таинственность разводить тоже причины нет.

В зале появляется молодая женщина с явственно просматриваемым нарождающимся животом, а вслед за ней семенит старуха, сухая, как ветка, но вполне себе еще в силах.

– Матушка, – помогает дойти старухе Бурк, – расскажи, что видела вчера.

Старуха подслеповато щурится, посильнее запахивается в видавшую виды шкуру.

– Глазища видела красные, точно головешки. А больше ничего… акромя подавленных курей. Курва какая-то всех наседок моих подавила. Сидела там, затаившись. А как я пришла – так прыг под потолок, сквозь крышу такова и была. Дыра там по сей час.

Мне кажется, что муж рядом неожиданно встрепенулся. Смотрю на него – и вижу, как на идеальном лице проступает несколько морщинок в области между бровями.

Но пока все равно молчит.

– На меня прямо выскочил, – говорит беременная девушка. – Домой я возвращалась, ужо почти к дверям подошла, а в стороне шум какой-тою. Я – глядь. Стоит кто-то. Будто мужик голый. Тощий. И руки ко мне тянет. Я как завизжу. Так мужик испужался – и деру давай. Но вот глаза алые тоже приметила. Как будто насквозь прожигают, до самого до сердца достают. Всю ночь не спала нынче. За маленького боюсь, как бы чего не случилось, – она кладет руки на живот и начинает легонько поглаживать.

– Это все, – говорит в заключении Бурк. – Если все трое не сговорились, то… не одержимый ли к нам забрел?

Снова смотрю на мужа – и снова тот молчит.

– Нужно проверить Гавань, – говорю, пока не очень понимая, с какой проблемой мы столкнулись. Не похоже существо из описания на одержимого. Да и не испугался бы он крика безоружного человека. Не испугался бы даже вооруженного.

– О том, что рассказали здесь сейчас, никому ни слова. Это понятно? Слухов нам только не хватало.

– Да, госпожа, конечно… – кивают опрашиваемые.

– Все свободны, – говорит тихо муж – и это чуть ли не впервые, когда он подает голос на подобном собрании.

Его мало интересуют наши внутренние проблемы и дрязги, ему все равно до конфликтов между родами и отдельными ярлами. Все его решения касаются Лесной Гавани в целом. И принимаются и озвучиваются они за пределами чужих ушей. В том числе, зачастую, за пределами моих ушей.

– Ты знаешь, о ком они говорили? – спрашивает лорд Магн’нус, когда остаемся наедине в целом зале.

– Нет. Но предполагаю, что не об одержимом. Или я недостаточно о них знаю.

– Об одержимых никто достаточно не знает, – усмехается муж. – Возможно, кроме служителей Трехглавого, но, если они кому и открылись в своих знаниях, так это Имперским дознавателям.

Он замолкает и снова погружается в раздумья, а мне остается лишь ждать, когда за чередой мыслей настанет время новых слов.

В лесах, вокруг Лесной Гавани, одержимые были. Не так скученно, как возле Красного шипа, но достаточно, чтобы вырезать целые деревни. С ними боролись на протяжении всего лета, но отдельные особи так и остались бродить по самым дальним чащобам. Питались они всякой падалью, а охотиться по-настоящему уже не могли, потому эти остатки посчитали несущественными. Грядущую зиму они все равно не переживут.

– Никакой новой информации я о них не слышал, – снова начинает говорить муж. – Значит, ее нет.

– Но тебя что-то беспокоит? – рискую предположить я.

– Ничего определенного. Или кто-то веселится, под праздник решив нарядиться в нечто, пугающее людей. Либо…

– Либо? – подталкиваю его продолжать.

– Либо возвращение Кел'исса и эти россказни – звенья одной цепи. Не хочу впустую наговаривать на Заклинателя костей, но скажи мне честно, ты знаешь его лучше меня, насколько Кел’исс обидчив и на что он готов, чтобы вернуть свое?

– Свое?! – я аж вскакиваю на ноги. – Я не его собственность! И я сказала ему об этом в лицо, сказала, что теперь у меня новый муж.

– Не ты, – качает головой Магн'нус, – твой сын.

– Я надеялась, что была достаточно убедительной, чтобы он понял: больше ему здесь не рады.

Понятное дело, что ни одному из халларнов в северных землях никогда рады не были, но, надеюсь, муж не станет придираться к моим словам. Вообще, я сказала так намеренно, желая подчеркнуть, что больше не имею с Келом ничего общего.

И Магн'нус не придирается.

– Он вернулся не просто так. Но я не знаю, зачем.

– Но какая связь между Келом… Кел’иссом и существом из сегодняшних рассказов?

– Что ты знаешь о его стражах?

– Ничего. Никакой иной стражи, кроме той, что и сейчас охраняет Лесную Гавань, у него здесь никогда не было.

– Я о той страже, что охраняет его лабораторию. Ты была там?

– Нет. Ни разу. Он не предлагал, а я… не осмелилась просить.

– Почему не просила? Неужто совсем не интересно, чем он там занимается? – на красивом лице мужа появляется легкая усмешка.

Просто усмешка, которая даже в глазах не отражается, но мне становится очень тревожно.

– Не знаю, почему. Наверное, боялась увидеть там то, чего не хочу.

А действительно, почему не просила? Я беспрекословно следовала за ним везде, куда он меня звал. Да даже не звал, просто говорил: завтра будь готова. И я была готова. Каждый раз. Я была его тенью, очень удобной и покладистой тенью. Абсолютно беспрекословной.

Только теперь, оглядываясь на себя назад, начинаю понимать, как жалко выглядела.

Беру руку мужа в свою. У него очень гладкая кожа, почти женская, как кожа молодой девушки, чьи руки еще не огрубели от непосильных тягот жизни. И мне до сих пор это кажется таким странным. Но я привыкну.

– Нам что-то угрожает? – спрашиваю, глядя ему в глаза.

– Описанное этими тремя существо подозрительно похоже на стража, каких когда-то использовал Кел’исс. Я видел их лишь единожды – и этого оказалось достаточно, чтобы не хотелось видеть снова. Возможно, все совсем не так, и Заклинатель костей тут ни при чем. Но если он что-то задумал и для этого использует своих стражей – проблемы могут быть у всех нас. И очень серьезные.

– Мы – часть великой Империи, – говорю нарочито уверенно. – Он не рискнет пойти против Императора.

В конце концов, пусть проявят силу и волю – и приструнят собственное порождение. И мне вообще все равно, что Кел’исса опасаются даже сами халларны. Он – порождение смертоносной Империи, он плоть от плоти завоеватель и хозяин там, куда ступила его нога. И если он действительно хотя бы даже подумал покуситься на моего сына – я хочу, нет, я требую для него самой высшей кары.

Осознаю, как внутри все бурлит, еще немного – и мне начнет трясти от ненависти на человека, которого полгода назад едва не боготворила.

Я знаю, почему это. Знаю, что во мне, в том числе, говорит обида. Но мне все равно.

– Эмоции, Хёдд‚ – Магн’нус снова улыбается и касается пальцами моей щеки, – они способны свести с ума любого. Даже самого сильного. Но – нет, я все еще не верю в сумасшествие Кел’исса. Я слишком уважаю его. Он слишком много сделал для Империи, чтобы теперь вот так опрометчиво поставить все на карту удовлетворения собственного эго. Не будем торопиться с выводами, но станем держать глаза и уши открытыми.

Глава двадцатая

– Поднажмем, братья! – ревет во все горло рыжеволосый Юнбенс, пытаясь удержать в руках верткий руль.

Весла слитно поднимаются и опускаются, пронзая пенящиеся волны, что сегодня поднимаются особенно высоко.

И что за напасть, ей богу! Два дня назад, на открытии Белой ярмарки, погода стояла исключительно благообразная и спокойная. Ан нет, прошло два дня – и нате, едва ли не настоящий шторм. И ведь когда выходили в рыбную ловлю, едва ли слабый ветерок поддувал, даже парус снаряжать не стали, шли на веслах. Теперь же так задувает, что как бы за борт не свалиться, а уж о потоках холодной воды на спины и говорить не приходится.

– Взяли! – надрывается Юнбенс. – Взяли!

Берег уже близко, да только ветер такой силы, что сильнее и сильнее сносит утлую плоскодонку прочь от основной пристани.

– Взяли!

От руля почти и толку нет. Порой так дергается, что руки отшибает насмерть. Но Юнбенс все равно не оставляет своего места – крепит руль, стопорит, худо-бедно выправляет курс.

Плоскодонку неуклонно сносит в сторону, но так далеко, как могло быть. Ладно, ничего страшного. Ноги человеку на то и дадены, чтобы по твердой земле ими топать. И ничего, если при этом в руках придется нести по мешку свежевыловленной рыбы. Непогода рано или поздно закончится, гости ярмарки свежей рыбки захотят. А где ее взять? Вот у проворных рыбаков как раз есть.

Медленно, но, верно, плоскодонка все же приближается к берегу. Вон, чуть в сторонке, видны покосившиеся дома, где уже никто не живет.

– Взяли! Взяли!

Юнбенс намертво стопорит рули и бежит на нос небольшого судна. Подхватив конец веревки, прыгает за борт.

Следом за ним прыгают еще двое северян. Борясь с накатывающими на них волнами, они начинают подтягивать плоскодонку к берегу. Ветер то и дело бросает им в лица пригоршни холодных брызг, но на них и без того нет ни клочка сухой одежды.

Северная осень – время самой непредсказуемой погоды, когда сегодня на улице может заметать первым снегом, а на завтра с неба поливает сильный дождь.

Шаг за шагом, взмах за взмахом весел, но отчаянным рыбакам удается причалить и вытащить лодку на камни. Но оставаться на пронизывающем ветру – равносильно смерти, а до Лесной Гавани слишком далеко. Остается укрыться в одном из оставленных домов. По крайней мере, это спасет от ветра.

– Туда-туда, – подгоняет товарищей Юнбенс. – А с тобой что?

Молодой Вартан едва балансирует на корме, неловко пытаясь перекинуть ногу, но его так качает из стороны в сторону, будто ветер лично для него дует куда сильнее, чем для всех остальных.

– Иду! – щерится Вартан и все же перекидывает себя через борт.

Юнбенс отмечает, сколь неуверенно двигается Вартан, и успевает сделать несколько шагов ближе к лодке, но этого недостаточно. Вартан падает на вылизанную гальку, точно куль с землей.

– Эй, парень, да в себе ли ты?

Юнбенс оказывается рядом и подхватывает товарища за плечи, почти силой поднимает того на ноги.

На пронизывающем до костей ветру у самого Юнбенса зуб на зуб не попадает, его бьет сильнейшая дрожь, кожа на руках побелела и больше походит на рыбью. Дрожь бьет и Вартана, но его кожа имеет скорее алый оттенок, и от нее отчетливо тянет жаром.

– Я сам-сам, пытается отгородиться от помощи Вартан.

– Хворь у тебя, парень, – не собирается оставлять его Юнбенс. – А ну, поднажми, пока еще ноги переставлять можешь. Давно это у тебя?

– У-у-у-т-т-ром еще н-н-ни-ч-че-го н-н-не б-б-бы-л-ло, – едва мямлит Вартан.

Сил в нем осталось явно как у воробья, а еще и ветер бьет прямо в лицо, упирается в грудь, норовя отбросить обратно, к воде.

Ох уж эта молодежь – никогда не признает собственную слабость. Всегда грудь колесом, лишь бы доказать, что уже взрослые, что уже мужчины. Ан кому нужны эти игры? Все же такими были, все видят, когда кто действительно мужчиной становится, а не пустым бахвальством кичится.

Не бывает такого, чтобы за время одного лишь улова человек уж на ногах не стоял.

Из крайнего дома показывается голова еще одного северянина. Завидев бредущих товарищей, он окликает назад – и через мгновение еще двое помогают дотащить Вартана до укрытия. А там уже весело горит кем-то разведённый огонь. Крыша, конечно, больше походит на решето, но если постараться, то вдоль стен вполне можно отыскать место посуше. Да и главное, что нет ветра. А пусть несильный, но уверенный костер в давно оставленном очаге, потихоньку согревает окоченевших рыбаков.

Правда, на его прокорм идет сам дом, за время одиночества успевший порядком прогнить, ну да так принесет последнюю пользу.

Вартана кладут на самое сухое место, дают глотнуть огненной медовухи. От крепкого напитка парень кашляет, его глаза расширились – и в них появилось хотя бы немного осознанности.

– Ну, так-то лучше, – довольно усмехается Юнбенс. – А только, пустая твоя голова, в следующий раз нипочем не возьму тебя с собой. А кабы раньше через борт грохнулся?

– Не г-г-грохн-н-нулся бы, – хмурится Вартан. – Не б-б-было н-н-ничего, сказ-з-зал же.

– Глаза больные, – говорят из-за спины Юнбенса.

Тот только кивает. И сам видит, как ввалились у парня глаза, как расходятся вокруг синеватые круги, точно от долгого недосыпа.

– Еще будешь? – Юнбенс предлагает еще немного огненной медовухи.

Вартан вроде бы тянется рукой, но та до сих пор не отошла от дрожи.

– Нет, – поджимает ноги и обнимает себя руками.

– Ничего, держись, парень, дадут боги, непогода скоро закончится.

– У меня брат тоже какую-то лихоимку подхватил, – говорит Внизд Кривой, чей рот, некогда наискось рассеченный кинжалом, теперь навсегда принял положение «наискось». – Пару дней назад, кажись. Вчера к вечеру слег с жаром.

– Да, зима никак в свои права не вступит, – поддакивают ему. – Бьюсь об заклад, половина из нас через день по постелям валяться будет. Не знаю, как вы, а я так продрог, что член свой едва нашел, когда ссать отходил. Думал всё, обронил где-то в лодке. Уж бежать искать хотел, пока никто чужой не поднял.

– Истину говоришь, сейчас бы добрую чарку горячего вина, пожарче огонь, да с бабой в постель. Баба – лучший способ согреть член.

– Я со своей сегодня ночью не слезу. Завтра будет раскорякой ходить.

– Ты-то куда лезешь, не слезет он. Уж, поди, и забыл, куда бабе чего пихать надо.

– Я и тебе сейчас напихаю, да только в иное место, куда без света факела не заглядывают.

Юнбенс скашивает взгляд в сторону, на входную дверь, которая едва-едва держится на полусгнившей петле, и в приличных размеров щель видит каких-то людей, что с большим интересом обступили их лодку.

Глава двадцать первая

Кто это?

Подмога?

Вряд ли, их снесло довольно далеко, да еще и высокие волны, повременной дождь, за всей этой гадостью из Гавани едва ли увидеть одинокую лодку. Да и причалили они удачно, чего спешить и высылать помощь?

Он поднимается и идет к выходу. Приоткрывает дверь.

Те, кто собрались возле лодки, очень плохо одеты, в сущности, их тела едва прикрывают дырявые рваные лохмотья. Хотя… не одни только лохмотья. На одном явно остатки легких доспехов халларнов. И рожа, хоть и заросшая жидкой бородой, вытянутая, с темной кожей – это не лицо северянина.

Юнбенс сглатывает, на одних только инстинктах проверяет висящий на боку большой нож.

Халларн и северяне вместе, в одной компании, рваные и потасканный, словно побитая молью столетняя шкура. Даже не видя их лиц, легко сделать единственно верный вывод: это одержимые.

Полтора десятка потерявших разум тварей, что теперь лишь походят на людей, на деле же являются хладнокровными убийцами, у которых нет иной цели, как уничтожать на своем пути все живое.

Невольно затаив дыхание, Юнбенс приподнимает дверь и пытается снова ее затворить.

И в этот момент кто-то из одержимых оборачивается. Если лицо человека способно перестать быть похожим на таковое только по причине лютой ненависти, то в случае одержимых это именно так.

Каждый из полутора десятков поворачивает к брошенному дому лицо, вся суть которого, вся глубина которого излучают неприкрытую и неконтролируемою ненависть. В их глазах нет ничего человеческого, там лишь безумие и голод, в их диком и отчаянном смешении.

– К бою! – произносит в пол голоса Юнбенс, когда первый одержимый припадает руками к земле и бросается вперед. – К бою! – орет во всю силу легких и выхватывает тяжелый нож.

Никто из товарищей не переспрашивает, не рассуждает. Северяне привыкли, что в любой момент может прийти опасность. Так было до прихода халларнов, так будет после их изгнания.

В мгновение внутренности старого дома приходят в движение, рыбаки ощериваются острыми клинками. Там, на открытом пространстве, их ножи – не столь уж и годная защита в схватке с безумными тварями. Но здесь, пусть в покосившихся, но четырех стенах, должно быть легче.

Одержимые атакуют без какого-либо порядка или тактики. Все силы направлены на то, чтобы как можно скорее добраться до вожделенной добычи. Плевать на опасность напороться на сталь, плевать на собственных собратьев, что могли бы помочь. В них нет слаженности, нет сплоченности. Первым подбежав к двери, один из одержимых хватается за ее ручку, но тут же подоспевший со спины сородич сильным рывком отбрасывает собрата прочь, с корнем вырывает дверь с последней петли и врывается внутрь.

Юнбенс бьет снизу вверх, вспарывая первую тварь от промежности до ребер. Одержимый завывает дурным голосом, из его рта течет густая алая пена. Но смерть приходит к нему с запозданием, позволяя нанести северянину несколько сильных ударов руками. И эти удары по истине сокрушительны. Каждый – точно приложили здоровенным камнем.

Юнбенс отшатывается, в последний момент успевая выдернуть из нутра твари нож. Правый глаз быстро заплывает, а из разбитого и разломанного носа потоком течет кровь.

Но приходить в себя времени нет. Вслед за убитым одержимым в дверь рвутся сразу двое. И то же самое с окнами. То же самое с худой крышей. Враг везде. И у него нет иной цели, кроме как убивать.

В действиях одержимых нет искусства, нет даже элементарного навыка, но они с лихвой берут остервенелым натиском и силой. Рвутся вперед, невзирая на раны и сопротивление противника.

И северяне начинают пятиться, сходятся в центре дома. Спина к спине, плечо к плечу, как приходилось биться не единожды. Раненых тут же в круг, а те, кто еще способны биться, лишь плотнее смыкают ряды.

Рев и вопли со стороны одержимых стоят такие, что северяне не слышат собственных окриков. Твари снова и снова бросаются на разящую сталь, снова и снова встречают ее собственными телами, но снова и снова дотягиваются до живых, ослабляя их, калеча, прокладывая дорогу следующим одержимым убийством созданиям.

Юнбенс краем глаза видит, как тварь с глубоко рассеченным горлом в последнем отчаянном прыжке выбрасывает перед собой руку и каким-то невероятным движением цепляется корявыми грязными пальцами за нижнюю челюсть стоящего по левое плечо рыбака. Цепляется, пробив снизу плоть, а затем резко дергает. Фонтан крови орошает и несчастного рыбака, и самого Юнбенса, который пинает уже полуиздохшую тварь в промежность. Но рыбаку уже не помочь, тот валится навзничь, захлебываясь потоком собственной крови. Нижней челюсти у него нет.

Проходит не так много времени, когда натиск одержимых начинает ослабевать. Их остается совсем немного, но отсутствие численного превосходства нисколько не пошатывает их целей. Напротив, загнанные в угол, они сопротивляются еще более отчаянно. К счастью, этого уже недостаточно.

Одного за другим выжившие северяне уничтожают порченных созданий, добивают их раненых.

Когда все заканчивается, Юнбенс чувствует невероятное опустошение и волны такой слабости, какой не испытывал никогда прежде. Казалось бы, только что сражался, старался быть везде и сразу, а вон оно как – теперь в голове мутно, точно с сильного бодуна. И это точно не последствия пропущенных ударов в голову.

Он даже опирается о стену, а полностью измазанный в крови нож вываливается из его рук. Да и руки начинают дрожать. И все тело пронизывает холод, точно его снова вытолкали на промозглый холодный ветер.

А потом внутри рождается кашель – и северянин исторгает его из себя, в клочья разрывая горло. Его скручивает и бросает на пол, каждый новый приступ – новая порция боли уже не только в горле, но и где-то гораздо ниже, в груди.

Его по-прежнему продолжает холодить, но в груди ширится жар.

Когда измученный кашлем, он все же замирает, то где-то на грани затуманенного сознания слышит и другой кашель. Совсем рядом. С трудом подняв голову, Юнбенс пытается осмотреться. Перед глазами стоит мутная пелена, но, судя по всему, какие-то проблемы настигли всех их.

На ногах нет никого.

Хотя… кто-то пошатывается у соседней стены. Не рассмотреть, кто. А горло саднит так сильно, что и не спросить. И сил нет никаких. Хочется просто закрыть глаза и хотя бы немного отдохнуть. Пусть даже тело не в силах избавиться от сотрясаемой его дрожи.

Очень холодно. И жар в груди нисколько этот холод не разбавляет. Напротив, кажется, что стоит им соприкоснуться, слиться воедино – и случится что-то еще более поганое. А потому лучше просто переждать.

Правда, если кто-то из одержимых выжил, то противиться ему здесь просто некому. Любая полудохлая тварь с легкостью сможет вскрыть глотки всем уцелевшим людям.

Юнбенс шарит рукой по земляному полу, пытаясь отыскать оброненный нож. Понимает, что все равно не сможет его использовать, но умирать с оружием в руках куда спокойнее.