Текст книги "Фокус (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
– Появилась, подняла кипишь, выставила все так, будто у меня просто нет других вариантов, кроме как попытаться с ней договориться. А я даже не подумал… Блядь!
– Андрей, может быть…
– Нет, Йори, не может! Я ее слишком хорошо знаю, и должен был с самого начала понять, что меня снова тупо разводят. Но вместо этого кинулся защищаться, придумал всю эту свадебную хрень!
Он продолжает что-то говорить, но я почти не разбираю слов.
Свадебная хрень?
Мысль жужжит где-то глубоко внутри моей головы. Как случайно залетевшая в колбу муха, которая не понимает, почему не может попасть на свободу.
Свадебная… хрень.
Глава пятьдесят вторая: Андрей
У моей злости есть три состояния.
Первое, когда я просто злюсь, но вполне понимаю, что говорю и на этом этапе даже не особо нервничаю и готов искать компромисс.
Второе, когда меня довели, достали тупостями и глупостями, и я пытаюсь защитить окружающих от возможных вспышек ярости.
И третье, мое «самое любимое». Когда я просто пиздец, какой бешеный, припадочный и просто на хуй больной на всю голову, и с чистой совестью забиваю болт на окружающих и щепки, которые полетят в разные стороны, когда «злой Андрейка» пойдет рубить лес.
В моей жизни только дважды была третья стадия: когда я узнал, что женщина, на которой собирался жениться и с которой даже хотел завести детей – редкая корыстная сука, и второй раз – сегодня, когда у меня вот так внезапно, на тридцатом году жизни прорезалось зрение.
Меня так сильно выкашивает, что нужно тупо свалить из дома, на мороз, остудить голову, возможно даже в сугробе, если проветривания будет недостаточно. И я использую это желание как предлог, чтобы уйти и случайно не покалечить своих женщин. Наверное, хороший повод задуматься о том, что делать с приступами злости в будущем, чтобы каждый раз не рисковать душевным покоем своих девчонок.
На улице реально холодно, но мне просто пипец, как хорошо, когда мороз проедает до печенок. Знать бы еще, куда ноги несут. Я просто иду и смотрю на носки своих ботинок, пытаясь как-то переварить, перемолоть унижение от собственной глупости и недальновидности. Почему мне раньше не пришло все это в голову? Ответ очевиден: Яна знала, что бьет в самое больное место, а я, как дурак, брошусь защищать то, что мне дорого, а уже потом буду включать мозги.
В общем, домой я возвращаюсь только вечером, когда на улице уже темень и я просто перестаю чувствовать пальцы на ногах и, кажется, вообще на хрен отморозил уши. Уже с холодной головой и пониманием того, что нужно попросить у Йори прощения за вспышку гнева. Она же у меня умница, должна понять, что он был не для нее, а просто… случайный взрыв ядерной бомбы, когда Ответственный оставил без присмотра своего малолетнего сына около той самой Красной кнопки.
О том, что дома гости, понимаю сразу же, потому что дверь открывает… мама.
Черт, я и забыл, что пригласил их с отцом познакомиться с выдумщицей.
– Ты вообще в своем уме? – вычитывает мать, пока я кое-как стаскиваю обувь закоченелыми пальцами. – Хочешь слечь в постель с воспалением легких? Мало было ветрянки?
– До свадьбы заживу – сколько тут осталось.
– А сколько осталось? – как-то странно косится на меня мама.
– Ну как соберемся, через неделю.
– Андрей…
Когда мать начинает говорить такими интонациями, я понимаю, что что-то произошло. И взглядом «ну говори уже», предлагаю не мариновать меня трагическими паузами.
– Твоя фиктивная будущая жена сказала, что свадьба больше не нужна, потому что вопрос с Яной решился.
Я даже не успеваю ничего ответить, потому что натыкаюсь на Йори, которая выходит из комнаты с сумкой и уже в куртке.
И тут я понимаю, что у моей злости есть еще и четвертая стадия, которая называется «Маленькая Глупая Женщина»
– Можно узнать, куда ты собралась? – очень осторожно, тихо спрашиваю я, потому что чувствую, что предел моих нервов уже давно позади, что я и так заведен до визга пружин. И вот в таком состоянии мне придется пережить еще один приступ женской мнительности.
– Домой, раз приехали бабушка и дедушка Сони, и во мне больше нет необходимости.
У нее такая улыбка в этот момент, что можно заморозить ревущий Везувий. Могу смело сказать и присягнуть хоть на чем, что впервые вижу, чтобы женщина смотрела на меня вот… так. Как будто я гад, сволочь, просто долбоеб и все это в хер знает какой степени.
– Точно уверена?
Йори немного прищуривается, но в этот момент деликатное покашливание моей матери очень вовремя останавливает нас обоих. Она говорит, что как раз собиралась забрать Сову на прогулку, и отец составит им компанию, раз уж нам все равно нужно «что-то обсудить». И эти десять минут, пока они спешно одеваются, кажутся просто резиновыми, потому что я успеваю проклясть все на свете, в особенности странную женскую привычку вечно все переворачивать с ног на голову, додумывать, перекручивать, добавлять своего – и из полученной, далекой от реальности гремучей смеси устраивать вселенскую трагедию. Вместо того, чтобы просто_спросить.
Как только дверь за родней закрывается, в квартире вдруг распухает огромная убийственная тишина. Даже цокот секундной стрелки на наручных часах раздражает мозг назойливым ритмичным скрежетом.
– А теперь давай, – я с большим трудом сдерживаюсь от более жесткого тона, – скажи мне, наконец, в чем я провинился на этот раз? У меня появилась еще одна фэйковая страница, с которой я кручу с кем-то роман у тебя за спиной? Я снова что-то нее то сказал? Не туда посмотрел?
– Я не хочу ругаться, – спокойно отвечает Йори, хоть глаза у нее явно на мокром месте. – Просто не выдержу. Пожалуйста, дай мне уйти. Я не буду ничего говорить, ни слова, просто уеду к себе, и мы останемся друг для друга…
– То есть ты уже все решила? Не считаешь нужным поделиться своими обидами, но я априори «как всегда виноват во всем», раз даже не даешь шанса хотя бы попытаться объяснить?
Выдумщица нервно теребит кисть длинного шарфа, а потом вдруг как-то подбирается, словно на моих глазах в нее подселили вторую личность: чертовски злую и категоричную. Наверное, будь у нее в руках побольше силы, от куртки, которую она практически сдирает с себя. Не осталось бы мокрого места.
– Хорошо, Андрей, давай поговорим!
– Тон сбавь, – на всякий случай предупреждаю я. – Меня женские истерики не впечатляют, как и спектакли.
– А мне уже все равно!
Это звучит резко и очень убедительно. Мне даже хочется подойти ближе, заглянуть ей в глаза, чтобы убедиться – это все еще моя Йори, девушка, которая по странному стечению обстоятельств, еще не будучи моей женой уже носит мою фамилию. Потому что мне вдруг как-то не по себе от этой разительной перемены.
– Да, мне уже все равно! Я устала! Мне – плохо!
Да, она говорит очень громко, но все же в голосе нет противной визгливости и натужного дребезжания. Только уверенность и решимость на этот раз высказаться обо всем. Так что, скорее всего, именно этот разговор, а не вчерашнее объяснение, станет нашим тем самым Моментом Истины. Хотел бы я сказать, что мне пофигу, но это будет очень кривым самообманом.
– Я устала от того, что все время иду к тебе, но вижу только твою спину, а не твое лицо.
Ох уж эти писатели: даже скандалят высоким штилем.
– Разве ты не видишь? У нас ничего не получается, потому что… – Она нервно дышит, набирается сил для решительного шага и говорит: – Потому что я тебе не нужна. Не так, как я бы мне хотелось быть нужной мужчине, которого я люблю.
– Ты преувеличиваешь. – Черт, а ведь я тоже нервничаю, потому что слова прорываются как-то совсем неуверенно. – Скажи хоть, что я снова нее так сказал? Не так сделал?
Она мотает головой и осматривается по сторонам длинного коридора, в котором мы устроили ристалище, как два чокнутых на всю голову рыцаря. Даже копья вскинули и начали медленно сближение для обмена ударами. Для одного из нас или сразу для обоих, эта «встреча» может оказаться смертельной. Я уже сейчас более чем понимаю, что если не получится с этой женщиной, то я с чистой совестью забью болт на попытки пустит кого-то в свою жизнь. Наверное, я слишком травмированный бесконечным количеством «не тех женщин», чтобы еще раз решиться на такую авантюру. Проще купить породистого кота в мешке, чем выбрать ту самую женщину.
– Ты… прости. Я не должна была… Просто… Знаешь…
Она отчаянно заикается, как пишет этот диалог в режиме онлайн, и постоянно удаляет неудачные строчки, пытается подобрать более точный синоним, встроить красивую метафору. Примерно так, как делала это утром, когда я собственными глазами видел процесс создания книги. Книги, о которой можно будет смело сказать: она обо мне и о ней, и о нас.
А еще в ее книге до сих пор не поставлена точка, как и в этом нашем разговоре.
– Никогда не умела нормально разговаривать на нервах.
– Думаю, не ты одна. – Я понижаю голос, выравниваю наши тональности. Кажется, мы просто совсем не с того начали, и раз уж градус разговора резко потух, лучше держать его на комфортном для разговора уровне. – Йори, слушай, я правда не понимаю, что случилось.
– Ты сказал, что жалеешь, что придумал «эту свадебную хрень». – Она грустно улыбается. – Я не хочу быть хренью, Андрей, прости, пожалуйста. Даже в жизни человека, которого очень люблю.
Я правда так сказал?
Бля, да я даже не помню, что нес, так завелся!
Глава пятьдесят третья: Андрей
– То есть весь скандал и попытка снова сбежать просто из-за нескольких слов, которые я бросил в сердцах и даже не тебе в лицо? Я правильно понял?
Она рассеянно кивает, и вдруг прикладывает ладонь к губам, глядя на меня испуганными глазами, в которых зрачок «сожрал» почти всю зелень.
– Что, хреново звучит, да?
Она снова кивает, на этот раз энергичнее и с самым несчастным видом на свете. И как-то уж слишком подозрительно косится на дверь за моей спиной. Могу поспорить, что если бы между ней и путем к побегу не стоял я, моя выдумщица уже давно бы сверкала пятками. Сделав нас обоих тупо несчастными всего из-за пары слов.
– Йори, давай серьезно?
– Давай, – быстро отвечает она.
– Мне тридцатник, а летом к этой цифре добавится еще один полный год. У меня есть дочь, есть работа, есть все, чтобы я не чувствовал себя убогим и ущербным. У меня тяжелый характер, и я всегда предупреждал тебя, что со мной будет сложно. Прекрасным принцем никогда не прикидывался, и всегда честно говорил о своих желаниях. Если ты хотя бы раз поймала меня на лжи, на том, что я пообещал золотые горы, а в итоге просто тебя использовал – самое время сказать об этом вслух, потому что я всерьез намерен извиниться, если действительно поступил с тобой как скотина.
– Никогда, – буквально выстреливает она. Снова морщится от досады, и расшифровывает: – Нет, ты никогда меня не обманывал. И всегда был честным.
– Тогда будет справедливо взять за аксиому, что в наших отношениях никогда не было недосказанности и фальшивых обещаний?
– Андрей, я…
– Нет, выдумщица, уж дай мне высказаться. – В конце концов, я мужчина и мне расставлять точки над «i». Надеюсь, что теперь и правда последний раз. – Я никогда тебя не обманывал, Йори. Не потому что боялся разоблачения, а потому что мне на хрен не нужно вешать женщинам лапшу на уши. Тем более – женщине, которая мне нравится до такой степени, что я доверил ей собственную дочь. Возможно, для тебя это ничего не значит, но для меня мерило наших отношений именно в этом: не в словах о любви и не в красивых метафорах, а в том, что я тебе доверил кого-то более ценного, чем я сам. Я доверил тебе Соню.
– Я очень это ценю, – откликается она.
– Ну хорошо, а то я начал думать, что напряг тебя обременительной ношей.
– Андрей, не нужно так…
– Вот сейчас как раз очень даже нужно, потому что по итогу нашего разговора ты либо раз и навсегда выбросишь всю дурь из головы, либо я отойду в сторону и разрешу тебе уйти. И, поверь, мне будет хреново, но жалеть я не стану, потому что твой уход будет означать, что я снова ошибся и выбрал не ту женщину.
На этом этапе даже мне нужна пауза, и к чести своей, Йори не пытается разрушить пит-стоп случайными словами. Она просто сосредоточенно ждет.
– Я сложный человек, выдумщица, меня уже не переделать, не согнуть и даже не прогнуть. То же самое можно сказать и о тебе: ты тоже полноценная личность со своим характером, привычками и поведением. До сегодняшнего дня я был уверен, что наши недостатки подходят друг другу: ты – спокойная и мягкая, я – не романтичный мужик. В моей голове мы с тобой сложились, как пазл – идеально. Мне и в голову не могло прийти, что ты настолько… в сущности, еще маленькая и неуверенная в себе девочка. И даже после нашего разговора, после того как я сказал, что хочу, чтобы ты носила мою фамилию, – я усмехаюсь и Йори неуверенно улыбается в ответ, – ты можешь вот так запросто снова сбежать, даже не попытавшись спросить: «Андрей, сукин ты сын, что происходит?» Я хоть раз давал повод думать, что бегу от сложных разговоров и не готов идти на компромисс?
– Никогда, – соглашается она.
– Тогда объясни мне, светлая головушка, что мне с тобой делать? Потому что, прости, даже если ты мне просто пипец, как нравишься, даже если я теряю от тебя голову и правда хочу жениться без всяких условностей, я больше не буду тебя останавливать и не побегу за тобой. У меня дочь на руках, я, прости, заебался быть спартанцем. Мне нужна женщина, которой я и дальше смогу доверять: свое маленькое сердце и себя самого. Потому что в браке, маленькая, будет всякое: и обиды, и недопонимание, и ревность. Ты будешь совершать глупости, я буду косячить. И я должен быть уверен, что моя женщина не побежит паковать вещи, как только у нас случиться разлад. А если что-то не поймет или чего-то испугается, то придется с этим ко мне, и мы спокойно поговорим.
– Это правда вот так выглядит со стороны? – Выдумщица выглядит совсем потерянной.
– Это выглядит примерно, как позвать в гости родителей, чтобы познакомить их с будущей женой, а потом на глазах матери увидеть скандал на пустом месте. Мало приятного, как ты понимаешь.
– Я испугалась. Я подумала, что… – Она шмыгает носом. – Что не нужна тебе. И что ты захочешь избавиться от обузы.
– Ты имеешь право на подозрения, хоть я их и не заслужил. Но ты не имеешь права на постоянные побеги. Не в моей жизни, маленькая, прости. Ты нужна мне. Очень сильно. Но я, кажется, ни хрена не нужен тебе. Наверное, потому что мудак и циник, и засранец.
После того, как я замолкаю, меду нами снова виснет тяжелая пауза. Такая длинная, что за время молчания я понимаю, как жестко говорил. Мог бы мягче, спокойнее и не так категорично. Но, блин, я правда так устал от женских… фокусов, что сейчас говорил даже не со своей выдумщицей, а со всеми, кто был до нее и кто сделал меня вот таким черствым куском говна.
– Ты мне нужен, – всхлипывая, дрожащим голосом говорит Йори. И уже она пятится от меня, когда пытаюсь порывисто подойти к ней и просто обнять. Не хочу видеть ее слез. Не хочу даже слышать, как она плачет, тем более вот так сходу осознавая, что их причина – я сам, человек, который обещал ее оберегать и защищать. – Ты нужнее всех на свете. Но…
Почему всегда должно быть какое-то «но»?
Стоп, Андрей, но ведь и ты сам без него не обошелся.
– Я не уверена, что человек, который мне нужен и человек, который смотрит на меня и не видит – один и тот же Андрей. Не уверена, тот ли это Фенек, которому я отдала бы все, не задумываясь, до последнего, что у меня есть. Потому что тебя… прости, я не знаю.
Она вроде не говорит ничего такого. Просто спокойно, с мокрыми дорожками на щеках, говорит мне: «Пошел ты на хуй». Гоорит как-то спокойно, без обреченности, которая бывает у женщин, устраивающих показательные сцены прощаний, в душе надеясь, что мужик прогнется и побежит ее останавливать. Моя выдумщица говорит так, словно ей плевать – пойду я за ней или нет, будем ли «мы» существовать после этого разговора или так и останемся случайными знакомыми, которые случайно пересеклись – и разбежались в разные стороны, вычеркнув друг друга легкой рукой и без сожаления.
И я запросто, словно Йори уже вышла и щелкнула замком, могу представить жизнь без нее. Потому что для меня почти ничего не изменится: солнце будет вставать там же и уходить за тот же горизонт, я буду ходить на работу, отводить Сову в детский сад, готовить дурацкие кексы и поделки на выставки детского творчества. Все будет так же, как было до выдумщицы. Кроме одного.
Не будет ее самой. Она останется где-то там: в своем маленьком городке у черта на рогах, в своих книгах и выдуманных историях, о которых может рассказывать часами. Она просто уйдет туда. Где для меня не останется места. Она уже уходит, хоть сейчас стоит передо мной, поднимает руки, чтобы вытереть слезы – и обессиленно опускает их с каким-то абсолютным смирением.
– Я кругом виновата, ты прав, – соглашается Йори. Пытается улыбнуться, сохранить лицо, но и эта маска быстро трескается, обнажая болезненную грусть. – Я всегда все делаю невпопад: не умею разговаривать, боюсь трудностей, убегаю вместо того, чтобы сражаться. Со мной столько проблем.
Она все же находит силы на улыбку, но лучше бы и дальше продолжала грустить, потому что эта эмоция режет меня по самому нутру, проходит через сердце натянутыми струнами, и больно так, что хочется просто закрыть глаза – и вырвать из памяти весь сегодняшний день. Как испорченный рисунок из альбома, чтобы начать все с чистого листа.
– Просто я не знаю, как нужно. – Выдумщица шмыгает носом, и улыбается теперь уже совсем широко. – У меня нет опыта, потому что я давным-давно живу одна. И потому что ты первый мужчина за долгое время, которого я пустила за порог.
Почему-то, пока она не озвучивает этот факт, я о нем даже не вспоминаю. А ведь именно в нем вся проблема. Это у меня были женщины, были ошибки, на которых я учился. В особенности, как я теперь понимаю, я очень хорошо научился защищать свое сердце, чтобы мне не было больно.
– Поэтому… я думаю, у нас ничего не получится, – продолжает Йори. Теперь уже совсем спокойно, без надрыва.
А мне хочется, чтобы заорала. Чтобы мне уши заложило от того, как ей не пофигу на то, что между нами происходит. Потому что та женщина у стены, кажется, только что жестко вычеркнула меня из своей жизни. И самое паршивое, что у нее на это есть полное право, против которого у меня нет ни единого аргумента. Только один.
Я ведь ее правда люблю.
Глава пятьдесят четвертая: Йори
В моих книгах, в самые тяжелые моменты, героини и герои всегда умели держать себя в руках. Не знаю, как мне удавалось в тот момент прочувствовать сцену так, чтобы у выдуманных личностей нашлись силы и внутренние ресурсы улыбаться, глядя в глаза смерти или в спину любимому человеку. Я просто верила, что так же происходит и в жизни, и если бы подобное произошло со мной еще раз – после разочарования в Косте – я бы больше никогда не заплакала, не стала униженно просить меня выслушать, а в спину уходящему мужчине сказала спокойно и с достоинством: «Счастливого пути, я желаю тебе всего самого хорошо».
Но жизнь – это не книга.
И моя улыбка – это предсмертная агония неправильной, сломанной, надорванной, как бумажный самолетик души, в которой больше совсем ничего нет. Даже пустыни более полны жизнью, чем тот эфемерный комок внутри меня, о существовании которого так любят спорить ученые и священники.
– Мне жаль, что не оправдала твоих надежд, Андрей.
До чего же больно говорить эти слова! Потому что… это правда. Потому что все, что сказал Андрей – чистая правда. Я отворачивалась, я закрывалась, я просто уходила, пряталась в свой черепаший панцирь от всего, что могло взволновать мое тихое болотце. Сбегала, когда должна была сражаться. Не стала тихой гаванью, куда бы ему хотелось возвращаться.
– Но я так больше не могу. – Мне так плохо, что уже почти не больно. Как будто громкий гул предстоящего взрыва оказался просто пшиком, и нервное напряжение сошло на нет. – Я просто не хочу снова быть «не той женщиной». Потому что, знаешь, я тоже не простой человек с тяжелым характером. Я трусиха, Андрей. Я до чертиков боюсь снова вляпаться не в того мужчину, даже если люблю его так сильно, что готова выстелить душу ему под ноги.
Звучит так… пафосно, но именно так я чувствую. Я хочу быть для него «той женщиной», со всеми своими тараканами и заморочками, быть женщиной, которая подарит радость и не даст повода для раздражения. Но…
– Но я, прости, не чувствую, что нужна тебе вот такая. Потому что идеальной, всё всегда понимающей, мудрой и сдержанной, я стану только лет через сто. А до этого буду плакать, буду ревновать до безумия, буду бояться проснуться однажды утром и в твоих сонных глазах не увидеть желания просыпаться вместе еще миллиарды дней, даже если накануне мы страшно поссорились. – Я все-таки реву, теперь уже громко, навзрыд, потому что боль все-таки разрывает только что свитый уютный кокон. – Я хочу, чтобы мой мужчина забрал меня вот такой: не идеальной, плохой, сумасшедшей, больной на всю голову. Чтобы не отворачивался от меня, когда я кричу: «Не уходи!» Чтобы всегда-всегда, даже в самую страшную бурю держал меня за руку и сберег нашу маленькую семью. И я стану для него и ангелом, и чертом, и шлюхой, и святой. Я стану для него всем! Я за него пойду и в огонь, и в воду, горло дьяволу за него перегрызу, у бога отмолю. Потому что я буду знать – он никогда не оставит меня одну, он точно так же, до конца, будет бороться за меня!
– Йори, пожалуйста…
Андрей как-то успевает подойти ко мне и в одно движение крепко, вытравливая весь воздух из моих легких, обнимает сразу всю, двумя руками, притягивая к себе, словно громадный магнит.
– Прости меня, пожалуйста… – Низким треснувшим голосом мне в волосы. – Прости, прости… Я… Просто дурак.
– И я просто дура!
Я до боли в пальцах хватаюсь в его свитер, потому что ноги уже не держат. Мы оба, словно сдувшиеся рекламные гиганты, оседаем на пол. Судорожно, несмотря на одежду, обнимаем друг друга руками и ногами, словно не виделись кучу лет и сейчас хотим наверстать каждую секунду времени.
– Я тебя просто пиздец, как боюсь, выдумщица, – сглатывает Андрей и нервно усмехается. – С тобой у меня ни хрена нормально не работает.
– И я тебя боюсь, потому что ты разрушил мою защитную скорлупку, лягушачий принц.
– Прости, Дюймовочка, даже жабы хотят маленьких умниц. Знаешь, я же правда хочу на тебе женится, просто так, а не потому, что так нужно.
– Хоть я и косячница?
– Кажется, я успел стать зависимым от фокусов, которые вытворяет твой тараканий цирк. – И тихо добавляет: – Я все-таки в тебя вляпался, моя маленькая любимая выдумщица.
Возможно, о нас бы кто-то сказал, что у нас нет будущего: слишком ранимая девушка, слишком неуступчивый и категоричный мужчина. Наверное, это так и есть, и мы не походим друг другу по всем пунктам. Но по какой-то причине я чувствую, что Андрей – мой мужчина. Вот такой неправильный, неидеальный, где-то даже эгоистичный и слишком запертый в себя. Но я люблю его за эти недостатки, потому что за достоинства любить всегда проще. А мне всегда казалось, что идеальный образ, особенно без намека на изъяны, на самом деле просто дешевая подделка.
– Ты моя китайская ваза, мой невозможный мужчина, – шепотом говорю я, пока мы еще крепче прижимаемся друг к другу, словно хотим проникнуть кожей под кожу, заразить собой. – Красив в своих недостатках.
– Ты когда-нибудь прекратишь говорить метафорами, женщина? – Андрей отклоняется, убирает волосы с моего лица и мягко, как драгоценность, берет лицо в ладони. – Просто «Я тебя люблю» будет достаточно.
– Я уже говорила это, дважды, – напоминаю я и делаю вид, что хмурюсь. – И на оба раза ты почти никак не отреагировал.
– Ты выбрала толстокожего мужика, выдумщица.
– Скорее уж твердолобого.
– Я – балбес, – улыбается Андрей, и звонко, дурачась, чмокает меня в кончик носа. – Смирись с тем, что главной романтической силой в нашей семье будут твои тараканы.
– Учти, я тебя за язык не тянула, сам сказал…
Я хочу продолжить, но после нервного напряжения силы внезапно уходят, словно отлив. Перед глазами все плывет, и внутренности обдает несуществующим раскаленным паром.
– Йори, ты как смерть увидела.
Голос Андрея почему-то плывет где-то за границами фокуса моего сознания. Чувствую только ледяную ладонь, которую Фенек прикладывает к моему лбу и дергаю, словно меня с размаху швырнули в прорубь.
– Мне что-то не хорошо, – как через туман, слышу свой невнятный голос. Даже странно, что так неожиданно погружаюсь в слабость, хоть минуту назад была полна желания перевернуть весь мир с ног на голову.
– Йори, слушай… а давно у тебя вот тут…
Андрей прикладывает палец к моей щеке, и я чувствую приятный зуд, который хочется троекратно усилить.
– Выдумщица, у тебя… кажется… ветрянка.
Глава пятьдесят пятая: Андрей
Чтобы понять, как я провел первых несколько дней болезни моей выдумщицы, недостаточно просто увидеть мое состояние. Нужно сделать трепанацию и влезть мне в башку, потому что именно там творилось самое страшное.
Я был уверен, что Йори не подцепила от нас с Совой эту заразу, даже успел с облегчением выдохнуть, когда прошло прилично времени, а моя маленькая женщина так ни разу и не пожаловалась на плохое самочувствие. Тогда я думал, что если бы она прихватила вирус от меня и перенесла все то, что я до сих пор вспоминаю с содроганием, я бы точно что-то сжег и посыпал голову пеплом.
Когда после нашего объяснения выдумщица «поплыла» буквально у меня на глазах, а еще через полчаса стала раскаленной, как печка, у меня разболелось сердце. И ни фига не фигурально, а до пожара в груди, который я чувствовал каждой клеткой тела.
Бессмысленно говорить человеку кучу слов о том, как он нужен и важен, как много значит и какой одинокой станет жизнь, если он из нее исчезнет. Слова всегда будут просто словами: звуками, которые моно произнести искренне, а можно пропитать фальшью, и никто не почувствует разницы. Но чтобы почувствовать все это на собственной шкуре, нужна настоящая угроза действительно, без натужной трагедии потерять этого человека.
Йори переносила болезнь очень тяжело. В первую ночь я даже вызвал «скорую», потому что температура выдумщицы поднялась почти до сорока, и никакие лекарства и всякие обтирания-обмахивания не понижали ее ни на градус. Врач сделала укол, назначила какие-то противовирусные пилюли и спокойно, как удав, засобиралась на следующий вызов. Так я не орал еще, кажется, никогда Может быть, только на нерадивую няньку, из-за которой Сова упала с подоконника. На мой крик прибежала мать и каким-то чудом смогла потихоньку вывести врача «скорой» за дверь, подальше от моей злости.
А потом началось самое тяжелое: у Йори было то тридцать девять, то почти сорок, она была то ужасно горячая, то ледяная. Отказывалась есть и вообще почти все время спала, а в редкие моменты бодрствования плакала и говорила, что очень меня любит и ей жаль, что мне приходиться возиться с ней, как с маленькой. Я даже на работу ходил, как чумной: все время на телефоне, двадцать пять часов в сутки ждал, что мать позвонит и скажет, что моя маленькая мечтательница пошла на поправку.
Но прошло несколько дней, а лучше ей не становилось. В какой-то из звонков от ее родителей, телефон взяла моя мама и вышла из комнаты. А когда вернулась, то сказала, что они приедут в самое ближайшее время.
На третьи сутки выдумщицу все-таки забрали в больницу.
И вот тогда меня укрыло окончательно, потому что в голове появилась пугающая мысль: я ведь могу ее потерять. Вот так, не потому что она уйдет и не потому что будет и дальше жить где-то там, просто очень далеко от меня, а потому что она просто… может исчезнуть. Перестать улыбаться, навсегда. Перестать говорить глупости, вечно за все извиняться, шмыгать носом, пытаясь не заплакать. Она просто раствориться, как Снегурочка, и я ничего, совсем ничего не могу сделать, чтобы переключить это страшное кино.
И вот тогда я понял, почему рождаются грустные стихи или пишется тяжелая музыка, как создаются тяжелые драматические произведения. Потому что я должен был поговорить с мой маленькой, пока она лежала под капельницами и боролась с дурацкой детской болячкой, как будто Оловянный солдатик с Годзиллой.
Когда-то она написала сказку о маленьком храбром Совенке, который преодолел свой страх, и эта сказка в итоге научила мою маленькую дочку быть смелой. Я ни хрена не писатель и то, что царапал дрожащей рукой в блокнот, наверняка было самым большим надругательством над литературой. Но я писал историю для своей выдумщицы. Чтобы она, блуждая в температурном бреду, услышала мой голос.
В моей сказке было Одинокое Чудовище, которое жило в своей разрушенном старом замке, ненавидело красоту, презирало нежности и по ночам громко и зло выло на луну, защищая свою территорию от назойливых фей. Чудовищу было классно и хорошо, потому что его сердце давно огрубело ко всем человеческим чувствам. Пока однажды на пороге страшного разрушенного замка не появилась маленькая солнечная фея: громкая назойливая плакса, порой раздражающая до ломоты чудовищных зубов. Чудовище рычало, огрызалось, но ничего не могло сделать, потому что малышка настойчиво заполняла его замок волшебной пыльцой и перезвоном ветра между тонкими крылышками. Оно ее гнало, но она все время возвращалась и почему-то всегда извинялась первой: «Прости, прости, прости…» Пока однажды в замок не ворвался Смертельный ветер, и маленькая фея просто замолчала.
Я лежу рядом со своей Йори на больничной койке, и у меня сводит горло.
– И вот тогда Чудовище по-настоящему испугалось, Йори. Потому что в тишине было страшно тихо. И не было маленькой феи, которая извиняется, плачет и делает глупости. – У меня ком в глотке, и, блядь, в глазах щемит, пока я перебираю пальцами любимые кудряшки. – Потому что Чудовище не хочет быть одно в страшном черном замке. Оно там подохнет от тоски, маленькая фея. Просто ляжет – и перестанет дышать. Не уходи, пожалуйста… Не бросай свое Чудовище. Я ведь без тебя правда… не знаю, как…
Мне хочется, чтобы для нас все было как в сказке или в мультфильмах о принцессах, которые любит смотреть Сова. Чтобы после моего признания Йори пришла в себя, открыла глаза, как спящая красавица после поцелуя своего принца, но она так накачана всякими лекарствами, что вряд ли смогла бы проснуться даже от выстрела из царь-пушки прямо над ухом. Но я все равно верю, как дурак. Смотрю на нее, не моргая, боясь пропустить момент пробуждения.
И все же, сегодня для меня никакого чуда. Она просто спит. И мне остается верить, что где-то там, в стране своих снов, она все же услышала хотя бы самые важные слова. Потому что мне без нее правда уже никак. Я частенько говорил женщинам, что люблю их, особенно до того, как стал отцом. Просто не понимал смысл и важность простой фразы, использовал ее в качестве необходимой приправы к любым отношениям. И, чего уж, просто мухлевал прекрасно зная, что волшебными словами можно уложить в постель практически любую женщину, особенно безголовую, а в те времена я и преимущественно только с такими и связывался, потому что искал не что-то постоянное, а просто способ скрасить досуг. А почему-то со мной всегда так случалось, что были либо красивые, но безмозглые, либо не красивые и скучные, но с неплохим наполнителем черепной коробки. И очень может быть, что если бы мы с Йори встретились в тот период, я бы прошел мимо, даже не зацепив ее взглядом, потому в ней нет ничего особенно, она даже глазки строить не умеет и в основном зажимается, словно маленькая. Но именно ее мне не хочется пачкать признанием, которое я давно и невольно сам для себя обесценил.
