Текст книги "Жестокий Лорд (ЛП)"

Автор книги: Айви Торн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

5

КЕЙД

Мы все переглядываемся, но, в конце концов, нам ничего не остаётся, как подчиниться. Так обстоят дела, так было всегда, и, кроме того, мы не боимся темноты.

Если уж на то пошло, то то, что скрывается в темноте, должно бояться нас.

Нам приходится почти ощупью спускаться по винтовым ступеням, так темно. Когда мы достигаем подножия, мой отец протягивает руку, и раздаётся лязг, когда он снимает что-то со стены. Мгновение спустя он зажигает факел, который держит в руке, и мы видим узкий коридор, в котором стоим.

Он сделан из серого камня, местами отсыревшего, а под кронштейном, на котором висел факел, находится маленький резной деревянный столик, покрытый чем-то похожим на полоски ткани. Мой отец достаёт их и протягивает нам, его лицо остаётся таким же бесстрастным, как будто оно высечено из того же камня, что и всё вокруг нас.

– Наденьте это, – произносит он нараспев, и мы все обмениваемся взглядами.

– Это что, грёбаная повязка на глаза? – Спрашивает Джексон, и мой отец бросает на него холодный взгляд.

– Да, – твёрдо говорит он. – И ты наденешь её и не снимешь, пока не войдёшь в ритуальный зал. И ещё следи за своим языком, Джексон Кинг. – Он произносит последнее слово так, словно оно имеет неприятный привкус, напоминая о том, что из трёх семей Кинги чаще всего терпели неудачу.

Джексон слегка поджимает губы.

– Мне не нравится, как всё это звучит. – Он берет повязку из рук моего отца, но держит её безвольно, как дохлую рыбу. – Бродить здесь в темноте?

– Вас поведут.

– Ещё хуже.

– К чёрту всё это. – Я выхватываю повязку из рук отца. – Может, мы уже покончим с этим дерьмом?

Я не ожидаю пощёчины. Рука отца касается моей щеки, сильно и больно, и я отшатываюсь от удара. В детстве меня часто наказывали, но мой отец никогда раньше меня не бил меня по лицу.

– Вы уже не дети, – тихо говорит мой отец, словно читая мои мысли. – И вы будете уважать это место. Или иначе...

Я слышу, как слова повисают в воздухе, и слегка вздрагиваю, когда надеваю повязку на глаза. Краем глаза я вижу, как Дин быстро надевает повязку, и Джексон тоже неохотно поднимает свою.

После этого не остаётся ничего, кроме темноты. Другие мои чувства обострились, и я чувствую здесь, внизу, влажный холод, чувствую слабый запах плесени в некоторых местах, затхлый воздух, который ничто не может разогреть. Я ощущаю форму камней под моими прекрасными итальянскими кожаными туфлями. Я сосредотачиваюсь на звуке наших шагов, пока, наконец, не ощущаю движение в воздухе, как будто пространство вокруг нас расступилось, и тогда мой отец останавливает нас.

Когда с наших глаз снимают повязки, мне требуется некоторое время, чтобы привыкнуть. Когда это происходит, я на мгновение поражаюсь тому, что вижу, тому, что всё это время находилось под этим домом, а я даже не подозревал об этом. Мы находимся в большой каменной комнате, в круглом пространстве, окружённом резными каменными колоннами, а в центре стоит плоский стол, сделанный, как вы уже догадались, из большего количества камня. Это можно назвать только алтарём, и я испытываю некое отстранённое любопытство по поводу того, для чего он будет использоваться. Жертвоприношение животных? Человеческое жертвоприношение? Место, где можно трахать одну из девушек сверху, по очереди?

Очевидно, я предпочёл бы последнее.

Отцы Дина и Джексона уже там, одетые в темно-зелёные мантии с опущенными капюшонами. Там есть и другие, ещё пока живые дедушки, а также мой дядя и дядя Джексона. И я вдруг начинаю надеяться, что в сегодняшних ритуалах не будет места сексу. Меньше всего мне хочется трахаться на глазах у дяди Альфреда и дедушки Оливера.

Три фигуры в капюшонах, которых я не узнаю, в основном потому, что не вижу их лиц под темно-зелёными капюшонами, подходят к нам сзади и набрасывают нам на плечи похожие балахоны. Ткань кажется тяжёлой, и на мгновение всё веселье покидает меня. Что бы здесь ни происходило, они относятся к этому серьёзно. Кажется, нам тоже стоит это сделать, по крайней мере, на данный момент.

Трудно поверить, что всё это находится здесь, внизу. Всю свою жизнь я не подозревал об этом. Поколение за поколением мужчины из наших семей стояли в этом маленьком помещении и совершали ритуалы, которые мы собираемся совершить. Я только сейчас узнал обо всём этом.

Это кажется настоящим безумием.

Мой отец достаёт из ниоткуда огромный оловянный кубок с тиснением в виде черепа с трёх сторон. Над каждым черепом инициалы одной из наших семей.

– Вина, – произносит мой отец глубоким и серьёзным голосом, и отец Дина протягивает ему откупоренную бутылку вина. Он наполняет бокал до краёв, тёмная жидкость мерцает в свете факелов вокруг нас, переливаясь, как кровь. Впервые я начинаю чувствовать что-то неприятное в животе. Беспокойство, наверное, из-за того, что должно произойти. Я не осмеливаюсь искоса взглянуть на Дина или Джексона, чтобы увидеть, нервничают ли они тоже, но я чувствую, как Джексон переминается с ноги на ногу, и я знаю, что он, по крайней мере, нервничает.

– Нож.

Отец Джексона вручает ему нож, длинный кинжал с рукоятью, украшенной тремя драгоценными камнями – рубином, бриллиантом и чем-то похожим на черный оникс. Я с трудом сглатываю, надеясь, что никто этого не заметит. Я пытался относиться ко всему этому спокойно, но длинные жертвенные кинжалы – повод для беспокойства.

– Подойдите к алтарю.

Мы все трое колеблемся, и фигуры в рясах, стоящие позади нас, кладут руки нам на спины, подталкивая вперёд, к алтарю. Один за другим мужчины, стоящие вокруг алтаря, протягивают правые руки к кубку, который теперь находится в центре алтаря.

Мой отец первым порезал ножом большой палец. Он проводит им по краю кубка и даже не морщится, ни разу. Ни, когда лезвие вонзается в его плоть, ни, когда он прижимает свежую рану к оловянному краю.

Следующим нож достаётся отцу Дина. Затем отцу Джексона. Дедушкам, дядям и, наконец, Дину, который стоит справа от меня. Каждый из них сделал то же самое, надрезав подушечку большого пальца и проведя ею по краю чашки.

Дин без колебаний делает то же самое. Он даже не вздрагивает. Его глаза холодны как лёд, когда он размазывает кровь по остальным пятнам, а затем протягивает нож мне.

Какого хрена? Я не был готов к этому. Все мысли о ритуальном трахе вылетели у меня из головы. Я ненавижу боль. Мне нравится причинять её другим, особенно в эмоциональном плане, но я не люблю её получать. Весь смысл правления в том, чтобы не испытывать боль, по крайней мере, я так думал. Но они ждут, и я знаю, что, если и есть что-то, что мой отец по-настоящему ненавидит, так это когда его заставляют ждать. Особенно когда это важно.

Я не уверен, что для него есть что-то более важное, чем то, что происходит здесь сегодня вечером.

Мне приходится бороться с собой, чтобы не поморщиться, когда я прижимаю нож к подушечке большого пальца, провожу им по плоти и наблюдаю, как она раскалывается вслед за лезвием, а на сверкающем серебре проступает кровь. С трудом сглотнув, я протягиваю руку, надеясь, что она не дрожит, когда провожу большим пальцем по краю бокала, и алая жидкость сливается с остальными и стекает по краям.

Я передаю нож Джексону.

– Вы, должно быть, издеваетесь надо мной, мать вашу. – Его голос сух и саркастичен, и я напрягаюсь. Заткнись на хрен, мне хочется зашипеть. Но я этого не делаю. Я молчу, ожидая ответа отца.

– Не смей насмехаться над священным ритуалом. – Его голос низкий, угрожающий, в нем слышится явное предупреждение. – Смешай свою кровь с кровью остальных семей, или ты будешь отлучён от этого места и этого города навсегда.

Воцаряется тяжёлое молчание, отягощённое важностью того, что он только что сказал. Отказ Джексона означал бы, что он будет отстранён не только от ритуала, от своего места рядом со мной и от борьбы за власть в этом городе, но и полностью. Станет изгоем, которому никогда не разрешат вернуться.

Никто из нас не осознавал, что сегодняшний вечер имеет такое значение, но, думаю, мы должны были об этом подумать.

– Вот дерьмо, – бормочет Джексон. Он бесцеремонно проводит лезвием по большому пальцу, кровь тут же выступает и стекает по пальцу. Протянув руку, он проводит лезвием по краю, его челюсть сжата. Совершенно очевидно, что всё это доставляет ему неудобство, даже больше, чем любому из нас. Я не могу не задаться вопросом, почему. Это потому, что его семья так редко имела здесь реальную власть? Или потому, что он на самом деле этого не хочет?

Мой отец протягивает руку, поднимая кубок обеими руками.

– Когда наша кровь смешается, выпьем из священной чаши и навеки свяжем себя обрядами и законами этого города и этих семей. Пусть кровь Сент-Винсентов, Блэкмуров и Кингов коснётся наших губ, и знайте, что вам присягнули на верность, отныне и до тех пор, пока наши кости не обратятся в прах.

– Отныне и до тех пор, пока наши кости не обратятся в прах, – вторят остальные, когда мой отец поднимает кубок и пьёт.

У меня такое чувство, будто я во сне. Я смотрю, как он опускает его, его губы перепачканы вином и кровью, и протягивает отцу Дина.

– Отныне и до тех пор, пока наши кости не обратятся в прах. – На этот раз наши голоса сливаются, Дин говорит чётко и громко, я немного неуверенно, Джексон бормочет что-то себе под нос. Это повторяется с каждым глотком, когда бокал переходит из рук в руки, пока, наконец, он не оказывается в руках Дина.

Он делает большой глоток, и наши голоса звучат всё громче, заполняя маленькое пространство пещеры.

– Отныне и до тех пор, пока наши кости не обратятся в прах.

Я должен сделать глубокий вдох, когда мне передают кубок. Я не брезглив, но что-то во мне противится, совсем немного, прикасаться губами к кубку, обагрённому кровью нескольких других людей, членов моей семьи или нет. Но я знаю, что выбора нет. И, в конце концов, что значит немного крови между членами семьи и друзьями?

У края чашки металлический привкус, вино слишком сладкое. Мой желудок слегка переворачивается от смешения вкусов, но я заставляю себя не думать об этом, отдавая остатки вина Джексону.

Он улыбается, принимая бокал, и поднимает его вверх, как будто произносит тост.

– Отныне и до тех пор, пока наши кости не обратятся в прах, – говорит он, а затем наклоняет бокал назад, как будто делает глоток, и выпивает остатки вина одним большим глотком.

Я вижу, как в глазах моего отца закипает гнев. Он по-прежнему ничего не говорит, только берёт кубок, когда Джексон заканчивает, и снова ставит его на середину алтаря.

– Вино, – повторяет он, и отец Дина снова протягивает ему бутылку. Мой отец выливает остатки вина в бокал, и мой желудок снова сжимается. Я чертовски надеюсь, что мы не собираемся повторять это.

– Приведите жертву! – Его голос эхом разносится по комнате, и я замираю, у меня кружится голова.

Жертвоприношение животных? Черт, а если меня попросят выпить и эту кровь тоже?

Но когда дверь открывается, выходит не животное.

Это девушка, закутанная в белое. Её руки связаны перед ней. Её лицо и волосы скрыты под толстой непрозрачной белой вуалью, сквозь которую ничего не видно.

– Если надо убить девушку, я ухожу, – шипит Джексон слишком тихо, чтобы кто-то ещё мог услышать. Или я так думал, но, очевидно, мой отец его слышит.

– Много веков назад мы приносили в жертву девственницу в ночь проведения ритуала. Именно её кровь мы пили вместо вина, чтобы укрепить наши узы и сделать наших сыновей взрослыми. Новая жизнь, принесённая в жертву смертью. Но теперь мы приносим её в жертву по-другому.

Девушка издаёт приглушенный звук, извиваясь в руках людей в капюшонах, которые стоят по бокам от неё, но они крепко держат её.

– Замолчи, девочка! – Из комнаты доносится голос моего отца, когда её подводят к алтарю, её связанные руки вытянуты перед собой так, что она сжимает кубок. – Это честь – быть принесённой в жертву принцам Блэкмура. Для тебя большая честь быть тем гамбитом, который будет брошен, чтобы один из них мог занять своё законное место наследника.

Она всё ещё сопротивляется, но, когда фигуры в капюшонах берут её за руки и подносят кубок к её губам, она вынуждена выпить вино через вуаль, иначе задохнётся. Под тяжестью бокала она прилипает к её носу и рту, и когда жидкость, просачиваясь сквозь ткань, попадает ей в рот, я слышу, как она задыхается и что-то выплёвывает.

Но она всё-таки проглатывает её. И через несколько мгновений, я вижу, как она обмякает в руках фигур.

– Положите жертву на алтарь.

Лакеи делают, как им сказано, поднимают девушку и укладывают её на спину, белая ткань её платья прилипает к телу так, что я не могу этого не заметить. У неё полная грудь и узкая талия, но мой взгляд то и дело возвращается к пятну красного вина на её вуали, гротескно расплывшемуся там, где её губы похожи на кровавый порез.

– Самопожертвование этой девушки определит будущее этого города, – нараспев произносит мой отец. – Она будет жить с вами в доме при университете Блэкмур, как ваш питомец, и вы сможете обращаться с ней так, как вам заблагорассудится. Согласно условиям своего соглашения, она обязана принимать любое обращение и наказания, которые вы назначите, и обслуживать вас любым способом, который вы выберете, вплоть до лишения её девственности. – Он делает паузу, глядя на нас троих. – Тот из вас, кто заявит, что в её жилах текла девственная кровь, станет следующим правителем этого города. Но, отдаться полностью одному из вас она должна будет добровольно, сама желая этого. Так повелось с тех пор, как мы впервые изменили характер жертвоприношения. Доказательство будет представлено здесь, в этом месте, и будущее Блэкмура будет обеспечено.

Он улыбается, но в выражении его лица нет ни капли юмора.

– Она была выбрана специально для вас. Пусть победит сильнейший.

И тут её вуаль откидывается.

Мой мир вращается вокруг меня и с визгом останавливается.

Девушка на алтаре – это Афина.

6

АФИНА

Когда я просыпаюсь, то на мгновение совершенно теряю ориентацию. Мне кажется, что я не знаю, где нахожусь, голова болит так, словно в неё вогнали дюжину гвоздей, а во рту сухо и как будто набито ватой. Мои глаза слипаются, когда я пытаюсь их открыть, и мне приходится несколько раз моргнуть, прежде чем я открываю их полностью, медленно садясь в постели.

И тогда я понимаю, что на самом деле не знаю, где нахожусь. Простыни под моими руками – не мои, гладкие и мягкие, и ниток на них на много сотен больше, чем на тех, на которых я сплю в нашем с мамой маленьком домике. Матрас на ощупь мягкий, как дорогая пена с эффектом памяти, а подушка, на которой я только что лежала… Я поворачиваюсь, мои глаза всё ещё затуманены сном, и я прижимаю к ней руку. Конечно же, она чертовски мягкая. Мягкая, как грёбаное облако.

Моя кровать в поместье лучше, чем та, на которой я привыкла спать дома, но она определенно не так хороша, как эта. Это роскошь.

Я заставляю себя полностью открыть глаза, прогоняя сон, пока моё сердце учащённо бьётся в груди. Что, черт возьми, происходит? Я также не узнаю комнату, в которой нахожусь. Кровать из красного дерева с балдахином, деревянный пол покрыт толстым ковриком из овчины, а у одной стены стоит что-то похожее на антикварный шкаф. Рядом с эркерным окном находится письменный стол с блокнотом и несколькими ручками и дорогое кожаное кресло. В другом конце комнаты я вижу дверь, ведущую, вероятно, в стенной шкаф, и ещё одно кресло, на этот раз с бархатной спинкой, с мягким на вид чехлом, накинутым на пуфик перед ним. Здесь также есть книжная полка, пустая, но, тем не менее, есть.

Что произошло прошлой ночью? Я напилась? Я потеряла сознание? Я пошла с кем-то домой?

Но это совсем на меня не похоже. Я не хожу домой с парнями. И никогда не ходила. Есть причина, по которой я всё ещё девственница, хотя я почти уверена, что все остальные девчонки в моем классе, кроме Мии, и все, кто выше и ниже, уже потеряли это. Я даже не пью так много с той ужасной ночи на вечеринке у Кейда Сент-Винсента. Это в значительной степени научило меня тому, к чему приводит чрезмерное употребление в незнакомых местах.

Но во рту у меня пересохло, а голова болит, как с похмелья. Мой желудок скручивает в болезненный узел, который становится только хуже, когда я отчаянно пытаюсь вспомнить вчерашний вечер и не могу. Я осознаю, что не могу вспомнить даже вчерашний день. Я не помню, что я делала вчера, и даже позавчерашний день кажется каким-то туманным. Всё, что произошло за последние сорок восемь часов или около того, кажется белым, шумным пятном в моей голове. Последнее, что я помню, это как мы с мамой смотрели романтическую комедию, кажется, это было пару дней назад. Но я даже не совсем уверена, сколько времени прошло с тех пор.

Моё сердце подскакивает к горлу, и я борюсь с паникой. Это не моя комната. Я даже не узнаю этого места. Откинув тяжёлое плюшевое одеяло, я вылезаю из кровати и подхожу к письменному столу, глядя на пачку канцелярских принадлежностей, аккуратно разложенных в центре, прямо под ежедневником.

В верхней части, под замысловатым гербом, вплетены знакомые мне инициалы «БУ».

Я знаю этот герб. Я знаю эти инициалы. В городе, где я выросла, они есть у всех.

Блэкмурский Университет.

Но это невозможно. Я не знаю, как я вообще смогла поступить в Блэкмур. Я никак не могла позволить себе там учиться, и это не входило в программу трудоустройства моей матери. Я подала заявление в государственный университет, расположенный примерно в часе езды отсюда, и меня приняли. Я хорошо это помню. Я должна была уехать... скоро? Вчера? Завтра? Я понятия не имею, какой сегодня день на самом деле, и я не знаю, где мой мобильный телефон.

На самом деле, я нигде не вижу своих вещей. Ни телефона, ни сумочки, ни даже обуви. В этом нет никакого смысла. Я всегда бережно отношусь к своим вещам. У меня их никогда не было много, так что я не могла быть беспечной, как многие богатые девочки из школы Блэкмур. Мои родители не могли просто заменить то, что я сломала или потеряла, особенно сейчас, когда у меня осталась только мама.

Что произошло прошлой ночью? Я изо всех сил стараюсь вспомнить, крепко зажмуриваю глаза и снова сажусь на край кровати, пытаясь заставить какое-нибудь воспоминание всплыть на поверхность. Но такое чувство, что я нахожусь глубоко под водой, пытаюсь выбраться наружу и не нахожу ничего, за что можно было бы ухватиться. Где-то в глубине моего сознания я слышу какие-то странные, искажённые голоса, но ничего не могу разобрать. Это похоже на воспоминание, которое у меня есть, но к которому я не могу получить доступ, как будто оно заперто

Звук поворачивающейся дверной ручки прерывает ход моих мыслей, и я подскакиваю, хватаясь за простыню, чтобы прикрыться. В тот же миг я, наконец, осознаю, что на мне надето. Я в ужасе оглядываю себя, когда понимаю, что на мне нет ничего, кроме тонкой белой ночной рубашки-комбинации, отороченной кружевом, какую можно купить в грёбаном магазине Victoria's Secret.

Чувство паники снова сжимает мне горло. У меня нет ничего подобного. И никогда не было. Я определенно, блядь, не сплю в чем-то подобном. Я больше люблю надевать в постель футболку и трусики большого размера.

Дверь открывается, и, пока я смотрю на неё с растущей паникой, в комнату входит мужчина, которому на вид, должно быть, лет семьдесят. На нём отглаженные черные брюки и накрахмаленная белая рубашка, а его седые волосы аккуратно зачёсаны назад. Он выглядит как грёбаный дворецкий, и это только подчёркивается, когда он начинает говорить с английским акцентом, представляясь Джеффри.

– Кто ты, блядь, такой? – Спрашиваю я, забыв о любых манерах, которые у меня когда-либо были. Я не знаю, почему этот старик стоит в спальне, где я, очевидно, спала, но с каждой секундой это становится всё более странным, и я хочу уйти.

Сейчас же.

– Я же сказал вам, мисс Сейнт, меня зовут...

– Я не спрашивала вашего имени, – выплёвываю я, сжимая в кулаках простыню, которую натянула на грудь. – Кто вы? Что это за место? Что, черт возьми, я здесь делаю?

– Будьте вежливы, мисс Сейнт, – резко говорит он. – Но, отвечая на ваши вопросы, скажу, что я управляющий домом наследников Блэкмура. Вы находитесь в доме наследников Блэкмур, на территории университетского городка, в главной резиденции, где проживают три наследника.

– Три наследника? – Он не может иметь в виду того, о ком я думаю, что он говорит. С чего бы мне быть в их доме?

– Старшие сыновья семей основателей, мисс. – Его голос звучит сухо и официально, и я неловко ёрзаю на кровати. Всё это не имеет никакого смысла.

– Почему я в их доме? Здесь живут только они?

– Да, мисс. Дом предназначен исключительно для них, за исключением тех случаев, когда другие новички придут сюда отпраздновать это событие. Братство наследников пользуется большим спросом. Членство в братстве и хорошая репутация часто приводят к новым возможностям и богатству после окончания школы. – Он говорит так, словно читает информационную брошюру, заученно и без эмоций. – У вас есть ещё какие-нибудь вопросы, мисс?

– Да. – Я свирепо смотрю на него. – Ты даже не ответил на главный вопрос. Почему я здесь? Почему я проснулась в этой постели, в этой дурацкой ночной рубашке, без каких-либо вещей и без каких-либо воспоминаний о последних двух днях, по крайней мере? – Я сжимаю челюсти, стараясь говорить ровным голосом, чтобы не показать, насколько я напугана. – Моё пребывание здесь не имеет никакого смысла. Я даже не учусь в этом университете.

– Вот тут вы ошибаетесь, мисс Сейнт. – Джеффри покровительственно улыбается мне. – Вы студентка Блэкмурского университета.

– Нет, я не собиралась сюда, – настаиваю я. – Я никогда не подавала заявление. И в любом случае, я никогда не смогла бы себе этого позволить...

– Ваше поступление было оформлено за вас, и ваше обучение оплачено.

– Как... – я замолкаю в замешательстве. – Что...

– Это всё часть контракта, который вы подписали, мисс? – Всё та же покровительственная улыбка не сходит с его лица. – Или вы и этого не помните?