Текст книги "Генри и Катон"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Нет.

– Не сопротивляйся. Покажи грудь, не противься. Ты скоро тоже заведешься, как я.

– Джо, давай успокоимся, – сказала Колетта. – Я хочу, чтобы мы стали друзьями, я не стану отбиваться, только… еще не… Джо, обещаешь вызволить Катона?

– Да.

– Обещаешь?

– Чертов Катон! Да, да. Ох, какая ты дивная, ты – блаженство!

Она позволила ему проникнуть за пазуху. Заведя руки за спину, расстегнула лифчик.

– Так-то лучше. Погоди. Ох, Колетта… – Джо резко выпрямился и стащил с себя рубаху. Расстегнул молнию на джинсах. Потом очень нежно снова положил руку ей на грудь, – Видишь, я могу быть спокойным. Я не дикий зверь какой-нибудь, пока, знаешь? Тебе ведь приятно, правда? Приложи ладонь сюда, – Он взял ее руку, прижал к своей груди, и она почувствовала под золотистыми зарослями волос, спускающимися до талии, невидимые соски и бешено бьющееся сердце, – Ты чувствуешь мое сердце, я чувствую твое. Ты возбуждена.

– Джо, где Катон? Джо, дорогой Джо, ты поможешь нам?

– Сказал же, помогу. Ты назвала меня «дорогой Джо». Я тебе нравлюсь?

– Да, – ответила Колетта.

И это было правдой. Она чувствовала неодолимое раскаяние, неодолимое волнение.

– Я хотел бы рассказать тебе о своей жизни, только не сейчас. Потом. Потом будет так хорошо, Колетта, словно побывал в раю и чувствуешь себя таким расслабленным, обессиленным и в то же время так чудесно, лежишь вместе – и такая нежность…

– Расскажи о своей жизни… сейчас… я бы хотела услышать…

– Отец бил меня, братья били, мать… Боже! женщины – дерьмо… о тебе я не говорю… Колетта, дорогая, сними колготки, просто чтобы показать, что ты согласна. Я не буду торопить тебя, не буду насиловать, знаю, у тебя это в первый раз. Никакой другой девчонке я бы не поверил, но тебе верю. Колетта, ты знаешь, что будет немножко больно в первый раз, знаешь?

– Да.

Она медленно скинула туфли и стала снимать колготки. Отчаянно дрожа. Бросила их на пол, спустила юбку до колен.

– Ты похожа на маленькую девочку.

– Джо, а другие, которые здесь… они придут? Я так боюсь, не тебя, боюсь других.

– Других? А, тех! Слушай, Колетта, я тебе выдам секрет. А потом займемся любовью. Хочу тебя обрадовать. Нет здесь никого другого, только я.

– Только… ты?

– Да, я заставил их поверить в банду. Просто сказал, а они и поверили. Господи, как я смеялся! До чего ж это было легко. Теперь у них поджилки от страха трясутся. Генри Маршалсон несет все эти деньги, а твой брат до смерти напуган, притих, как мышь! Господи, люди такие трусы! Стоит показать нож, и они согласятся на все, что хочешь.

– То есть… ты говоришь… нет никакой банды, вообще никого, что ты сделал все это один, схватил Катона, заставил его написать то письмо, получил выкуп?..

– Да. Я гигант, скажи?

– А негр, ты говорил…

– Нет никакого негра, никого нет… Видишь этот транзистор, я его включаю иногда, какую-нибудь иностранную станцию, и кажется, будто люди разговаривают. Смехота!

– Значит, все это розыгрыш, шутка?

– Я этого не говорил…

– Где Катон? Ты должен рассказать ему, должен выпустить его немедленно… где мы?..

– После, после, не зли меня, я могу и разозлиться, ты это знаешь.

– Ты должен вернуть деньги и…

– Заткнись, дорогуша, не вякай. Никаких денег я возвращать не собираюсь, и лучше ему даже не заикаться об этом. Я их заработал. Теперь я богатый, сам разбогател, без чьей-то помощи. Пришлось чертовски понервничать, я же не знал, что это будет так легко. Я опасен, а он может обойтись без них, может? Я вольный человек и буду жить как хочу.

– Джо, ты ничего не сделал с Катоном? Позволь увидеть его…

– Не беспокойся, просто напугал до потери сознания. До чего ж люди могут быть глупы. Я обязан был с ним рассчитаться за то, что он украл мой револьвер, бросил его в реку, с этого все и началось. Но я не знал, что его так легко запугать. Если б он хоть немного сопротивлялся, я рассказал бы ему, не мучил бы, я его люблю, он мой друг. Но он был такой глупый и смирный, кроткий, как агнец. Я заставил его написать Генри, чтобы он прислал деньги с тобой, а потом подумал, что просто не могу дольше ждать, поэтому заставил его написать тебе, и ты сразу прибежала, я знал, что прибежишь! Видишь, ты для меня важней денег. Понимаешь ты это? Колетта, снимай, снимай все, милая, милая… и посмотри на меня, посмотри. Вот и вся история. Колетта, ты будешь моей девушкой, да? Я буду добрым, пойду работать ради тебя. Он хотел, чтобы я поехал с ним на север, так давай поедем все вместе, будем жить на эти деньги, почему бы нет, и ты будешь моей девушкой.

Колетта закрыла глаза и легла на кровать. Платье поехало вверх, потом порвалось.

– Колетта, ты будешь моей девушкой, будешь? Милая, дорогая, скажи – да.

– Да.

– И мы поедем жить на север, я стану работать, стану учиться, как он хотел, я умный, я все сделаю ради тебя…

– Да.

– Расслабься, расслабься же. Посмотри на меня. Я хочу, чтобы ты все видела.

Колетта открыла глаза. Тело сжалось от отвращения, она казалась себе тонкой и жесткой, как лоза. Она увидела лицо Джо, разгоряченное и искаженное гримасой, мокрый раскрытый рот, блестящие глаза.

– Колетта, Колетта, дорогая, скорей… ты уверяла, что ни с кем не была до меня?

– Ни с кем.

– Расслабься, черт, не сопротивляйся, или хочешь, чтобы я тебя порезал?

Колетта неожиданно забилась под ним, уперлась коленом ему в живот, схватила за волосы, пытаясь оттащить от себя горящее слюнявое лицо. Он рукой тяжело придавил ей рот, и она впилась в нее зубами. Вдруг она увидела, как лезвие ножа описало над ней сверкающую дугу, небывалая предельная черта протянулась через ее щеку, как нить, затем ожгла боль. Она дико закричала.

―

Катон поднялся и сел на кровать. Он долгое время пролежал на полу. Болел подбородок, которым он опирался об пол. Дрожа от холода, он машинально натянул на плечи одеяло. Тьма. Вся та тьма, которую он знал прежде, была серой. Пустота. Любая другая пустота полна тайной жизни, космическая пустота – небесных тел. Все разрушено или предано, осталась пустота, какой нет даже в космосе. Катон сидел, слушая свое дыхание. Сидел, и последняя искра неугасшего духа теплилась в нем, ждала. Он был напряжен, вибрировал, как бы растянутый на галактике своего существа, чтобы быть пустым, бесчувственным, быть – здесь.

И вдруг ослепительная вспышка, только он мгновенно понял, что это не свет, а звук. Где-то не очень близко, но ясно – женский вопль. Он без труда понял, что это кричит Колетта. Вскочил, неуклюжий, бестолковый, безумный, что-то дико бормоча себе под нос. Брюки съехали до колен, и он отшвырнул их ногой. Рванулся к двери, грохнул в нее, толкнул и в первый раз за время своего плена закричал. Он царапал дверь, гремел ручкой, потом попытался найти трещину, чтобы просунуть пальцы. Бегом вернулся к кровати и принялся отчаянно искать кусок трубы, но он оставил ее где-то на полу. Наконец он наткнулся на нее, поднял и снова бросился на дверь, по-прежнему крича, рыча, теперь уже без слов, а как обезумевший от ярости зверь. Стал бить свинцовой трубой по замку, по дереву вокруг замка. Потом безотчетно, бешено сунул узкий конец трубы в зазор между дверью и косяком и надавил, используя трубу как рычаг. Ослабленное тело напряглось, острая боль пронзила нутро. Он упал, снова встал, надавил на трубу, ведя толстый конец к стене. Раздался треск расщепляющегося дерева, и он почувствовал, как посыпалась штукатурка и косяк начал отходить от стены. Он просунул трубу дальше в образовавшуюся щель, нашел опору для пальцев, и косяк с частью перемычки отошел от стены вместе с дверью и запертым замком. Уже не крича, но подвывая от тревоги и страха за сестру, Катон скребся, пытаясь пробраться в образовавшуюся дыру, но не мог. Штукатурка крошилась под ногами. Он протиснул плечо, надавил, потом просунул ногу. Дыра расширилась, и он с трудом пролез в нее. Держа трубу за тонкий конец, он побрел в темноте, которая была уже не такой густой. Рука нащупала угол, завернул за него и увидел свет далеко впереди. Снова закричала Колетта.

Добравшись до комнаты, Катон сперва увидел странную вертикальную пятнистую серую полосу и не сразу понял, что это стена, видимая в полуоткрытую дверь. Свет свечи ослепил его. Он едва не упал, увидев перед собой что-то вроде пульсирующего розового шара, в котором боролись, извиваясь, два тела. Катон разглядел лицо Колетты, залитое кровью, ее рот, раскрытый в крике. Услышал чей-то вопль – свой вопль. Увидел человека с ножом. После он не мог сказать, узнал ли его в тот момент. Со всей силы он обрушил толстый конец трубы на затылок Джо. И рухнул на пол.

―

– Между прочим, я нашел те эскизы Лэндсира [65]65
  Сэр Эдвин Лендсир Лаченс (1869–1944) – английский архитектор, планировщик Нью-Дели, автор резиденции вице-короля Индии, лондонского Кенотафа; был президентом Британской королевской академии художеств.


[Закрыть],– сказал Генри. – Они были в сундуке, что стоит в галерее. Я положил их в папку, в которой хранятся рисунки Орпена [66]66
  Сэр Уильям Орпен (1878–1931) – британский художник-портретист, академик Королевской академии художеств.


[Закрыть].

– Замечательно, – сказала Герда и поставила галочку в своем списке.

В окна бального зала, где за столом сидели Генри и его мать, било солнце. Зал был заполнен аккуратно рассортированными вещами: картинами, составленными к стене, свернутыми коврами, предметами мебели, обеденными сервизами и множеством малых objets d'art.

– Нэцкэ в той коробке.

– Ты каждую завернул отдельно?

– Да. Хочешь оставить какую-нибудь себе, мама?

– Нет, спасибо, Генри. Почти все уже пронумеровано. Списки готовы?

– Да, в трех экземплярах.

– Лучше передай их мне.

– У тебя изумительная деловая хватка, мама.

– Фургон от «Сотбис» придет во вторник, все остальное останется здесь для местного аукциона. Весь садовый инструмент – в гараже. Ты будешь здесь завтра утром? Снова придут люди от аукциониста.

– Да, знаю. Они до сих пор не распечатали брошюру о продаже дома. Не хочешь ли еще чего из этого, мама? Да, у тебя достаточно мебели, но как насчет мелких вещей, вот тех очень милых зверюшек из мейссенского фарфора и того хрусталя?..

– У меня будет не так уж много места, и, потом, думаю, мне приличествует жить скромнее. В этом доме у нас всегда было слишком много всего. В конце концов, Роды, чтобы стирать пыль, у меня не будет.

– Ах, да… Рода… значит, она не?..

– Она поступила на службу к дочери миссис Фонтенэй, ну, ты знаешь, в…

– Ты имеешь в виду… она уже уехала?

– Да.

– Я собирался подарить ей что-нибудь.

– Еще не поздно это сделать.

– А кто готовил вчера обед?

– Я.

– Рад, что в конце концов ты решила переехать в Диммерстоун. Хочешь забрать с собой какие-то растения из сада? Беллами наверняка…

– Нет, предпочитаю начать на голом месте. Мне так интересней.

– Когда намереваешься переезжать? Я договорюсь насчет фургона.

– Не беспокойся, Джайлс перевезет на своем грузовике, а его рабочие придут и помогут.

– Джайлс? А, ты имеешь в виду Гослинга.

Генри встал и лениво подошел к большому арочному окну, выходящему на юг. Прямо напротив над узкой долиной плыл черный гранитный обелиск, над которым в синем небе бежали золотые облачка. Порывистый ветер раскачивал деревья в леске за обелиском, а еще дальше волновались зеленые травы лугов. Две маленькие фигурки, как на картине Клода [67]67
  Клод Лоррен (т. е. Лотарингец) (ок. 1604–1682) (в Англии известный как просто Клод) – выдающийся барочный художник-пейзажист, родившийся во Франции и работавший в Италии.


[Закрыть], двигались по сияющей траве вдоль белого мерцания ручья: Люций и Стефани. Ослепленный светом, Генри вернулся к матери, задев по дороге и свалив на пол картины Котмана [68]68
  Джон Селл Котман (1782–1842) – английский акварелист и график, работавший в жанре пейзажа.


[Закрыть].

– Черт!

– Хорошо бы тебе сходить в Пеннвуд, навестить Колетту…

– Нет времени, – отмахнулся Генри.

– Необязательно оставаться у них долго. Сходил бы просто из вежливости.

– У Колетты все хорошо?

– Разумеется. Если не считать шрама, который останется на всю жизнь.

– Ну, вряд ли это может иметь большое значение.

– Для молодой девушки может. Да и пережить насилие не слишком-то приятно.

– Ее не изнасиловали.

– Все равно для нее это было потрясением.

– Согласен. Ты не представляешь, как было ужасно той ночью: стоять в том жутком месте, в темноте и прислушиваться, а потом никто не появился, и полиция сказала…

– Полагаю, Катона тоже следует навестить.

– Он в Лондоне. Как бы то ни было, сомневаюсь, что он захочет видеть меня. Я бы на его месте не захотел.

– Ты знаешь, что тот гнусный парень умер?

– Да.

– Кто тебе сказал?

– Люций. А тебе кто?

– Джон Форбс. Полагаю, он сказал и Люцию. Генри…

– Что?

– Пожалуйста, уделяй Стефани немножко больше внимания.

– Мама, оставь Стефани в покое.

– Я ее и не трогаю. Просто я думаю, тебе нужно быть добрее к ней.

– Нет у меня на нее времени.

– Похоже, у тебя ни на кого нет времени.

– Я добр к ней. Со стороны не всегда видно, насколько я добр. Стефани знает, что я беспокоюсь о ней, с ней все в порядке, она крепче, чем ты думаешь. Ты не представляешь, в каком напряжении я нахожусь, внешне это незаметно. Та кошмарная ночь в темноте, а полиция сказала…

– Я считаю, тебе следует сходить в Пеннвуд.

Генри смотрел на мать – крупную, спокойную и нарочито ласковую, внешне такую, какой он часто видел ее в прошлом. Этот ее образ уходил перед ним все дальше, как отражения в зеркалах, находящихся друг против друга. Его мать, холодная, несокрушимая, всегда уверенная в своей правоте. Сейчас Герда была в куртке и сине-черной твидовой юбке, густые темные, тщательно расчесанные волосы распущены по плечам, крупное лицо бледно и гладко, губы слегка надуты в старании сохранять спокойствие, что придавало ее лицу самодовольное выражение.

Герда смотрела на сына – такого худого и напряженного, одна нога заплетена за другую, одно плечо поднято до подбородка, губы неприязненно кривятся, вокруг горящих темных глаз морщинки недоверия, вьющиеся волосы, взъерошенные усталым и раздраженным жестом, спадают на лоб.

– Слушай, мама, я не желаю идти в Пеннвуд. У меня здесь много дел. Я скоро уезжаю, просто сразу, как смогу.

– Ну конечно, конечно…

Последовала пауза, во время которой Генри обозленно постукивал туфлей по ножке шератоновского комода.

– Люций уже решил, что он хочет взять с собой из того, что тут собрано?

– Да, – ответила Герда, – Вот у меня его список.

– Что он собирается делать?

– Какое-то время поживет у Одри.

– Вот как?

– Кстати, что со всеми теми деньгами?

– Какими? А, с выкупом. Они в Лондоне, в квартире.

– Не лучше ли положить их в банк?

– Да-да-да, я не могу думать обо всем сразу.

Генри вернулся к окну. Увидел неожиданно близко большую, с цветами шляпу Стефани, поднимавшейся на террасу. Преодолев крутые ступеньки, сопящая, с раскрасневшимся лицом, она, не подозревая, что за ней наблюдают, поправила шляпу, повела пухлыми плечами и упругой, несколько развязной походкой направилась к окнам гостиной. Наблюдая за ней, Генри знал, что Герда наблюдает за ним, воображая, что он чувствует к своей fiancée [69]69
  Невеста ( фр.) Прим. верстальщика


[Закрыть]что-то вроде презрения.

– Вот и Стефани, хочу пойти оказать ей внимание.

– Уговорил бы ее поменьше курить. И одеваться попроще.

Дверь за ним закрылась.

Оставшаяся сидеть за столом розового дерева, Герда разгладила ладонью бумаги, лежащие перед ней. Потом положила руки на них, одну на другую. Она хотела подарить Роде кое-что из своих украшений, но не сделала этого. Хотела расцеловать ее на прощание – и этого не сделала. Они с Родой прожили вместе столько лет. А теперь она никогда не увидит ее, потому что Рода была ее служанкой, а не подругой.

– Привет, Стефи, мне нравится твоя шляпка.

– Рада слышать…

– Новая, да?

– Да, купила вчера в Лэкслиндене.

Стефани что ни день покупала что-нибудь из одежды.

– Чертовски милая шляпка, но не уверен, что она подходит к этому платью.

Стефани сняла шляпку. На ней было переливчато-синее вязаное платье, подчеркивавшее грудь и перекликавшееся с лиловыми черточками в радужке круглых глаз. В Лэкслиндене вчера она явно подкрасила и подвила волосы.

– Хорошо погуляли с Люцием?

– Да. Он такой приятный.

Они сели на скамью у желтой, из ракушечника стены дома, нагретой солнцем и источавшей тепло. Генри завел руку за спину и дотронулся до стены. Тимьян на террасе уже покрылся крохотными, с булавочную головку, розовыми бутонами. Из щелей между камнями тянулась молодая крапива. Он искоса посмотрел на Стефани, на ее удивительно выразительный retroussé [70]70
  Вздернутый (фр.).


[Закрыть]нос и выпяченные губы маленького рта. Она безмятежно щурилась на солнце, как кошка. «Узнаю ли я ее по-настоящему когда-нибудь?» – подумалось ему. Или кого-нибудь другого? И способен ли человек по-настоящему узнать других? Знает ли он Расса и Беллу? Конечно, они американцы, иноземцы, загадка, нет, это невозможно. Он прекрасно уживался с ними, но они сами не знают друг друга так, чтобы посмотреть друг другу в глаза и увидеть.А Катона? Нет.

– Ты вздыхаешь?

– Я думаю, узнаю ли когда-нибудь тебя по-настоящему.

– Дорогой, зачем…

– Не будь нудной, Стефи.

– Как считаешь, мы будем счастливы?

– Счастье не цель для меня.

– Это действительно произойдет?

– Ты о том, поженимся ли мы? Да, я уже начал приготовления.

– Не представляю себе будущее, сплошная пустота. Это как если глядеть в хрустальный шар и ничего там не видеть, как будто впереди смерть.

– В хрустальном шаре ничего и не увидишь, кроме своего отражения. Я тоже не представляю себе будущее, но это не имеет значения. Супружество такая вещь, Стефи, никогда не предугадаешь. Ни малейшей уверенности. Думаю, каждый, кто женится, чувствует, что это что-то нереальное и невозможное по сути.

– Я так боюсь Расселла и Беллы.

– Не стоит. Они полюбят тебя. Белла станет командовать тобой. Тебе понравится наш маленький домик. Будем жить просто. Увидишь, поймешь. Все это будет, Стефи. У меня не хватит силы воли, чтобы жить как святой, да вопрос так и не стоит, но самых непотребных соблазнов избежать смогу, слава богу. Будем жить как небогатые и обыкновенные люди.

– Ты не такой, не обыкновенный. Ты пикси, эльф. Это я обыкновенная. Не пойму, почему я нравлюсь тебе.

– Ты мне не просто нравишься, я люблю тебя. Ты для меня предзнаменование, добрый знак. Я всегда жил, следуя знакам. Мне никогда не везло с девушками, за которыми я бегал. Ты просто случилась, упала мне с неба.

– Я бы не хотела быть обыкновенной, не хочу, я хотела бы…

– Что ж, выйдешь замуж за меня, такого исключительного, разве этого не достаточно? Многим женщинам довольно успехов мужа.

– Ты считаешь меня глупой.

– Сама сказала, что ты обыкновенная женщина. Я просто продолжаю твою мысль. Не понимаешь иронии? Ты когда-нибудь бываешь веселой, когда-нибудь смеешься, шутишь? Мы с тобой как два мертвеца.

– Ты считаешь, что у меня нет чувства юмора, что я глупая, и я потому только нравлюсь тебе, что я такая простодушная. Ничего со мной не обсуждаешь, как обсуждал бы с…

– Все обсуждаю, дуреха!

– Нет, ты просто отмахиваешься от меня, будто… будто я… насекомое какое.

– Не говори ерунды. Хочешь еще посмотреть на них, показать тебе?

– Да, да, пожалуйста…

Генри достал из кармана конверт и вынул из него два длинных красных авиабилета.

– Видишь? До Сент-Луиса с пересадкой в Нью-Йорке, на мистера и миссис Генри Маршалсон. Это доказательство, не так ли? Там наше будущее, своей помолвкой мы определили его. К тому времени как самолет взлетит, мы уже будем женаты. Тебе понравится Нью-Йорк, Стефи. Понравится Сент-Луис, это удивительный город и такой красивый. Разве не хочешь увидеть Миссисипи?

– Нет. О, дорогой, я хочу…

– Ну хватит, Стефани, я слишком устал, я провел такую ужасную ночь, ожидая в темноте тех проходимцев, и еще не отошел от всего. Я не рассказывал, как это было, полиция велела…

– Генри, пожалуйста, ты никому не скажешь, что я не была девушкой Сэнди, ни Люцию, ни своей матери?

– Нет…

– Ни Расселлу с Беллой?

– Им до этого дела нет. Когда мы приедем в Америку, мы станем другими людьми, это все уйдет в прошлое.

– Тебя точно не расстроило то, что я не была девушкой Сэнди?

– Не начинай снова. В известном смысле Сэнди подарил мне тебя.

– Ты считаешь? Как я рада.

– Не понимаю твоей радости. Можно подумать, на Сэнди свет клином сошелся, и не только для тебя, для всех.

– Ты все еще находишь меня привлекательной?

– Да!

– Тогда поцелуй меня.

Генри поцеловал ее.

– У тебя темно-синие глаза и у губ вкус табака.

– Очень мило. Знаешь, я чувствую себя такой нескладехой, мне кажется, все смеются надо мной.

– Здесь над тобой никто не смеется…

– Генри…

– Что, Стефанчик?

– Ты не будешь видеться с той девчонкой, не будешь, с Колеттой, до нашего отъезда, не будешь?

– Нет-нет-нет.

– Понимаю, какой это кошмар, я говорю о том мальчишке…

– Стефи, послушай, мне нужно идти в гараж, проверить по списку садовый инвентарь.

Стефани проводила его до ступенек террасы, вертя шляпку за ленту. Сказала:

– Слов не найти, как тут красиво, у меня сердце разрывается…

– Прекрати, Стефи. Прислушайся: птичка поет нашу песенку.

Маленькие круглые облачка умчались с ветром, и с безупречно синего неба лились волны слепящего света вместе с песней невидимого жаворонка. Озеро лежало длинной полосой лазурной эмали, и зеленый купол беседки на том берегу был в легких брызгах серебра. Крутой зеленый склон, поднимавшийся от озера к лесу, был словно подернут дымкой перистого ивняка. Ветер стих, и над округлыми кронами застывших деревьев поднималась сияющая светло-серая колокольня диммерстоунского храма. Генри смотрел на лежащий перед ним пейзаж, и это было все равно что смотреть на свою душу, на свою жизнь, на, возможно, единственную подлинную реальность. Тем хуже для окружающей реальности, подумал он; и ему пришло на память любимое с детства латинское изречение: Solitudinem facio, расет appello [71]71
  Они создают пустыню и называют это миром. ( Tацит.Агрикола. XXX, 4.)


[Закрыть]. Нет, никто в Холле не смеялся, Генри следил за этим. Все должно быть уничтожено, вынесено, как свернутый в рулон гобелен. Неудивительно, что он не мог найти общего языка со Стефани. На время, чтобы продолжить эту работу, он обречен на одиночество. Эх, вот оказался бы он героем, вот спас бы он Колетту! Он действительно был очень смелым, но никто не знает об этом, никому до этого нет дела.

– Кто это уехал на «вольво»?

Стефани повернулась к гаражу, откуда выехала желтая машина и скрылась в направлении шоссе.

– Я его продал. Да не переживай. Не плачь, Стефани. Это всего лишь машина!

– Ты не спросил меня…

– Не предполагал, что ты будешь против!

– Никогда не спрашиваешь моего мнения… машина была наша, как наш дом… я так ее любила…

– Успокойся, здесь Беллами.

Показалась потрепанная шляпа, а следом и кирпичного цвета физиономия Беллами, поднимавшегося по ступенькам на террасу. Инстинктивно пнув ногой крапиву, он подошел к ним и коснулся рукой шляпы.

– Здравствуйте, Беллами, хороший денек, а?

– У меня письмо для вас, сэр.

– Спасибо, Беллами.

Генри взял письмо и поспешно вскрыл. Беллами снова исчез. Стефани припудривала заплаканное лицо перед зеркальцем косметички.

– От кого письмо?

– От архитектора, – ответил Генри. – Мне нужно увидеться с ним. Извини, это не надолго.

Он нырнул в гостиную и через библиотеку прошел на северную сторону террасы. Здесь он внимательно перечитал письмо. Оно было от Колетты:

Дорогой Генри, мне необходимо увидеть тебя, прямо сейчас, пожалуйста, приходи в Пеннвуд, я должна кое-что сказать тебе, приходи, пожалуйста!

Спустя минут пятнадцать, бегом одолев подъезд с северной стороны и перелезши через ворота, Генри, тяжело дыша, стоял на крыльце Пеннвуда. Он был весь в поту, в боку кололо. Ему очень хотелось, чтобы девушка не писала ему. Но, конечно, он должен был прийти и увидеть ее, увидеть и покончить с этим. Ч-черт! Он стоял у двери, дождался, пока дыхание успокоится, и только тогда постучал.

Открыл Джон Форбс, который, похоже, был удивлен и не слишком рад ему.

– А, Генри… доброе утро! Что привело тебя к нам?

– Могу я видеть Колетту? – спросил Генри.

– Гм… она неважно себя чувствует.

– Пожалуйста!

– Пойду узнаю, – сказал Джон Форбс, не приглашая Генри войти. Минуту спустя он появился и жестом показал ему на гостиную, – Только недолго.

Генри тихо постучал и вошел.

Он много лет не бывал здесь. В гостиной все было в точности так, как в те времена, когда он и Катон сидели тут, хрустя чипсами и запивая их кока-колой. Он помнил эту сизо-серую комнату, серые фотографии Греции на стенах, серый копенгагенский фарфор, искусственные цветы на каминной полке. Помнил, какая это была скромная, милая и без претензий комната. У окна, в кресле, поставив ноги на скамеечку, полулежала Колетта, укрытая сине-белым пледом. Она выглядела непривычной, старше, очень бледная, волосы, как сначала почудилось Генри, подстрижены. Но оказалось, они туго собраны сзади и заплетены в косу, а коса закинута за подушку. Выпуклый лоб напряженно сморщен, зрачки расширены. На ней была клетчатая домашняя блуза поверх рубашки в полоску. Когда он вошел, она держала руку у щеки и, увидев его, отвела ладонь, открыв толстый марлевый тампон, прикрепленный пластырем.

Колетта не улыбнулась, Генри тоже. Уголки губ у нее скорбно опустились, и он ощутил, что и у него они опускаются, словно он смотрит в зеркало. Кресло было повернуто спинкой к окну, и он скорее почувствовал, чем заметил бездонный страх в ее глазах. При виде ее он испытал вместе боль и странное облегчение, как человек, исчерпавший силы, испытывает облегчение, сорвавшись и падая. Он приблизился и пожал протянутую руку.

– Спасибо, что так скоро пришел.

– Не стоит благодарности.

– Присядь.

Он подвинул себе кресло.

– Тут не слишком жарко? Не загасить камин? Похоже, я теперь никогда не согреюсь.

– Нет-нет, все хорошо. Как ты?

– Я нормально. Слушай, я хочу поговорить с тобой.

Генри напрягся, затаил дыхание и пристально посмотрел на нее.

– Поговорить о Катоне.

– А-а.

Генри отвернулся и принялся разглядывать фотографию Парфенона, слыша, как нелепо участилось его дыхание.

– Я должна сказать все очень быстро, пока папа не вошел… понимаешь… я совсем не хочу надоедать тебе… но ты единственный, с кем я могу говорить, я хочу, чтобы ты повидал Катона.

– Ну конечно, – сказал Генри, – Сделаю все, что попросишь.

– Дело в том, что… я боюсь, что Катон может сойти с ума.

– Да ну, что ты… такого с ним не случится.

– Ты знаешь, что Джо умер?

– Знаю.

Колетта помолчала, прикусив губу. «Только не заплачь, – подумал Генри. А потом: – Да, заплачь, горько заплачь, и я заплачу с тобой».

Колетта не заплакала.

– Дело не в том, что Катон сломлен, он не сломлен – пока, во всяком случае. Он потрясающий. Тебе известно, что он ходил к миссис Беккет, сам рассказал ей все?

– К миссис Беккет?

– К матери Джо.

– Это он хорошо поступил.

– Да, правда? Но я так боюсь…

– Что это за место, где они держали тебя, на что было похоже, когда?..

– Подземелье под пустырем у Миссии. Мне казалось, оно очень далеко, должно быть, мы ходили по кругу, а потом он завязал мне глаза. Бульдозеры раскопали вход, но его закрыли листами гофрированного железа. Это была часть сверхсекретного убежища времен войны…

– Но как ты выбралась оттуда и как… Твой отец немного рассказал Люцию и…

– Он не знает всего, а газеты просто смешали… в конце Катон лежал, обессилев после того, как ударил Джо… Джо был без сознания, и я… набросила на себя одежду…

– Боже!

– Выбежала оттуда, нашла телефон, потом приехали полиция и «скорая» и… Но я не то хотела рассказать тебе. Понимаешь, это касается Катона, боюсь, что он узнает, а может, уже узнал и это сведет его с ума…

– Узнает – что?

– Что произошло на самом деле. Видишь ли, полиция вела себя замечательно, они были так добры, они поняли…

– Колетта, успокойся, объясни, о чем идет речь.

– Полиция не сказала ему, по крайней мере обещала не говорить… конечно, ты можешь спросить их… но хочу быть уверена, что он не знает…

– Не знает – что?

– Что не было никакой банды… все это было… чем-то вроде шутки… Джо был один… знаю, это было ужасно, потому что он вынудил тебя прийти и принести деньги и он терроризировал Катона, но он сказал: если бы Катон воспротивился, он бы его не тронул, открыл бы правду и рассмеялся…

– Погоди, погоди, ты имеешь в виду, что не было никакой мафии или там?..

– Да! Не было никого, кроме Джо. И… о, Генри!., это все моя вина, это так ужасно, ужасно, ужасно, мне теперь вечно жить с этим, и никому нельзя рассказать.

Теперь появились слезы: не хлынули бурно, а тихо потекли по щекам.

– Колетта… дорогая… не плачь…

– Не буду. Мне нельзя плакать. Понимаешь, он был добрым, милым и… совсем не ужасным… мне его было так жалко… и он сказал мне, сказал, что не собирался мучить Катона, что это все время был такой розыгрыш…

– Не может быть, чтобы это было правдой, – усомнился Генри, – Ты сопротивлялась, и он ранил тебя.

– Да, но это совсем другое…

– И не может ли быть так, что он солгал тебе еще и для того, чтобы прикрыть остальных?

– Нет-нет, это было правдой, правдой, в таких случаях не врут, и, потом, ведь не нашли никаких следов присутствия сообщников, и я сразу поняла, потом, что Катон не должен узнать об этом, и сначала подумала, не стоит рассказывать полиции о признании Джо, но после поняла, что должна им рассказать, потому что иначе они станут искать сообщников и несуществующую банду, поэтому все рассказала им, но просила не говорить об этом Катону…

– Что ж, для меня большое облегчение слышать, что банды не существует. Я боялся, они станут преследовать меня за то, что я обратился в полицию. Разве и Катон не испытает облегчения?

– Но тогда он будет думать, что убил Джо из-за пустяка, разве непонятно? Будет думать, что, если бы проявил смелость… но по-настоящему это была не его вина, а моя, если б только я была умней, если б только не завопила…

– Что точно произошло?

– Джо был… он говорил о том, как мы все уедем в Лидс…

– Все уедете в Лидс?

– Да, ты знаешь, Катон получает там работу или уже получил и хотел, чтобы Джо поехал с ним, только Джо не захотел, и тут он сказал мне, что мы все уедем туда, будем жить на твои деньги, а я буду его девушкой…

– О господи!

– И он спросил, поеду ли я, и я сказала: да…

– Но на самом деле не собиралась?

– Нет, ну, это было такое безумие, но я ему сочувствовала, жалела его, он был ласков, действительно ласков, говорил о том, как мы, все трое, будем жить вместе… Его можно было спасти каким-то образом, во всяком случае, не думаю, что он вообще был преступником, и он любил Катона, а Катон его… Возможно, мы все стали бы друзьями… знаю, это кажется бредом, но надо пытаться любить людей, даже если это ужасно трудно или ужасно нелепо… а теперь он мертв, и я больше не могу помочь ему.

– Колетта, не будь сентиментальной, тот парень был крыса…

– Папа тоже так его называет, но это неверно… И потом, он все время говорил, что, если я только отдамся ему, он отпустит Катона, и я, конечно, сказала, что позволю ему…

– И позволила?

– Собиралась… о боже, если б я только смогла! Надо было просто уступить ему. Он вроде как нравился мне, но недостаточно. А потом, в последний момент, из глупой… трусости… и из женского инстинкта… я стала отбиваться и кричать, тут ворвался Катон и… убил Джо.

– Но Джо ударил тебя ножом… как я слышал.