Текст книги "Генри и Катон"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Полный энергии, помолодевший, Генри сбежал по ступенькам террасы и спрыгнул на упругую траву. Потом понесся к гаражу и, запыхавшись, остановился на гравийной площадке под часами. Солнце освещало бывшую конюшню, и серо-голубые плитки шифера, мокрые от ночного дождя, слепили глаза. Генри заметил, что некоторые плитки требовали замены, и улыбнулся себе. Он вошел в денник, где стоял желтый «вольво», поднял капот и постоял, с удовольствием и удовлетворением оглядывая двигатель. Расс и Белла оба водили машину, но ничего не понимали в моторах. Генри был у них за механика. Как бы они обходились без него?

Отвечая на их первые письма, Генри, не в силах писать о чем-то серьезном, послал им по отдельности открытки с шутливыми надписями. Рассу – с видом башни почтамта. Белле – цветную с изображением Лэкслинден-Холла, которую купил в деревне. На обороте написал: «Полюбуйся на мое родовое гнездо. Жизнь здесь сущий ад. Скучаю, дорогая». Сегодня пришел ответ от обоих. Расс обошелся открыткой с видом сент-луисской Арки Джефферсона и надписью «"Красные птицы" одолели "Храбрецов" [46]46
  Американские университетские бейсбольные команды.


[Закрыть]. Ты бы только видел! Когда возвращаешься?» Белла написала длинное послание: «Когда мы можем приехать и пожить у тебя? А если серьезно, дорогой, то пусть твое поместье ад или даже не ад, скорей возвращайся к нам, не заставляй нас тревожиться за тебя…» Генри был рад получить от них весточку, рад, что они любили его, что они существовали на свете, что были там,устраивая ему убежище, другой дом. Но он знал, что не напишет им основательное письмо до тех пор, пока не уладит жизненно важных дел, ожидавших своей очереди. Он спрашивал себя: где он будет через год в это время? Снова в Сперритоне: приходить домой из колледжа, пить крепкий мартини Беллы и рассказывать им, как прошел день? Это казалось в своем несбыточном роде воплощением невинного счастья.

Генри опустил капот желтого «вольво», запер дверь и зашагал по солнцу вверх по склону холма, не переходя ручей, к оранжерее. В детстве она была для него как таинственный, притягивающий и немного зловещий дворец, и сейчас, когда он приблизился к ней, сердце его вдруг забилось от нахлынувших воспоминаний. Оранжерея представляла собой огромное викторианское сооружение с чугунным каркасом, большим центральным куполом и двумя вспомогательными поменьше. Ее великолепие по большей части осталось в прошлом, система отопления не работала, декоративный кафель частью потрескался, частью отвалился, в одном конце почти полностью отсутствовало стекло. Многие из растений и деревьев, посаженных еще дедом и прадедом Генри, выжили, однако переросли, стали корявыми, упирались в крышу и в солнечный день насыщали жаркий воздух экзотическими ароматами: камелии, свинцовый корень, бамбук, мимоза, олеандр. Под одним из малых куполов Беллами выращивал помидоры и ранний латук, он же и поливал все, но в основном обитатели оранжереи просто одичали. Герда и Рода иногда заходили сюда срезать цветы.

Генри вошел, неожиданно для себя стараясь не шуметь, чуть ли не крадучись, – инстинкт, сохранившийся, должно быть, с детских лет. Наверное, он привык прятаться здесь от Сэнди. Теплый воздух, запах прели и острые ароматы пробудили воспоминания. Один среди ароматов особо выделялся, заставив Генри вспомнить себя совсем юного. Азалия? Нет, императорская корона. Он бесшумно закрыл дверь и стоял не двигаясь. Прямо перед ним росла огромная камелия с глянцевитыми листьями, вся в белых цветах, которая аркой выгибалась под самой крышей и склонялась на верхушку бамбука, путаясь в ней ветвями. Земля под камелией заросла пряной травой в мелких лиловатых цветках, чей запах, казалось Генри, преобладал в хороводе его воспоминаний. Он шагнул вперед, сорвал несколько листиков травы, поднес к носу и растер в пальцах. Потом не без усилия сорвал цветок камелии и сунул в петлицу пиджака. Цветок был двойной, почти безупречно белый с розоватыми крапинками в сердцевине, под тычинками. Он тихо прошел вперед, впивая ароматы, вспоминая. С одной стороны солнечный свет загораживала разросшаяся пассифлора, которая поднялась по стеклам почти до самого верха центрального купола и уже была усыпана своими причудливыми бледно-зелеными и бледно-лиловыми цветами. Задрав голову, Генри смотрел на крохотные внимательные личики цветов над ним. Потом, взглянув вперед, в зеленую тень под свисающими плюмажами бамбука, и застыл от удивления, увидев девушку.

Та, не замечая его, наклонилась – сквозь листву угадывались только ее голова и плечи, а лицо скрывали длинные волосы – и разглядывала что-то у себя под ногами. В следующую секунду Генри по позе, волосам, абрису щеки узнал Колепу Форбс. С радостным чувством он бесшумно прокрался к ней, чтобы застать ее врасплох.

Когда он был в шаге от нее, она повернула голову, увидела его и улыбнулась, но тут же вернулась к тому, чем была так поглощена. Генри увидел, что она склонилась над старой ямой, наполненной черной блестящей водой для полива. С одной стороны росли кувшинки, поверхность воды была красная от россыпи элодеи. Колетта опустила руку в воду и тут же ее ладонь окружила стайка маленьких золотых рыбок с серебристыми брюшками, которые мелькали и вились между ее пальцев, казавшихся коричневатыми под торфянистой водой.

– Они едят мои пальцы! – сказала Колетта, лучезарно улыбнувшись Генри.

Генри разглядывал рыбок.

– Больно щиплют?

– Да нет, просто щекотно. Это даже приятно.

– Тут никогда не было рыбок. Интересно, кто их сюда запустил?

– По-твоему, им достаточно еды?

– Думаю, да. Яма сейчас превратилась в естественный водоем.

– Это так красиво. Красная элодея очаровательна. А крохотные рыбки ужасно милы.

Она вынула руку из воды и стряхнула капли.

– Я смотрю, ты опять вторглась в чужие владения.

– Ты против?

– Пока не уверен. Я подумаю.

– Я видела, как на днях ты танцевал в аллее.

– Почему же не подошла и не присоединилась?

– Решила, что, может, это какой-то личный танец.

Генри внимательно посмотрел на Колетту. На ее каштановых волосах и лице, приобретшем после нескольких теплых весенних дней кремовый оттенок и сиявшем юностью, плясали красные и золотые блики солнца, пробивавшегося сквозь листья пассифлоры. Под довольно потертым пальто на ней было летнее платье.

– Ты здорово выросла и стала очень интересной, несмотря на тот факт, что тебе лишь десять и рот у тебя слишком велик, а зубы не сходятся посередине.

– Ты тоже не слишком уродлив, несмотря на малый рост.

– Малый?

– Да. Я выше тебя.

– Не выше!

– У тебя волосы торчат, вот и кажешься, что с меня ростом.

– А ты на высоких каблуках.

– Вовсе и нет. Давай померяемся. Становись напротив, каждый смотрит строго вперед. Увидишь, перед тобой будут мои губы, а передо мной твои брови.

Генри посмотрел прямо вперед – в смеющиеся карие глаза Колетты:

– Это все глупости. Ты тоньше меня.

– И что это мне дает?

– Тебе легче выпрямиться. И потом, у меня над глазами больше, чем у тебя.

– Это твои волосы.

– Нет, мозги, у меня больше мозговых клеток.

– Не больше, ты старше меня, а после двадцати лет клеток становится меньше на несколько тысяч в день.

– Чушь!

В другом конце оранжереи послышался неясный звук. Колетта резко развернулась и растаяла, как зверек, в чересполосице света и тени под свисавшими листьями бамбука. Генри молнией кинулся за ней, но когда он достиг двери, она уже была снаружи и неслась прыжками к подъездной дороге. Он пошел следом, и она остановилась на гравийной площадке, поджидая его.

– Что там было?

– Беллами пришел. В любом случае мне пора домой, и так опаздываю.

– Как пойдешь?

– Как и ты, через ворота, так быстрей.

Они направились мимо гаража и березовой рощи к стене высоких тисов. На отросшей повлажневшей траве лежал легкий жемчужный туман, ярко зеленели распускающиеся почки берез, сочащиеся светом. Из смутно-голу-бой глубины ракитника на опушке рощи начали вытягиваться желтые побеги. Нарциссы уже сходили, их листья теряли упругость и свисали к земле. Темные тугие зеленые бутоны говорили, что ранние тюльпаны на подходе, некоторые уже начали распускаться.

– Те тюльпаны все желтые. Мне такие не нравятся. Тюльпаны должны быть красными или белыми.

– Возьму на заметку.

– Я люблю белые цветы. Вашу тисовую изгородь пора стричь. Статуй из-за нее почти не видно.

– И это возьму на заметку.

– Кого они изображают?

– Статуи? Богинь.

– Смотрятся довольно жутко, выглядывая из-за листвы.

Они прошли ельник и оказались у ворот. Колетта одним махом взобралась наверх и занесла длинную ногу над остриями в виде наконечника копья. Потом перекинула другую ногу и спрыгнула на землю на другой стороне. Они посмотрели друг на друга.

– Надо мне снять замок с этих ворот.

– Оставь так. Перелезать интересней.

– Ты моложе, как сама сказала. Вот тебе белый цветок.

Генри вынул камелию из петлицы и протянул ей сквозь прутья ворот. Она выхватила цветок, помахала им на прощание и побежала по дороге. Генри повернул назад, улыбаясь, потом задумался о Стефани Уайтхаус.

Он вернулся по подъездной дороге, сшибая ногой сорную траву, торчащую на проезжей части. Когда впереди показался дом, он с раздражением увидел на лужайке мать, приближающуюся к нему. В отдалении, в направлении от леса, не спеша брел Люций в соломенной шляпе. Генри, поколебавшись, свернул в сторону, чтобы не встречаться с матерью, но было слишком поздно.

– Генри!

Герда сияла улыбкой. Она была в старом макинтоше и высоких резиновых сапогах, в руке плоская корзинка, в которой лежали веточки каштана с почками, такие же бука, вишни и несколько тюльпанов – все для очередного букета.

– Привет, мама!

– Я видела тебя с Колеттой Форбс.

– О!

– Как она вышла?

– Через ворота.

– Я велю Беллами отпереть их.

– Мне нравится, когда они заперты.

– Это самая короткая дорога в Пеннвуд.

– А кто ходит в Пеннвуд?

– Так тепло, настоящее лето, правда? Давай посидим на скамеечке снаружи гостиной, погреемся на солнышке, ладно?

Генри последовал за матерью на террасу, там они обошли угол и на южной стороне сели на старинную тиковую скамью у стены. Нагретая солнцем каменная стена дома источала тепло, ярко блестели осколки раковин в камне. Генри, щурясь от слепящего света, глядел на озеро.

– Я видела, ты осматривал тисовую изгородь. Пожалуй, она требует, чтобы ею занялись.

– Я смотрю, липы тоже никуда не годятся.

– Беллами крутится, как может. Сейчас не как при твоем отце. Генри…

– Да?

– Я просто хотела тебе сказать… что мне очень нравится Колетта Форбс.

– Уморительная девчонка.

– Замечательная девушка, замечательная семья.

– Вот только папаша у нее – неприятный задиристый хам.

– Нет, Генри, ты не прав! Он прекрасный, чистосердечный человек. А ее брат – твой лучший друг.

– Мой лучший друг – Расселл Фишер.

– Ну хорошо, Катон твой давний друг, а давними друзьями не бросаются, согласен?

Хмуро посмотрев на долину, Генри снова увидел вдалеке соломенную шляпу Люция, который теперь неторопливо брел к озеру.

– Такими, как он.

– Как кто?.. А, как Люций… что-то я стала плохо видеть вдаль.

– Он твой любовник?

Герда, державшая корзинку на коленях, резко поставила ее на каменный пол.

– Генри, не говори со мной подобным тоном.

– Извини за тон. Надеюсь, ты не против самого вопроса?..

– Вопрос мне тоже не нравится.

– Думаю, я имею право знать. Объясню почему.

– Мои отношения с Люцием тебя никак не касаются.

– Он живет в моем доме.

– Генри, ты очень грубый и злой.

– Прости, мама, я не хотел.

– А я думаю, ты это нарочно. Ты с самого возвращения ходишь мрачный и злой, я просто не пойму причины, мы встретили тебя с открытой душой…

– Вот этого «мы» я не выношу. Попытайся понять меня.

– Раз уж тебе так необходимо это знать, скажу: нет, конечно,Люций мне не любовник и никогда им не был!

– Что ж, я так и предполагал, просто хотел удостовериться. Всего лишь старый друг…

– Даже не это, Люций трогательно беспомощен, он не может сам позаботиться о себе, и нужен кто-то, кто пекся бы о нем; он как избалованный ребенок, не могу выразить, каким он был для меня бременем, никакого с ним покоя. Вот уж действительно – любовник!

– Спасибо, мама. Это именно то, что я хотел знать.

– Словно у меня может быть любовник в моем-то возрасте!

– Почему бы и нет, ты по-прежнему очень интересная женщина.

– Очень интересная женщина! Да, Колетта спрашивала меня на днях, говорили ли мне когда-нибудь, какая я красавица!

– Что за нахальство!

– Уверяю тебя, я далека от того, чтобы думать о себе подобное, нет ничего отвратительней пожилой женщины, которая молодится и хочет всю жизнь быть в центре внимания. И позволь тебе сказать: чем раньше я смогу отойти от дел и избавиться от обязанности вести хозяйство, тем довольней я буду.

– Рад слышать это от тебя…

– Пора тебе жениться, Генри. Когда приведешь в Холл молодую жену, я передам вам обоим бразды правления и не буду абсолютно ни во что вмешиваться. А теперь позволь мне сказать тебе откровенно: по моему мнению, Колетта Форбс была бы тебе очень хорошей женой.

– А-а… – проговорил Генри, ерзая на скамейке и по-прежнему следя за далекой фигуркой Люция, который теперь медленно шагал обратно к дому, – Теперь все понимаю. Какой же я был тупой. Так вот в чем было дело! Мне это и в голову не приходило. И поиски «Розы Маршалсонов»…

– Ты нашел ее?

– Нет.

– Думаю, Колетта будет идеальной женой, она хорошая девушка, молодая, очаровательная, крепкого здоровья…

– Точно, ужасно крепкого. Но боюсь разочаровать тебя… я уже помолвлен с другой и скоро женюсь.

Герда отодвинулась и посмотрела на сына:

– Неужели… она американка?

– Нет, англичанка. Ее зовут Стефани Уайтхаус. Она проститутка.

И Генри дико захохотал.

– Ты это не серьезно, – помолчав, сказала Герда. Она вся напряглась; руки глубоко засунуты в карманы макинтоша, ноги в грязных резиновых сапогах крепко уперлись в камень пола. – Прекрати смеяться!

– Я не смеюсь, – ответил Генри, свирепо посмотрев на нее. – Послушай, мама.

– Пожалуйста, не шути таким образом.

– Я не шучу. Эта женщина, Стефани Уайтхаус, много лет была любовницей Сэнди, она уличная девка, он содержал ее, поселил в квартирке в Лондоне. Ты не знала об этом, правда?

– Не знала, – подтвердила Герда и отвернулась.

– Ну естественно. Сэнди помалкивал о ней. В сущности, она замечательная женщина. И я люблю ее.

– Но это невозможно… ты ведь, наверное, только недавно знаешь ее…

– Да. Но за это время многое произошло. Можно быть уверенным. Сэнди относился к ней как…

– Как к женщинам ее сорта, – перебила его Герда, – какого ты сам назвал.

Она отвернулась и смотрела в никуда, всеми силами стараясь держать себя в руках.

– Извини, мама. Я не могу не примешивать сюда Сэнди. Из-за него я почувствовал себя ответственным за нее. Кроме того, все стало намного серьезней…

– Ты поступил как последний дурак. Есть такая вещь, как порочность. Эта женщина охотится за твоими деньгами.

– Как ни нелепо, – сказал Генри, – я не считаю, что есть такая вещь, как порочность. И денег никаких не будет.

– Не знаю, о чем ты толкуешь. Не могу представить, что ты в самом деле не шутишь. Думаю, на тебя повлияла – каким-то странным образом – связь этой женщины с Сэнди. Ты всегда подражал во всем Сэнди. Подозреваю, она совершенно необразованная.

– О, совершенно. Но и ты тоже.

Герда поджала губы. Она снова повернулась к нему, в ее глазах, как и в его, блестели слезы.

– Я не хочу ссориться с тобой, Генри.

– Иногда без этого невозможно. Прости.

– Не верится, что ты это серьезно. А если да… мне кажется… что ты поступаешь не по зову сердца, а следуя какому-то… жестокому плану.

– Ты ничего не знаешь о моем сердце, – сказал Генри, – И никогда не знала. Ты презирала и не замечала меня, когда я был маленьким.

– Это неправда, – мягко возразила Герда. Смахнула слезы тыльной стороной ладони, – Ты хочешь сказать, что собираешься привести эту женщину сюда?

– Больше не будет никакого «сюда».

– Что ты имеешь в виду?

– Мама, не вопи, не падай в обморок. И не думай, что я шучу. Я собираюсь все это продать.

– Генри, что ты такое говоришь?

– То, что слышишь, мама. Я собираюсь продать Холл, парк, дома в деревне и все пахотные земли. Я не хочу быть землевладельцем, не хочу быть английским сельским помещиком. Богачом. И не вижу, почему из почтения к традиции, которую считаю глупой и вредной, я должен жертвовать жизнью ради этих ценностей, этих вещей.Твоя жизнь, мама, прошла здесь, и ты наслаждалась ею. По крайней мере, надеюсь, что так. Я не собираюсь следовать примерудеда, и отца, и Сэнди. Ис какой стати? Яиной, чем они, и принадлежу к новому веку. Сэнди принадлежал к прошлому. Я– нет. Если поразмыслишь, то поймешь, поймешь, что нет ничего сверхобычного в том, что я говорю. Яне намерен оставаться здесь и становиться таким, как Сэнди, даже ради твоего удовольствия. А если уеду, то по-прежнему буду связан всем этим, пока это моя собственность и я за нее в ответе. Сбежать, оставить все на тебя, чтобы все шло как всегда, сохранить этот дом, эту бесполезную землю, деньги, которые все это стоит, в виде мавзолея Маршалсонов, будет не только легкомысленно, но и смерти подобно. Яне хотел этого, не хотел наследовать поместье, я не выбирал себе такой судьбы, но раз уж это случилось, должен избавиться от него, должен решиться. Пожалуйста, не обвиняй меня в жестокости или в том, что я делаю это из-за какой-то смешной зависимости от Сэнди, или… я никогда в жизни не был более серьезен, более убежден в необходимости действовать так, а не иначе. Мама, с этим нужно покончить, с подобным образом жизни нужно покончить. Когда есть бедняки и бездомные, я не могу просто сидеть на всей этой собственности и деньгах. Янамерен все распродать, а деньги пожертвовать. Не могу я жить так, как ты живешь. О растениях и деревьях ты заботишься больше, чем о людях. Прости, знаю, что для тебя это потрясение. Но в недолгом времени ты увидишь, что я прав, или поймешь…

Судя по ее виду, не сказать было, что Герда сейчас завопит или упадет в обморок. Слезы у нее высохли. Она сидела, повернувшись к нему. Широкие ноздри раздувались, крупное лицо побагровело, воротник поношенного макинтоша поднят – она выглядела неожиданно сильной и жесткой, как мужчина.

– Генри, – выговорила она, – этого не произойдет.

– Уже произошло. Все распланировано. Япривлек Мерримена…

– Мерримена?

– Да. Извини, пришлось попросить его держать все в тайне. Поместье целиком будет выставлено на продажу, возможно, в ближайшие недели. Разумеется, я позабочусь о тебе. Перестрою два коттеджа в Диммерстоуне в один небольшой дом, там будет очень мило и вполне приличный сад есть. Беллами я подарю его коттедж, а остальные продам. В Диммерстоуне тебе будет удобно, и от жилой застройки в стороне…

– Жилой застройки?

– Да. Я хочу отдать дальнюю часть парковой зоны со стороны Лэкслиндена совету сельского округа на условии, что они построят образцовый поселок с муниципальным жильем; больше того, Джайлс Гослинг уже представил великолепный проект: все дома будут облицованы местным камнем…

– Слышать об этом не желаю, – сказала Герда.

– Не хочется, чтоб эти места изгадили…

Герда, тяжело дыша, но сдерживая себя, опустила глаза на сапоги и стала отковыривать пальцем подсохшую грязь.

– А что та женщина… твоя… подружка Сэнди… думает на этот счет?

– О, ей это нравится, – ответил Генри, – Она ненавидит богачей! Она коммунистка! – Он снова засмеялся как ненормальный, – Господи, я чувствую такое облегчение оттого, что рассказал тебе! Не думай, что это было легко, мама… это было настоящее испытание и задача не из простых. Прости, что думаю о себе… о своей совести и своем будущем… Не мог пойти на компромисс. Просто не мог. Пожалуйста, скажи, что ты немного понимаешь меня, не считаешь… что это сумасшествие… не знаю… месть… или… Ты привыкнешь и увидишь, что так будет лучше всего. В конце концов, в свое время ты поступала по-своему… теперь мой черед. Пожалуйста, скажи, что не сердишься.

– Месть, – задумчиво проговорила Герда, продолжая заниматься сапогами. Потом сказала: – О, могу понять, что это было нелегко…

В этот момент появился Люций, одолевший ступени террасы. Нарочито отдуваясь, положил палку на балюстраду.

– Уф, какой крутой подъем! Я уже не так молод. Доброе утро, Генри! Боюсь, я снова опоздал к завтраку. О-о, дорогая, сколько ты нарвала прелестных цветов…

Почуяв, что происходит что-то неладное, Люций замолчал.

– Генри собирается продавать имение, – сказала Герда. – Холл. Все подряд.

Люций откинул голову, неторопливо расстегнул пальто, потом пиджак, потом верхнюю пуговичку рубашки. Ослабил шелковый шарф на шее. Снял шляпу и тщательно провел пальцами по седой гриве, откидывая ее назад.

– Ты слышал? – не выдержала Герда.

– Да, дорогая.

– Не похоже, что ты очень удивился. Или он рассказал тебе?

– Нет-нет, не рассказывал. Но… ну… в наше время… надо ожидать перемен…

– Рад, что ты так быстро поняла, что я действительно намерен это сделать, – не обращая внимания на Люция, сказал Генри Герде, – Пожалуйста, не думай, что мной руководит злоба, вовсе нет. Просто мне нужно выжить… и, конечно, я приложу все усилия…

– Мне придется жить в коттедже в Диммерстоуне, – сказала Герда Люцию. – Полагаю, тебя он не принимал в расчет.

– Я, наверное, смогу жить у Одри. Подыщу какую-нибудь нетрудную работенку… не будем делать из этого трагедию.

– Видишь, не такой уж он слабый и несчастный, как тебе представляется, – сказал Генри. – Мы все уладим.

– Ты сказала, что я слабый и несчастный?

– Он спросил, был ли ты моим любовником, – ответила Герда, – Ну я и сказала что-то вроде этого.

– Что ж, полагаю, я мог бы быть твоим любовником, мне это не кажется маловероятным…

– А Роде куда деваться?

– Отправлю ее на пенсию.

– О Беллами можно не волноваться. Джон Форбс ухватится за него или миссис Фонтенэй.

– Рад, что вы оба настолько благородны…

– Когда ты женишься?

– О, неужели ты женишься на Колетте Форбс?

– Нет, я не женюсь на Колетте Форбс.

– Он женится на проститутке по имени… Как там ее зовут?

– Стефани Уайтхаус.

– Она была любовницей Сэнди. Он прятал ее в квартирке в Лондоне.

– Неужели? Каких только неожиданных вещей не узнаешь о людях. Никогда бы не подумал…

–  Яне знаю, когда произойдет женитьба. Скоро.

– Какой причудник, однако, был старина Сэнди…

– Пойду прилягу, – сказала Герда.

Она резко встала и скрылась в гостиной.

– И долго Сэнди?.. – начал было Люций.

Но Генри уже и след простыл. Он развернулся на каблуках и ринулся вниз по ступенькам, перепрыгнув первый пролет, как горный козел, и исчез в направлении озера.

Люций постоял немного, опираясь о балюстраду и прижимая руку к сердцу. Потом заметил, что Генри, круто разворачиваясь, выдрал большой клок пушистого желтого мха из щели между каменными плитами. Носком ботинка Люций подвинул его на место и придавил подошвой. Итак, бедатаки пришла, и настолько бесповоротно, как он не ждал. По крайней мере, он встретил известие достойно и не стал при Генри рвать на себе волосы. Если бы тот предложил небольшое содержание, унизился бы он настолько, чтобы принять его? Увы, сомневаться почти не приходилось. Но Генри не предложил. Генри явно считал, что он был всего лишь бременем для Герды. Возможно, сама Герда так сказала Генри. Особую боль причиняли презрительные слова Герды, отчаяние от ее немыслимого поражения, бессильная ярость на Генри. Итак, оказалось, что Герда может потерпеть поражение, а мир – измениться; и что теперь станется с ним? Рекс никогда не позволит ему жить у Одри. Люций наклонился и поднял оставленную Гердой корзинку. Больше всего его потряс и наполнил каким-то детским ужасом вид павшей духом, раздавленной Герды. Он отправился в гостиную.

Герда сидела у окна, напряженно выпрямившись и неподвижно глядя перед собой. Люцию на секунду показалось, что на нее столбняк нашел.

– Ты в порядке, дорогая?

– Конечно. Закрой окно, здесь ужасный сквозняк.

– Так, значит, я слабый и жалкий. Что ж, допускаю. Ты сказала Генри, что я живу за твой счет?

– Не помню. Вероятно. Он вывел меня из себя предположением, что ты мой любовник.

– Не понимаю, почему это так тебя задело.

– Это неважно… Слушай…

– Для меня важно. Возможно, настала пора нам расстаться!

– Ах, да не будь таким капризным, Люций.

– Думаю, ты очень храбро приняла это… и я тоже.

– Ничего я не приняла, – ответила Герда.

– Полагаешь, он это не всерьез?

– О нет, всерьез. На него повлияла та женщина. Но этого не случится. Мы это предотвратим.

Дорогой Катон, сожалею, что ты не остался. Сожалею, что читал тебе нотации, я был во всем не прав. Что до мальчишки, то это было просто предчувствие. Возможно, закусить удила и позволить себе любить его – это способ спасти его. Кто знает? Уж точно не я. Почему бы не привести его сюда? Я даже мог бы приютить вас обоих, если необходимо. В любом случае, пожалуйста, возвращайся и ради всего святого не воспринимай меня как дознавателя инквизиции! Я должен был доложить о тебе в высшие инстанции, но никого это не взволновало, ты знаешь, как они ко всему относятся. Твои штучки, похоже, пока проигнорировали, так что нет необходимости немедленно принимать какое-то решение или основания полагать, что своим бегством ты фактически подвел черту. Не так-то просто, дорогой мой, высвободиться из этой сети, и, конечно, я не имею в виду старый дурацкий орден или даже,sub specie temporis [47]47
  С точки зрения временности (лат.).


[Закрыть], одиозную старую церковь. Рыба плавает в море, птицы летают в небе, и как ни мечись, не избежишь любви Господней. Хочется сказать: именно о священстве не беспокойся. То есть ты можешь отказаться от него и не потерять веры. Хотя, с другой стороны, мне также хочется сказать: длятебя быть в Боге – значит быть священником. Если я когда и встречал настоящего священника, то это ты. И, пусть это покажется тебе пустяком, ты дал торжественную клятву. Не отвергай давшего ее, будь верен самому себе хотя бы еще недолго, подожди, пока не пройдешь через это. Крепость духа вернется, как и познание, и видение, и радость. Яне преуменьшаю твоего «духовного кризиса». Мы – люди духовного призвания, мы должны испытывать эти кризисы, больше того, испытывать их – неотъемлемая часть нашей миссии. Мы должны в душе претерпевать за Господа, непрестанно пребывая в напряжении. Конечно, нам не по силам всецело быть в истине, при различии между человеком и Богом разве это возможно? Наша истина в лучшем случае – смутное отражение подлинной, и все же мы никогда не должны прекращать попыток познать ее. Тебе все это известно, Катон. Яне говорю, что не следует «бороться», но следует делать это, оставаясь внутри церкви, в непосредственной близости к тому, в чем ты когда-то был так уверен. Ты сказал: «Христос ворвался в мою жизнь». Что бы ни произошло тогда, все-таки что-то произошло. Это не было просто «ошибкой». Держись и прими перемену с искренней верой и надеждой на благодать. Не беги, не скрывайся, пребывай при своем откровении и будь верен ему, когда оно обновится. Ибо это и произойдет, если только будешь терпелив. Есть мистическая жизнь церкви, которой мы должны подчиняться, даже пребывая в сомнениях. Не смущай свой разум образами и идеями, которые, ты знаешь, могут быть лишь слабыми отблесками Божества. Останься. Жди. От Бога не сбежишь. А тем временем пусть обязанности священника будут тебе опорой. Служи мессу, даже если кажется, что этодействительно «фокус-покус»! И возвращайся ко мне.

С любовью неизменно,во Христе, твой

Брендан

Сын мой,

Брендан рассказал мне о твоих затруднениях. Надеюсь, ты ничего не имеешь против. Как ты знаешь, я был нездоров. Не навестишь ли меня? Меня обеспокоило и опечалило твое желание покинуть орден. Не торопись с решением и не сомневайся в откровении, которое привело тебя к Богу. Тогда ты увидел Его уверенно и с радостью, в чем отказано столь многим, кто свят. Пребудь в этот раз в той прежней уверенности. Мрак нисходит на всех нас, и мы должны попытаться смиренно хранить пламень веры в наших сердцах, когда отсутствует свет. Не нужно отчаянного сопротивления. Усилием воли ничего не достигнешь. Твоя задача – любовь, и любовь – твой учитель, пребудь в ней и спокойно жди, пока истина не будет открыта тебе. Ты знаешь, я не ученый человек, не философ и не теолог, как Брендан, который, несомненно, намного лучше умеет дискутировать. Я не умею дискутировать, а могу только указать на Него, который есть наш путь, и наша истина, и наша жизнь. Обрати взор Туда, на Христа, и увидишь живую истину совершенной любви. Там вся речь – молчание, и Там все, что имеет значение и необходимо. Душою, полной милосердия и строгости, держись того, что, ты знаешь, драгоценно и свято в твоей жизни, мое дорогое дитя. Я был бы счастлив думать, что ты с Бренданом и не одинок. Если не слишком трудно, приди навестить меня. Надеюсь, ты разберешь мой нетвердый почерк. Да благословит тебя Господь, дорогой Катон, и охранит тебя в мудрости Своей.

Твой любящий друг

Дж. Милсом

С двумя этими письмами в кармане Катон стучал в дверь квартирки на нижнем этаже дома в Холланд-Парке. Дело было к вечеру: мрачный желтоватый свет, легкий дождик. Сутана намокла. Отыскать зонт ему не удалось.

Дверь слегка приотворилась, оставаясь на цепочке, и женский голос спросил:

– Вам кого?

– Миссис Беккет?

– Да. Что нужно?

– Я отец Форбс. Помните, я как-то заходил к вам. Я друг Джо.

– Чей друг?

– Джо. Джозефа. Вашего сына. Могу я войти?

Дверь закрылась. Послышался скрипучий звук снимаемой цепочки, дверь осталась приоткрытой, и Катон услышал удаляющееся шлепанье тапочек. Приняв это за приглашение войти, Катон шагнул в темный узкий коридор, закрыл дверь и проследовал за женщиной в освещенную комнату впереди.

Миссис Беккет убирала со стола полупустую бутыль красного вина и стакан. В комнате стоял сивушный запах.

– Простите за беспокойство. Я надеялся, что вы как раз придете из школы и я застану вас.

– Из школы? Я там больше не работаю.

Убрав вино в маленький буфет, миссис Беккет обернулась к Катону. Один глаз у нее был подбит, а на щеке темнел огромный синяк. Губы распухли. Катон достаточно навидался в Ноттинг-Хилле, чтобы понять, что это означает, и ничего не сказал.

Хотя на улице было еще светло, занавески были задернуты и комнату освещала неяркая лампочка под зеленым абажуром. Миссис Беккет тяжело опустилась на стул у стола. Катон сел напротив.

– Так о ком из них ты спрашивал?

– Что?.. Ахда, ваши сыновья… о Джо. Помните, я заходил к вам?..

– Нет, не помню. Все вы на одно лицо. Один такой заходил на прошлой неделе, собирал деньги на что-то. Никогда не оставляют в покое, как тайная полиция, надоедают, шпионят. Наверное, у них список. В церковь я больше не хожу, с этим покончено, навсегда.