Текст книги "Ученик философа"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)

Наигравшись в шофера, Адам побежал по газону к Слиппер-хаусу, который, конечно, был заперт, и стал заглядывать в окна. Ему доводилось бывать внутри, но не часто. Ему нравилось стоять снаружи и заглядывать внутрь, наблюдать за неброской старомодной мебелью в молчаливых комнатах, где сейчас так темно и одиноко. Сладко замирая от ужаса, он вообразил, что видит скованного странной неподвижностью человека, который стоит в доме и смотрит наружу. Потом Адам обязательно должен был навестить разные деревья – медный бук, березы, ель, чей благородный красноватый ствол высоко вздымался, изгибаясь, виднеясь местами из-под тяжелых масс темной зелени. Особенно Адам любил дерево гинкго – такое старое, такое странное. Он осторожно коснулся нижней части ствола, где только начали появляться маленькие зеленые свитки без всяких черешков. Он лег под деревом, а Зед, попрыгав у него на груди, примостился рядом, аккуратно положив передние лапки ему на ключицу. Как бы стремительно Адам ни поднимал голову, ему никогда не удавалось застать Зеда врасплох – тот всегда глядел ему прямо в глаза, вызывающе, настойчиво, насмешливо. Когда им надоела эта игра, Адам осторожно пошел среди высокой травы, стараясь не наступать на улиток, которых выманил дождик, – они влезали по стеблям, сгибая их в арки своей тяжестью. Адам прополз под плетями ежевики, под плющом и оказался в чаще кустов, рядом со старым, заросшим бузиной теннисным кортом, где жили лисы. Адам, как и его бабушка, знал о лисах, но не выдавал их. Под кучками тщательно разрыхленной почвы виднелись широкие темные проходы, ведущие вглубь, под землю, куда Адам и Зед заглядывали с благоговейным страхом. Адам держал Зеда за ошейник, чтобы тот не вздумал полезть в нору. (На самом деле Зед и не собирался туда лезть, и вовсе не из трусости – просто он страдал клаустрофобией, и, кроме того, в этом месте пахло чрезвычайно опасно.)

С другого конца темного сада Адама позвала мать.

– Иду!

Он схватил Зеда, сунул его под рубашку – теплый, насквозь мокрый пес за пазухой у теплого, насквозь мокрого мальчика.

– Черт, опять этого жуткого попа принесло, – сказал Брайан.

– Откуда ты знаешь?

– Вон велосипед.

Дамский велосипед был прислонен к забору.

Брайан, Габриель, Адам и Зед возвращались от Алекс. Жили они поблизости, хоть и не в самом Виктория-парке. Уже стемнело, и, когда машина сворачивала с дороги в гараж, в свете фар показались велосипед, забор, живая изгородь с желтыми цветочками, стена дома, окрашенного в розовый цвет.

Они выбрались наружу – Адам и Зед первыми помчались по боковой дорожке к кухонной двери, которая всегда была открыта. И действительно, зловещий священник, уже не в первый раз, проник через кухню.

Когда явились Брайан и Габриель, отец Бернард уже непринужденно, как всегда, общался с Адамом и Зедом: он держал собачку на весу одной рукой, а мальчик, хохоча, тянул его за черную рясу.

Габриель, зная, до чего отец Бернард действует на нервы Брайану и до чего Брайан ревнует к людям, легко ладящим с Адамом, поздоровалась со священником и быстро поставила уже приготовленный ужин Адама на поднос.

– Адам, бери, ешь, потом быстро в постель, без всякого телевизора. Боже, ты совсем мокрый, возьми полотенце…

Адам и Зед исчезли.

– Вам пора ужинать, – сказал отец Бернард. – Я не хочу вас беспокоить. Я только на минуточку зашел, я не задержусь…

О том, чтобы пригласить его остаться на ужин, и речи быть не могло. Габриель, избегая взгляда Брайана, сказала:

– Выпейте хереса.

Священник не отказался. Вежливо повернувшись к Брайану, он поприветствовал его словами: «Христос воскресе». Пасха была неделю назад.

Брайан ответил:

– Знаю, уже неделю как. Надо думать, с тех пор ничего не изменилось.

– Хорошие вести не стареют, – ответил отец Бернард.

Он пришел поговорить с Габриель о Джордже, подумал Брайан. Это, вкупе с задержкой ужина, его чрезвычайно разозлило. Он не мог решить, что лучше – остаться и испортить им тет-а-тет, без сомнения, желанный для обоих, или уйти, пусть себе болтают. Он решил уйти. Габриель почувствует себя виноватой, и в результате ужин будет готов скорее. Он прошествовал в гостиную и включил телевизор. Он презирал телевизор, но всегда жадно глядел на чужие несчастья.

Габриель и священник сели за кухонный стол. Габриель налила себе хересу и закурила. Она коснулась рукава рясы (Габриель всегда всех трогала). Конечно, она, квакерша, формально не принадлежала к пастве отца Бернарда, но он расширительно толковал свои обязанности.

Отец Бернард Джекоби, выкрест-еврей, был приходским священником. Он был англиканин, но такого высокого толка [15]15
  «Высокая» церковь – направление в англиканской церкви, организационно и обрядово более близкое к католичеству.


[Закрыть], что никому в голову не приходило назвать его в глаза или за глаза пастором. Его приверженцы именовали его «отец Бернард». Многие относились к нему с подозрением, в том числе и его собственный епископ, который как-то сказал во всеуслышание, что Джекоби «не священник, а шаман». Некоторые мрачно намекали, что когда-нибудь он допрыгается со своими латинскими мессами. У него в церкви разило ладаном. Он приехал в город относительно недавно, и о его прошлом мало что знали, разве то, что он изучал химию в Бирмингеме и был чемпионом по борьбе (а может, боксу). Его считали гомосексуалистом, и он постоянно жил под тенью того или иного подозрения.

– Ну что ж, отец Бернард… – Габриель знала, что он пришел поговорить о Джордже, и в душе у нее шевельнулось возбуждение.

– Да-да-да. Приятно было посмотреть на «альфу и омегу», они такие счастливые. Мы должны приветствовать эти явления чистой радости и питаться ими, как манной небесной.

– Иные не любят смотреть на чужое счастье, – сказала Габриель. Говоря с отцом Бернардом, она принимала несвойственный ей торжественный и серьезный тон.

– Верно.

Священник не стал развивать эту тривиальную, но глубокую мысль. Он дружелюбно, хитро и внимательно смотрел на Габриель.

Отец Бернард был довольно высок, красив, хоть и выглядел странновато. Прямые темные гладкие волосы, подстриженные примерно на уровне подбородка, он аккуратно расчесывал на прямой пробор. У него был большой нос с крупными ноздрями и довольно блестящие, даже сверкающие, карие глаза – их пронизывающий прямой взгляд выражал (вероятно) любовь и заботу или (что тоже вероятно) безмятежное нахальство. Он был худой, с тонкими подвижными пальцами. Он всегда ходил в черных рясах, выбирая материю по сезону, и как-то умудрялся создать впечатление, что его священнический воротничок – из старинного кружева.

– Как Стелла?

– Замечательно, – ответила Габриель.

– Это понятно, но как она?

Габриель, которая видела Стеллу утром, задумалась.

– Она говорит только абсолютно точные вещи. Не знаю, как она себя чувствует, но, что бы она ни говорила, она прилагает титанические усилия, чтобы это звучало правильно. Она заботится о собственном достоинстве; для нее это вроде добродетели. А что вы сами к ней не сходите?

– Я у нее был. Меня интересует ваше мнение.

Стелла не принадлежала к числу поклонников отца Бернарда, хотя он славился своим умением очаровывать людей. Стелла в отличие от Брайана не питала неприязни к священнику, но относилась к нему подозрительно. Она не верила в Бога. Правда, в Него не верили многие из поклонников отца Бернарда.

– Что она сказала? – спросила Габриель.

Вопрос был вызван бездумной ревностью. Габриель часто впадала в бездумную ревность.

– Мы поговорили. Она говорила мало. Я говорил мало. Посидел. Ушел.

– Ей это было очень приятно.

– Не знаю.

Не разочарован ли отец Бернард, подумала Габриель, что ему не удалось ничего вытянуть из Стеллы. Брайан говорил, что священник вечно рыщет, пытаясь охмурить людей, попавших в беду.

– Насчет Джорджа… если вы хотите от меня услышать, как все было по правде, я не знаю, то есть я знаю только…

– О, по правде… кто же знает, как все было по правде… один только Бог.

Джордж тоже не принадлежал к числу поклонников отца Бернарда, но, по мнению Габриель, он был более легкой добычей для чар священника, чем Стелла. Во всяком случае, Габриель с удовольствием представила себе окончательно отчаявшегося и сломленного Джорджа, повинующегося отцу Бернарду.

– Как вы думаете, что это было? – спросил он.

– Конечно, несчастный случай.

Удивительно, с какой готовностью люди, в том числе Габриель, думали о Джордже плохо. На самом деле Габриель была уверена, что Джордж все сделал нарочно, и ее завораживала мысль, что он почти намеревался убить Стеллу. Она только единожды, недолго, видела Джорджа в приступе ярости, он орал жене: «Я тебя убью!» Зрелище было жуткое. Габриель знала: Стелла никогда не простит ей этого взгляда на закулисную сторону. Стелла пыталась скрывать, что Джордж с ней жестоко обращается, точно так же, как пыталась (безуспешно) скрывать его измены. Еще ему случалось кидаться на людей, чем-то ему не угодивших, – на цыганку, кондуктора автобуса, студента, а может, и других; одна из возможных формулировок, описывающих это поведение, была «буен во хмелю». Однажды ему грозило обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений, но хитроумный Робин Осмор уладил дело без суда. По убеждению Алекс, Джордж просто попивал, в простительных количествах, но мало кто разделял это убеждение. Общепринятые нормы вежливости для него не существовали в принципе, и многие видели в этом признак коренного отсутствия морального начала. Казалось, барьеров, инстинктивно воздвигаемых цивилизованными людьми, для Джорджа просто нет. Люди его боялись, и Брайан не единственный считал, что «Джордж способен на что угодно». Люди чуяли в нем монстра и, без сомнения, хотели, чтобы монстр был. Но есть ли тому доказательства?

– О нем все плохо думают, – сказала Габриель.

– Людям нужен козел отпущения. Кто-нибудь, кто всегда под рукой [16]16
  Официальная процедура использования козла отпущения в обязательном порядке включала в себя возложение на него рук (первосвященник возлагал руки на голову козла, а затем несчастное животное выпускали в пустыню).


[Закрыть]. Официально признанный большим грешником, чем все остальные.

– Совершенно верно. Может, оттого, что мы так про него думаем, он действительно становится хуже. Но я уверена, что он ужасно обращается со Стеллой.

– Вы же сказали, что это был несчастный случай.

– Конечно… но я думаю… ей надо от него уйти.

– Потому что он может ее убить?

– Нет – чтобы остаться одной и начать новую жизнь. Она одержима Джорджем, она тратит себя понапрасну, и ее любовь не идет ему на пользу, а только злит. Ее любовь – как долг, что-то невещественное, смесь идеализма и ужасной самоуверенности. Она думает возвысить его. А ей бы встать на колени рядом с ним.

– Вы ей об этом говорили?

– Конечно нет! Она слишком гордая, самая гордая из всех, кого я знаю. Хорошо бы вы поговорили с Джорджем.

– И что я с ним сделаю?

– Его надо победить, сломать, довести до слез.

– Слез облегчения и раскаяния?

– Вы можете его спасти, Джорджа можно спасти любовью, только не такой, как у Стеллы, другой. Его уродство – это мольба о любви.

Священник от души расхохотался и хохотал слишком долго, потом щелкнул пальцами, как обычно делал, желая сменить тему разговора. Он встал.

– Вы знаете, когда приезжает профессор Розанов?

– Нет, – ответила Габриель, слегка обиженная столь резким отказом на ее крик души, и тоже встала.

– Вы с ним знакомы? – Отец Бернард знал знаменитого земляка лишь по чужим рассказам.

– Нет, – ответила Габриель, – Один раз видела на улице. Брайан знаком, ну и конечно, Джордж у него учился.

В этом месте разговора Брайан заметно прибавил громкости в телевизоре, демонстрируя свое недовольство.

– Что Брайан про него думает? – спросил священник погромче.

– Спросите его сами, – ответила Габриель, тоже на повышенных тонах, открывая дверь, – Брайан! Отец Бернард спрашивает, что ты думаешь о профессоре Розанове.

Вошел Брайан, подошел к газовой плите и заглянул в одну из сковородок, подняв крышку и тут же с лязгом опустив ее на место. Он вперил взгляд в священника, который, однако, не повторил вопроса, а вместо этого спросил:

– Почему профессор Розанов решил нас навестить?

– Лично меня он навещать не собирается. Кто его знает – артрит, водолечение…

– Вы не знаете, где он собирается остановиться?

– Без понятия. Может, в Королевском отеле.

(Королева Виктория побывала в Эннистоне в пору строительства Виктория-парка и посетила Институт, где принц-кон-сорт похвалил воды и упомянул Баден-Баден.)

– Он здесь не был с тех пор, как его матушка умерла, – сказала Габриель, – но говорят, он приезжает насовсем, выйдет на пенсию и поселится тут.

– Что он за человек?

Их разговор почти тонул в шуме телевизора из соседней комнаты.

– Розанов? Шарлатан. Знаете, что такое шарлатан – фальшивка, притворщик, фокусник, любитель совать нос в чужие дела, который прикидывается, что может…

– Да не кричи ты, – воскликнула Габриель и побежала выключать телевизор.

Священник откланялся.

Немного времени спустя Габриель и Брайан все еще говорили про Джорджа, Стеллу и Алекс.

– Оставь ты эту затею со Слиппер-хаусом, – сказал Брайан, – Алекс нас никогда туда не пустит. Кроме того, жить у нее под носом было бы просто ужасно.

– Мы будем ходить через заднюю калитку…

– Оставь.

– Я хочу жить в этом доме!

– Ты такая корыстная. И еще ты думаешь, что Алекс проматывает наше наследство.

– Эти ее выходки…

– Не надо так думать, это очень зло и мелочно.

– Я знаю!

– Стоит Алекс разбить чашку, и ты уже вздрагиваешь.

– Она вечно пользуется лучшими сервизами, и она такая неосторожная.

– Ну и что, это же не твои чашки и, скорее всего, никогда твоими не будут. Она все оставит Джорджу. Ты же знаешь, что мы и пальцем не шевельнем.

– Она могла бы и спросить нас, когда продавала Мэривилль.

Мэривилль был дом у моря.

– От него одна головная боль была: то сухая гниль, то заберется туда кто-нибудь…

– Если ты когда-то жил у моря, то потом просто ездить туда – уже совсем не то; там такое красивое побережье, а теперь на него грустно смотреть.

– Ну вот опять – только и думаешь, что про недвижимость!

– Алекс же не пользуется Слиппер-хаусом. В прошлом году в это же время я видела ее рисовальные принадлежности, они уже много лет лежат точно так же.

– Может, она там медитирует, это совершенно не наше дело, ради бога. Попробуй представить себе, каково ей живется. Тебе этот дом не нравится.

– Нравится, он же наш, но он такой маленький.

– Вот в чем твоя беда – ты так и не привыкла, что ты из бедных Боукоков.

Ветви рода, к которой принадлежала Габриель, почему-то не досталось семейных денег.

Габриель засмеялась.

– Может, и так! Но нам не хватает места. Если еще и Стелла тут будет…

– А ей обязательно тут быть?

– Думаю, да.

– Она к нам не поедет.

– Я с ней опять поговорила, очень тактично. Думаю, она боится возвращаться к Джорджу.

– Мужья и жены часто друг друга лучше понимают, чем кажется сторонним доброжелателям.

– Как бы там ни было, ей нужен перерыв.

– Ты, кажется, хочешь, чтобы она ушла от Джорджа.

– Она все думает, что может его исправить, постоянно высматривает какие-то мелочи, признаки улучшения…

– Это любовь.

– Это самообман.

– В каком-то смысле, – сказал Брайан, – это не может быть самообманом.

– Я думаю, на самом деле Джордж ее ненавидит.

– Она в это никогда не поверит.

– В том-то и беда. Подумай, как ужасно они живут, а у Джорджа еще и любовница есть. Я считаю, Стелле нужно время, чтобы все обдумать. Она все еще в шоке, в какой-то прострации.

– Стелла в прострации? Не может быть! – Брайан всегда восхищался Стеллой.

– Ты знаешь, Джордж так и не зашел ее навестить после первого дня.

– Джордж – демоническая личность, вроде Алекс, – сказал Брайан, – Он решит, что это очень стильно – не приходить, а против стиля не попрешь.

– Ты все время намекаешь, что он глуп.

– Он пошл, страшно вульгарен, вроде Яго.

– Вроде… ну ты скажешь! Но в Алекс нет ничего демонического, она стала намного тише, просто затворница, я даже беспокоюсь за нее.

– Как ты любишь беспокоиться за всех подряд. Алекс просто не хочет видеть, как одряхлели ее знакомые. Она себя видит жрицей, все играет femme fatale [17]17
  Роковая женщина (фр.).


[Закрыть]и воображает, что мужчины в нее страстно влюбляются.

– Надо полагать, они и влюблялись. Ведь Робин Осмор был от нее без ума?

– Толпами. Но то было сто лет назад. И это не Робин Осмор был от нее без ума, а его отец. Ты понимаешь, какая она старая?

– Она не выглядит на свои годы.

– Мне страшно хочется увидеть то время, когда Алекс превратится в бедную старушку, жалкую, выжившую из ума, нуждающуюся в присмотре, но я не дождусь.

– Когда дождешься, тебе это совсем не понравится.

– Я буду прыгать от радости.

– Не будешь. Ты ею гордишься, вы все ею гордитесь. В ней есть что-то от гувернантки, что-то от grande dame [18]18
  Знатная дама (фр.).


[Закрыть], и это стержень, опора для вас всех.

– Ну ладно, это дело тонкое и очень личное. Только не жди, чтобы я ее любил.

– Ты должен поговорить с ней про Джорджа, у меня ничего не выйдет. Я правда думаю: нам надо взять на себя какую-то коллективную ответственность за Джорджа.

– Женщины вечно пытаются исправлять мужчин, спасают их от самих себя, или помогают им найти самих себя, или еще что-нибудь такое.

– Я сказала: коллективную ответственность…

– Джорджа нужно лечить электрошоком, удалить ему часть мозга.

– Я не представляю, как он живет с самим собой.

– Стелле надо бы его отправить в Японию. Там ему будет хорошо, там одни сплошные Джорджи.

– Он, должно быть, живет как в аду.

– Джордж? В аду? Ничуточки. Он считает, что это мы виноваты.

– Ну, мы отчасти виноваты, потому что говорим о нем плохо, мы обратились против него, бросили его.

– Я говорю, он винит нас, весь мир, всё, кроме самого себя. У него хронически больное тщеславие, вселенская злоба, зависть космических масштабов. Он всегда вел себя так, словно его злостно обманули, недодали, украли что-то.

– Надо полагать, он чувствует себя виноватым.

– Это не вина, а стыд – потеря лица. Наверняка он больше переживает из-за того, что у него отобрали права, чем из-за того, что чуть не убил свою жену. Все злое, плохое в себе он немедленно приписывает своим врагам, окружающим. Он уже потерял всякую связь с реальностью.

– Он не уверен в себе.

– Надо полагать, Гитлер тоже был не уверен в себе!

– Ты безумно преувеличиваешь. Все говорят, Джордж буен и опасен, но мы же не знаем обстоятельств, это все с чужих слов. Я думаю, его не любят, потому что он необычный человек, а это пугает. Люди его боятся, потому что он невежлив!

– Он, конечно, не утруждает себя тонкостями этикета, но это лишь симптом. Джордж всех ненавидит. Глядя на него, начинаешь понимать, что за люди террористы.

– Неужели тебе его не жалко? Ты думаешь, он хоть на день, хоть на миг может забыть Руфуса?

– Потеря сына – потеря лица.

– Как ты можешь…

– Наверняка он сам спихнул его с лестницы в приступе гнева, а потом убедил себя, что это Стелла во всем виновата.

– Брайан, не говори так. Другие говорят, я знаю, но ты-то, пожалуйста…

– Ну прости меня, ты права, не плачь, ради бога, чего ты плачешь?

У Габриель вечно были глаза на мокром месте. Вот и сейчас она чуть не разрыдалась. Ее счастье невероятно омрачали все эти страхи, воображаемые потери, страшные, безумные картины. Если бы Руфус остался в живых, он был бы ровесником Адаму. У нее появилась фантазия, что Джордж убьет Зеда. Потом – что он убьет Адама.

Брайан не знал, о чем она думает (конечно же, она не делилась с ним такими безумными фантазиями), но примерно представлял. Он погладил ее по руке, мокрой от слез.

– Ну ладно, ладно. Дело не в Руфусе, ты же знаешь. Джордж и в детстве был чудовищем.

– Ты тоже, я знаю.

– Он с таким удовольствием топил котят.

– Не рассказывай!

– Ну, их все равно надо было утопить. Нечего об этом плакать.

– Я все-таки думаю, что Розанов может ему помочь, – сказала Габриель, осушив слезы, – Ты ведь на самом деле не думаешь то, что ты про него сказал отцу Бернарду?

– Нет, конечно. Это я только твоему жуткому дружку так сказал!

– Я думаю, он совсем не из-за Джорджа приходил, а из-за Розанова.

– Это, конечно, большая разница.

– Джордж уважает Розанова, он его послушает. Ведь он тогда аж в Америку поехал, чтобы с ним повидаться.

– Не знаю, что у них там получилось, – сказал Брайан, – но они не очень-то плодотворно повидались. Может, Джордж когда-то и восхищался Розановым, но теперь, я думаю, он за него и ломаного гроша не даст. Беда Джорджа в том, что ему все сходит с рук. Он популярен, потому что людям нравятся злодеи. Гитлер, Наполеон, Сталин. Кто самый любимый король в Англии? Генрих Восьмой. Если бы Джордж попал в действительно серьезный переплет, может, это прочистило бы ему мозги. Или если бы все сговорились против него и действительно что-нибудь сделали бы, а не просто тешились пустыми разговорами, вроде «Джорджа пора линчевать!». И его точно линчуют рано или поздно, если он будет продолжать в том же духе. Вот тебе и коллективная ответственность.

– Нет, – сказала Габриель, – нет. – И добавила: – О боже!

Она часто так восклицала. Ее обуяла очередная ужасная фантазия. Джорджу, должно быть, невыносимо глядеть, как подрастает Адам. Чтобы прогнать эти мысли, она глубоко вдохнула, возвращая себе спокойствие и безмятежность. Она понимала, что ее жизнь лишена тревог, но осознавала это нечасто, только в такие спасительные мгновения бегства от действительности. Но в этом неподвижном воздухе был и страх. Она только надеялась, что Адам не читает ее мыслей. Однажды он сказал ей: «Не надо защищать меня от всяческих бед».

Сейчас она сказала:

– Как ты думаешь, когда Адам вырастет, может быть, он станет биологом или ветеринаром? Он так любит животных.

– Вряд ли, – ответил Брайан. – Он не вдается в детали, он никогда не станет рисовать биологический или анатомический препарат. Он любит животных по-другому – это часть чего-то другого, чего-то сентиментального, хотя нет, символического… этакой маленькой, странной религии…

Он не смог объяснить, хотя видел и чувствовал, что имеет в виду. Это все оттого, что Адам подменыш, странный, абсолютный мальчик; Брайан не мог вообразить Адама взрослым и не хотел представлять, как сын вырастет, начнет говорить басом, будет спать с женщинами. Может быть, это будущее нельзя себе представить, потому что его не существует. И Адам не растет. А вдруг сын так и проживет всю жизнь карликом с умом ребенка? И может быть, тут спутанные потаенные мысли Брайана, вытянувшись, соприкоснулись с потаенными спутанными мыслями его жены.

– Хорошо, что Том приезжает, – сказала Габриель. – Мы его теперь так редко видим. Как ты думаешь, может, он избегает Джорджа… или Алекс?

– Молодые люди всегда избегают матерей-собственниц.

– Я думаю, он нас забросил оттого, что Джордж к нему ревновал.

– Потому что Алекс так привязана к Тому? Бедный, обделенный Джордж. Вот, опять мы начали. Пойдем спать.

Брайан встал. Он сказал:

– Том… да… Том – вот он счастлив.

А ты – нет, грустно подумала Габриель.

Они пошли спать.

Брайан и Габриель Маккефри знали друг друга тысячу лет; они ходили в один и тот же дом молитвенных собраний Друзей [19]19
  То есть квакеров.


[Закрыть], на одни и те же детские праздники, потом на одни и те же танцы. Брайан в юности был красив – молодой викинг. Габриель влюбилась. Потом влюбился и Брайан. Он не любил откровенных, распущенных девиц. Габриель была хорошенькая, тихая, застенчивая, пряталась за свисающими прядями волос. Обожающе глядела на Брайана. Брайан был разумный, серьезный юноша. Ему нужна была верная, правдивая, кроткая жена и открытая, мирная, простая жизнь. Время показало, что он выбрал правильно. Габриель и Брайан до сих пор любили друг друга, хоть и принадлежали к совсем разным человеческим племенам.

Брайан в отличие от своего отца и деда, чье квакерство было лишь данью сантиментам, относился к религии очень серьезно. Возможно, на него повлиял его «крестный отец», Уильям Исткот по прозвищу Ящерка Билль [20]20
  Ящерка Билль – персонаж книги Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес».


[Закрыть], весьма набожный человек, столп квакерства и кузен широко известного филантропа Мил-тона Исткота. Исткоты были богатой семьей (тоже с торговым прошлым), и Уильям рано вышел на покой, оставив адвокатскую карьеру и посвятив себя, подобно кузену, добрым делам. Брайан с Габриелью и Адамом ходил на молитвенные собрания каждое воскресенье. В Бога он не верил, но эннистонская община Друзей (то есть квакеров) относилась к этому спокойно. Загадка Божества была то же самое, что Внутренний Свет Души, а Путь Света означал Добродетельную Жизнь, в которой видение истины само собой вызывало добродетельные стремления. В этом и заключалась идеальная простота долга. Брайан думал, что он аскет, чистый сердцем. Он хотел вести Добродетельную Жизнь вместе с женой и сыном, но это оказывалось трудно. Брайан также хотел свершить какое-нибудь великое дело. (Габриель верила в его великое дело.) Но теперь уже было ясно, что ничего такого он не совершит. Он работал в эннистонском муниципальном совете, в отделе образования.

Брайану трудно было вести Добродетельную Жизнь по очень простой, но сокровенной причине. Он был эгоистом. Он делал, что хотел, и Габриель тоже делала то, что хотел он. Это началось очень давно, и Брайан думал (ошибочно, между прочим), что Габриель перестала замечать. Габриель хотела путешествовать. Брайан терпеть не мог путешествия, а хотел сидеть дома и читать. Они сидели дома и читали. Габриель хотела принимать гостей. Брайан считал, что светская жизнь – сплошное лицемерие. Они не принимали гостей. Брайан ел быстро, Габриель ела медленно. Обед кончался, когда Брайан заканчивал есть. Брайан часто раздражался, нередко гневался и, если был очень недоволен (хотя это случалось реже), замыкался от жены. Когда он так дулся из-за своего собственного дурного характера, его, как каленым железом, пронзала боль, он адски мучился, но все же не мог преодолеть в себе этой формы насилия. Адаму он своего гнева не показывал, но испытывал в отношениях с сыном жуткое неясное чувство собственной неадекватности и явную неуклюжую застенчивость, неловкость, мешавшую общению. Иногда ему казалось, что Адам это понимает и нарочно приносит ему оливковые ветви, мелкие трогательные ободряющие знаки привязанности; Брайан обнаруживал, что принимает их неловко, будто к нему снисходят. Он желал других женщин со страстью, которая изумила бы Габриель, знай она об этом, но эту слабину ему удавалось держать под контролем. Кое-кто говорил, что внутри Брайана сидит Джордж и просится наружу, но до сих пор это гипотетическое присутствие никак не проявлялось.

Габриель осознавала обиды, но не заостряла внимание на них. Если не считать эгоизма Брайана, перед которым она молча капитулировала, прощая, но не забывая, главной ее обидой было то, что она никогда ничему не училась и, дожив до тридцати четырех лет, ничего не знала. Брайан изучал социологию в Эссексском университете. Габриель год проучилась в колледже на секретаршу и начала думать, что, может быть, все-таки стоит пойти в университет, но тут ее постигло замужество. Кто и что она теперь? Жена Брайана, мать Адама. Сравнивая себя со Стеллой или Алекс, она ощущала себя ненастоящей. Она была «из бедных Боукоков», из породы бедняжек, лишенных житейской хватки. Ее отец, муниципальный инженер из южной части Лондона, умер. Она ладила с матерью и братом, но они тихо-мирно переехали в Канаду, когда брат женился, и теперь ее даже не волновало, что они терпеть не могли Брайана. Габриель знала, что ей важно быть до известной степени довольной жизнью и собой, и твердо решила не превращаться в недовольную жизнью женщину. Она сделала свой дом своей крепостью, где укрывалась от бед и была довольна своей невидимостью. Она не скиталась, израненная в боях и бездомная, наподобие Стеллы с Джорджем, чьи злоключения завораживали и пугали ее. Она была совсем не такая, как они. Рано утром, наполняя чайник чистой холодной водой, чтобы вскипятить чай, Габриель ощущала свою невинность и свежесть. Одно из свойств своей внутренней крепости она позаимствовала у Адама – что-то вроде анимизма, ощущение, что у всего – не только у мух, которых следовало ловить и выпускать в окно, у мокриц, которых надо было аккуратно относить в сад, у пауков, чье право на углы было неприкосновенным, но и у вилок, ножей и ложек, чашек, тарелок и кувшинов, и башмаков, и бедных носков, оставшихся без пары, и пуговиц, которые, если их недолюбить, могли пропасть, – у всего есть жизнь, собственное бытие, дружелюбие, права. Все они стали продолжением ее существования, как были продолжением его существования, и в этом общем бытии, как в уязвимом, обширном теле, она тайно сливалась с сыном.

Родня в целом, хоть и называлась «ее» родней, значила для нее меньше. Габриель восхищалась Стеллой, завидовала ей и жалела ее. Алекс ее раздражала, интересовала и вызывала симпатию. Габриель была привязана к Тому, вызывавшему у Брайана такие смешанные чувства, но не давала воли этой привязанности – боялась, что Адам обидится и возревнует, пусть даже самую малость. В целом она считала Тома простой душой, блаженно безобидной. Она, как и Брайан, завидовала благодушию Тома, но ради Адама, а не ради себя самой. Будет ли Адам благодушным в двадцать лет? Она в этом сомневалась. Доживет ли Адам до двадцати? Джордж был отдельной проблемой. У Габриель возникали странные фантазии, связанные с Джорджем. Эти фантазии воплотились в случае, происшедшем несколько лет назад. Габриель сидела в саду Дианы, у Купален, в компании знакомых, разговор зашел о Джордже, и кое-кто (в частности, миссис Робин Осмор и Антея Исткот, тогда еще школьница) высказался о нем нелицеприятно. Вдруг появился Джордж – он, без сомнения, слышал их беседу, и они умолкли. Когда он пошел прочь, Габриель почувствовала, что обязана вскочить и побежать за ним. Она догнала его как раз у выхода из Института на улицу. Коснулась его руки и сказала, краснея:

– Я ничего не говорила против тебя, я не думаю о тебе ничего плохого.

Джордж улыбнулся, слегка поклонился и ушел. Встретив его затем в компании, Габриель по глазам поняла, что он помнит о той значительной встрече. Габриель уже жалела о том, что теперь ей казалось неразумным порывом, и не рассказала о нем Брайану. Ее слова даже не были правдой. Она думала о Джордже плохо. А теперь она создала меж ними тайную связь, словно их связали невидимой веревкой, и Габриель иногда чувствовала, как Джордж ехидно, злобно, едва заметно эту веревку подергивает. В сердце у Габриель был уголок – маленький, совсем крохотный, – где таилось убеждение, по-видимому, распространенное среди эннистонских женщин, что она, и только она, может спасти Джорджа от самого себя.

Алекс вставила ключ в дверь Слиппер-хауса. Было одиннадцать часов того же вечера, когда Брайан и Габриель приходили с визитом. Дверь открылась, послышался сырой древесный запах. Внезапно испугавшись чего-то, Алекс нашарила выключатель, вошла, закрыла и заперла за собой дверь.