Текст книги "Ученик философа"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

Джон Роберт, словно сказал что-то совершенно обычное, продолжал:

– Я передам ей в дар некоторую сумму денег, не очень большую. Надеюсь, конечно, что она пойдет учиться дальше, в университет, если захочет. Брак не должен этому помешать.

– Но я не хочу на ней жениться! Вообще ни на ком не хочу жениться!

– Вы с ней еще даже не познакомились.

Джон Роберт сказал «даже» таким тоном, словно понял слова Тома в совершенно противоположном смысле.

– Да я и не хочу с ней знакомиться, я завтра должен ехать обратно в Лондон…

– Не верю.

– Ну ладно, не должен, но…

– Я бы хотел все устроить прямо сейчас…

– Но почему, что это вообще такое, почему я, а как же она, она еще ребенок, она и не захочет замуж, а если и захочет, то не за меня. То есть я хочу сказать, это так просто не де…

– Мы можем организовать события по своему желанию, – сказал философ, – чаще, чем мы думаем.

– Но зачем… зачем на ней жениться?

– А вы хотели, чтобы я вам предложил просто так ее соблазнить?

Под негодующим взглядом Джона Роберта Тому стало ужасно стыдно. Неужели он успел так запутаться в этом деле, что его можно обвинить в неподобающем легкомыслии? В замешательстве он подумал, что, может быть, Джон Роберт – безумный вуайерист. Он как будто предлагает Тому свою внучку, но каковы его мотивы? Он безумец из Калифорнии, опасный сумасшедший. Но Том уже покорился чарам Джона Роберта, всецело поддался его высокопарному серьезному тону и не мог рассматривать это предложение как непристойное. Но все же Тому страшно хотелось очутиться где-нибудь совершенно в другом месте и снова стать свободным.

– Стойте, – сказал Том, – давайте по порядку. В чем смысл всей этой идеи?

– Я полагал, – ответил философ, – что мои намерения кристально ясны. Во многих странах мира браки устраиваются по договоренности. Я пытаюсь устроить этот брак.

– Но…

– Многие считают, что у браков по договоренности больше шансов оказаться счастливыми.

– Не для образованных людей. Я хочу сказать, она же не в гареме выросла!

– Она выросла в исключительно тепличной обстановке, – чопорно сказал Джон Роберт.

– Да, но это же не значит, что… честное слово, я… но вам-то зачем это нужно?

– Я хочу увидеть ее пристроенной.

Он хочет избавиться от девочки, подумал Том, хочет спихнуть ее кому-нибудь, кого сможет запугать!

– Но почему именно я? – спросил он, – Я же вам сказал, что не получу диплома с отличием.

– Чем посредственней способности, тем спокойней жизнь.

Том разозлился и ответил:

– А вдруг я стану великим писателем? Вы же знаете, все писатели – эгоисты.

– Элемент риска неизбежен, – мрачно ответил Джон Роберт.

– Но в мире полно молодых людей… например, ваши ученики – есть же кто-то?..

– Философы – неподходящие кандидатуры.

– А что с ними такое? На них лежит проклятие?

Джон Роберт принял вопрос за чистую монету.

– Да.

– Ну хорошо, но не все же мужчины – философы! У вас же должно быть какое-то определенное представление, почему вы выбрали меня. Или вы уже перебрали десятки…

– Нет! Только вас.

– Но почему…

Джон Роберт поколебался. Потом сказал:

– Это правда, здесь есть элемент случайности. Без сомнения, я мог бы выбрать более… блестящую партию, если можно так выразиться. Но устройство всемирного конкурса женихов привело бы к трате времени и, вероятно, неразберихе. Я хотел, чтобы все было просто.

– Просто! Я подвернулся под руку, и вы решили, что я соглашусь!

– Я подумал, – сказал Джон Роберт, – что вы… у меня создалось впечатление, что вы… мне сказали, что у вас счастливый характер. Интересно, вы сами понимаете, какая это редкость?

– Нет… да… но…

– Я хочу, чтобы моя внучка была счастлива.

– Да, конечно, но…

– Вы, по-видимому, чистый юноша.

В тоне, которым были произнесены эти слова, звучало и методистское воспитание Джона Роберта, и американские университетские кампусы, и Тому послышалось в этих словах что-то близкое и ему самому, как ни смешно это было в данной ситуации.

– Но я же сказал, что у меня были девушки!

– Некоторый опыт желателен. Я полагаю, что вы не неразборчивы в связях.

– Нет, конечно, – ответил Том, хотя не очень понимал, как это соотносится с его претензиями на чистоту.

– Вот видите, – отозвался Джон Роберт, словно окончательно доказав, что Том может и хочет участвовать в его плане. Он продолжал: – Я не хочу, чтобы она вошла в мир вульгарной сексуальности. Я хочу, чтобы к ее невинности было проявлено должное уважение. Я хочу все устроить просто и ясно, без… неразберихи и… фальшивых мелодрам.

– Я прекрасно понимаю, – произнес Том, подхватывая размеренный тон Джона Роберта, – что вы не желаете терять время на эти вопросы. Я уверен, что вы крайне заняты гораздо более важными делами. Вы хотите устроить это дело и покончить с ним!

Джон Роберт не обратил внимания на сарказм, а может, и не заметил его. Он ответил:

– Да, покончить. Разумеется, за ней будет некоторая сумма денег, как я уже сказал.

Слово «разумеется» прозвучало так, словно Том уже был законным женихом. Философ добавил:

– Надеюсь, излишне добавлять, что у нее не было никакого опыта… что она… девственница.

Том почувствовал, что его неумолимо затягивает в словесные сети. Он оторвался от лица философа и уставился, моргая, в окно. Он увидел, что за два или три участка от них на дереве сидит человек. Человек сидел верхом на ветке и что-то держал – может быть, пилу. Том немедленно подумал о входе Христа в Иерусалим. Наверное, была такая картинка, подумал он, где человек сидит на дереве и смотрит на проходящего Христа. Как это смешно, нелепо, что я сижу тут и вижу человека на дереве и в то же время пытаюсь придумать какой-нибудь ответ этому образцовому сумасшедшему. Как мне отсюда выбраться? Конечно, это безумие, но нельзя грубить эксцентричному пожилому человеку. И конечно, все это лестно в каком-то смысле… и ужасно интересно…

Он закрыл глаза, потом посмотрел вниз, на потертый красно-синий аксминстерский ковер, который немедленно заплясал и запрыгал под его взглядом. То синий цвет становился фоном, то красный. Ковер мигал ему, словно маяк.

– Ну? – спросил Джон Роберт.

– А ей вы сказали?

Том пытался опять сосредоточиться на большом лице, которое теперь, казалось, царило над комнатой, будто нависшая скала. Джон Роберт словно увеличивался в размерах. Еще немного, и он станет похож на Полифема [95]95
  В греческой мифологии – один из циклопов, одноглазых великанов, сыновей Посейдона, обитавших на Сицилии. В «Одиссее» Гомера Полифем пожрал нескольких спутников Одиссея, однако затем Одиссею удалось его ослепить. Позднейшая традиция приписывает ему любовную страсть к нимфе Галатее. (Прим. ред.)


[Закрыть].

– Конечно нет, – ответил Джон Роберт, словно это было очевидно.

– Почему?

– Я информирую ее, когда – и если – вы согласитесь.

– Но я не могу согласиться, это невозможно…

– В таком случае я попрошу вас уйти. Простите, что отнял у вас время.

– Минуту… – «Я же не могу теперь уйти, – в отчаянии подумал Том, – не могу!» Он сказал: – Я ей не понравлюсь, с какой стати я должен ей понравиться? А может быть, она мне не понравится… и вообще все это ужасно глупо.

– Разумеется, – сказал Джон Роберт, – я не могу взять с вас обещание преуспеть. Сомневаюсь, что в принципе возможно дать такое обещание – разве что в отдельно взятых крайне простых случаях.

Он помолчал немного, словно задумавшись, и продолжил:

– Но я хочу, чтобы вы пообещали, что попытаетесь. – И добавил: – Вы обязаны это пообещать.

Том обеими руками вцепился в свою шевелюру и рванул ее.

– Но вы же не можете так управлять людьми…

– Я могу попробовать. Вы абсолютно вольны отказаться, а если встретитесь с ней, вы оба можете в любой момент отвергнуть этот план. В каковом случае я повторю попытку.

– С другим человеком?

– Да.

– О боже!

– Не вижу, – заметил Джон Роберт, – чтобы я предлагал что-нибудь особенно неразумное. Никто никого ни к чему не принуждает.

Меня принуждают, подумал Том. Должно быть, это гипноз. Он сказал, едва веря своим словам:

– Можно, я подумаю?

– Нет. Либо вы сейчас соглашаетесь встретиться с ней, имея в виду заключение брака, либо…

– Но как я могу с ней встретиться, имея в виду заключение брака? Я ее никогда не видел, ей семнадцать лет, мне двадцать, это не… не та ситуация, не тот случай…

– Хорошо, в таком случае позвольте пожелать вам доброго утра. Спасибо, что уделили мне время.

– Нет-нет, это нечестно, как я могу сказать… это все так необычно…

– Я бы сказал, что все предельно ясно. Вам не нужно ничего делать – нужно только серьезно отнестись к ситуации.

– Но я не могу взять и заставить себя серьезно относиться, в вашем смысле серьезности, то есть воспринять это всерьез…

– Послушайте, мистер Маккефри, вы же не думаете, что я шучу.

– Нет, конечно, нет, я просто…

– Как я уже сказал, вы можете попробовать. Просто не забывайте о конечной цели. И еще: если на этой стадии вы решите отказаться от участия, я должен вас попросить еще об одном обещании.

– Еще одном?

– Вы уже пообещали мне никому не открывать то, о чем мы сегодня беседовали.

– Пообещал? Да, верно…

– В случае, если вы решите отказаться от моего предложения, я также должен взять с вас обещание никогда не встречаться и не знакомиться с мисс Мейнелл.

– Но как это…

– А если вы примете мое предложение и потерпите неудачу, вы должны пообещать, что никогда больше не увидитесь с мисс Мейнелл и не будете пытаться ее увидеть.

– Я не понимаю…

– Вы не глупы. Вы должны понимать, почему я об этом прошу.

– О… да… наверно…

– Ну так что, хотите попробовать?

Слово «попробовать» зазвенело у Тома в ушах, как лязг цепи, – а может, как зов трубы? Кажется, подумал он, этот сумасшедший тщательно, с помощью волшебных слов, мелких спланированных психологических жестов берет меня в плен? Или это все случайное безумие? Будут ли мои слова иметь какие-то последствия? Он гадал, нужно ли воспринимать эту ситуацию как ловушку или как посвящение, испытание. С какой стати ему соглашаться на такой нелепый, безумный план? Но только… он теперь уже не сможет не… Если он сейчас встанет и выйдет из комнаты, сможет ли он оставить позади все, что произошло? У него в душе уже были затронуты разнообразные, непонятные для него самого струны.

Том в отчаянии спросил, только для того, чтобы выиграть несколько секунд:

– Но вы это действительно серьезно, все, что вы говорили?

– Не задавайте пустых вопросов. Сосредоточьтесь.

«Правда, что ли, меня гипнотизируют? – подумал Том. – Неужели я собираюсь ввязаться в эту безумную затею, только чтобы сделать ему одолжение, чтобы повиноваться, чтобы, о боже, не разлучаться с ним?» Он сказал:

– Ну хорошо, я попробую.

Джон Роберт испустил долгий вздох.

– Хорошо… хорошо, значит, договорились.

– Но… – пробормотал Том, – но это же бесполезно, ничего же не получится, я ей не понравлюсь, окажется, что мы друг друга терпеть не можем, это невозможно, мы не поладим, сама идея ей будет ненавистна…

– Вы согласились попробовать. Дальнейшие рассуждения бесполезны. Разумеется, вы никому не расскажете о нашей беседе. И в общении с моей внучкой будьте чрезвычайно осторожны. Здесь не место выходкам. Ничего шумного, ничего публичного.

– Но люди же узнают, что я с ней встретился…

– Совершенно не нужно, чтобы ваша встреча стала предметом сплетен. Я этого не желаю. Слиппер-хаус – уединенное место.

При этой фразе у Тома закипело воображение.

– Ну хорошо, но…

– Насколько я понимаю, из того факта, что вам было неизвестно о прибытии мисс Мейнелл, следует, что вы не живете в Белмонте?

– Да. Я живу в доме номер сорок один по Траванкор-авеню. Ближе к твидовой фабрике.

Джон Роберт записал адрес в блокнот.

– А теперь, – сказал он, – мне пора в Институт. Мы должны идти по отдельности.

– Стойте, а мне что теперь делать, вы разве не отведете меня к ней?

Как пса на случку, подумал он.

– Я больше не имею никакого отношения к этому делу.

– Но вы ей скажете?

– Да…

– Но что мне делать?

– Я полагаюсь на ваш… опыт.

Джон Роберт встал, и Том, шатаясь, тоже поднялся. Он смотрел, как философ надевает плащ, перчатки, натягивает на уши коричневую шерстяную шапочку.

Том понял, что забыл задать важный вопрос, который в такой опасной ситуации лучше прояснить.

– А мы можем… ну, если мы… станем близки… это иногда бывает, даже когда люди не уверены… а потом она решит, что не хочет…

Этот вопрос, кажется, привел Джона Роберта в замешательство и даже в расстройство. Такая возможность явно не приходила ему в голову. Он нахмурился.

– Не надо заглядывать так далеко вперед.

– Но я хотел бы знать…

– Весь этот разговор не доставил мне никакого удовольствия, и я не желаю продолжать. Мы уже достаточно сказали.

Он говорил так, как будто все это чрезвычайно неприятное обсуждение было навязано ему Томом.

Том отодвинулся, чтобы пропустить Розанова. Они вышли в прихожую, где мгновение неловко стояли лицом к лицу. Розанов был одного роста с Томом. Том уловил запах одежд философа, философский запах пота и размышлений. Розанов повозился у себя за спиной, открыл парадную дверь и вышел на улицу задним ходом. Том последовал за ним и закрыл дверь.

– Теперь я пойду направо, а вы налево. Не забывайте о своих обещаниях.

Дородная фигура стала удаляться, затем свернула на главную улицу Бэркстауна и исчезла из виду. Том смотрел ей вслед, потом повернулся, пошел в другую сторону и дошел до «Лесовика». «Лесовик» был открыт, но Том не завернул туда. Он и без того уже был как пьяный, голова шла кругом, и сердце полнилось странной смесью боли, страха и радости. Радости? Это еще с какой стати? Может, ему просто польстило такое удивительное внимание? Он твердил себе: Розанов просто сумасшедший, это ничего не значит, это не настоящее, я ни во что не ввязался! Он миновал паб, дошел до самого железнодорожного переезда и посмотрел на проходящий поезд. Затем повернул назад.

Том пошел домой, на Траванкор-авеню. Он перешел мост восемнадцатого века, достиг Полумесяца и с середины полукруга увидел, что на другом конце улицы его ждет Скарлет-Тейлор. Когда Том проходил мимо номера 29, жилища старших Осморов, Робин Осмор и его жена как раз глядели из высокого окна красивой гостиной первого этажа.

– Вон Том Маккефри идет, – сказал Робин, – Какой красивый мальчик вырос.

Миссис Осмор ничего не сказала. Ее раздражала манера всех подряд, в том числе ее мужа, хвалить Тома, как будто его по всеобщему согласию назначили каким-то героем. Он ничуть не красивей Грегори и далеко не так умен. Она страдала из-за отъезда Грегори и не могла оправиться после его неблагоразумной женитьбы на дочери этой нахалки Джудит Крэкстон. Ну почему же Грег не женился на Антее Исткот, как тысячу раз уговаривала его миссис Осмор, едва ли не с тех пор, как они вместе играли в детском саду Полумесяца? Еще ее обидело, что Грег пустил Тома к себе в дом, не поставив ее в известность (она услышала об этом в Купальнях). Она была уверена, что Том, такой беспечный и неаккуратный, обязательно что-нибудь серьезно попортит в доме, может, даже спалит его. Или, чего доброго, будет носить одежду Грега. Добром это не кончится.

Эмма, полный мрачных предчувствий и любопытства, пошел в сторону Полумесяца, поскольку этой дорогой должен был возвращаться Том, и по пути размышлял о таинственной природе физической любви. Что составляет ее? Почему она совершенно не похожа ни на что другое? Внезапно весь мир переориентируется, расположившись вокруг одной сверкающей точки, а все остальное оказывается в тени. Преображение телесного существа, тончайшая электрическая чувствительность нервов, нежное, ожидающее чувство, испытываемое кожей. Вездесущее призрачное ощущение касания. Зоркость сердца. Абсолютная потребность в присутствии любимого существа, категорический императив, одержимость. Жгучий огонь, расширяющееся солнце, красота всего сущего. Определенность, а с ней – великое, печальное, холодное знание о грядущей перемене и распаде. Эмма никогда особенно не умел справляться с собственными сильными чувствами, он был наполовину исполнен решимости не любить Тома, совсем не любить, поскольку еще не был влюблен. Тогда, в постели, он тоже лежал в объятиях ангельских крыльев, и Том со столь восхитительной доверчивостью уснул у него на руках, он лежал, держа Тома в объятиях, чувствуя себя заступником, подобным Богу, и столь же всемогущим, когда желание милосердно растворилось в облаке горя, и уже тогда он холодно планировал, как будет уменьшать это событие, снижать его, ликвидировать, чтобы оно больше не было частью его жизни, чтобы стало мелким и незначительным. Он мрачно наблюдал некое совершенно новое счастье, нечто, созданное ex nihilo [96]96
  Из ничего (лат.).


[Закрыть], которое пришло к нему и коснулось его перстом. А когда этим самым утром Том обнял его за шею и воскликнул: «Я тебя люблю!», Эмма ощутил радостное «дуновение бесконечности», которое сопутствует каждой настоящей любви. Но это не годится. Он знал, насколько импульсивен Том, как скор на проявления добрых чувств и как мало могут значить эти проявления. Том был возлюбленным всего мира – постоянно раскрывал теплые объятия вещам и людям. В любом случае Том был создан, чтобы наслаждаться женщинами и быть для них наслаждением. Может, мне лучше съездить в Брюссель к матери, подумал Эмма. Но знал, что не поедет.

– Что было? – спросил Эмма. – Чего он хотел?

– Он хочет, чтобы я женился на его внучке.

– Что?! Да нет. Ты шутишь.

– Честно! Он хочет сбыть ее с рук, выдать замуж и для этого выбрал меня! Правда, безумие какое-то, нелепость?

Том засмеялся и, продолжая смеяться, взял друга за руку и повел его обратно в сторону Траванкор-авеню.

Эмма отстранился.

– Но как же… Значит, ты с ней знаком?

– Нет! Я ее в глаза не видел! По-моему, она вообще здесь никогда не была, она жила в Америке.

– Он, должно быть, не в себе.

– Он сошел с ума, рехнулся, съехал с катушек! И подумай, обратился ко мне!

– Ты, конечно, его вежливо послал.

– Нет. Я согласился! Брак устроен! Осталось только с ней познакомиться! Она в Эннистоне…

– Том…

– Он гарантирует ее девственность, ей семнадцать лет, он обещал дать нам денег, мы купим дом на Полумесяце…

– Что ты несешь, черт бы тебя побрал?

– Не злись. Да ты, кажется, ревнуешь!

Это обвинение, независимо от его серьезности, взбесило Скарлет-Тейлора.

– Мне неприятен твой омерзительно вульгарный тон!

– Ну только не кидайся на меня, это же не моя затея.

– Но конечно же, ты ему сказал, что это безумный, невозможный план…

– Я пытался, но он не слушал. Он сказал, что браки иногда устраиваются по договоренности и он пытается устроить этот брак. Он сказал, что я должен пойти с ней повидаться, а он ее предупредит о моем приходе. Он думает, что может управлять людьми. Он на самом деле может управлять людьми.

– Он не может тебя заставить жениться на его внучке!

– Не может? Посмотрим. Я согласился попробовать.

– Согласился?! Согласился на такое абсурдное… такое… нелепое… аморальное…

– Не вижу, что тут аморального.

– Он с тобой играет.

– Я тебя уверяю, он был совершенно серьезен.

– Я хочу сказать, нельзя так делать, такие вещи не делаются, джентльмен не может…

– Почему нет, на что ты намекаешь? И вообще, может быть, я не джентльмен.

– Если ты не джентльмен, я больше не желаю с тобой общаться. И ты не должен был мне об этом рассказывать.

– А ты не должен был спрашивать!

– Верно. Я не должен был спрашивать.

– Тогда не придирайся! Слушай, я просто согласился с ней повидаться. Может, он и серьезно относится к этой затее, а я нет.

– Ты несерьезно относишься к этой затее?

– Ты так завелся, когда я сказал, что согласился, а теперь заводишься, когда я говорю, что согласился понарошку!

– Ты его обманываешь, ты ему соврал!

– Так теперь ты на его стороне?

– Я уезжаю в Лондон!

Эмма покраснел, остановился и всерьез топнул ногой.

– Ну, Эмма, хватит, нам нельзя из-за этого ссориться, я просто согласился на нее посмотреть. Почему бы нет? Я решил, что это будет забавно.

– Забавно?!

– А почему нет? Ладно тебе, пошли, будешь еще тут стоять и злиться.

Они пошли дальше.

– Ты должен был прямо и недвусмысленно отказаться.

– Почему?

– Потому что ты не намерен жениться на семнадцатилетней девушке, которую никогда в жизни не видел. Подумай о ней.

– Не могу, я ее совершенно не знаю…

– Как она к этому отнесется? Ты ее только расстроишь, сам расстроишься, выйдет ужасная, неловкая, болезненная путаница, жуткая каша с моральной точки зрения, омерзительная, гадкая. Как можно быть таким безумным, безответственным идиотом!

– Я всегда могу сказать, что передумал. И вообще, я же еще ничего не сделал.

– И слава богу, что не сделал. Ты напишешь ему, что договоренность отменяется?

– Не думаю. Во всяком случае, пока нет. Я хочу с ней встретиться. Почему бы нет?

– Я же тебе сказал, почему нет.

– Мне любопытно. Неужели тебе было бы не любопытно? Давай сходим, посмотрим на нее вместе. Только не сердись. Я очень расстраиваюсь, когда ты сердишься, пугаюсь, а я не люблю пугаться и расстраиваться.

– Не впутывай меня. И потом, когда чертовски пожалеешь, что меня не послушал, не рассчитывай на мою помощь!

– Конечно, я буду рассчитывать на твою помощь! Успокойся. Что ты так завелся?

Но Тома задела вспышка Эммы, в том числе и потому, что он прекрасно сознавал правоту друга. Действительно, может выйти неприятная история; он предпочитал не воображать деталей. Но он знал, что попался: любопытство, тщеславие, безумное ощущение приключения, чувство рока влекли его вперед. Словно его ценность изменилась и Джон Роберт сделал его новым человеком. Как он мог, коснувшись семнадцатилетней девушки, пусть мысленно, пусть ненадолго, пообещать, как требовал Джон Роберт (а пообещать пришлось бы), никогда ее не видеть? Одного этого запрета довольно было бы, чтобы поймать его на крючок. Отказавшись, Том никогда бы уже не стал прежним. Заработала некая жутковатая магия. Может, он и вправду пожалеет об этой попытке, но если бы отказался, жалел бы сильнее, горше. Отказавшись, он потерял бы Розанова: Розанова, который еще сегодня утром его нимало не волновал, Розанова, без которого всю жизнь прекрасно обходился и который теперь стал для него чем-то насущным. Том уже не был свободен и, может быть, уже не был невинен: он уже не был счастлив.

– И он тебе велел никому не говорить, – сказал Эмма.

– Да.

– Ты негодяй.

– Ты же не расскажешь. Это все равно что говорить с самим собой или с Господом Богом. Слушай, давай помиримся, давай споем, давай споем тот немецкий канон, которому ты меня научил. Я начну.

Том тихо запел:

 
Alles shweiget. Nachtigallen
Locken mit süssen Melodien
Tränen ins Auge
Sehnsucht ins Herz [97]97
Все молчит, лишь соловейМанит песнею своей,Сердце стонет, на глазаНавернулась вдруг слеза…  Австрийский канон, автор слов неизвестен, авторство музыки приписывается Гайдну или Моцарту. Пер. Дарины Никоновой.


[Закрыть].
 

Когда он дошел до конца и начал снова, Эмма присоединился к нему – не в полный голос, но высоким, ясным, чистым шепотом. К тому времени, как они свернули на Траванкор-авеню, может, у них на глаза и не навернулись слезы, но в сердца вселилась мрачная тоска.