Текст книги "Ученик философа"
Автор книги: Айрис Мердок
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)
– Я давно хотел с вами поговорить, – сказал Эмма. Они с Перл были одни в другой части сада, возле заросшего лилиями пруда у подножия полуразрушенной каменной лестницы. Лилии покрыли почти всю поверхность водоема. Лишь местами в окнах темно-зеленой воды мелькали золотыми вспышками огромные карпы.
– Как это? – спросила Перл. – Мы же только сегодня познакомились.
Перл тоже была в летнем платье – не струящемся, в цветочек, как у Хэтти, но в прямом желтом платье-рубашке, подпоясанном на узкой талии и похожем на униформу героев научно-фантастического романа. Голова Перл с прямым профилем была так узка, словно стремилась стать двухмерной. Солнце придало смуглой коже еще капельку смуглоты, бросило на щеки красновато-коричневый румянец и высветило рыжеватые оттенки в темных волосах, которые Перл сознательно подстригла покороче.
– Я вас несколько раз видел в Купальнях, в Институте, как тут говорят.
– Да?
Перл думала, что Эмма очень странный. Он потел в пальто и жилете, бледное лицо обгорело до болезненного розового блеска. Эмма строго смотрел через узкие овальные очки.
– Да. Вы меня интересуете.
– Как это мило, что вы мной интересуетесь! Но вы знаете, что я служанка мисс Мейнелл?
– Это живописная, но несущественная подробность. В наше время очень странно быть чьей-нибудь служанкой.
– Вы ведь ирландец, правда?
– Это тоже живописно, но несущественно.
– А что существенно?
– Вы.
Эмма бросил в пруд камень, но тот не потонул, а остался лежать на толстом листе лилии. Эмма бросил другой камень, целясь в первый, но промахнулся.
– Вы от меня что-то хотели? – довольно резко спросила Перл.
– О, я еще не знаю, – ответил Эмма, – Может, и нет.
И добавил:
– Я хотел познакомиться с вами еще до того, как узнал, кто вы.
– Но зачем со мной знакомиться? Простите, этот разговор принимает какой-то дурацкий оборот.
– Не думаю. Мы немного стесняемся, но делаем успехи. И опять-таки я не знаю. Почему одни люди интересны, а другие нет? Логика тут бессильна.
– Наверно, пора идти обратно…
– Я обычно не разговариваю так с девушками. Я вообще обычно не разговариваю с девушками.
– Может, и лучше не разговаривать. Со мной очень скучно, вот увидите.
– Почему вы так думаете?
– Я ничего не знаю.
– Не страшно, зато я все знаю. Если вам надо что-нибудь знать, я вам расскажу.
– Вы историк?
– Да. Конечно, я знаю только факты и несколько обрывочных идей, которые к ним прицепились.
– Давайте лучше вернемся к мисс Мейнелл и мистеру Маккефри.
– Моего друга зовут Том, а вашу подругу – Хэтти. Может, обойдемся без мистеров и мисс?
– Нет.
– Как вам будет угодно. Я понял, почему хотел с вами познакомиться.
– Почему?
– У вас сухой вид.
– Сухой?
– Ну да. Девушки редко бывают сухими.
– Что это значит?
– Сухой, ну, как в сочетании «сухой и твердый». Противоположность раскисшему и мягкому.
– А я думала, мужчинам нравится мягкость. Может быть, вы думаете, что я похожа на мальчика?
– Расскажите мне что-нибудь о себе.
– Что?
– Все равно что.
– Моя мать была проституткой.
– Это должно произвести на меня впечатление?
Габриель тем временем ужасно переживала. Она пошла вдоль пляжа (Брайан это видел), но скоро вскарабкалась по скалам, стоящим со стороны суши, и принялась меж них бродить. Искала ли она Джорджа? Нет. Мысль о том, чтобы оказаться наедине с Джорджем среди этого буйства дикой природы, наполняла ее ужасом. Но не был ли этот ужас смешан с наслаждением? Она пошла дальше и наконец добралась до знакомого места, недалеко от маяка, где скалы становились круче, полоса песка меж ними и камнями на краю моря сходила на нет и утесы отвесно уходили в глубокую воду. Подняв голову после нелегкого подъема, Габриель вдруг увидала на фоне неба силуэт мужчины. Сначала она решила, что это Джордж. Потом поняла, что это не мужчина, а высокий мальчик, подросток. Подойдя, она увидела еще одного мальчика. Они стояли и глядели в лужицу среди камней, высоко над линией прилива – зимние шторма забрасывали сюда воду. Габриель знала эту лужицу. Она подошла ближе, и мальчишки тоже ее заметили.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
Габриель остановилась у лужи и тоже заглянула туда. Ее стиснула внезапная боль и предчувствие страха. В луже туда-сюда плавала рыба, большая, дюймов восемнадцати длиной. «Рыбе неоткуда взяться в луже, – подумала Габриель, – должно быть, мальчишки ее сюда посадили». Она мгновенно отождествила себя с этой рыбой. Она подумала: если рыбу оставить тут, она очень скоро задохнется. Вода в луже гнилая, в это время года волны вообще сюда не достают.
– Какая милая рыбка, – сказала она. – Это вы ее поймали?
– Ага.
– Вы ее опять выпустите?
– Нет. Еще чего!
– Но нельзя же ее здесь оставить…
– Это еще почему?
– Она задохнется в такой маленькой лужице.
– Мы ее заберем домой, – сказал другой мальчик, – У нас есть ведро.
– Вы хотите ее съесть?
– Может. А может, она будет у нас жить.
– Она у вас умрет.
– Почему?
– Пожалуйста, пустите ее обратно в море! Можно ее поймать и выпустить прямо отсюда, пустить на глубину и посмотреть, как она уплывет. Правда, это будет здорово?
Высокий мальчишка засмеялся.
– И не подумаю. Это моя рыба!
Мальчики были в черных кожаных куртках и джинсах, коротко стриженные, на вид лет по пятнадцати. Расстройство Габриель их очень забавляло.
– Пожалуйста, – сказала Габриель, – ну пожалуйста.
Она села на корточки у лужи.
– Эй, а ну не трогайте.
– Она такая красивая, такая живая и вдруг умрет…
– А то вы не едите жареную рыбу! – сказал второй мальчик.
Габриель внезапно осенило.
– Я ее у вас куплю!
Они опять захохотали.
– Да ну? Почем?
– Я вам дам фунт.
– Два фунта.
– Хорошо, два фунта.
– Десять фунтов, двадцать, сто.
– Я вам дам два фунта за эту рыбку.
– А ну покажите деньги!
– О боже…
Денег у Габриель с собой не было. Ее сумочка осталась лежать на песке под ковриком вместе с остатками обеда.
– У меня нету с собой. Я принесу с пляжа. Но можно, мы сначала отпустим рыбку, пожалуйста, я вам дам два фунта, честное слово. Вы можете пойти со мной…
– Нет, – сказал мальчишка повыше, – Принесете два фунта, и, может быть, я сказал – может быть, получите рыбу.
Слезы навернулись Габриель на глаза. Она встала.
– Но вы тут останетесь, не унесете рыбку?
– До ночи не будем сидеть!
Габриель повернулась и полезла обратно по камням. Она поскользнулась, порвала чулок, оцарапала ногу, даже не заметила этого и продолжала свой путь.
– А, вот ты где! – Это был Брайан, который уже вернулся на пляж.
– Ох, Брайан, милый! – Габриель в сбившейся юбке соскользнула на песок, – Дай, пожалуйста, два фунта.
– Два фунта? – переспросил Брайан, облегчение которого улетучилось так же стремительно, как и наступило. Он страшно устал от беготни туда-сюда и злился на Габриель за ее исчезновение. – Зачем?
– Там мальчишки, у них рыбка, живая, надо ее купить, чтобы спасти…
– Два фунта за рыбу?
– Я хочу ее выпустить обратно в море.
– Ой, не дури, – сказал Брайан, – Я деньги не печатаю. Ни в коем случае.
Габриель повернулась к нему спиной и старательно побежала прочь, ноги ее вязли в песке, а лицо покраснело от плача.
Четверо молодых людей опять сошлись вместе в старом саду. Том, вторично, как он это воспринимал, потерпев поражение от Хэтти, поспешил вместе с ней на поиски Эммы и Перл. Уже вчетвером они забрались в разрушенную коробку старого дома, заросшую травой, лютиками, маргаритками и крапивой, которая цвела белыми цветочками. Неровные остатки стен, на которых сохранились два красивых елизаветинских окна, внушали странные мысли о привидениях, словно даже при ярком солнечном свете в этом доме царили сумерки. В заросшем травой пространстве, которое когда-то было большим залом, отдавалось необычное эхо, Том уговорил Эмму спеть, и Эмма спел прекрасный гимн Блейка. За обедом Эмма выпил весь рислинг и виски, до которых смог дотянуться, и это объясняло как его готовность петь, так и отвагу, проявленную в разговоре с Перл. Неожиданно сильный, высокий, сладкий, резковатый, пронизывающий голос поразил и заворожил девушек, на что и рассчитывал Том. При виде зачарованных лиц его кольнула зависть. У него не всегда получалось ощущать дар друга как свой собственный.
– Я не поняла слова, – сказала Хэтти после того, как все похвалили пение Эммы. – Почему он спрашивает: «Ужель стопы»?
– Это стихи, – ответил Том, – Они не обязаны ничего значить. Это риторический вопрос. Поэт просто представляет себе Христа в Англии.
– Но ведь он, может быть, и вправду тут бывал, – отозвался Эмма, – Мисс Мейнелл совершенно правильно обратила внимание на этот вопрос. Ведь есть же легенда…
– Какая легенда? – спросил Том.
– Что Христос бывал здесь.
– Где?!
– Здесь, в Англии, ребенком. Он путешествовал в детстве, с дядей, Иосифом Аримафейским, который был купцом и ездил за оловом.
– Правда?! Христос?! Здесь?!
– Это легенда. Неужели ты ее не слышал?
– Нет. Но это же замечательно! – сказал Том, внезапно охваченный восторгом, – И это может быть правдой. Подумать только, Христос был здесь, ходил по нашим полям. Это так… так прекрасно! И так… замечательно! Он приезжал ребенком, с Иосифом Аримафейским, который был его дядей. О, я так счастлив!
Эмма засмеялся.
– Что ты так завелся, это же любой школьник знает!
– Я не знала, – сказала Хэтти.
– Мне нужно идти… бежать…
– Куда?
– Рассказать кому-нибудь. Чтобы все узнали! Ох, я так рад! Мне надо бежать, бежать, бежать!
С этими словами Том перемахнул через стену там, где она была пониже, пробежал по разрушенной террасе, заваленной обломками камня, спрыгнул на траву и со всех ног помчался прочь, к морю, по длинной аллее из лохматых тисов, когда-то бывших живой изгородью.
Эмма, оставшийся наверху с девушками, злился – на Тома за его бегство, на себя за то, что пел, на Хэтти за то, что она, как он вбил себе в голову, обидчивая, заносчивая барышня.
– Надо возвращаться, – довольно резко сказал он. Они молча пошли вслед за Томом.
Том бежал быстро, потом запыхался и сбавил темп. Он бежал по тропе, обрамленной дымчатыми белыми зонтиками зацветающих купырей. Тропа кончилась у неширокой гудронированной дороги. По ту сторону лежало поле, и проселочная дорога, где они оставили машины, спускалась к широкому полукругу моря. Полукруг одним концом упирался в старый черно-белый маяк, а с другой – в мыс и стоящий на мысу дом, Мэривилль, полностью видный с верхней части поля. По дороге шел человек – это был Джордж.
Том подбежал к брату и схватил его за руку.
– Ох, Джордж, ты знал? Христос был здесь. Это легенда, но, может, и правда. Он был здесь, в Англии, как в стихах Блейка. Я раньше их не понимал. Он приезжал ребенком, со своим дядей, Иосифом Аримафейским, который был купцом и ездил сюда за оловом! Ведь правда, может быть, это на самом деле было? Подумать только, Христос тут, в Англии! Ты знал?
– Да, я знаю, есть такая легенда, – сказал Джордж, отцепляя руку Тома, правда не грубо.
– Все знали, кроме меня. Но теперь и я знаю, и это… как откровение… это все меняет. Ох, Джордж, я так хочу, чтобы у тебя было все хорошо, я все, что угодно, сделаю, я буду за тебя молиться, я молюсь за тебя; когда молюсь, ну вроде как молюсь, ну, я думаю, что это молитва, я про тебя всегда думаю. Стелла вернется домой, все опять будет хорошо. Да, я теперь понимаю. Мне ужасно представить, как ты бродишь один и думаешь. Не надо быть одному, не надо думать ужасного, Джордж, я тебя очень прошу. С тобой случится что-то хорошее, что-то очень хорошее к тебе придет, я уверен, я так уверен…
– Ты действительно за меня молишься? – спросил Джордж, улыбаясь и показывая туповатые зубки. – Я думаю, это большое нахальство.
– Ох, ну пойдем плавать, пойдем, поплавай со мной, как раньше. Ты же знаешь, как это будет хорошо.
– Наши пути расходятся. Иди. А что до твоего приятеля, он здесь никогда не был. Даже не сомневайся. Иди, иди.
Адам с Зедом пошли по пляжу и нашли место, где между скалами ручеек или вымоина в песке впадали прямо в море. Мальчик с собакой подбежали к месту, где разбивались маленькие вол ночки. Адам снял обувь и зашел в воду. Он знал, что купаться в одиночку нельзя, но так приятно было войти в море по отлогому песчаному дну, а не хромать, спотыкаясь о камни. Адам был уже в плавках. Зайдя довольно глубоко, он сел, а потом повернулся и поплыл, сделав несколько гребков. Вода была очень холодная, но Адам к этому привык. Зед стоял на песке, подальше от брызг. Он не любил моря, боялся его и не хотел мочить шерсть. Ему хотелось, чтобы Адам вернулся. Чтобы подбодрить себя, он потрогал лапой камешек, слегка толкнул, но эта игра его не занимала. Вернулся Адам и взял Зеда на руки. Он думал, что Зеду приятно будет в воде, он ведь так хорошо плавает, и Адама всегда странно и глубоко трогал вид плавающего Зеда. Адам вынес песика за полосу прибоя и осторожно опустил в воду, глядя, как сухой белый мех намокает и липнет к телу, и ощущая теплое тело песика в холодном море. Он отпустил Зеда и стал радостно наблюдать, как собачка гребет лапами, старательно держа над водой брезгливо сморщенный носик и высокий лоб. Зед мог бы сообщить Адаму, до чего ему не нравится эта затея, но чувствовал, что долг собаки – быть храбрым и притворяться, чтобы порадовать хозяина. Адам отплыл еще немного, и Зед последовал за ним, гребя сильными белыми лапками, рассекая гладкую блестящую воду, которая тихо вздымалась и опадала. Адам играл с Зедом, приучая его кататься у себя на плече. Теперь вода казалась теплой, и синее небо лучисто сияло в вышине над замкнутым горизонтом ритмически движущихся волн.
Том вбежал на пляж. Брайан и Алекс искали часы. Том подбежал к ним.
– Вы знали, что Христос был в Англии?
– Что? – спросила Алекс.
– Христос был в Англии. Это легенда. Он приезжал ребенком, со своим дядей, Иосифом Аримафейским, который был купцом и ездил за оловом.
– Я потеряла часы, – сказала Алекс. – Где-то здесь уронила. Или там? Мы перешли на другое место.
– Давай ты будешь искать вон у того камня, – отозвался Брайан.
Он был расстроен, потому что плохо обошелся с Габриель, не пытался понять, что она говорит, а когда пошел за ней на пляж, Алекс реквизировала его, а Габриель исчезла.
– Но ты знал про Христа? – спросил Том, – Мне кажется, это так необычно и так трогательно. Как в стихах Блейка. «Ужель стопы те в давний год…» Я только теперь понял эти стихи.
– Этого не может быть, – сказал Брайан.
– Но ты об этом знал?
– О легенде – да, но это невозможно, и твой приятель-историк тебе это в два счета объяснит. Он всегда так пьет? Сегодня за обедом он изрядно набрался.
– Помоги нам искать, пожалуйста! – сказала Алекс, наклонившись и покраснев лицом – в давние времена она стояла так, восклицая: «Черт, черт, черт!» – со щеткой и совком в руках.
– Тут нужен Зед. Помнишь, он тогда нашел сверток с бутербродами.
– Часы не пахнут, – сказал Брайан.
– Для собаки все пахнет.
– Руби опять черти унесли, – сказала Алекс, – Она пошла пялиться на Мэривилль. Иногда мне кажется, что у нее не все дома.
– Руби найдет часы, – сказал Том, – Она ясновидящая. Это все цыганская кровь.
– Поищи вон там, пожалуйста. Мы еще не смотрели на том участке. Мне надо идти искать Габриель. Ты видел Адама?
– Нет. Ну хорошо, хорошо!
Том подошел к камню и стал бесцельно оглядываться, пихая ногой крупнозернистый песок. Потом сел на камень и стал смотреть на море, темно-синее, сверкающее и ломкое, словно битая эмаль. Верхушки волн были белые от курчавой сливочной пены, взбитой ветром, который усилился и стал холодней. Ясное небо, по которому теперь плыли редкие белые пухлые позолоченные облака, сверкало холодной северной голубизной, которая страшно нравилась Тому. Вдруг на него нахлынуло счастье. «Я напишу об этом шлягер, – подумал он, – Христос был тут, был тут, был тут, разве ты не знаешь, разве ты не знаешь». Ребенок-Христос в Англии, знакомые стихи, прекрасный странный высокий голос Эммы и синяя эмаль моря – все слилось в необъятный, завершенный, совершенный момент.
Габриель страшно устала, пока бежала по сыпучему песку за своей сумочкой, вспотела и запыхалась. Она вытащила два фунта и сбросила кофту. Алекс окликнула ее, но Габриель не обратила внимания, помчалась обратно и снова полезла на высокие скалы. Мальчики еще не ушли. Поймать рыбу оказалось непросто, и Габриель все время кричала: «Дайте я, дайте я!» – боясь, что мальчики поломают рыбе плавники или схватят ее грубо и уронят на камень. Наконец один из мальчиков схватил скользкую извивающуюся рыбу, кое-как (Габриель закрыла глаза) подобрался к краю скалы и уронил рыбу в воду. Рыба погрузилась в море и уплыла, и у Габриель на душе невероятно полегчало. Мальчишки захохотали и спросили: «Если мы поймаем еще одну, вы ее у нас купите?» Габриель пошла обратно, счастливая, но озябшая без кофты.
Адам плавал кругами, плавал и плавал, звал и звал. Он потерял Зеда. Он увлекся и заплыл довольно далеко, ему было так весело играть с песиком в воде, он впервые так делал, то глядел, как песик плавает, то вез его на плече, то заплывал вперед и звал его. Зед так хорошо плавал, так радостно было на него смотреть. Волны постепенно становились выше, качка сильнее, на волнах появились острые гребни. Они темнели на фоне неба, тучка закрыла солнце, ветер срывал пену с гребней и хлестал ею, Адам наглотался воды, а Зед внезапно пропал из виду. Адам позвал, закричал от страха, продолжал звать и плавать. Песика нигде не было. Еще секунду назад он плыл рядом. А теперь исчез. Волны уже вздымались как холмы, закрывая всякий обзор. Адам мог только, всплывая на гребни, смотреть вниз во впадины, ужасные, темные ямы, где не было никакой собачки, а водяные брызги слепили ему глаза. Он изнемог – страдание, раскаяние, ужас, агония разлуки с обожаемым крохотным существом. Он с надеждой обманывался видом белых кудрявых клочков пены меж волнами. Он истерически завизжал. «Надо позвать на помощь, пусть они придут», – подумал он и чудовищно, чудовищно медленно стал пробиваться назад к далекому берегу.
Эмма пропустил девушек вперед. Без Тома он их стеснялся, а они явно стеснялись его. Они, словно школьницы, отпущенные с урока, умчались, смеясь (вероятно, над Эммой). Он пожалел, что поехал. На самом деле это место совсем не похоже на Донегал: море здесь тусклое, темно-синее, суша – бледных желто-серых тонов, а Донегал переливается всеми цветами. Но в До-негале ему больше не бывать. Он заметил, что Брайан заметил, сколько он выпил. «Я годами совсем ничего не пью, – подумал он, – а потом вдруг нажираюсь как свинья. Наверное, это потому, что я ирландец. Черт возьми, еще приходится думать о том, что я ирландец, как будто без этого мало забот. И что это на меня нашло – разговаривать с девушкой так фамильярно. Я про нее ничего не знаю; наверное, она сочла меня совершеннейшим хамом. И наверняка я выгляжу совершенно нелепо среди всех этих Маккефри. Даже хуже – жалко». Без сомнения, в их глазах, как в эту минуту – в собственных, он был одиночкой, без связей, без родни, без друзей, уныло прилепившимся к чужой семье. На самом деле вся эта семья, со всеми ее взаимоотношениями и проблемами, интересовала Эмму, и не только как продолжение Тома. Эмме раньше не приходилось наблюдать семьи вблизи, и их странности, ссоры, размолвки, любови, ненависти, неумелые сочувствия, невозможная, но неизбежная сплоченность завораживали его. Его завораживал Джордж. Но все это какой-то сложный спектакль. Эмме не суждено войти в семейство Маккефри. Невозможно, даже если дружба с Томом сохранится. Эмма вспомнил, как Том сказал: «Я тебя люблю». Теперь та сцена казалась ему наигранной. Любовь так слаба; ей не справиться с громадами повседневности, разделяющими таких разных, закрытых друг от друга людей. Потом Эмма вспомнил о матери, о том, как она была разочарована, что он приехал только на два дня. Но, спускаясь по желтому полю, Эмма понял, что на пляже что-то очень неладно. Кто-то кричал, все бегали. Он тоже побежал.
– Что такое?
Эмму обогнал Том, который бежал по песку, на ходу скидывая куртку.
– Зед потерялся. Адам взял его плавать в море и потерял.
Перл и Хэтти бежали, подтыкая юбки, Алекс бежала босиком, спотыкаясь. Брайан и Адам опередили всех. Явилась Руби и тоже побежала. Эмма помчался за Томом. Достигнув длинной песчаной вымоины, ведущей к месту, где Адам вошел в море, все начали срывать с себя одежду.
– А Зед не доплывет до берега? – спросил Эмма.
– Он его не увидит. И вообще, посмотри, какие волны, какие скалы. Он даже подплыть к берегу не сможет.
Утром Эмма не пошел плавать с остальными. Не желал входить в это холодное море. Но сейчас он разделся, сложив по очереди пальто, жилет, часы и брюки на выступ скалы. Никто не стал утруждать себя облачением в купальные костюмы, брошенные где-то позади, на стоянках. Том ринулся в море в трусах, Эмма последовал за ним. Девушки, не колеблясь, стянули платья и вбежали в воду в нижних юбках. Руби, не умеющая плавать, стояла и смотрела, монументально сложив руки на груди. Адам плакал у места, где разбивались о берег волны, рыдал с полным самозабвением, проливал слезы, открыв рот, воздев руки.
– Что случилось? – прокричала Габриель, подбежав по песку. И, увидев горько плачущего Адама, сама разрыдалась.
– Зед потерялся в море, – крикнула в ответ Алекс. Она уже скинула брюки и сейчас расстегивала голубую рубашку. – Останься с Адамом.
Алекс помчалась по песку в набегающие волны. Габриель, рыдая, подбежала к Адаму, упала на колени и схватила его в объятия, но он сопротивлялся, размахивая руками и горестно крича.
Много времени спустя спасатели стали возвращаться поодиночке. Первой вернулась Алекс. Она привыкла к долгим заплывам в теплом бассейне и лишь к недолгим погружениям в море. Тучи уже совсем закрыли солнце, ветер стал резче. Руби предупредительно собрала со всех стоянок пледы, одежду, полотенца и прочее снаряжение. Стуча зубами, Алекс содрала с себя мокрое белье, вытерлась, надела брюки, рубашку, шерстяной свитер Брайана и закуталась в плед. Одежда потеплее осталась в машине. Алекс не стала подходить к рыдающей паре. Следующими вернулись Хэтти и Перл, схватили свои узелки и быстро оделись. Эмма решил, что обязан плавать и искать как можно дольше. Он очень переживал за Зеда и хотел сам его найти. В мрачных стенах зеленой воды ему все время чудились белые собачки. Наконец он сдался. За ним вернулся Брайан, а самым последним – Том. Долгожданный крик «Вот он!» так и не раздался. Не замечая друг друга и дрожа от холода, неудачливые спасатели принялись искать сухие полотенца и сухую одежду. Брайан не нашел своего большого свитера и не сразу понял, что его забрала Алекс. Он надел макинтош Габриель. Руби стала раздавать кружки с горячим чаем из термосов, а все стояли и сидели молча. Хэтти беззвучно плакала. Габриель устала плакать и сидела, уставившись в море: мокрый рот приоткрыт, лицо искажено. От кружки с чаем она отказалась. Рядом сидел Адам, сгорбившись, спрятав лицо, сам как маленький скорчившийся зверек. Хоть бы кто-нибудь придумал, что сказать. Том перебрал в уме несколько фраз, но ни одна не годилась.
Наконец Алекс произнесла:
– Течение огибает мыс.
– Может, надо было посмотреть за мысом, – ответил Том.
– Там в море не войти.
– Наверно, нет смысла идти в Мэривилль просить у них бинокль?
– Нет.
– А лодка у них есть?
– Если она в доме, мы не сможем ее тут спустить на воду, а если она в море, то это гораздо дальше по берегу.
– Как бы там ни было, уже слишком поздно, – сказал Брайан.
Наступила небольшая пауза.
Брайан продолжил:
– Он устал, замерз и тихо пошел ко дну. Он даже не понял, что с ним случилось.
– Да, не понял, – отозвался Том, – все равно что уснул.
– Поехали домой, – сказал Брайан, – Идемте. Не то чтоб утонул кто-то из нас. Могло быть гораздо хуже.
После обеда Джордж держался поодаль от компании. Он пошел по покрытой гудроном дороге, сначала прочь от Мэривилля, туда, где дорога поворачивала в глубь суши (маршрут прогулки Брайана), потом обратно к Мэривиллю (тут он встретил Тома), прошел так, что дом и мыс оказались у него справа, и стал спускаться по направлению к утесу, где в море не войти.
Джордж был так беспросветно несчастен, что не понимал, как теперь вообще жить. Как можно не умереть от такой обиды, раскаяния, ненависти? И разве может человек чувствовать себя таким тупым и глупым, когда его душа полна таких пугающих фантазий? Чем все это кончится, как все это может кончиться? «Я как бешеный пес, – подумал Джордж, – я вбегаю, рыча, в темный чулан. Лучший для меня исход – если хозяин выволочет меня за ошейник и пристрелит. А кто мой хозяин?» Ответ был очевиден. Но это не могло случиться, да и Джордж пока не мог серьезно думать о самоубийстве. Несчастье представлялось ему профессией, частью зловещего долга, который все сильнее и ужаснее вырастал перед ним. Добрые влияния, в той мере, в какой они вообще его трогали, казались неуместной глупостью, тратой времени. Он кротким агнцем лежал в объятиях Дианы. Он поехал на семейный пикник. Разумеется, он это сделал, чтобы всех позлить, а еще потому, что все думали, что он не поедет, и затем, чтобы лишний раз утвердиться, привычно раздражая и мучая других. При виде Адама он всегда вспоминал Руфуса, и именно эта скорбь была даже приятна ему, так как давала безусловное право ненавидеть весь мир. Но он хорошо относился к Алекс и к Тому и хотел увидеть море, которое ему всегда помогало, действовало целительно: именно это имел в виду Том, когда восклицал, что им нужно поплавать вместе. Сам Джордж никогда не добрался бы до моря. В общении с настолько хорошо знакомыми людьми было что-то похожее на принуждение к душевному здоровью. Увидев на семейном пикнике Хэтти Мейнелл, Джордж испытал интересные, заслуживающие рассмотрения отчаяние и возбуждение и предвкушал, как потом будет анализировать эти чувства. Но к ним примешивалась враждебность к девушке как чужому человеку. Дальше лежало безумие. Сегодня утром Джордж разглядывал свое тело, ступни, кисти рук, доступные обозрению фрагменты туловища, и его ощущение собственного бытия дрогнуло. Что это за бледная ползучая тварь? Он уставился на собственное лицо в зеркале и понял, что безумен, – возможно, придется выскочить на улицу, скуля, рыдая, умоляя, чтобы его арестовали и присмотрели за ним. Голуби ранним утром тихо ворковали: «Розанов, Розанов».
Ему снилась Стелла, во сне он видел ее красивую, царственную египетскую голову. Диана трогала его, дарила ему крохи покоя, но он ее презирал. Он восхищался Стеллой, но не мог с ней ладить, она была врагом. Он чувствовал слабое облегчение, что она не здесь, а где-то еще, но ничуть не тревожился за нее и не задавался вопросом, где она может быть. Где бы она ни была, она сильна, здорова духом и пожирает окружающую реальность, питая свою собственную. Он уважал и даже в своем роде ценил эту чудовищную силу, из-за которой Стелла была так опасна, так ненавистна ему. Он все время вспоминал несчастный случай с машиной. Он помнил оглушающий, устрашающий звук, с которым машина вошла в воду, и потрясение, когда Стелла выплыла из машины, подобно рыбе. Но он никак не мог вспомнить, что было сразу перед тем. Он в самом деле толкал машину? Неужели он оказался способен на такое? Может, он просто придумал, что уперся тогда руками в заднее стекло, а напряженными ногами – в булыжники мостовой и двинул машину вперед? Конечно, это фантазии, у него часто бывают фантазии и сны о насилии. Он – слабая ползучая тварь, его жестокость – чистый вымысел. «Я больше так не могу, – подумал он. – Нужно порвать с Розановым. Я с ним еще раз увижусь. Если он мне скажет доброе слово, хоть одно, оно перевернет мир. Одно доброе слово – и я уйду с миром. Он не может мне отказать, это будет чудовищная жестокость. Как я умудрился унизиться до того, чтобы молить об одном слове?»
Джордж дошел до утеса, и ему открылся другой, тоже знакомый, вид на море. Здесь желтая трава резко обрывалась над острым краем скалы. Черно-коричневые скалы с красными прожилками не чинно спускались к воде, а обрушивались рваной бесформенной кашей трещин, осыпей и нависших карнизов. Внизу, в море, кишели, орали над какой-то добычей серебристые чайки: они были недосягаемы, хотя и летали совсем близко. Джордж взглянул на мягкие пятнистые спины, на злые глаза птиц и почувствовал некоторое удовлетворение. Всплыли детские впечатления от моря, от каникул, а по ассоциации – и воспоминания об отце, к счастью, бесповоротно мертвом. Джордж не любил отца и рано превратил его – не в чудовище, но, пророчески, в призрака. Призрак умершего отца, связанный с чайками сложной двойной ассоциацией, возник рядом, обдал холодом, но не причинил вреда. Казалось, к воде спуститься невозможно, но это был любимый уголок Джорджа, и он досконально изучил его в детстве, во время прогулок к морю, еще до того, как Алекс купила Мэривилль. Тогда желанным домом владел полковник Эйтлинг, знаменитый тем, что запрещал детям Маккефри (большому Джорджу и маленькому Брайану) ходить по его земле. Спуститься вниз было можно (и Джордж не выдал братьям этой тайны): пролезть через куст бузины в круглую дыру в скале, оттуда проскользнуть, держась за ветки, на скальный карниз, а потом перепрыгнуть на ступеньки, и так далее, пока не достигнешь воды. Джордж, невидимый из окон дома, разделся на вершине утеса, снял всю одежду и аккуратно сложил, словно отправляя обряд. Шагнул в куст, прижимаясь к утесу, и нащупал ногой невидимую сверху дыру. Еле пролез в нее, ободравшись о камни. Уселся на карниз и осторожно спустился оттуда на плоский камень, потом начал так же осторожно слезать по ступенькам. Старею, подумал он. Нырнул в глубокую воду, которая поднималась и опускалась, и ахнул от холода.
Джордж хорошо плавал, он поплыл в море, как выдра. «Ах, как хорошо, хорошо», – подумал он, чувствуя, как вода омывает голову и плечи. В то же время холодное море пугало его; в таком море можно скоро утонуть, можно умереть от переохлаждения. «Хотел бы я так умереть, – подумал он, – Если плыть и плыть вперед, то я умру и тогда окончательно порву с Розановым. Правда, в таком случае победа останется за ним. Но какая разница?» Он плыл, разрезая верхушки волн с пенистыми гребнями, вперед и вперед, к морским царствам, где никогда не видели суши и не слыхали о ней. Вдруг он заметил что-то в зеленой качающейся ложбине волны, под собой, недалеко, и сперва решил, что это пластиковый пакет. Потом – что это дохлая рыба, потом, когда оно вроде бы пошевелилось, – что это странный краб или большая медуза. Он сбавил ход и повернулся, чтобы посмотреть. Какая-то ужасная тварь. Потом Джордж понял, что это маленькое четвероногое млекопитающее, что это Зед.
