Текст книги "Ученик философа"
Автор книги: Айрис Мердок
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)
Хэтти Мейнелл сидела на кровати в дортуаре. Девочкам не разрешали днем находиться в дортуарах – только зайти переодеться до и после урока физкультуры. Физкультура уже кончилась, Хэтти переоделась, выпила чаю и должна была идти готовить уроки. Она уже старшеклассница, это ее последний семестр; поэтому она, хоть и очень уважала всегда разумные школьные правила, чувствовала, что сейчас может дать себе небольшую поблажку. В ранние школьные годы, когда забвение было еще желанней, чем сейчас, она считала кровать своим домом, и от этого ощущения убежища до сих пор что-то оставалось. В комнате были еще две кровати под белыми покрывалами (такими же, какое сейчас мяла Хэтти, сидя на нем, хотя это запрещалось). За большими викторианскими окнами виднелся в ясном мягком вечернем свете газон с хвойными деревьями, переливчато серебрились проволочные сетчатые ограды теннисных кортов, а за ними – пологие зеленые холмы сельской Англии. Две девочки играли в теннис, но неофициально, поскольку этот семестр был не теннисный (играть, конечно, разрешалось, но тренера не было). Хэтти была в форме, в которую переоделась к ужину, – в шелковистой светло-коричневой блузке с вышитым воротничком и сарафане с круглым вырезом, из вельвета в очень тонкий рубчик. Хэтти сбросила туфли и закинула ногу в коричневом чулке на колено другой ноги. Колготки девочкам носить не разрешали, это считалось вредным для здоровья. Хэтти была та самая малютка, о которой шла речь раньше, – внучка Джона Роберта Розанова. Ей было семнадцать лет.
Школа была пансионом – очень дорогая, довольно прогрессивная и довольно консервативная. Прогрессивная в социально-политических взглядах, консервативная в смысле дисциплины и академических требований. Хэтти училась тут уже пять лет, и за это время ее американский выговор сменился совершенно иным, британским. Она пересекла Атлантику уже столько раз, что сбилась со счета. Она хотела пони, потом перестала хотеть. Она носила золотую ортодонтическую пластину на зубах, потом перестала носить. Она заплетала волосы в косички, потом стала закалывать их в узел. Она сдала сколько-то экзаменов. Ночью она спала, свернувшись в клубочек и обхватив себя руками. Она была очень несчастна, но не осознавала причин своего несчастья.
Завтра ей будет мыть голову мисс Эдкин, которая по субботам приходит мыть девочкам головы. Мытье головы было странной затеей, и Хэтти никак не могла понять, что она о нем думает; в школьной жизни было много такого странного. Мисс Эдкин располагалась в одной из ванных комнат, и девочки в красивых халатах выстраивались в очередь; все смеялись, никто не знал почему, но в мытье головы было что-то смешное и что-то захватывающее. Мисс Эдкин вечно шутила, но при этом выглядела жрицей – словно в любой момент могла вынуть ножницы и вместо мытья отхватить все волосы. Клиентки по очереди садились, склонив голову над ванной, и мисс Эдкин поливала горячей водой, намыливала, поливала, намыливала, снова поливала и снова намыливала, а клиентки едва слышно жаловались, что вода горячая и мыло щиплет глаза. Большинство девочек носили длинные волосы, и было что-то очень странное и шокирующее в превращении сухих пушистых прядей в мокрые темные змеи, струящиеся в воде, которая все поднималась в ванне, пока сильные пальцы мисс Эдкин, словно когти, обшаривали очередную склоненную в мольбе голову. Затем голову оборачивали белым пушистым махровым полотенцем, и раскрасневшаяся жертва в тюрбане бежала, хихикая, прочь. Хэтти не любила, когда ей мыли голову, но эта процедура ее волновала.
У кроватей стояли тумбочки, на которые младшим девочкам разрешали ставить только три личных предмета. Старшие могли держать на тумбочках сколько угодно вещей, но в пределах правил. Косметика была, разумеется, запрещена, равно как и украшения и все, что наводило на мысль о хвастовстве. У Хэтти было мало вещей. У нее на тумбочке стоял бурый фарфоровый кролик, чешущий ухо; другие девочки смеялись над ним, но Хэтти была не в силах с ним расстаться, потому что он был с ней на протяжении всех школьных лет; еще у нее были длинный гладкий эскимосский тюлень из черного сланца и бело-розовая японская вазочка (Хэтти никогда не ставила в нее цветов, поскольку это не разрешалось). Дортуар был странным местом, хотя и не таким ужасным, как большие дортуары, где Хэтти-младшеклассница каждую ночь плакала, пока не забывалась сном. Тогда она видела все вокруг – лестничные пролеты и площадки – нечетко, сквозь пелену слез. Все вокруг было полито ее слезами; здесь жили духи прошлого, скрытые от глаз призрачной завесой.
Или это от ее будущей печали школа так потускнела и затуманилась? Хэтти не верилось, что скоро она уедет отсюда навсегда.
Несмотря на бледность и худобу, Хэтти была очень здоровой и крепкой, ей легко давались спортивные игры и гимнастика. Она была бледная, прямая, не высокая и не низенькая, с длинными прямыми белыми волосами и голубыми глазами, настолько светлыми, что становилось не по себе – казалось, в их синеву подмешали большие сгустки чуть тронутых желтизной белил. Мать ее отца, Уита Мейнелла, была родом из Исландии. Хэтти никогда не видела родителей отца. Ее собственная мать умерла, когда Хэтти была совсем маленькой. После этого она вместе с отцом скиталась от университета к университету. Уит Мейнелл был социологом; еще в юности он безнадежно запутался в идеях и так из них и не выпутался. Никто не брался издавать его книгу, сколько бы раз он ее ни переписывал. Он любил дочь, но был неуверенным в себе, раздражительным и неумелым отцом. Он раскидывал свои шатры в разнообразных учебных заведениях, но везде ему вскорости тактично указывали на дверь. Он так и не добился постоянной преподавательской должности. Автомобильная катастрофа (совершенно случайная) милосердно положила конец его страшному беспокойству насчет будущего. Хэтти было десять лет.
После этого Хэтти на какое-то время поселилась у тетки, младшей сестры Уита Мейнелла, в городке под названием Уэст-филд, откуда происходил род Мейнеллов. Городок располагался в безлюдных лесах у мутного озера вблизи города Остина в Техасе. Хэтти мучительно тосковала по отцу и чрезмерно, по общему мнению, убивалась. Она хорошо ладила с Марго, сестрой Уита, но прожила у нее не много, года два, поскольку незамужняя Марго, отчаявшись устроить свою судьбу, вдруг решила отправиться в Нью-Йорк искать счастья, а Хэтти в ее планы совершенно не укладывалась. По этому поводу Марго написала единственному, кроме нее, живому родственнику Хэтти – Джону Роберту Розанову. Джон Роберт, конечно, и раньше время от времени всплывал в жизни внучки. Он никогда не ладил с Эми, матерью Хэтти, хотя поддерживал с ней отношения. Уита он терпеть не мог и всячески старался с ним не встречаться. (Некоторые виды сумбурных идей были столь вредоносны, что Джон Роберт всячески ограждал себя от напоминаний об их существовании.) Если он читал доклад где-нибудь поблизости от места, где в это время жила Хэтти, он иногда заезжал в гости и вывозил девочку на чаепитие. Эти вылазки были довольно безрадостны, поскольку Хэтти дома слышала о дедушке только плохое, боялась его, и обоим было страшно неловко. В нынешнем случае приличия тоже были соблюдены, и Джон Роберт своевременно ответил на письмо Марго. Он заявил, что лучший способ распорядиться судьбой Хэтти – поместить ее в английскую школу с пансионом. (Он взял на себя содержание внучки после смерти Уита.) Он выразил пожелание, чтобы Марго забирала девочку на каникулы. Хэтти к этому времени исполнилось двенадцать лет. Каникулы поначалу выходили скомканные – Хэтти посылали во Францию или Германию, в незнакомые семьи: эти поездки устраивала школа по просьбе Джона Роберта; затем девочку стали отправлять на ту сторону Атлантики, в квартиру, снятую неподалеку от жилища Марго, поскольку Марго в то время вела образ жизни, решительно неподходящий для юной невинной девушки. Марго, двигаясь в Нью-Йорк, добралась до самого Денвера в штате Колорадо, где наконец вышла замуж за адвоката-еврея по имени Альберт Марковиц и смогла создать домашний очаг, куда можно было селить и Хэтти, но это случилось чуть позже.
А пока что в жизни Хэтти происходило что-то необычное, даже странное. В блистательном (но довольно неосведомленном и даже наивном относительно мирской жизни) мозгу Джона Роберта родилась идея. Возможно, он чувствовал себя виноватым по отношению к внучке и не хотел, чтобы его можно было обвинить в умышленном пренебрежении опекунскими обязанностями. А может, просто хотел избавиться от необходимости организовывать кругосветные путешествия Хэтти и надзирать за ней. Как бы то ни было, он решил, что Хэтти нужна постоянная компаньонка – в былые времена такую назвали бы камеристкой. И в поисках этой кандидатуры Джон Роберт явился в Эннистон. Ему нужна была девушка-англичанка, он нуждался в советах и не хотел тратить много времени. Он приехал и расположился в Эннистонском королевском отеле (поскольку дом в Заячьем переулке в это время был сдан жильцам). Он заранее написал Уильяму Исткоту (Роза Исткот к тому времени уже умерла), но Исткот оказался в отъезде – на слете Друзей в Женеве. Помимо него единственным человеком в Эннистоне, которому Джон Роберт готов был довериться в этом деле, была Руби Дойл. Джон Роберт питал к Руби не то чтобы привязанность, но своего рода уважение со времен Линды Брент, когда Руби, молодая, но с виду почти такая же, как сейчас, столь действенно помогла ему, проделывая все в полной тайне. Руби была какой-то монументальной «вещью в себе», что импонировало Розанову как философу. Руби, едва умевшая говорить, не умела лгать. Он чувствовал, что Руби сделает то немногое, что в ее силах, без суеты и не осложнит дела никакими глобальными идеями. И еще она умела держать язык за зубами. Джон Роберт, скрытный по характеру, не хотел, чтобы его идею обсуждали в Эннистоне. Он написал Руби и вызвал ее в отель. Руби не умела ни читать, ни писать, но, как мне рассказывали, она отнесла письмо в цыганский табор. Разумеется, Алекс она не сказала ни слова. Когда Джон Роберт объяснил, чего хочет, Руби тут же ответила совершенно бесстрастно, что у нее есть родственница, кузина, которая сейчас без работы и может подойти профессору. В каком именно родстве состояла указанная девушка (ее звали Перл Скотни) с самой Руби, а также с Дианой – было неясно, и об этом ходили разные слухи. Кто-то говорил, что они все сводные сестры, а скорее всего, никто ничего доподлинно не знал. Руби говорила, что носит фамилию отца, Перл носила фамилию своей незамужней матери, которую бросил мужчина, и Диана тоже носила фамилию своей брошенной незамужней матери (Дэвис), пока не вышла замуж за пресловутого Седли. А может быть, идея об их родстве была навеяна сходством имен – Перл, Руби, Диамант [66]66
То есть жемчуг, рубин, бриллиант.
[Закрыть]. Джон Роберт побеседовал с Перл в Лондоне и решил, что она подойдет. Он вручил ей авиабилет до Денвера и указания, как найти Хэтти. Он также написал Марго, к ее удивлению, досаде и облегчению. Перл прибыла и обнаружила Хэтти: та проводила свои первые летние каникулы в полутемной квартирке в огромном многоквартирном доме, где жила и Марго. Хэтти пыталась делать намеченные на лето дела, страдала от мучительного одиночества и постоянно плакала. Ей было тринадцать лет, Перл – двадцать один.
Джон Роберт, родив идею, не проработал ее в деталях: например, он совсем не думал о том, что будет делать Перл, пока Хэтти в школе, и Перл пришлось самой напомнить ему об этом. Перл негде было жить в Эннистоне, и к тому же Джон Роберт ясно дал понять, что ее пребывание (и возможная болтовня) в его родном городе нежелательны. Решили, что Перл будет жить там же, где раньше, в северной части Лондона, и в свободное от обязанностей компаньонки время все так же работать секретарем на временных должностях, если захочет, конечно; при этом Джон Роберт будет продолжать платить ей щедрое жалованье в том же размере. Пансион Хэтти находился в Хертфордшире, и в обязанности Перл входило также навещать ее там, проверять, довольна ли она, и обеспечивать ее всем необходимым.
Джон Роберт вложил в свою идею так мало здравого смысла и так плохо ее продумал, что дело могло окончиться катастрофой, но, как ни странно, все обернулось очень удачно. Хэтти живо помнила и впоследствии часто вспоминала в беседах с Перл, как та впервые прибыла в Денвер. Джон Роберт краткой запиской известил Хэтти, что нанял ей компаньонку. Хэтти в слезах ждала появления какой-нибудь горгоны. Перл, со своей стороны, уже жалела, что согласилась на авантюру, которая сперва показалась ей захватывающим приключением. Что, если ее встретит маленькая злобная истеричка? Перл сначала отправилась на квартиру Марго, потом в каморку по соседству, куда водворили Хэтти. Бросив первый взгляд на Перл, Хэтти не особенно успокоилась. Перл с виду не очень походила на Руби, но в ее жестком сильном лице просматривалось некое сходство. Перл была поджарая, с очень темными каштановыми прямыми волосами, желтоватой кожей, тонким носом, начинавшимся прямо посередине лба, и яростно сжатыми тонкими губами. Глаза у нее были светло-карие, зеленоватого оттенка – такие еще называют ореховыми. Перл со страхом взглянула на Хэтти, и та исчезла в тусклой дымке испуганного детского лица. Потом Перл улыбнулась, и Хэтти тоже улыбнулась. Потом обе говорили, что сразу поняли: все будет хорошо; возможно, Хэтти просто увидела, что Перл гораздо моложе, чем она ожидала (Джон Роберт не сказал, сколько лет компаньонке), а Перл увидела, что Хэтти робка и безобидна.
Перл Скотни родилась в Эннистоне, а выросла в Лондоне, куда перевезла ее злосчастная мать. Отца Перл не помнила. Мать промышляла тем же, что Диана, только Перл об этом никому не рассказывала. Она всегда говорила, что мать была портнихой. Мать спилась и умерла. Перл определили в приемную семью. До этого момента общение Перл с эннистонской родней ограничивалось «весточкой на Рождество»; во всяком случае, Руби и Диана слали открытки, давая знать, что им известно о существовании Перл и о ее местонахождении. Перл ничего не посылала. Ее мать не хотела никаких родственных уз, ни воспоминаний, ничего, что связывало бы ее с кошмарным прошлым. Приемная мать Перл иногда шла на rapprochement [67]67
Сближение (фр.).
[Закрыть], отправляя Диане и Руби письма с просьбами о деньгах. Диана присылала понемногу. Руби приезжала повидать девочку и обходилась с ней грубовато-ласково. На самом деле Руби хотелось бы привезти Перл в Эннистон и поселить в Белмонте, но она не знала, как сказать об этом Алекс. Когда Перл закончила школу, она решила первым делом убраться подальше от приемной матери (эти чувства были взаимны), и Руби устроила ее на временную работу в Эннистоне, горничной и нянькой у каких-то приезжих американцев. За это время Перл сама освоила машинопись (и правописание тоже) и стала работать секретаршей. После нескольких мелких неудачных любовных эпизодов она была растерянна и несчастна. Однако она смогла себя обеспечивать и начать жить как нормальный человек (ребенком она никогда не думала, что ей это удастся). С Дианой и Руби отношения у нее были сложные. На Руби находили приступы родственной любви, порой она вела себя как собственница и бурно обижалась на попытки сопротивления. Диана завидовала и даже злилась (думала Перл), что молоденькая родственница так беспечна и независима. Так и обстояли дела, когда течение жизни Перл нарушил Джон Роберт Розанов. Джон Роберт рассудил, что у Перл Скотни «есть голова на плечах», и, похоже, оказался прав.
Когда Перл явилась в Денвер, она сперва испытала облегчение оттого, что Хэтти вполне безобидна, а затем ощутила уверенность в себе. Перл попала в довольно сложное положение и вполне успешно взяла бразды правления в свои руки. Она вдруг почувствовала, что свободна, владеет ситуацией и (как она заметила однажды утром) счастлива. Конечно, помогло и то, что Лондон и Эннистон были очень далеко. Она словно парила в стерильной пустоте и наслаждалась каждой минутой, хоть и старалась напоминать себе, что это не навсегда. Первым делом надо было разобраться с Марго Мейнелл. Хэтти могла подождать, она и ждала, онемев от восхищения. Марго, чья любовная жизнь в этот момент была очень сложной и запутанной, взирала на при-шелицу в отчаянии. Марго не сообщила Джону Роберту, что Хэтти живет отдельно. Марго боялась Перл, видя в ней враждебную осведомительницу и агентессу высшей силы. Однако Перл поговорила с Марго начистоту, и та приободрилась. Ясно, сказала Перл, что им с Хэтти нужно найти гораздо большую и лучшую квартиру. Джон Роберт ничего не говорил про квартиру. Может быть, он думал, что обе девушки будут жить у Марго. Может быть – что Перл все устроит сама по своему разумению. А может, вообще ничего об этом не думал. Перл в своей новой роли написала Джону Роберту деловое письмо, над которым корпела довольно долго. В письме говорилось, что, по ее мнению, им с Хэтти следует перебраться в другую квартиру неподалеку от жилья мисс Мейнелл, поскольку теперешняя квартира довольно мала. Так, не прибегая к прямой лжи, Перл создала впечатление, что Хэтти жила у Марго. (Правда, Перл не была такой противницей лжи, как, к примеру, Эммануэль Скарлет-Тейлор.) Джон Роберт, весьма обеспеченный человек, ответил, что открыл счет на имя Перл в денверском банке и она может распоряжаться деньгами по своему усмотрению. После этого Перл взяла на себя всю ответственность за Хэтти, а Марго с радостью устранилась, хоть и не отказавшись от жалованья, которое Джон Роберт продолжал ей платить.
С появлением Перл пребывание в Денвере стало для Хэтти сносным. Девушки научились кататься на лыжах. (Перл уговорила Марго кататься с ними, но та сразу же сломала ногу.) Однако теперь они меньше времени проводили в Денвере и больше – в Европе. Перл отвозила Хэтти в «семьи» или сопровождала ее при осмотре известнейших памятников и музеев. Хэтти уже знала французский, немецкий и итальянский. Перл не выучила в школе никакого языка, и грамматике ее тоже не учили. Какое-то время она тайно (и тщетно) пыталась учить французский. Потом с сожалением отказалась от этих попыток. Во время поездок Перл страдала более легкой формой беспокойства: она боялась, что с Хэтти что-нибудь случится. Однажды в Риме она потеряла свою подопечную на мучительные полчаса. По США они тоже путешествовали. Иногда Джон Роберт приезжал в Денвер, иногда девушки летали в Калифорнию повидать его, один раз ездили в Бостон, где он жил в течение семестра, один раз – в Сент-Луис, несколько раз – в Нью-Йорк. В этих поездках они общались с философом совсем немного, все по тому же сценарию – пойти в город выпить чаю. После чая Джон Роберт принимался допрашивать Хэтти о ее школьных успехах, о том, где она побывала, чем занималась, но вскоре начинал поглядывать на часы. Однажды он попросил ее прочитать вслух пассаж из Расина. При встречах Джон Роберт всегда был вежлив с Перл и выражал ей свою благодарность, но каким-то образом (может быть, и подсознательно) умудрялся подчеркивать разницу между девушками, которые к этому времени уже относились друг к Другу как сестры. Хэтти была «хозяйка», Перл – «горничная». Перл сложила это в свой сундучок с обидами, который, надо сказать, был почти пуст. Обе девушки боялись Джона Роберта. Но Хэтти, по крайней мере, когда была помоложе, не думала о нем в его отсутствие, в отличие от Перл.
Перл была наемной работницей, и ее могли уволить. Этот Факт, о котором она поначалу почти не думала, а Хэтти не думала совсем, теперь тревожил обеих. У Хэтти в уме зрели новые чувства, новое понимание. Перл была ей сначала матерью, потом сестрой. Раньше это не казалось странным. Почему же теперь казалось? Как-то раз в школе Хэтти подслушала слова одной из учительниц о ней и Перл: «Это нездоровые отношения». Хэтти тайно плакала, была задета и не понимала. Перл была работницей, служанкой. Джон Роберт назначил ее по своей воле. Он мог и убрать ее по своей воле. А теперь Хэтти должна покинуть школу, это тоже предопределено. По-видимому, теперь будет еще больше путешествий, больше музеев, больше разных учителей, потом университет. Скоро ей исполнится восемнадцать. Она была не готова ни к этому, ни к любому другому будущему. Есть ли у нее будущее? Или беда скорее в том, что у нее нет ничего, кроме будущего, избыток будущего, белого, неразмеченного, пустого? Ее собственного будущего. Может ли она владеть чем-то подобным? Кто-то из учителей говорил про кризис идентичности. У Хэтти не было ни идентичности, ни достаточного количества творческих способностей, чтобы позволить себе кризис. Я ничто, подумала она, я – планирующее по воздуху семечко, и меня сейчас склюют. «Жизнь великих призывает нас к великому идти, чтоб в песках времен остался след и нашего пути» [68]68
Генри Уордсворт Лонгфелло, «Псалом жизни», пер. И. Бунина.
[Закрыть]. Так они иногда пели в школьной часовне, где Хэтти набралась неопределенного англиканства. Нетронутая гладь песка расстилалась перед Хэтти, вселяя в нее тяжкую усталость, словно жизнь уже окончена. Единственным светлым пятном для Хэтти было ощущение собственной невинности. Она знала, что пока не «испортилась», в отличие от многих известных ей людей. Зло – вот что еще крылось в белой гладкости будущего.
Такие мысли мельтешили в голове у Хэтти, пока она сидела на белом школьном покрывале, держась за ногу в коричневом чулке. Эти мысли смешивались с другими, с воспоминаниями о снежных склонах, сиреневых от осин, о том унылом озере в Техасе, о милом папе и о том, как он, хмурясь, готовился к очередной лекции, об ужасной крохотной квартирке, где проливалось столько слез, пока не явилась Перл, о добром, боязливом, виноватом лице Марго Мейнелл, ныне миссис Альберт Марковиц, и очень-очень далекие воспоминания о матери Хэтти, несчастной и мертвой, которую когда-то звали мисс Розанов.
Вдалеке зазвенел звонок. Хэтти сунула в трусики чистый носовой платок и, невесомая как семечко, перенеслась на темные просторы лестницы, которые обречена была видеть в снах до конца жизни.
