Текст книги "Современная вест-индская новелла"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)
С. Селвон (Тринидад и Тобаго)
КОСА НА КАМЕНЬ
Перевод с английского Г. Головнева
Было утро. Рамкилавансингх (для краткости будем называть его просто Рам) изучал доски с объявлениями вдоль по Вестбоен-гроув[71]71
Улица в Лондоне.
[Закрыть], особенно внимательно читая те из них, где говорилось о сдаче внаем жилья. Время от времени он заносил в свою записную книжку какой-нибудь адрес или номер телефона, хотя почти каждый раз глаза его наталкивались на приписку в конце объявления: «К сожалению, не для цветных». Или: «Цветных просим не беспокоить!»
– Красный, белый, голубой – все цвета, но только не твой! – бормотал он слова детской считалочки, которую обычно произносят дети, играя в прятки, и вдруг на углу Вестбоен-гроув и Бредли он увидел своего земляка по фамилии Фрезер.
– У тебя такой вид, будто ты ищешь себе комнату! – приветствовал его Фрезер.
– А у тебя такой вид, будто ты знаешь, где такую комнату можно найти, – отвечал Рам.
– Ты не пробовал посмотреть пониже – на Ладброук-гроув?
– Там одни преступники живут. Нет, туда я не хочу… До тех пор по крайней мере, пока полиция не найдет того, кто убил Келсо.
– В таком случае тебе никогда не найти хорошего жилья, – заявил Фрезер.
– Ладно. Вот ты деловой человек, все знаешь. Подсказал бы мне какой-нибудь подходящий адресок, а?
Фрезер почесал затылок.
– Я и правда знаю одного домовладельца здесь недалеко, на этой улице, который сдает сейчас комнаты; он поклялся не пускать никого из Вест-Индии, однако хорошо относится к индийцам из самой Индии и плохо представляет себе, чем одни отличаются от других… Эти англичане так глупы, что готовы поверить каждому, кто объявит себя приехавшим из Индии.
– Ты полагаешь, у меня есть шансы?
– Конечно, есть. Все, что от тебя требуется, – обернуть голову тюрбаном.
– Я никогда не носил тюрбана. Родился в Тринидаде и всю жизнь был креолом. И все же… дай-ка мне адрес этого домовладельца, я зайду к нему попозже.
Фрезер дал Раму адрес, и тот, ознакомившись еще с несколькими объявлениями о сдаче внаем жилья и вконец разочаровавшись, направился по этому адресу.
Домовладелец прежде всего осведомился:
– Из какой страны вы сюда прибыли?
– Я принадлежу к касте неприкасаемых из Центральной Индии и жил на берегу Ганга. Мне нужна отдельная комната. Не слишком дорогая.
– А почему вы не носите национальной одежды?..
– Когда живешь в Риме, – глубокомысленно произнес Рам с таким видом, будто изрекал невесть какую мудрость, – то старайся ничем не выделяться среди его жителей.
Пока хозяин оценивающе разглядывал Рама, на пороге появился какой-то постоялец, по виду индус. Это был Чандрилабуду (для краткости будем называть его просто Чан), человек с большой бородой, заключенной в сетку для волос, и в тюрбане. Увидев Рама, он сложил ладони рук перед грудью и склонился в традиционном индийском приветствии.
Наш герой вовремя сообразил сделать то же самое.
– Аччха[72]72
Хорошо, отлично (хинди).
[Закрыть], хиндустани[73]73
Название языка хинди.
[Закрыть],– произнес Чан.
– Аччха, пилау, пападом, чикенвпндало[74]74
Бессмысленный набор слов.
[Закрыть],– в отчаянии, быстро пробормотал Рам.
Чан кивнул хозяину и величественно удалился к себе в комнату.
«На первый раз, кажется, сошло, – подумал Рам, – но с этим типом надо держать ухо востро».
– Это мистер Чан, – сказал домовладелец. – Не считая вас, он единственный жилец-индус у меня. Сейчас свободна только одна комната за два фунта. Вы студент?
– А кто из нас не студент? – философски изрек Рам. – Всю жизнь мы только и делаем, что учимся тому, как преуспеть и чего-нибудь добиться в жизни… Пока не попадаем в руки аллаха.
Короче говоря, Рам получил комнату на первом этаже, рядом с комнатой Чана, и перебрался в нее в тот же вечер.
Шли дни, и Рам продолжал игру в кошки-мышки со своим соседом. Каждый раз, завидев его, он спешил уклониться от встречи из опасения, что тот начнет опять разговаривать на своем треклятом хиндустани или станет расспрашивать о матери-Индии. К концу недели у Рама сдали нервы, и он решил любым путем избавиться от своего соседа. «Этот дом тесен для нас двоих!» – сказал он себе и направился к домовладельцу.
– Я занимался оккультизмом у себя на родине и добился некоторых успехов, – сказал он хозяину. – И я считаю своим долгом предупредить вас, что мой сосед Чан – плохой жилец. Он запустил ванную комнату да и жилую не прибирает совсем; кроме того, он очень громко читает нараспев молитвы и мешает другим жильцам.
– Но мне до сих пор никто не жаловался, – сказал домовладелец.
– Поверьте, от меня его отделяет только стена, и когда я сконцентрирую свою волю, то способен видеть все, что делается в его комнате. Этот человек принесет вам зло, и лучше вам поскорее от него избавиться! У вас такой хороший дом, и очень неприятно, что один человек отравляет жизнь остальным квартирантам.
– Ладно, я с ним поговорю, – пообещал хозяин.
На следующий вечер – Рам был дома – в дверь вдруг постучали. Он бросился в угол комнаты, встал на голову, опершись о стену и крикнул:
– Войдите!
Вошел хозяин.
– Это гимнастика йогов, – пояснил Рам.
– Я беседовал с мистером Чаном, – без обиняков начал домовладелец. – И у меня есть все основания подозревать вас во лжи и клевете. Вы приехали не из Индии, а из Вест-Индии!
Рам мгновенно возвратил свое тело в нормальное положение.
– Я – гражданин всего мира, космополит, – сказал он.
– Вы просто лжец и лицемер, «плавающий под чужими флагами», – продолжал домохозяин. – Во-первых, волосы у вас не такого темного цвета, как у мистера Чана, и одеваетесь вы не так, как мистер Чан, и говорите не так, как он.
– Дайте мне хоть отсрочку, хозяин… – Рам перешел на вест-индский диалект.
– Нет, поздно… Вы причинили мне достаточно неприятностей и должны покинуть мой дом.
И вот на следующий день мы опять видим Рама, скрупулезно изучающего уличные объявления. И снова ему навстречу попадается Фрезер.
Рам, естественно, поведал ему о своей неудаче и начал рассказывать о том, к каким ухищрениям приходилось ему прибегать, чтобы не попадаться на глаза пресловутому Чану…
– Постой-ка! – перебил его Фрезер. – Огромный такой верзила с бородой и тюрбаном на голове, который он никогда не снимает?
– А ты откуда его знаешь? – удивленно воскликнул Рам.
– Как же не знать, старик, ведь этот парень с Ямайки, я сам послал его в свое время по этому адресу!
ЕСЛИ УЖ ВЫ ЖИВЕТЕ В АНГЛИИ, ТО БУДЬТЕ ДОБРЫ ЛЮБИТЬ ЖИВОТНЫХ
Перевод с английского Г. Головнева
У нас в Вест-Индии существует два вида собак. Один вид мы называем «кухонный пес», потому что особи этой породы проявляют активность только там, где готовится еда. Другая порода носит также условное название «вешалка-для-шляп» – настолько эти собаки худые и ледащие, что вы вполне можете повесить свой головной убор на любую выпирающую из их тела кость.
Но не думайте, пожалуйста, что этими двумя видами и ограничивается собачье население наших островов. Просто эти два – главные.
Дело в том, что люди у нас особой любви к животным не испытывают, ибо собака есть собака, а человек – это человек, и никогда эта пара земных существ не вступает здесь в те особые взаимоотношения, которые существуют в самой Англии.
Вы бросаете собаке кость, и дело с концом. Иногда ей достаются еще объедки. Вот и все. Никаких там нежных бифштексов или специальных магазинов для собак и уж тем более – маникюра для их когтей и теплых штанишек на зиму.
В нашем рассказе речь пойдет о лучшем друге человека. Владелица дома на Бэйсвотер-роуд[75]75
Улица рядом с Гайд-парком в Лондоне.
[Закрыть], где жил в ту пору м-р Джексон, была вдобавок и владелицей сучки, которая, как и положено, в один прекрасный день принесла ей выводок щенят, о чем в ближайшее же утро она и оповестила своего постояльца.
– Мистер Джексон, – сказала она ему, – для вас есть щенок! Я заметила, как вы любите мою Бесси, и уверена, что будете хорошо заботиться о ее детеныше.
Как вы уже, вероятно, догадываетесь, мистер Джексон имел обыкновение, увидев Бесси, гладить ее по голове, говоря при этом, что она замечательная собачка. А однажды он проявил неосмотрительность и сводил Бесси гулять в Гайд-парк, потому что хозяйка была занята.
И те побуждения, которые заставили постояльца вести себя подобным образом, я думаю, тоже вам ясны. Как говорит старая пословица: «Если любишь меня, люби и мою собаку». Вы ведь знаете, как трудно молодому человеку, неангличанину, найти себе жилье в Лондоне. А уж если тебе повезло на этот счет, старайся всеми силами поддерживать добрые отношения с хозяином и его женой.
В ответ на слова хозяйки мистер Джексон с серьезным видом покачал головой и после некоторого раздумья произнес:
– Миссис Фелтин, если этого щенка произвела на свет Бесси, то он заслуживает более достойного хозяина, который сумеет вырастить и воспитать его в духе, достойном джентльмена.
– Это сука, – сказала миссис Фелтин.
– Тогда дело осложняется, – сказал Джексон. – Ведь насколько я понимаю, она должна воспитываться, как леди. Не позволите же вы держать ее в одной комнате со мной.
– О, пусть это вас не волнует, – сказала миссис Фелтин. – Она будет спать под внутренней лестницей. Главное, что я угадала ваше тайное желание – иметь собачку, не правда ли?
Что верно, то верно. Усвоив простую истину, что произносить приятные слова ничего не стоит, Джексон проявил однажды еще большую неосмотрительность, чем в случае с Гайд-парком, и осмелился сказать своей домовладелице:
– Миссис Фелтин, прошу вас: где бы я ни был в тот день, когда Бесси разрешится от бремени, оставьте, пожалуйста, одного отпрыска мне!
Сейчас ему оставалось только молча разглядывать этого «отпрыска», запеленатого в чистую белую тряпицу. Миссис Фелтин держала его на руках, как новорожденное дитя.
– А у вас не осталось мальчика? – спросил он с надеждой.
– Нет, – ответила домохозяйка, – всех уже раздала. Вы не хотите ее брать?!
Как же быть?.. Джексон уже знал, что в этой стране собакам и кошкам можно только позавидовать. Люди обращаются с ними так, будто верят в переселение душ. Он понимал также, что, если он сейчас скажет «нет», ему придется искать другое пристанище. И все-таки он попытался увильнуть:
– Миссис Фелтин, а нельзя мне взять ее потом, когда она подрастет?
– Она уже вполне нормальная собака, – возразила домохозяйка, – и, кроме того, она не призна́ет в вас потом хозяина.
– Да, действительно, я об этом не подумал. – Джексон помолчал с минуту. – Но я не знаю, чем ее нужно кормить, и тому подобное…
– Об этом не беспокойтесь. Ей нужен всего лишь маленький кусочек вырезки или крошечный бифштексик – вот и все. У нее пока еще не развит аппетит.
Джексон в душе содрогнулся: тушенка – самое большое, что он мог даже себе позволить, если не считать бройлера в воскресенье. Но, заметив тень подозрения на лице милейшей домохозяйки, быстро проговорил:
– Ну тогда все прекрасно… Большое, большое вам спасибо!
Взял у нее щенка и закрыл дверь.
«Да, в хорошенькую историю я впутался! – подумал он про себя. – Сам виноват. Что же теперь делать? Отдать ее кому-нибудь? Отнести в метро и оставить на Хай-Барнет, или Родинг-Велли, или еще на какой-нибудь станции с этими невообразимыми названиями?»
Так ничего и не решив, он налил в блюдце немножко молока, поставил его в угол комнаты и ушел на работу.
Вечером к нему заглянули приятели и, завидев щенка, стали подтрунивать над бедным Джексоном.
– Помаленьку обзаводишься хозяйством, старик?
– Ты можешь научить его брать след и будешь зарабатывать деньги в полиции да еще какие!
– Как ты собираешься назвать это существо?
– Она у меня всего один день, – отвечал Джексон, – и я еще не успел дать ей имя. Может, кто-нибудь из вас захочет взять щенка себе?
Щенок смотрел на них так, будто все понимал и считал их по меньшей мере уголовниками. Презрительно фыркнув, он заковылял к двери – словно желая поскорее избавиться от этой зловредной компании.
– Почему бы тебе не утопить ее в Серпентине?[76]76
Озеро в Гайд-парке.
[Закрыть]
– Или продать для опытов в лабораторию – пару шиллингов заработаешь!
– Живодеры вы больше никто! – возмутился Джексон, хотя, по правде говоря, эта мысль и самому ему уже приходила в голову, но он отверг ее как слишком жестокую.
– Если ты всерьез намерен избавиться от щенка, – сказал ему один приятель, – сунь его в бумажный пакет, а я по дороге домой оставлю этот пакет на улице – где-нибудь подальше отсюда.
Джексон согласился, и приятель унес щенка и «забыл» его у станции метро Финсбери-парк.
На следующий день, в семь утра, когда Джексон «добирал» последние четверть часа сна перед тем, как встать и идти на работу, он услышал тихий скулеж и царапанье у наружной двери. Он поднялся с постели, вышел и открыл дверь. На пороге сидел его щенок.
Джексон втащил собачонку в комнату, дал ей молока с хлебом и стал лихорадочно перебирать все возможные способы избавиться от этого милого создания.
Выходя из дому, он встретил миссис Фелтин.
– Доброе утро, – сказала она. – Как наша девочка? Какое имя вы ей дали?
– Я… назвал ее… м-м… Флосси, – ответил он заикаясь.
– Прелестное имя! – воскликнула миссис Фелтин. – Если вы оставите мне немного денег, я сама куплю ей хороший кусочек вырезки на ленч. И у вас душа будет спокойна, пока вы на работе…
Бедняга Джексон вынужден был раскошелиться на «хороший кусочек вырезки» – за три шестьдесят, – самому же ему пришлось довольствоваться в этот день супом из бараньих потрохов.
Таким образом, поскольку день приобретения Флосси пришелся на понедельник, то за всю последующую неделю Джексон основательно истощил свой кошелек на вырезки для Флосси. Да к тому же ухаживать за собачонкой оказалось гораздо обременительнее, чем он предполагал вначале.
В пятницу он не выдержал и поделился своей бедой с коллегами на работе. Один из них, англичанин, сказал:
– Моя супруга как раз ищет хорошего щенка-сучку. Я могу купить вашу Флосси.
Это было бы лучшим решением проблемы. Но Джексон помедлил с ответом.
– Сучка довольно породистая, – сказал он. – Мать настоящая восточноевропейская овчарка, а отец – чистокровный фокстерьер. Я не знаю даже, сколько может стоить такой щенок…
– Я дам за него десять шиллингов, – сказал англичанин.
– А что если фунт? – Джексон заметил, что англичанин готов согласиться, и быстро добавил: – Или даже, пожалуй, гинею. Давайте гинею, на том и порешим.
– Это многовато, – сказал англичанин.
– Зато собака-то какая!
– Ладно, – согласился англичанин. – Я пойду с вами за ней после работы.
Джексон оставил своего коллегу на всякий случай возле станции метро, а сам пошел домой – за Флосси – один. И надо же ему было, когда он уже выходил из дома, встретиться с миссис Фелтин!
– Куда это вы несете Флосси? – спросила домохозяйка.
– В ветеринарную лечебницу, – ответил Джексон, лихорадочно соображая, чего бы ей такого наплести. – Что-то мне не нравится, как она выглядит. Думаю, ничего серьезного, но показать врачу надо.
– Да, конечно, будем надеяться… – заговорила миссис Фелтин.
Джексон, не ожидая дальнейших расспросов, ринулся к станции метро и там передал щенка англичанину.
– По-моему, это обыкновенная дворняга, – заметил тот.
– Что вы, это же настоящий маленький Эннесси[77]77
Герой серии анималистических телефильмов.
[Закрыть],– запротестовал Джексон.
– Десять шиллингов! – отрезал англичанин.
– Хорошо, – согласился Джексон. – Пусть я буду в накладе.
Англичанин дал ему десять шиллингов, и он зашел в ближайший бар, чтобы выпить милд энд биттер[78]78
Своеобразный пивной коктейль из слабого и горького пива или эля.
[Закрыть] и на досуге обдумать, как объяснить хозяйке исчезновение Флосси.
Вернувшись домой, он постучал к мисс Фелтин.
– Что случилось, Джексон? – удивилась она позднему визиту.
– Миссис Фелтин, – произнес он с дрожью в голосе. – Судьба обрушила на меня удар. Случилось нечто ужасное…
У миссис Фелтин перехватило дыхание.
– Не с Флосси? – еле выговорила она хрипло.
– В том-то и дело… Она скончалась во время операции у ветеринарного врача.
– Почему? Отчего так… вдруг?
– Я толком не знаю. Врач назвал каким-то длинным, непонятным словом ее заболевание… Подумать только, всего несколько дней я побыл с ней…
– Какая трагедия… – произнесла миссис Фелтин, приготовившись заплакать.
Джексон воодушевился.
– Все мои друзья поражались этой маленькой собачке и удивлялись, как мы подружились с ней за такое короткое время. О, будь у меня хоть крохотный участок своей земли в Англии, я непременно похоронил бы ее там. А ведь я уже подумывал, не подготовить ли из нее актрису для анималистических кинофильмов… Чем она хуже Лэсси?! Бедная моя Флосси! Ей уготовано место в раю, и сейчас она уже там, я не сомневаюсь…
– Не надо так убиваться, прошу вас! – сказала миссис Фелтин.
– Я не в силах передать вам, как мне сейчас тяжело!
– Как я хотела бы облегчить ваше горе, – сказала миссис Фелтин. Она вдруг задумалась. – Ну да! Конечно… – Пробормотав это, она снова обернулась к нему: – Послушайте-ка, я могу отобрать другого щенка Бесси у моего брата – его жена, как ни странно, не выносит животных в доме… И я отдам этого щенка вам! Нет, нет, все устроится великолепно, и не надо меня благодарить! Я с первого взгляда угадала в вас родственную душу, поняла, что вы любите собачек…
СОЧИНИТЕЛЬ КАЛИПСО
Перевод с английского В. Рамзеса
Трудные времена настали на Тринидаде, и Лезвие никак не может найти работы. Куда бы он ни обращался – везде отказ. Работа сейчас на вес золота, и вот уже шесть месяцев Лезвие околачивается без дела.
Он задолжал в китайской закусочной около пяти долларов, и, когда он просит сандвич и лимонад, китаец говорит, что ничего не даст в кредит, пока Лезвие не расплатится за предыдущее. У китайца все записано в тетрадочке, которую он держит под прилавком.
– Вот подожди, начнется сезон калипсо, – говорит ему Лезвие. – Соберу я урожай. Помнишь, в прошлом году, сколько денег у меня было?
Китаец отлично помнит прошлый год, но остается неумолим, и Лезвие, голодный, в грязных отрепьях, близок к отчаянию – ведь до сезона калипсо еще четыре месяца.
В довершение всего каждый день идут ливни, а в ботинках у него огромные дыры, точно эти ботинки смеются над ним.
Ничего не остается, как стянуть пару башмаков у сапожника на Парк-стрит. Это его первая в жизни кража, и он долго-долго не решается. Он стоит на тротуаре рядом с будочкой сапожника и думает: «О господи, на прилавке полно ботинок, на земле вон их сколько валяется, старых, новых, одни нуждаются в набойках, другие – в новых подметках».
Есть тут и точно такая же пара, как на нем.
На высоком прилавке стоит надтреснутый горшок с горячим крахмалом. Этот крахмал похож на кашу. Лезвие так голоден, что готов его слопать.
Сам сапожник возится в будке, а прохожие попрятались от дождя кто куда. Кажется, чего проще – скинуть свои башмаки и влезть в чужие. Ведь и размер подходящий!
Лезвие вспомнил, каким франтом ходил он в прошлом году: двухцветные мокасины, габардиновый костюм, яркий галстук. Теперь остается только вздыхать по тем золотым денечкам. Вернутся ли они когда-нибудь?
Ему кажется, что воровать нетрудно. Хозяева часто оставляют лавки и товары и отлучаются куда-то, вот как этот сапожник. Надо только спокойно поменять башмаки и не спеша шагать дальше.
Словом, ничего не стоит стать вором. Дела идут из рук вон плохо, работы нет. Ходишь, ходишь вдоль лавок, ненароком что-нибудь и утащишь: апельсин, или буханку хлеба, или еще что-нибудь.
Вот как эти башмаки. Лезвие торжествует победу. Насвистывая, идет он по дороге, и все-таки сердце сжимает, будто клещами, страх.
Теперь бы еще поесть!
И тут же, на Квин-стрит, перед входом в китайский ресторан его осеняет идея: украл же он башмаки, и все сошло с рук. Лиха беда начало!
Отгадайте, что он задумал! Он задумал войти в китайский ресторан, заказать хороший обед, а потом улизнуть, не расплатившись. Легче легкого! Странно, что ему это раньше в голову не приходило.
Подходит официантка с карандашом за ухом, подает меню. Она ждет. Вид у нее сонный, а тело гибкое, будто медная проволока. Наверное, в ресторане работает сверхурочно. А что делать? На те крохи, что ей платит китаец, не проживешь.
Он ловит себя на том, что думает о женщинах, а в его положении не до них. «Займись-ка лучше меню!»
Решил заказать всего понемногу: рис, рубленая курятина, жареная свинина, суп из ласточкиных гнезд, куриный бульон и салат из помидоров с луком.
И снова вспомнился ему прошлогодний сезон калипсо, когда дела шли на славу. В те времена он обедал каждый день в первоклассном китайском ресторане на Винсент-стрит. Вот забавно: то у тебя еды сколько хочешь – ешь до отвала, а в другой раз и сухой корочки не сыщешь.
Если бы можно было наедаться впрок! Поел разок, и целую неделю, а то и месяц сыт… Видит бог – если у него снова появятся деньжата, он внесет большую сумму хозяину ресторана и потом уж будет есть там, когда пожелает.
Официантка проявляет нетерпение.
– Что-то вы долго выбираете, – говорит она, – словно в первый раз в ресторане.
Лезвие думает о том, что, когда у него водились деньжата, официантки не смели с ним так разговаривать. Они роем носились вокруг него, а однажды посетители пронюхали, что сам Лезвие – знаменитый сочинитель калипсо – находится тут, и упросили его что-нибудь спеть. Что он тогда спел им? Ах да – «Дом и холостяк».
– Скорее решайте, мистер. Вы у меня не один.
Он заказывает вареный рис и куриное жаркое, ему сейчас не до замысловатых китайских блюд, надо чего-нибудь попроще до посытнее, чтобы живот набить.
И еще он просит принести порцию барбадосского рома, да поскорее, потому что он знает, как долго здесь обслуживают, а с ромом ждать веселее.
Когда приносят еду, он с жадностью набрасывается на нее и в три минуты все подчищает.
Такое чувство, точно ты заново родился, точно ты король и в кармане у тебя – миллион долларов! Лезвие громко рыгает.
Он вспоминает, как однажды один американец услышал на Тринидаде калипсо, увез его к себе в Штаты, положил на музыку, и потом его пели знаменитые сестры Эндрюс. Американец заработал на этой песне кучу денег, ее каждый день крутили по радио, прохожие мурлыкали ее на улицах. А бедный сочинитель тем временем помирал с голоду на своем Тринидаде, пока один ловкач адвокат не открыл ему глаза и не рассказал об авторском праве и тому подобное. Сочинитель отправился в Америку, подал в суд и сорвал огромный куш.
Лезвие знает эту историю назубок. Всякий раз, сочиняя калипсо, он молит бога, чтобы и ему подвернулся какой-нибудь американский толстосум – тогда все пойдет как по маслу. Лезвие часто захаживает в музыкальные магазины на Фредерик-стрит и Марин-сквер и разглядывает слова и ноты популярных песен с именами и даже фотографиями сочинителей на обложках. И думает: чем я хуже, вот сочиню такую песню, и мое имя тоже будет известно всюду.
Когда дела у него шли неплохо, он хвастался перед продавцами этих магазинов, что тоже пишет калипсо. Но те только посмеивались над ним, потому что они калипсо и за песню-то не считают. Настоящие песни пишут американские композиторы. «Ты у меня под кожей» или «Сентиментальное путешествие» – это вот песни, не то что какие-то там калипсо.
Но Лезвие твердит, что будет и на его улице праздник: настанет день, когда весь мир начнет сходить с ума от его калипсо.
Вот о чем он думает, развалясь за столиком китайского ресторана.
Ну, кажется, пора сматываться! Надо встать с таким видом, будто он здесь хозяин, и спокойненько выйти на улицу.
Он встает – официантки поблизости нет (наверное, обслуживает других посетителей) – и не торопясь идет к двери, мимо кассира, который что-то пишет.
И хотя с виду он спокоен, сердце у него сжимается, будто в клещах, и ноги едва слушаются.
Когда официантка обнаруживает, что Лезвие удрал, не заплатив, она поднимает шум, сам китаец прибегает с кухни, но Лезвие уже мчится что есть духу по Фредерик-стрит.
Хозяин говорит официантке, что ей придется заплатить за то, что съел Лезвие, – это ее вина. Она заливается слезами, потому что Лезвие слопал много, и теперь у нее вычтут из зарплаты два, а может, и три доллара.
А Лезвие счастливо хохочет. Он уже у вокзала, и никто его теперь не догонит.
Внезапно начинается ливень, но Лезвие чувствует себя королем в новых башмаках – подметки целехонькие, и дождь ему нипочем.
Он и сам не знает, как в голове рождаются слова калипсо. О бедняге, который не может найти работу. Грустным будет это калипсо. Лезвие шагает под дождем и бормочет:
Ну, настали времена:
Все богаты, беден я.
Не могу найти работы,
Нет мне счастья, лишь заботы!
Он пробует напеть их на мотив старого калипсо, чтобы посмотреть, укладываются ли они в размер, и тут вдруг вспоминает об Одноногом Арфисте – вот кто поможет ему с мелодией!
Однажды с Одноногим сыграли злую шутку. Он заснул под плакучей ивой на Вудфорд-сквер, и кто-то стянул его костыль. Целый день проторчал Одноногий на Вудфорд-сквер и ругался последними словами. А зеваки стояли вокруг и хохотали. И если бы не Лезвие, Одноногий до сих пор, наверное, сидел бы под той ивой.
Но Лезвие помог старику, и с тех пор они стали друзьями.
Лезвие сворачивает к лавке портного, где обычно околачивается Одноногий, потому как он нигде не работает, сидит себе целый день на ящике из-под мыла да языком чешет.
Но не беспокойтесь, Одноногий не дурак; было время, когда его называли Королем калипсо, и звали его так недаром. Ему бы деньжат немного или образование, он бы далеко пошел. Ведь это он первый придумал, что про калипсо должны узнать в Америке и в Англии. Но теперь, когда Одноногий говорит об этом, все над ним смеются.
Лезвие застает Одноногого на обычном месте, тот рассказывает о знаменитом пожаре, когда дотла сгорел муниципалитет (Одноногий божится, что знает, кто был виновником пожара). Завидя Лезвие, Одноногий прерывает рассказ и говорит:
– Как делишки, приятель? Давно не виделись!
– Послушай, старина, – говорит Лезвие, – у меня получается недурное калипсо. Пойдем-ка в чулан и малость поработаем.
Но Одноногому и здесь хорошо, на ящике из-под мыла.
– Тихо-тихо, – говорит он, – не торопись. Как насчет шиллинга, что ты занял у меня на прошлой неделе?
Лезвие выворачивает карманы, и на землю вываливается перочинный нож и игральные кости.
– У меня ни гроша, дружище, я на мели. Ни кровинки не осталось, хоть булавкой ткни.
– Можешь не продолжать, все вы такие. Берете в долг у порядочного человека, а потом бегай за вами.
– Говорю же тебе, – Лезвие хочет поскорее свернуть с этой темы, – неужто ты мне не веришь?
– Ладно, ладно, – отмахивается Одноногий, – но только больше не проси. Пока не вернешь шиллинг, гвоздя у меня не выпросишь.
Одноногий, опершись на костыль, встает с ящика.
– Пойдем, пойдем, – торопит его Лезвие, и тут в глубине лавки он видит Рахамута, портного-индуса.
– Как дела, индус, все хорошо?
Рахамут перестает шить и поднимает голову.
– Вы с Одноногим все время сочиняете калипсо в моей лавке, придется брать с вас за это комиссионный сбор.
– Если бы дела шли получше, тогда конечно. Но сейчас времена не те, так плохо давно не было.
– Когда дела идут хорошо, ты к нам не заглядываешь.
– Вот подожди, скоро начнется сезон калипсо.
– Только мы тебя тогда и видели. Тогда ты важная птица и тебе не до бедного Рахамута.
Лезвие не знает, что ответить, потому что Рахамут говорит чистейшую правду. И то, что они с Одноногим вечно околачиваются в лавке портного, тоже верно. Все, что он может сказать, – это «подожди, вот начнется сезон калипсо», будто сам господь бог тогда спустится на землю и всех осчастливит.
Лезвие ничего не говорит, а только хихикает и хлопает Рахамута по спине, словно ближе нет у него друга. Потом они с Одноногим идут в чулан и садятся за колченогий стол.
– Послушай, какие слова, старина, – говорит Лезвие, – такого калипсо ты еще в своей жизни не слыхал.
Но едва он начинает, как Одноногий затыкает пальцами уши и орет:
– О господи, придумал бы что-нибудь поновее, каждый год одно и то же.
– Да что ты, что ты, – говорит Лезвие, – ты до конца послушай.
Они принимаются за работу, и Одноногий в два счета сочиняет мелодию. Лезвие берет пустую бутылку и стучит по ней палочкой, а Одноногий барабанит руками по столу, и вот они уже исполняют новое калипсо собственного сочинения.
Приходит Рахамут и его помощник, тоже индус, они стоят и слушают.
– Что скажешь об этом номере, папаша? – спрашивает Лезвие.
Рахамут чешет в затылке:
– А ну дай еще раз послушать.
Лезвие и Одноногий начинают сначала, стучат по столу и по бутылке. Лезвию чудится, что перед ним огромная толпа зрителей, и он старается что есть мочи.
Когда они кончают петь, помощник Рахамута говорит:
– Это вроде не калипсо, а блюз.
– Заткнись уж лучше, – вскипает Рахамут. – Что вы, индусы, понимаете в калипсо?
Все хохочут, потому что ведь Рахамут – сам индус.
– Ну и потеха, – говорит Одноногий Лезвию, – надо же, как сцепились эти два индуса из-за нашего креольского калипсо.
– Никакой я не индус, – говорит Рахамут, – а тринидадский креол.
– Ну ладно, кроме шуток, – говорит Лезвие, – понравилось вам?
Рахамуту хочется сказать: «Да, понравилось», но вместо этого он мнется и говорит:
– Да так, ничего, бывает хуже.
Зато помощник Рахамута прямо без ума от нового калипсо, он хлопает сочинителей по плечу и орет, что никогда не слышал ничего лучше и что эта мелодия станет маршем будущего карнавала. Он так размахивает руками, что в конце концов случайно толкает Рахамута под локоть. И тот накалывает себе иглой палец.
Портной кладет палец в рот и сосет его, а потом набрасывается на своего помощника с бранью: лучше бы, мол, помалкивал, а то вот что натворил.
– Ну и что с того? – оправдывается помощник. – От этого никто еще не умирал.
Поднимается шум. Все забывают о новом калипсо и говорят о том, как легко получить заражение крови, уколовшись иглой или булавкой.
А калипсо даже нечем записать. Лезвие выучивает на память слова и мелодию, и дело с концом. Вот так, без особого шума, рождается калипсо. Тут, в каморке позади лавки Рахамута, появились на свет такие шедевры, как «Я поймала его вчера», «Это то, что я могу делать везде и всегда», «Старушка, твои цветы увяли».
Рахамут и его помощник, обсудив всевозможные последствия порезов и уколов, отправляются дошивать костюм, за которым вечером должен прийти заказчик.
Лезвие хочет попросить у Одноногого шиллинг взаймы, но не знает, как начать, – ведь он уже и без того ему должен. Начинает он с того, что принимается расхваливать придуманную Одноногим мелодию, ничего приятнее, мол, не слышал, прямо прованское масло, а не музыка.
Но Одноногий сразу настораживается и говорит:
– Знаешь, старина, ты меня не проведешь.
Лезвие смиряется с неудачей – все-таки живот-то у него набит, – по все еще вяло пытается уговорить Одноногого одолжить ему шиллинг, и тут ему приходит в голову сногсшибательная идея.
Он рассказывает Одноногому, как провел утро, про то, как спер ботинки на Парк-стрит и поел досыта.