355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Современная вест-индская новелла » Текст книги (страница 15)
Современная вест-индская новелла
  • Текст добавлен: 19 апреля 2017, 02:00

Текст книги "Современная вест-индская новелла"


Автор книги: авторов Коллектив



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Р. Маркес (Пуэрто-Рико)

В ГОРОДЕ ПО ИМЕНИ САН-ХУАН
Перевод с испанского В. Виноградова

В ночи, убаюканной звездами, хрустально зазвенели колокола церкви святого Августина. Три часа утра. Он одернул пиджак, глубоко вздохнул, посмотрел на небо. За спиной, на эстраде «Палладиума», тускло звучал корнет.

Выпил он порядочно, но голова оставалась свежей. Вернее сказать, он был трезв. Но не бодр, конечно. Нельзя быть бодрым, когда знаешь, что тебе снова предстоит рисковать в этом тревожном, полном риска мире. Он сделал над собой усилие. Спокойно, не волноваться по пустякам!

Жаль, что звезды не сверкают и днем. (Ночь – это здорово!) Лучше бы они никогда не гасли. (Ночь – это свобода!) Солнце – жестокая штука: оно убивает звезды. (Ночь – это жизнь!)

Сам не зная почему, он подумал о боге. Не о добром католическом боге своего детства, а о протестантском, библейском боге с его громовым: «Да будет свет!» И стал свет. А вот он терпеть не может света: свет ослепляет и предает. Лучше уж полумрак «Палладиума»: там все его существо обретает то ощущение силы, которого ему недостает на улице. На улице он чувствует себя беззащитным: там он всего лишь тень в городе по имени Сан-Хуан. Он из лона этого города и тем не менее всегда чужой в лоне его. Почему он вечно возвращается сюда? И почему, несмотря на ежегодное паломничество в этот город, который дал ему жизнь и вырастил его, он безотчетно ощущает себя здесь чужаком? Это все равно как искать самого себя. Он словно надеялся найти тут свои корни, обрести смысл своего бытия. Но как их найти, зная, что ты стараешься оставаться слепым и глухим к действительности? Как ухватиться за нее, если руки опускаются, если они не в силах сделать спасительного движения – вцепиться в обстоятельства, подмять их, выжать из них свое подлинное «я»? В нем жило смутное предчувствие: лишь постигнув тайну города, он познает самого себя. И он задавал себе вопросы. Почему Сан-Хуан смеется над ним? Почему в уличной сутолоке вокруг него неожиданно возникает пустота? Здесь есть нечто такое, что не дает Сан-Хуану стать обычным городом, настоящим городом. Но все эти вопросы, отскакивая от города, рикошетом били по нему самому. Да и спрашивал он вовсе не о городе, а о самом себе. Какой ценой тень человека может стать человеком? И он думал, что нужно взять на себя ответственность, рискнуть. Но риск пугал его. И он старательно отгонял подобные мысли.

Он направился в сторону авениды Муньос Ривера. И вновь ощутил в кармане тяжесть пистолета. Как это свояку удается таскаться с оружием и не привлекать к себе внимания? «Если пойдешь в „Палладиум“, лучше прихвати его с собой. В последнее время там часто случаются драки…» Вообще-то ему никогда не приходилось прибегать к этой штуке. Но и выглядеть в глазах свояка чрезмерно осторожным тоже не хотелось. «Ладно, прихвачу». Сейчас он сядет в автобус и поедет назад, к площади Колумба. Еще одна ночь прошла благополучно. В Ла-Перлу он приедет рано – сейчас только три. Тихонько заберется в постель, так чтобы не разбудить племянников. В аэропорту он будет в восемь. А еще через несколько часов – в Нью-Йорке. До следующего года. Здорово спланировал: работа там, отпуск здесь, в Сан-Хуане.

Переходя авениду Муньоса Риверы, он улыбнулся: «Просплю весь остаток утра». На остановке ждал автобуса солдат морской пехоты. В мощном свете ртутных ламп растворялось слабое мерцание звезд. Неподвижная фигура в форме еще более подчеркивала безлюдность ярко освещенной улицы. Подойдя ближе, он заметил во рту солдата потухшую сигарету.

– Got a match?[45]45
  Спичка есть? (англ.).


[Закрыть]

Слишком погруженный в себя, он не обратил внимания на бесцеремонность просьбы. Автоматически вынул коробок, чиркнул спичкой, заслонил огонек ладонями, осторожно приблизил их к лицу незнакомца. Пока тот прикуривал, он почувствовал внезапную тревогу: это лицо ему знакомо. И вдруг вспомнил: «Палладиум», танцевальный зал, почти полная темнота. Этот тип пытался оттереть его от партнерши. Потом они еще раз столкнулись в баре, у ног намалеванного на стене большого рыжего дьявола. Пустяковый, в конце концов, инцидент. Тем не менее рука у него дрогнула, и пламя лизнуло гладко выбритый подбородок солдата. Тот отдернул голову.

– Nervous, spic?[46]46
  Спятил, морда? (англ.).


[Закрыть]

Оскорбление застало его врасплох. Ему показалось, что он ослышался. Вероятно, парень просто произнес нечто похожее. Stick, пожалуй. Или slip. Может быть, Nick или Dick? Чувствуя, как залилось краской его лицо, он быстро сунул коробку в карман, отошел и стал смотреть туда, откуда должен был появиться автобус. Глупо! Улица пуста. Сколько ни всматривайся, автобус быстрей не придет.

Нет, нужно на чем-то сосредоточиться. Он подумал о сатанинской роже дьявола, что намалеван в «Палладиуме». Ей-богу, этот рыжий солдат сильно смахивает на того адского жителя. Он сделал над собой усилие и постарался отогнать воспоминание о росписи в баре. Лучше направить мысли на что-нибудь безобидное. И он занялся идиотским делом – стал определять, где он сейчас находится с точки зрения географии.

Он на северной стороне авениды. За спиной – море: ему слышен стон каждой набегающей волны, ее долгое «ш-ш-ш» по песку. Перед ним, чуть левее по авениде, красные неоновые огни – «Палладиум». Справа, возле столба, морской пехотинец. Солдата невозможно не замечать: ведь он тоже частица его мира. Тем не менее он не захотел смотреть на него, повернул голову влево и почти одновременно с этим услышал шаги.

Он услышал за спиной медленные тяжелые шаги: сначала каблук – «так!»; затем подошва – «шарк!» Задержал дыхание. Желание обернуться стало нестерпимым, но он неистовым напряжением воли принудил себя стоять неподвижно. Если он обернется, может показаться, что он трусит. С другой стороны, любой, самый невинный жест таит в себе немалый риск. Устремив взгляд в пространство, он словно застыл. Только нервы улавливали, будто сотня радаров сразу: так – шарк, так – шарк, так… Идущий остановился. И внезапно – правда, всего на несколько секунд – глубокая, как вечность, тишина. Затем опять шаги. На этот раз удаляющиеся: так – шарк, так – шарк. И наконец, полная тишина. Ни звука, кроме протяжного «ш-ш-ш» приливной волны на песке. Но он знал: солдат по-прежнему здесь, по-прежнему стоит у столба. А автобуса все нет.

Он сделал еще одно усилие, чтобы сконцентрировать все свое внимание на чем-нибудь постороннем, не относящемся к этой фигуре, чье безмолвное присутствие давит ему на затылок. Осмотрелся вокруг и заметил вблизи, на окаймляющем тротуар газоне, небольшую черную дощечку с надписью. Он быстро прочел: «Federal property»[47]47
  Федеральная (здесь государственная) собственность (англ.).


[Закрыть]
.

Сначала он не понял, что это означает. Затем догадался. Газон – федеральная собственность. Как и пляж за его спиной. Зато тротуар – собственность острова. Он задумался над географией. Представил себе, как выглядит островок Сан-Хуан, если смотреть с самолета. И вдруг впервые осознал то, что раньше никогда не приходило ему в голову. Эта мысль вспыхнула как искра, как озарение. Его город в осаде. В осаде Ла-Пунтилья, Исла-Гранде, Таможня, Каса-Бланка, Эль-Морро, Сан-Кристо́баль. И все побережье, на которое набегают волны прибоя, чтобы умереть там с протяжным смиренным «ш-ш-ш». И газон, «Federal property». Он почти инстинктивно шагнул назад. У него было странное ощущение, будто он, как колосс героической древности, стоит сейчас в двух мирах. Газон и тротуар. И безлюдная авенида. И куда-то запропастившийся автобус.

До него донесся смех – из «Палладиума» вышли две женщины. Почти одновременно он уловил и другой звук. Нет, ошибиться было невозможно. Не стоило даже оборачиваться, чтобы убедиться. Так оно и есть. Его захлестнула волна стыда и негодования. Зачем?.. В конце концов… Нет, это не случайность. Прежде всего – почему именно здесь. Ведь сзади почти неосвещенный пляж. Можно было бы… Как ни верти, это вызов! Солдат морской пехоты стоял на бортике газона и шумно мочился на тротуар. Струя уже превратилась в лужу, быстро растекавшуюся по бетону. Мерзкая жижа вот-вот коснется его ботинок. Женщины из «Палладиума» приближались. Он физически ощущал, как ширится, как все ближе подступает к нему этот постыдный, оскорбительный поток. И внезапно нелепый пустячный случай разросся до исполинских размеров: всесокрушающая губительная сила, наводнив город, пытается смести в нем все, все.

– You shouldn’t do that here[48]48
  Здесь это делать не полагается (англ.).


[Закрыть]
,– произнес он тоном, который – ему очень этого хотелось – казался спокойным, и отступил, спасая свои ботинки.

Морской пехотинец заулыбался и шагнул к нему.

– Who cares?[49]49
  А кому до этого дело? (англ.).


[Закрыть]

Совершенно неожиданно, без всякой причины, вне связи с происходящим, к нему одновременно протянулись две ручищи.

– Who cares about nothing in this ticking city?[50]50
  Разве есть кому до чего-нибудь дело в этом вонючем городе? (англ.).


[Закрыть]

Губы улыбались неизвестно чему, и две лапы терлись о лицо цвета корицы.

Нет, это был не удар, вовсе не удар. Даже не пощечина. Солдат просто вытирал руки, без нажима, почти нежно, словно грязные пальцы оставляли на коже невидимую мазь. Никогда еще он не испытывал большего потрясения. Словно некое чудовище внезапно, одним рывком отняло у него всякое человеческое достоинство. Ему показалось, что перед ним, в самом деле, воплощение какой-то разрушительной силы, которая пытается уничтожить город, а его самого лишить всех признаков человека, превратить в вещь, предмет, камень, растение. И он задохнулся от яростного желания избежать гибели, спасти Сан-Хуан, спастись самому, хотя еще не знал, как это сделать.

Левой рукой он непроизвольно отразил нападение, отшвырнув от себя это существо (рыжего дьявола или бога разрушения?), и так же непроизвольно, глупо, по-детски полез правою за платком, чтобы стереть с лица следы оскорбления. Пальцы, лихорадочно шарившие в кармане, наткнулись на что-то гладкое на ощупь, хотя твердое и холодное, как кусок горной породы. Но они не почувствовали ни холода, ни твердости – для него сейчас это было не больше, чем обыкновенный камень.

И когда грязные лапы снова поднялись, чтобы довершить дело разрушения (его самого или города Сан-Хуан?), его рука, его собственная рука, озаренная мощным светом ртутных ламп, издала такой же ужасный грохот, каким разразился некогда бог, гордый громовержец, произнеся: «Да будет свет!» Тот самый сверхъестественный страшный грохот, который потряс мир, когда бог, задумчиво и грустно дунув на собственную горсть, тоскливо изрек: «Да будет человек!» И от грохота каменной руки дьявольское божество превратилось в согнувшийся пополам тюк. Верх его рухнул на траву (отчего это она покраснела?), низ (бесстыдно вывалив срам) – на тротуар.

В свете фар долгожданного автобуса он увидел неподвижное тело и почувствовал, что рука его вновь стала рукою человека: она взмокла от пота и дрожала. До его ушей донесся дробный стук каблуков – это убегали перепуганные женщины. И его разум до конца осознал содеянное им: он перестал быть камнем или растением, он даже не был больше животным. Здесь, между миром побережья и миром авениды, он окончательно стал человеком. Человеком, который стоял в полный рост перед городом, раскрывшим ему свою тайну. Перед автобусом, замедлившим ход. И перед единственной дорогой, название которой прочерчено на кровоточащем боку автобуса.

А. Хелман (Суринам)

СКОРПИОНЫ
Перевод с голландского Ю. Сидорина

Низкий голос спросил: «Все готовы?» Мужчины задвигались и поспешно обступили неглубокий кольцеобразный ров. Те, что прошли вперед, присели на корточки. В руках у них были короткие, цилиндрической формы футляры из сердцевины бананового дерева или бамбука, и обращались они с ними с такой осторожностью, словно те каждую минуту могли взлететь в воздух.

– Сеньоры, – торжественно провозгласил тот же низкий голос, который, судя по всему, принадлежал организатору предстоящего зрелища. – Мы начинаем. Зажигаю огонь!

Он зажег спичку и бросил ее в кольцеобразный ров, заполненный какой-то горючей жидкостью. Вспыхнуло пламя, распространяя вокруг нестерпимый жар. Прошло несколько секунд, и огненный круг замкнулся. Сидевшие на корточках мужчины отодвинулись назад. Но не успели они расположиться на новом месте, как распорядитель с торжественностью церемониймейстера объявил:

– Выпустить чемпионов!

Мужчины, сидевшие на корточках, молниеносно откинули крышки, плотно закрывавшие цилиндрические футляры, и короткими сильными ударами вытрясли содержимое в центр круга, очерченного огнем. Их движения были стремительными и в то же время осторожными. Они держали футляры самыми кончиками пальцев, постукивая по днищу ладонью правой руки. Впрочем, то, что высыпалось на площадку, вполне объясняло их осторожность.

В футлярах находились скорпионы.

Их было около двадцати: большие и маленькие, ярко-красные и аспидно-черные, пестрые и волосатые – один отвратительнее другого. Пламя не давало им покинуть площадку, и они метались по кругу, сталкивались друг с другом, волоча за собой скрюченные туловища и помогая себе торчащими в разные стороны клешнями.

И вот началось то, ради чего здесь собрались люди.

– Ставлю тосто́н[51]51
  Монета в полпесо.


[Закрыть]
на того маленького рыжего! – крикнул один из зрителей. Полпесо были, конечно, не бог весть какими большими деньгами, но все-таки это составляло целый дневной заработок.

– Ставлю тостон на черного толстяка, которого выпустил Анастасио, – отозвался рядом другой голос.

Кто-то восторгался:

– Гляньте-ка на эту пеструшку! Прямо настоящая сеньора… Точь-в-точь донья Бланка, когда она сердится.

Зрители, которым, вероятно, были знакомы повадки доньи Бланки, ухмыльнулись.

Стоявший рядом со мной Канделярио произнес отчетливо и громко:

– Песо на волосатого с короткой ногой!

Один из сидевших на корточках мужчин с изумлением глянул на него снизу вверх: «Такая высокая ставка в самом начале игры!» Но от комментариев воздержался.

Чего ждали присутствующие? Что насекомые набросятся друг на друга? Что усиливающийся жар погонит некоторых из них через огненное кольцо? Но насекомые продолжали беспорядочно двигаться по площадке, не обращая друг на друга решительно никакого внимания, и предпочитали избегать друг друга, нежели бросаться на соседа. А между тем объявлялись все новые и новые ставки: от десяти сентаво, и реала[52]52
  Монета в 25 сентаво.


[Закрыть]
до песо, которое поставил Канделярио, сразу же задавший повышенный тон всему происходящему. Однако я так и не мог понять, о чем шел спор? По-видимому, предстояла схватка не на жизнь, а на смерть. У каждого скорпиона в кончике подвижного и тонкого хвоста таилось смертельное оружие, которым он мог разить направо и налево. Все они походили на какие-то кошмарные доисторические танки в миниатюре, которые – как только им надоедала игра – устремлялись вперед, не разбирая дороги, и сеяли вокруг смерть разрывами осколочных снарядов. Так, во всяком случае, играли в скорпионовую войну в Европе, и то, что происходило здесь, казалось таким же отвратительным и таким же бессмысленным.

Но я ошибался. Никто не пытался натравливать скорпионов друг на друга или подбадривать их, как это бывает во время петушиных боев. Здесь терпеливо ждали, ждали чего-то неслыханного и невероятного. Колеблющееся пламя придавало всему зрелищу демонический и зловещий вид – точно шабаш ведьм в предвечерние часы.

За все это время никто не проронил ни слова, кроме самых необходимых, касающихся ставок. Вдруг среди зрителей пронесся тихий ропот: «А-а-а… вон… вон…» И я увидел, как один из скорпионов – пестрый, тот самый, которого сравнивали с доньей Бланкой, – занес над собою гибкий хвост, осторожно нащупал место между хитиновыми пластинками, а затем стремительно и неотвратимо нанес удар. Его тонкие ножки стянулись в пучок, клешни дернулись и застыли в неподвижности. Скорпион был мертв.

По толпе зрителей пронесся вздох не то облегчения, не то сожаления. Канделярио молча протянул песо распорядителю, за ним последовали остальные проигравшие. Счастливчик, поставивший тостон на пестрого скорпиона, получил вдвое больше – новенькую, блестящую монету Канделярио. Еще один тостон получил владелец скорпиона.

Сразу по окончании нехитрых расчетов начался второй тур объявления ставок. Нельзя было медлить ни минуты: земля внутри огненного кольца нагрелась до такой степени, что некоторые скорпионы начали терять подвижность.

Только теперь я постиг до конца смысл происходящего.

Здесь играли на самоубийствах, а ставки делались на самоубийц. Скорпионы почему-то предпочитали обратить свое грозное оружие против самих себя, чем погибнуть в огне в состоянии, близком – я не могу подобрать более точного слова – к безумию, или попытаться избавить от страданий своих сородичей, чему, вероятно, препятствовал глубоко укоренившийся общественный инстинкт.

В этих краях, где человек, так сказать, еще не выделился из стихии окружающей природы, где скорпионы, эти ядовитые чудища, всегда были его смертельными врагами, индейцы, увлекаемые удивительным инстинктом игры, сумели использовать скорпионов для своего собственного удовольствия. Причем они поставили все на серьезную деловую основу, сумели извлечь из этого выгоду и в то же время превратили это зрелище в торжественный церемониал возмездия, публичную экзекуцию, церемониал, происхождение которого теряется где-то в туманной дали литургий или астрологической символики. Как бы то ни было, возбуждение, которое охватило зрителей, стоявших вокруг меня, нельзя было объяснить только одним азартом. Впрочем, что касается Канделярио, то он находился во власти одного только азарта. Он опять проиграл песо и теперь, одержимый упрямством, сделал двойную ставку на маленькую красную бестию, которая, вероятно, находилась в близком родстве с тем экземпляром, что Теобальдо поймал в моей комнате и раздавил на полу. Теперь я понял, что он имел в виду, сказав, что мог бы заработать на этом насекомом целое песо.

Между тем скорпионы один за другим выбывали из игры. Третьим самоубийцей стал маленький красный скорпион, на которого поставил Канделярио. С достоинством триумфатора Канделярио спрятал в карман четыре песо и сразу же, сговорившись с кем-то из толпы зрителей, поставил на крупного скорпиона, покрытого темными волосками, которого все называли madre alacrán, мать-скорпион, что, впрочем, отнюдь не выражало симпатий к судьбе этого очередного кандидата в самоубийцы.

Мне все еще было не по себе. Ведь если поймать ящерицу, она – удивительная способность! – сразу же оставит в ваших руках хвост или какую-нибудь другую часть тела, лишь бы сохранить свою жизнь. Она в буквальном смысле этого слова отрывает часть самой себя – физиологическое чудо, значение которого мы еще не можем по достоинству оценить. Спасая свою жизнь, она использует крайние средства. Плоские черви при длительном отсутствии пищи способны уменьшаться до размеров молодых особей, не только возвращая себе жизнеспособность, но и как бы омолаживаясь при этом. Некоторые виды ресничных червей можно разрезать пополам, четвертовать, наконец, разрубить на мелкие кусочки – каждая частичка вырастает потом снова во взрослую, полностью жизнеспособную особь. И здесь они не одиноки. Те же способности обнаруживают даже обычные водяные саламандры. Похоже, что жизнь в этих «низших» своих проявлениях идет на любые ухищрения, лишь бы сохранить самое себя. Все инстинкты, все ресурсы организма стоят здесь на службе жизни, а не смерти. И только мы, люди, должно быть, утратили какую-то часть этой драгоценной способности – непреодолимой любви к жизни. Мы уподобились скорпионам. Страх перед болью, страданьем и несправедливостью может овладевать нами до такой степени, что мы готовы обратить против себя свое самое совершенное оружие и бросаемся в пучину индивидуального или массового самоуничтожения.

Да, воистину люди иной раз похожи на скорпионов.

С. Грэй (Тринидад и Тобаго)

В РЕСТОРАНЕ
Перевод с английского Г. Головнева

Двое мужчин взобрались по лестнице, ведущей в ресторан и остановились на верхней площадке, осматриваясь. Был «час пик» и все столы оказались занятыми. Маленький человечек с суетливыми движениями – Юн Као собственной персоной – прохаживался между столиками и со всей приличествующей хозяину важностью делал замечания нерасторопным официанткам; те отвечали ему ленивыми, пренебрежительными взглядами.

– Эй, Као! – повелительно крикнул один из пришедших, и несколько голов поднялись от своих тарелок и бокалов. Небольшое брюшко нисколько не портило фигуру при таком высоком росте, голова слегка откинута назад; он был цветной – темно-коричневый, почти черный – в хорошо сшитом костюме, удачно «задраивавшем» его яйцевидный живот, с темно-бордовым галстуком-бабочкой на шее.

– Мистер Монтиль!

Юн Као поспешил навстречу, изобразив привычную радушную улыбку. Он приближался, в открытой рубашке, коротких брюках, с широко раскрытыми объятиями, и казалось, на каждом шагу его подстерегает опасность споткнуться на коротеньких ножках-обрубках и плюхнуться прямо на пол плоским и круглым лицом.

– Мистер Монтиль! – воскликнул он радостно. – Приветствую вас. Как вы поживаете?

– Као, я хочу представить тебе моего друга, – изрек Монтиль с таким видом, будто представлял по меньшей мере короля иностранной державы. – Он американец. Он только что прибыл из Штатов на наш знаменитый Тринидадский карнавал. Много наслышан о нем…

Као поклонился и оскалился в улыбке.

– Добро пожаловать. Всегда рад принять у себя иностранных гостей. Особенно из Америки. Рад познакомиться с вами. – И, продолжая широко улыбаться, он протянул правую руку с коротенькими, растопыренными пальцами. Американец собрал их все в свою руку и крепко сжал, отчего Као не то хрюкнул, не то сдавленно рассмеялся в избытке чувств.

– Робинсон, – произнес американец чуть ли не нараспев. – Я тоже рад познакомиться с вами. – И обнажил в улыбке гнилые зубы.

Американец был чуть больше пяти футов ростом и весьма худощав; с нездорово-желтым цветом лица и волнистыми волосами; в яркой, пестрой рубашке навыпуск; большой перстень с печаткой красовался на указательном пальце правой руки.

– Я уже расхвалил моему другу это укромное местечко, – сказал Монтиль, – и хочу просить вас, Као, быть сегодня на высоте. Пусть гость почувствует изысканность наших местных блюд. Не подведите меня, пожалуйста! – Монтиль громко рассмеялся, китаец вторил ему таким же громким смехом. Робинсон благосклонно улыбнулся.

– Вы, к сожалению, пришли в неудачное время, – сказал Као, оглядывая ресторанный зал. – Очень много народа.

– А моя кабина в углу? – спросил Монтиль. – Хорошо бы там устроиться…

Лицо хозяина ресторана вытянулось.

– Поздно, – сказал он огорченно, извиняющимся голосом. – Все кабины уже заняты. Очень неудачное время… Только если в середине где-нибудь… – Он показал на столы в центре зала и стал ждать, пока Монтиль осмотрит зал, чтобы удостовериться в правоте его слов.

Монтиль был разочарован. Он хотел бы уединиться со своим спутником. Као должен понять… Сидеть у всех на виду – этого еще не хватало!.. Особенно когда он принимает такого гостя. Правда, мелькнуло у него, это единственный дешевый китайский ресторан в восточной части города, и здесь, как он уже предупреждал Робинсона, сервис не на высшем уровне… Он посмотрел на американца.

– О, превосходно! – произнес тот снисходительным тоном. – Все, что годится для вас, устраивает и меня. Согласен на любой вариант. Я не привередлив. Особенно если представляется возможность ощутить местную атмосферу. Порт-оф-Спейн в вихре сладостного танца… Вы понимаете, что я имею в виду? – И он залился кудахтающим смехом.

– Пройдемте сюда, пожалуйста! – Юн Као повел их к столику в середине зала. Почти рядом, возле стойки бара, у грязной стены, были беспорядочно навалены ящики из-под пива и лимонада. Громкоговоритель извергал резкие звуки джазовой музыки, перемежающиеся коммерческой рекламой и объявлениями, которые диктор произносил на убийственно правильном английском языке, хотя и с небольшим акцентом. Повсюду на стенах, между рекламными афишами и иллюстрированными календарями, висели вырезанные из журналов портреты красавиц с японским типом лица. Повар-китаец в одной фуфайке и шортах цвета хаки двинулся им наперерез, пока они лавировали между столиками, пробираясь к цели. Као отрывисто заговорил с ним по-китайски. Повар что-то угрюмо пробормотал в ответ и пошел дальше, не проявив ни малейшей почтительности.

Столик, к которому привел их хозяин ресторана, только что освободился. Грязная посуда была еще не убрана. Као усадил важных гостей и подозвал одну из официанток, занятых с другими посетителями. Подошла девушка, светло-коричневая мулатка, с модной, чуть костлявой фигурой – словно от недоедания, – но с пышной и высокой, чуть не под самый подбородок, грудью и крупным, ярко накрашенным малиновой помадой ртом. Прибирая стол, она украдкой бросила на обоих мужчин оценивающие взгляды. Нестройный гомон человеческих голосов усиливался и звучал громким стаккато на фоне звуков радио, сливавшихся с шумом уличного движения, который доносился снаружи. Изредка этот общий шум внезапно перекрывали голоса, долетавшие из кабины, где несколько человек с жаром обсуждали шансы своих любимцев, исполнителей калипсо[53]53
  Народные песенные импровизации на злобу дня, исполняемые в африканском ритме; калипсо впервые зародились на островах Вест-Индии, где ежегодно устраиваются конкурсы-соревнования в сопровождении импровизированных джаз-оркестров.


[Закрыть]
на ежегодном отборочном конкурсе фестиваля.

Официантка убирала со стола молча, не спеша. Юн Као уже принес и положил перед гостями меню. На пол упала ложка. И когда девушка нагнулась, чтобы поднять ее, Монтиль заглянул за вырез ее платья, подмигнул американцу, и восхищенно присвистнул. Девушка метнула в его сторону быстрый взгляд, а когда она выпрямилась, Монтиль посмотрел на нее в упор и улыбнулся. Она тоже улыбнулась ему – впрочем, довольно равнодушно, – глаза ее слегка оживились лишь при мысли о хороших чаевых. На мизерное жалованье, которое платил ей хозяин, прожить было трудно.

– Какие у тебя роскошные фары! – сказал Монтиль и потянулся, чтобы взять ее за руку. Девушка нерешительно хихикнула. – Сколько стоит подсоединить к ним «аккумулятор», а? – продолжал Монтиль. Она снова нервно хихикнула – ведь именно этого от нее и ждали.

– Нисколько, мистер. – Сказала она. – НДП! Ясно?

Она отвела руку Монтиля и подняла поднос с грязной посудой.

– НДП? – спросил Монтиль. – Это что еще такое?

– Не-Для-Продажи, – отчеканила она и отошла, пододвинув им меню, лежавшее на столе. Ее тело четко обрисовывалось под узким платьем. Робинсон и Монтиль, не отрываясь, следили глазами за волнующими движениями ее бедер, пока она шла с подносом от их столика.

– Вы даже сами, наверное, не представляете, какие цветочки растут на вашем островочке, а, Монтиль? – весело протянул Робинсон. – В них есть что-то такое, чего не сыщешь у нас, на континенте.

– Так-то оно так, – ответил Монтиль, становясь серьезным. – Но, по-моему, это обыкновенная сексапильность, не больше. И к сожалению, никаких моральных устоев – я вас должен разочаровать, старина. Распущенность у нас здесь невероятная. Они, кажется, ни о чем другом и не думают: секс, и только секс.

– Дорогой мой, а почему вы решили, что меня это должно разочаровать? – Робинсон захохотал. – Наоборот…

– Возьмем, к примеру, эту девчонку. – Монтиль продолжал оставаться серьезным. – Она, как видите, совсем не прочь слегка поразвлечься, если… если вы снизойдете до нее. Ей достаточно одного намека… надеюсь, вы меня понимаете. Но с нашими девочками нужно вести себя весьма осторожно. Я сам иногда не прочь побаловаться, каюсь, но никогда не позволяю им выходить за рамки. Иначе они забываются, а нам с вами это ни к чему, не правда ли? Поверьте моему горькому опыту.

Робинсон понимающе закивал головой.

– Да-да, – сказал он. – Я вас понял.

Девушка вернулась. Теперь она держалась крайне холодно. И совсем не улыбалась. Ее словно подменили: лицо ее стало угрюмым, на нем застыло выражение штампованной скуки, столь характерное для продавщиц, официанток и чиновников государственной службы. Она сервировала стол. Монтиль и Робинсон внимательно и молча наблюдали за всеми ее движениями, пытаясь поймать ее взгляд. Они смотрели на нее упорно и назойливо, с нескрываемой похотью. Но девушка ни разу не взглянула на них. Казалось, все ее внимание было сосредоточено на том, что она делает. Когда она расставила приборы и собралась уходить, Монтиль сказал:

– Горячее принеси сразу, как будет готово. Чтобы не остыло. Я люблю в жизни все горячее. А ты?

Она холодно посмотрела на него. Он нагло улыбнулся, ожидая, что она опять хихикнет в ответ.

– Судя по внешнему виду, ты тоже любишь все горячее, я угадал? – сказал он.

– Что-нибудь еще будете заказывать? – Она еле шевелила губами, глядя в потолок.

– Что будем пить, Монтиль? – спросил Робинсон. – Надо бы выпить перед едой.

– Это пожалуйста, – ответил Монтиль. – Как вы насчет виски с содовой?

– А почему не ром, дружище? – ответил Робинсон.

– Да, сказать по правде, Робби, я не любитель рома – и нашего местного в особенности. Виски же готов пить в любое время дня и ночи.

Официантка презрительно усмехнулась.

– Ну, вы зря, по-моему, пренебрегаете ромом, – возразил Робинсон. – Можете пить ваше виски, а по мне, так ром с имбирем – лучший в мире напиток.

Монтиль заказал американцу две рюмки рома. Девушка вызывающе повернулась и ушла.

– Все они такие – тринидадцы! – продолжал втолковывать своему «напарнику» Монтиль. – Эта проклятая сука так тупа, что не понимает хорошего обращения. И всегда у нас так: эти плебеи прямо врагами нас считают, и чуть что не так – обида. Даже не знаешь, как с ними быть…

– Да они везде такие. Но мне кажется, что в данном случае успех у такой девчонки – вопрос техники. И вам эта техника, конечно, знакома. Не нужно проявлять излишней поспешности. У нее ничего против нас с вами сейчас нет – просто набивает себе цену. Она к любому одинаково безразлична и любому одинаково доступна, поверьте мне.

Монтиль улыбнулся вымученной улыбкой.

– Хотелось бы вам верить, – сказал он. – Но я не привык к такому обращению, какая бы роскошная баба ни была. А уж такая тем более…

Они сидели в ожидании, пока им принесут заказ. Девушка несколько раз проходила мимо, обслуживая другие столы, а когда Робинсон напоминал ей о себе, отвечала коротко, что их заказ еще не готов. Дважды они просили еще виски и рома. Сидели, пили и ждали, пока наконец им не принесли китайские блюда.

Робинсон отдал должное супу из акульих плавников и жареному рису, но, казалось, несмотря на бурное проявление восторга, ему совсем не понравилась какая-то особая китайская котлета – клейкая и слизистая. Монтиль спросил, довелось ли ему уже отведать их знаменитого калалу[54]54
  Тропическое растение, листва которого в Вест-Индии употребляется в качестве гарнира.


[Закрыть]
. Робинсон ответил вопросом на вопрос: «А что это за чертовщина?» Оба рассмеялись и продолжали говорить о карнавале и конкурсе исполнителей калипсо, стил-бэнде[55]55
  Оркестр, популярный в Вест-Индии, особенно на Тринидаде, состоящий из одних ударных инструментов, каждый из которых издает звуки определенной высоты.


[Закрыть]
и девчонках, которых можно взять на ночь на Райтстон-роуд. Робинсон высказал желание закурить. У него сигары, пояснил он, кончились. Монтиль позвал девушку, чтобы послать ее за американскими сигаретами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю