Текст книги "Современная вест-индская новелла"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

ДВА ЛИКА МАНОЛО
_{Перевод с испанского Ю. Погосова}

Не знаю почему, но я с самого начала его подозревал. «Думай о человеке плохо и не ошибешься», – любил говорить один из моих дядюшек, который в конце двадцатых годов участвовал в борьбе против Мачадо. Он всегда поучал, что умный революционер не должен доверять никому и ничему – даже собственной тени, – если хочет дожить до старости, а главное – победить. Отилио, так звали моего дядю, был человеком многоопытным. В те годы он входил в молодежную организацию Студенческий директорат и рассказывал мне, что если бы они с самого начала правильно понимали свои задачи, то позже, в 1934 и 1940 годах, когда организация начала распадаться, сумели бы покончить со всеми подонками. Только из духа противоречия – в общем-то, я был с ним согласен – я спрашивал его, не рискованно ли подозревать человека, когда нет против него конкретных фактов. И мой старый дядя, посасывая свою отвратительную трубку, отвечал, что лучше незаслуженно обвинить одного, чем провалить целую организацию. Ведь революционное движение – это такой механизм, в котором каждый винтик имеет значение.

Я думаю, что дядя был просто пессимистом… Послушай, по-моему, человек должен учиться на примерах из жизни, ведь даже в советах моего родственника есть зерно истины… Отодвинься от меня, пожалуйста. Мне очень неудобно так сидеть… Ты хочешь, чтобы я рассказал до конца о Маноло? Сию минуту. У нас ведь еще есть время, пока не принесут угощение…

Дело было так. Хоть меня и одолевали сомнения (необоснованные и главным образом интуитивные), я вынужден был держать язык за зубами и вместе с Маноло принимать участие в нескольких акциях. Еще до того памятного случая я признался в своих подозрениях Антонио, и он, улыбнувшись, спросил меня, доверяю ли я Хуану Карлосу и матери Хуана Карлоса (представляешь, моей матери!), а потом сказал, чтобы я прекратил поливать грязью товарищей. К сожалению, мне больше не удалось побеседовать с Антонио по этому вопросу… Что, что? Нельзя в таком тоне говорить о погибших? Слушай, не строй ты из себя… Если бы погиб я, а не Антонио, он сказал бы сейчас то же самое. Я думаю, что мы должны говорить о мертвых так, словно они продолжают жить среди нас…

В тот день – это была пятница – черт дернул нас сесть в переполненный автобус. У меня была расцарапана щека (чуть-чуть, но мне казалось, что все на меня смотрят), а все из-за дурацкой привычки разбивать витрины и не отбегать от них подальше. Нам нравился звон бьющегося стекла и дождь мелких осколков, брызжущих во все стороны. Разумеется, все зависело от размеров камня и толщины стекла. И как бывало досадно, когда спустя какое-то время, проходя мимо знакомого места, ты видел новенькое сверкающее стекло. Вот, например, когда в банке, что напротив Центрального парка, хозяева вставили в витрину новое стекло и забрали его решеткой, мы просто бесились от злости.

В тот вечер мы оставили память о себе в мебельном магазине: витрину «прошил» кирпич, завернутый в материю, на которой красной краской было написано: «Батиста – убийца», а внизу: «М-26» (Движение 26 июля). Сама операция была не особенно сложной, и нам даже не пришлось далеко убегать. И когда мы пришли в себя, то как ни в чем не бывало отправились к остановке и сели в автобус. Подойдя к кондуктору за билетом, я почувствовал, что у меня саднит щека, потрогал ее и все понял. Вот тогда-то я начал нервничать. К тому же я заметил, что Маноло, которому в тот момент я доверял больше, чем себе, одной рукой уцепившись за поручень, другую прижимал к боку, тщетно пытаясь удержать под рубашкой револьвер, который из-за необыкновенной худобы Маноло – одна кожа да кости – никак не хотел держаться за поясом и медленно, неудержимо сползал вниз. Я подумал о том, какая поднимется суматоха, если револьвер окажется на полу. И знаешь, в тот момент я проклинал и кости Маноло, и его родителей, виновников его появления на свет, и всех его предков до пятого колена… Но ведь тогда я еще ничего не знал… Ладно, слушай, что было дальше.

Автобус уже шел по улице Беласкоин, и пассажиров стало намного меньше. Маноло представился случай занять освободившееся место, но его опередила какая-то проворная старушка. Когда мы подъехали к Куатро Каминос, только он да я оставались стоять в проходе. Я понемногу успокоился и пытался высчитать, сколько остановок нам еще осталось ехать. И вдруг в автобус вошел полицейский.

Я никогда не верил в бога, но в тот момент я начал молиться… Странно? Да, но чего в жизни не бывает. В голове проносилось в беспорядке: «Отче наш» и «Плод в чреве твоем», «Сойди к нам» и «Грешники», «Славься» и многое другое. Я молился и смотрел на Маноло, стараясь не видеть лица полицейского. Я чувствовал себя обезоруженным (ведь револьвер был у Маноло), запертым в клетке узником, у которого не было пути для побега.

Мы не доехали до остановки на углу Техас, когда это случилось. «Смит-вессон», проскользнув между штанами Маноло и его телом, стукнул о пол достаточно сильно, чтобы привлечь внимание пассажиров. Он блестел в пыльном проходе, словно алмаз на грязной улочке в Лас-Ягуас.

Рикардо, что, по-твоему, сделал Маноло? Выпрыгнул из автобуса? Схватил револьвер и навел на полицейского?

Он сделал второе, но только наполовину… Он нагнулся, поднял «железяку» и… вновь засунул ее под рубашку.

Вот бы мне его нервы. Пот заливал мне глаза, так что я вынужден был на какой-то миг закрыть их. Когда я открыл глаза, то увидел такое, что окончательно сбило меня с толку: Маноло подмигивал… полицейскому!

Надо было немедленно выходить из автобуса, другого выхода не было. Маноло оказался предателем! Я же предупреждал… Сейчас все стало ясно: случай в доме Глэдис, гибель Антонио и провал других операций, все, все… Я должен был немедленно сойти с автобуса, но от неожиданности словно оцепенел, одно дело – подозрения, другое – видеть подтверждение, и мне пришлось быть свидетелем сцены до самого конца. Фараон ответил Маноло понимающим жестом, и мой товарищ улыбнулся. Пассажиры молчали, стараясь делать вид, что ничего не замечают не столько из-за страха, сколько из-за отвращения к этому легавому с пистолетом, который, кто его знает почему, очутился в автобусе, и вдобавок вместе со шпиком в полицейской форме. На следующей остановке, торопясь и толкая друг друга, почти все пассажиры сошли.

Голова у меня шла кругом. Меня охватило состояние такой подавленности, что собственная жизнь, клянусь тебе, не имела в тот момент для меня никакого значения. Как бы ты назвал это?.. Ага, этической проблемой… Молодой человек, таких же лет, как и мы все, оказался шпиком и проник в нашу подпольную организацию. Он прикидывался сторонником идеалов, которые ненавидел, стал другом Антонио и даже участвовал в наших операциях!

Больше всего возмутило меня то, что он смог хитростью завоевать наше доверие и терпеливо ждал случая, чтобы провалить всю организацию вместе с ее руководителями. Он ждал достаточно долго – до тех пор, пока не были сформированы студенческие бригады… Но теперь он раскрыл себя, и мне надо было немедленно избавиться от него.

«На следующей остановке», – сказал Маноло кондуктору, который сразу же дернул за шнурок звонка, подавая сигнал водителю. Тот затормозил, и, пока я раздумывал, что делать, этот подлец толкнул меня в спину, и я вынужден был сойти вместе с ним…

И вот, Рикардо, мы с тобой в доме Маноло. Ты сидишь рядом со мной и все время задеваешь меня ногой, несмотря на все мои просьбы отодвинуться подальше, тем более мать нашего друга еще не принесла торт, который испекла специально для нас… А ты, Маноло, можешь смеяться надо мной, ведь я знаю, что ты давно мечтаешь стать драматическим актером, а артист никогда не упустит случая продемонстрировать свои способности. В тот раз ты выкрутился блестяще и остроумно, и я заслуживаю, чтобы вы оба всыпали мне как следует. Но главное – это то, что мы остались друзьями и единственно, кого нам недостает сейчас, – это Антонио. Я отдал бы все, чтобы он был сейчас здесь. Я бы сказал ему: «Ты был прав, надо больше доверять товарищам».

Р. Г. де Каскорро (Куба)

«ЧЕШКА»[37]37
  Так называют на Кубе винтовку чехословацкого производства.


[Закрыть]
_{Перевод с испанского Ю. Погосова}

Я был руководителем группы. Как только мы прибыли, нас передали под командование Хасинто Мадригала, который разъяснил обстановку. В этом районе я никого не знал, и это осложняло выполнение поставленной перед нами задачи.

Ночи тянулись долго, а каждую ночь приходилось стоять на часах, крепко сжимая в руках «чешку».

Возле поста росли рожковое дерево и пальма – ее раскидистая крона заслоняла луну. Мы определяли время по свисткам локомотивов. Вот это подает сигнал поезд из Игуары, где остались моя мать и братья, они – я был уверен – сейчас думали о грозящих мне опасностях, а вовсе не об этих нескончаемых ночах. И к нашей радости, когда к нам начали прибывать из разных уголков страны новые милисиано[38]38
  Боец Народной милиции Кубы, добровольной вооруженной организации кубинских трудящихся (после революции 1959 г.), оказывающей помощь армии в борьбе против бандитов, диверсантов и шпионов.


[Закрыть], ночи стали короче.

Мы расположились в Лоурее: бетонный перрон, приподнятый над землей, барак для сортировки табачных листьев, мясная лавка, разбросанные там и сям дома, между которыми высились деревья и зеленели посевы. А вокруг холмы, ухоженные поля, табачные плантации и покрытые колючим кустарником горы вдали.

В ту ночь я был в карауле. Часов в девять с ближайшего холма донесся собачий лай, вскоре к нему присоединились собаки Макарио и всего поселка.

Я созвал ребят и быстро расставил их по местам: одного – напротив дома Нардо, другого – рядом с бараком для сортировки табака, и, когда я бежал к перрону, чтобы занять позицию там, бандиты были уже у мангового дерева. Страшно хотелось открыть огонь, но нам было приказано только отвечать на их выстрелы, так как кругом жилые дома. Они начали стрелять, мы ответили им плотным огнем, вынудив отойти в рощу. Потом мы бросились за ними, швырнув вдогонку две гранаты, и преследовали их, пока они не скрылись в горах. Это была банда Марио Браво.

В поселке все успокоилось, и я позвонил во Флоренсию, чтобы оттуда сообщили в Тамариндо. Минут через двадцать вдали засветились фары грузовика с вооруженными милисиано. Нашу группу усилили еще шестерыми бойцами, а мне приказали, как только рассветет, собрать отстрелянные гильзы на том месте, откуда стреляли бандиты. Это оказались гильзы от американских винтовок и автоматов.

Мы пробыли в Лоурее около тридцати дней. Затем нас раскидали по разным постам, причем мне выпало охранять барак для сортировки табачных листьев. К тому времени мы с Гуделией уже были знакомы, она жила немного в стороне от полустанка, в домике на холме, перед которым росли пунцовые розы; их аромат чувствовался метров за двадцать не доходя до дома. Я забегал к Гуделии в свободное от дежурства время, а иногда она спускалась ко мне – приносила кофе, сладости и приводила с собой братишку, и тогда мы болтали о всякой всячине. И вот пришел день, когда мы объявили о своей помолвке, решив, что сыграем свадьбу, как только отец моей невесты закончит пристройку к дому для нас.

Когда меня перевели охранять барак для сортировки табака, Гуделия очень огорчилась, потому что теперь мой пост был довольно далеко от ее дома и мы не могли видеться по ночам – ведь банда Марио Браво устраивала вылазки только в ночные часы. Мы должны были стеречь все помещения табачной плантации, чтобы бандиты не подожгли их.

Нас было трое, охранявших барак для сортировки табака, – пока один спал, двое других бодрствовали. И надо же было случиться, чтобы в тот вечер заболел Гильермо. Я отправил его домой, так как у него начинался жар, а мы ничем не могли помочь ему. К тому же заморосил дождь. Он ушел, а мы с Густаво, чтобы скоротать время, принялись рассказывать друг другу о своих невестах. Незаметно спустилась темнота. И тут вдруг явился нарочный из Флоренсии с телеграммой, в которой сообщалось о смерти матери Густаво. Получив это известие, Густаво едва сдержал слезы, потом стал рассказывать о матери, которая всю жизнь жертвовала собой ради семьи, о братьях и сестрах, которые остались теперь одни. Но долг превыше всего, сказал он, и он не оставит поста.

Вот уже несколько ночей подряд бандиты орудовали неподалеку, не решаясь приблизиться к нам, зная, что нас трое, вооруженных тремя «чешками», и что мы защищаем наше добро, народное добро. Они понимали, что любая их попытка обречена на провал.

Я сказал Густаво, чтобы он уходил, ведь нелепо оставаться здесь, когда родная мать лежит в гробу. Он стал возражать: что, если нападут бандиты, когда я останусь один, нельзя же допустить, чтобы они подожгли барак для сортировки табака или захватили хотя бы одну из «чешек», за которыми давно охотятся. Я ответил, что, если он не уйдет, я обвиню его в невыполнении приказа командира. И вообще «чешку» у меня смогут забрать только в случае, если убьют.

Нин, из партийной ячейки, проводил Густаво до полустанка: там он должен был сесть на восьмичасовой поезд.

Я остался за троих…

То ли Гуделии подсказала женская интуиция, то ли она что-то услышала – часов около девяти она послала ко мне братишку с кофе, чтобы я не заснул и был начеку, так как банда кружит где-то рядом с поселком и, наверное, попытается отомстить за недавнее безуспешное нападение.

Когда я вновь остался один, то стал думать о нашей теперь уже близкой свадьбе – отец вот-вот закончит пристройку. Он уже говорил с Нином о роме и о поросенке на вертеле и о том, что я должен привезти к ним моих родных – познакомиться с родителями невесты.

Я пил кофе медленными глотками почти до полуночи – пока не похолодало. Около половины первого меня начало клонить ко сну. Часа через полтора дождь усилился, и вдруг до меня донесся лай собак. Сонливость как рукой сняло. Я пытался различить что-либо во тьме, но из-за дождевой завесы ничего не было видно. Я старался сквозь шум дождя уловить хотя бы шлепанье ботинок по воде, и тут мне на помощь пришла молния: да, это шли бандиты.

Сперва мне показалось, что они пройдут стороной, но потом я понял, что они направляются к бараку. Наверняка кто-то им сказал, что я остался один, что барак можно окружить, без труда прикончить меня и забрать «чешку»… Я подозревал Мартино. Его дом стоял рядом с нашим постом, и он был в курсе наших дел. К тому же он не внушал нам доверия. Поговаривали, что один из его сыновей в банде Марио, хотя Мартино уверял, что тот уехал на заработки в провинцию Орьенте.

Я занял позицию на настиле под самой крышей и стал ждать. Кажется, собаки во всей округе всполошились не на шутку. Вдруг я услыхал, как один из бандитов прикрикнул на пса и сказал:

– Поторопитесь, может подмога прибыть.

Бандиты знали, что на полустанке находится сильная охрана.

– Стреляйте! Надо прикончить его и забрать винтовку, – раздался голос совсем рядом.

– Только у мертвого! – воскликнул я и открыл огонь.

Бандиты окружили барак и кричали, чтобы я сдавался, потому что их много и все равно мне нет спасения. В ответ я обозвал их подонками, а они завопили:

– Ах ты, коммунистическое отребье!

Тогда я крикнул им, что никогда не видать им «чешки», у них, мол, кишка тонка. Они заорали, что подожгут барак и спалят меня вместе с ним. Я ответил: пусть поджигают, но только «чешки» им не видать…

Не знаю, сколько это продолжалось. Собаки заливались все яростнее, и обеспокоенные бандиты решили убраться восвояси…

Он пробрался наверх незамеченным, и я увидел его почти одновременно с выстрелом. Страшная боль пронзила поясницу, и я согнулся, словно надломленная ветвь. И все-таки, падая, успел накрыть своим телом «чешку». Все вокруг поплыло, я падал в глубокую пропасть, выстрелы и собачий лай удалялись… Откуда-то издали доносились крики женщин и милисиано, бежавших мне на помощь…

Я приехал посмотреть на тебя, Марио Браво, как ты устроился в этом гробу, который явно мал для тебя. Я приехал специально во Флоренсию из Игуары, чтобы посмотреть на тебя. Когда поезд поравнялся с полустанком Лоурей, я закрыл глаза, чтобы не видеть домик с пристройкой, окруженный алыми розами, которые пахнут по ночам…

А теперь все, кто приходит сюда, смотрят на тебя с ненавистью. И никто не принесет тебе цветка и не скажет слова сожаления, в то время как множество дружеских рук тянутся ко мне, когда надо подтолкнуть кресло на колесиках, от которого я уже неотделим.

С. Леанте (Куба)

ПИСТОЛЕТ И ДВЕ ГРАНАТЫ
_{Перевод с испанского Ю. Погосова}

– А сейчас что мы должны сделать с тобою?

Лоренсо опустил голову, не выдержав взгляда Майора, и сказал: «Расстреляйте меня!» Он выглядел постаревшим, волосы на висках побелели. Майор продолжал смотреть на него. Непривычно бледное для жителя гор лицо, светлые, почти голубые глаза, тяжелый подбородок и крепко сбитая фигура. Правда, бессильно опущенные руки выдавали его полную подавленность. Он нисколько не отличался от тех крестьян, что помогали им в горах, – только этот оказался предателем.

– Расстреляйте его, – приказал Майор и удалился.

Один из повстанцев, собрав группу бойцов, подошел к Лоренсо.

– Пойдем, – сказал он.

Лоренсо, казалось, ничего не видел и не слышал. Повстанец подтолкнул его, и они направились к ближайшему лесочку.

Был конец февраля, и отряд расположился вблизи Лас-Плайитас, где три месяца назад в первой же стычке с правительственными войсками он был разбит.

Пока шли к лесу, Лоренсо рассматривал лежащую внизу долину, именно там регулярные войска рассеяли небольшой отряд повстанцев сразу же, через три или четыре дня после его высадки на остров. Лоренсо знал об этом из рассказов других – в то время он еще не был знаком с Майором. Он много слыхал о нем, знал, что Майор укрывается в горах от преследовавших его правительственных войск, знал, что Майор за что-то борется. И это вызывало у него восхищение.

К Майору его привел Сантьяго.

Он прекрасно запомнил, и даже с какой-то затаенной гордостью, число, место и час их первой встречи. Это было в прошлом году, 6 января, в день волхвов. На рассвете явился его кум Сантьяго и сказал, что Майор хочет поговорить с ним. Лоренсо подумал немного и согласился пойти на встречу с командиром повстанцев.

Они расположились на склоне горы Ломон. Было их человек тридцать, выглядели они изможденными, голодными, и оружия у них почти не было. Они больше походили на беглецов, нежели на воинов, а черные бороды, обрамлявшие их лица, еще больше усиливали это сходство.

– Лоренсо Пино, проводник, о котором я тебе говорил. Он как никто знает этот горный район, – сказал Сантьяго, представляя его.

Майор протянул руку, и Лоренсо пожал ее. Рука эта показалась Лоренсо меньше и слабее его собственной, хотя Майор был намного выше и крупнее его. Лицо у него было бледное и временами очень грустное. Но только не тогда, когда он говорил. Когда он говорил, он преображался – исчезали все признаки усталости, глаза оживлялись и четкие жесты подчеркивали каждое слово. Он стремился к тому, чтобы слушатели его понимали, и для этого выбирал простые слова и выражения, он старался передать им свою страсть и веру. И он достигал этого, быть может, не столько за счет того, что говорил, сколько за счет того, как говорил.

Из первой беседы Майора Лоренсо запомнил только одно: правительство долго не протянет, революция день ото дня ширится, и наступит день, когда диктатура будет свергнута и восторжествует справедливость. Весь вопрос только во времени. Майор закончил просьбой помочь им – стать их проводником.

Пока Майор говорил, Лоренсо внимательно слушал его, но, когда наступило время дать ответ на предложение Майора, он отвернулся и посмотрел на «армию», которая должна была уничтожить тиранию. На повстанцах была напялена всякая рвань, они были похожи на загнанных животных, ввалившиеся глаза и худоба выдавали постоянное недоедание, было их ничтожно мало, и при этом вооружены были далеко не все. Лоренсо подумал, что Майор или безумец, или пустой мечтатель. Однако ему не хотелось показаться трусом, ведь он считал себя оппозиционером и борцом за крестьянскую долю. К тому же сам Сантьяго обратился к нему, а Сантьяго был очень уважаемым человеком в горах.

– Ладно, я готов помочь вам, но на некоторых условиях.

– Каких?

Интерес к Лоренсо сразу же возрос. Все внимательно смотрели на него. Лоренсо опустил голову, словно раздумывая о чем-то, затем сказал:

– Первое условие: я буду с вами только как проводник.

– Условие принято.

– Второе: вы должны предоставить мне свободу действий.

– Что вы этим хотите сказать?

– То, что я должен иметь возможность уйти, когда мне понадобится. Я крестьянский лидер в этом районе, – подчеркнул он с оттенком некоторого тщеславия, – и я не могу бросить все свои дела.

Лоренсо видел, как пальцы Майора погружались в короткую, но довольно густую бороду. Затем он услышал его голос:

– Хорошо, второе условие также принято. Но имейте в виду, вы нам очень нужны. Постарайтесь пореже уходить.

* * *

– Привяжите его, – приказал партизан, возглавлявший группу. Они вошли в лес. Густая листва не пропускала солнечного света, и под деревьями было очень сыро. Они шли молча, только под тяжелыми ботинками трещал валежник и сухие листья. Его привязали к ягруме, заведя руки за ствол. Повстанцы отошли метров на пять. Он не закрыл глаза, когда они подняли винтовки и прицелились. Быть может, он испытывал страх, но скрывал это. Вывел его из забытья голос командира и щелканье затворов. Он сразу же вспомнил день, когда впервые услышал выстрелы. «Они прозвучат так же, как и в тот раз», – сказал он себе.

* * *

– Вон там находятся казармы, – Лоренсо протянул руку в сторону домов, которые виднелись внизу, в долине. Была глубокая ночь, но луна помогала разглядеть детали пейзажа.

Майор и его товарищи подошли к краю пропасти. Легкий бриз с моря освежал после нелегкого перехода. Они походили на тяжелые тени, ворочавшиеся при свете луны на гребне горы.

– Есть ли другой проход в долину? – спросил Майор.

– Нет. Насколько я знаю, нет.

– Хорошо, перед нападением на казармы мы должны получить разведданные.

Вначале они захватили шестерых крестьян, но те не смогли сообщить ничего существенного. Потом взяли в плен Чичо, управляющего имением, где расположилось вражеское подразделение. Крестьяне этого района боялись и ненавидели этого человека. Он строил из себя смельчака и забияку, всегда был при оружии, однако, попав в руки повстанцев, тут же сообщил им все необходимые сведения.

Партизанский отряд, разделившись на три группы, спустился по склону горы и рано на рассвете атаковал казармы. Сражение длилось всего полчаса, после чего гарнизон сдался. В нем оказалось два десятка солдат, трое из них были убиты, пятеро ранены. Чичо убили сразу же, как только началась перестрелка. Это была первая победа партизан.

Когда они отходили, Лоренсо обернулся, чтобы посмотреть на пламя, освещавшее маленькую долину, – горели казармы. Лоренсо испытывал гордость: он не только провел отряд Майора по головокружительным горным тропинкам в долину, но даже сражался вместе с ним. Из проводника он превратился в бойца повстанческого отряда.

За день ускоренного марша по скалистым склонам гор он увел отряд на безопасное расстояние от казарм, превращенных в пепел. Когда наступили сумерки, Майор приказал остановиться – все выдохлись. Они начали отход на рассвете, когда на еще темном небе светились последние звезды, и шли без остановки целый день. Временами им приходилось пробивать себе дорогу сквозь густые заросли с помощью мачете, причем они несли провизию, вооружение и боеприпасы, захваченные у врага. Майор знал, что люди изнурены тяжелым переходом, но не разрешил сделать привал до тех пор, пока не перестал ощущаться морской ветер, пахнущий йодом, и их легкие не наполнились сладким и влажным воздухом лесов.

Несмотря на тяжелый день, Майор был в хорошем настроении. Разумеется, он мог гордиться этой первой маленькой победой, хотя тщеславие не было свойственно ему. Может быть, и была в нем капелька гордости, но только потому, что он знал политическую цену этой победы. Не столько сама победа, сколько то, что слух о ней пронесется по всей стране, было важным для повстанцев.

Лоренсо видел, как Майор ходил из одного конца лагеря в другой. Его силуэт резко очерчивался на фоне медно-красного сумеречного неба. Вокруг царила тишина: замерли листья, неподвижно застыли деревья. Тишина тяжестью нависла над ущельем.

– Сейчас правительство пошлет против нас свои лучшие силы, – услышал он голос Майора, – они бросятся за нами в погоню и будут преследовать без передышки. Но это не страшно. Это был наш первый удар, и очень сильный удар. Слух об этом разнесется по всей стране, народ узнает, что мы пришли в горы, чтобы бороться против диктатуры, и это поднимет боевой дух в городах. Поэтому я придаю такое значение вчерашнему бою. Взятие этих казарм имеет большое значение и для нас с вами.

Лоренсо слушал внимательно, хотя и не понимал смысла того, что говорил Майор. Он не понимал также его энтузиазма. Почему он придавал такое большое значение взятию этой жалкой казармы, затерянной в горах? Из всего сказанного Майором Лоренсо крепко запало только одно: «Правительство пошлет против нас свои лучшие силы. Они бросятся за нами в погоню и будут преследовать без передышки».

На следующее утро Майор попросил Лоренсо отвести отряд в такое место, где его трудно было бы обнаружить. Лоренсо задумался.

– Эль-Мулато – лучшего места не найти, – сказал он. – Там вы будете в безопасности. Солдатам туда не пробраться.

– Прекрасно. Давайте двигаться в путь.

– Подождите, Майор…

– Что такое?

– Я… не могу идти с вами.

Майор удивленно вскинул брови. Лоренсо нервно постукивал носком ботинка о землю.

– Я должен проведать мою семью, – сказал он после некоторого колебания. – Вот уже целую неделю, как я их не видел и не знаю, как они там. Я вам расскажу, как дойти до Эль-Мулато. Это недалеко, и вы доберетесь туда без особых трудностей.

Лоренсо видел по глазам Майора, что его слова пришлись командиру не по душе. Но ведь они договорились, что он может уйти от них в любое время, как только ему понадобится. Наконец Майор улыбнулся и похлопал Лоренсо по спине: в конце концов, он честно сделал свое дело и его заслуга во взятии казармы неоспорима. Они договорились, что проводник придет к ним через неделю и использует это время на закупку продуктов и сбор информации. Майор дал ему немного денег.

Лоренсо смотрел, как повстанцы, будто изнуренные муравьи, ползли под палящим зимним солнцем, цепляясь за выступы на крутом склоне горы.

Он пошел другой тропинкой.

* * *

– А ну-ка давай сюда!

Удар прикладом в спину свалил его на пол. Послышался металлический скрежет – это захлопнулась решетчатая дверь. Лоренсо застонал и приподнялся. Спина страшно болела. Он осмотрелся – это была тюремная камера. Потрясенный, он лихорадочным взглядом обежал камеру, потом поднялся, побрел в угол, где присел на каменную скамью, вделанную в стену. Он обхватил руками голову: его душила злость и в то же время он испытывал страх. Хотелось плакать. Случившееся казалось невероятным. Но все было наяву: он в тюрьме, его привезли сюда солдаты. Когда он пробирался по лесу домой, попал в засаду. «Во всем я сам виноват! Только я сам!»

Он побледнел и в ярости сжал кулаки. От страха дрожали ноги, он сделал несколько шагов по камере, не решаясь приблизиться к двери. Коридор за ней казался пустынным. Слева от двери откуда-то пробивался бледный лучик света и были слышны голоса. Тогда он подошел к двери и прижался лицом к решетке. Голоса и громкий смех стали ближе. Он вдруг подумал, что это смеются над ним, и страшная догадка сотрясла все его тело. «Меня прикончат, черт возьми, они меня прикончат!»

Он бросился на каменную скамью… Перед глазами возникла знакомая картина: его вталкивают в джип, надевают на руки наручники. Солдаты, вооруженные автоматами, усаживаются рядом. Пока джип петлял по горному серпантину, он все ждал, что его заставят сойти и тут же изрешетят пулями. Поэтому каждый раз, когда машина замедляла ход или тормозила, у него от страха сжималось сердце. Но они привезли его в Хибаро. Лоренсо впервые в жизни попал в расположение воинской части. Здесь страх уступил место удивлению – никогда он не видел столько солдат сразу! Сотни легких домиков стояли на пологих склонах, и повсюду были видны танкетки, пулеметы, минометы, оружие всех типов и калибров. Солдаты выглядели упитанными, сильными. Они не были похожи на усталых и загнанных повстанцев. Форма на них была чистая и новая, не то что у тех, в горах. Он ругал себя последними словами: «Ну и подонок же я! Что заставило меня полезть в эту заваруху?»

Он только начал засыпать, когда за ним пришли.

– Капитан Кастильо хочет тебя видеть.

«Вот настал и мой час». Не произнеся ни слова, он встал и пошел за солдатом.

Вот и кабинет капитана. Тот сидел за письменным столом, заваленным бумагами, и поднял голову, как только Лоренсо приблизился к нему. У окна стоял другой офицер, элегантный, подтянутый; на его смуглом лице выделялись маленькие глазки и тонкие усики над толстыми губами. Лоренсо подумал, что где-то уже видел портрет этого офицера, в журнале или газете.

Кастильо указал ему на кресло перед столом.

– Садись, Лоренсо, устраивайся поудобнее. Хочешь сигарету?

Капитан протянул Лоренсо только что открытую пачку, и тот взял сигарету. Его трясло. Если бы ему пришлось самому зажечь спичку, он не смог бы сделать этого, но капитан Кастильо вышел из-за стола, подошел к нему с зажженной спичкой. Лоренсо курил, теряя последнюю надежду.

Офицеры обменялись взглядами.

– Знаешь, что мы с тобой сделаем? – начал Кастильо мягким голосом и приблизил свое улыбающееся лицо к лицу Лоренсо. Он смотрел почти ласково. – Разумеется, расстреляем. Ты ведь предатель, а предателей расстреливают. Это ты привел повстанцев к казарме. Из-за тебя убили пятерых наших солдат…

Он говорил так, будто Лоренсо был единственным виновником их поражения. Если бы не страх, Лоренсо мог бы чувствовать себя польщенным. Слова капитана приятно щекотали его тщеславие. Но Лоренсо думал только об уготованной ему смерти.

– Однако, – продолжал Кастильо, – полковник и я, – он повернул голову в сторону другого офицера, – готовы простить тебя, если ты будешь служить нам.

Лоренсо дернулся, хотел было что-то спросить, но капитан не дал ему раскрыть рта.

– Мы хотим, чтобы ты провел нас к тому месту, где расположились повстанцы. Ты его знаешь. До нас дошли сведения, что ты лучше других знаешь горы и что ты был проводником у партизан. Если покажешь нам их лагерь, мы даруем тебе жизнь.

Хотя Лоренсо едва соображал от страха, он все же понял, что от него требуется: выдать повстанцев, стать предателем. Он пробормотал: