Текст книги "Современная нидерландская новелла"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Она медленно вернулась и посмотрела на меня. Я почувствовал волнение, прочитав в ее глазах, что она доверяется мне. По-моему, это самое прекрасное, когда тебе кто-то доверяется. Моя надежда на спасение снова укрепилась, и я понял вдруг, что эта девушка необходима мне: один, без ее поддержки, я бессилен. Все мои рассуждения в основном были просто болтовней. Но разумеется, вдвоем мы одолеем все.

– Я подумала, – начала она, – и, во-первых, должна тебе сказать, что не согласна с твоими взглядами на любовь, будем считать, что я этого не слышала. Сам ты мне нравишься, и я тебе доверяю, но вовсе не из-за каких-то там желез. Да, кстати, меня зовут Джейн. А сейчас я тебе объясню, что́, по-моему, нам надо сделать. Ты сказал, что не можешь повести за собой группу, потому что у тебя нет для этого данных. Мне кажется, ты не прав. Ведь убедил же ты меня, и поэтому я – может быть, ошибочно – полагаю, что и с другими тебе бы это удалось. Они ведь пока сохранили расположение к тебе, они бы к тебе прислушались. Думаю, ты зря говоришь, что не мог бы привлечь группу на свою сторону. Наверное, тебе просто не хочется, может быть, ты стесняешься или что-нибудь в этом роде. Дальше: ты считаешь, что шансы выжить уменьшатся, если на твою точку зрения встанет много людей, но против этого я знаю средство. Если я тебя правильно поняла, ты просто хочешь узнать, что предлагает командир, и поступить наоборот. Честно говоря, это мне кажется самым слабым местом в твоих рассуждениях: противоположное тому, что, с твоей точки зрения, неразумно, тоже не обязательно будет разумно. Это может оказаться еще гораздо неразумнее. Но я согласна, выбирать нам особенно не приходится. Допустим, ты прав, так давай спросим у самого командира, что он собирается делать, и попробуем убедить его поступить наоборот. Если нам это удастся – твоя цель достигнута, группа, конечно, пойдет за командиром, а на самом деле за тобой, но с его одобрения и при его поддержке, и думаю, тогда твои принципы не встанут с ног на голову. Только не высказывай командиру своих опасений так, как мне, а то ничего не получится. Ты просто наври ему что-нибудь, например что хорошо знаешь Гренландию, бывал здесь не раз, или что твой дядя – близкий друг директора «Эр Франс». Конечно, врать нечестно, но это ведь ложь во спасение, она простительна. Давай подойдем к нему, отзовем в сторону. Если он заупрямится – пригрозим, что постараемся вырвать группу из-под его влияния. Это ему наверняка не понравится. Но думаю, он согласится, я с ним пококетничаю – раз он француз, это должно подействовать.

– Вот уж что настоящий предрассудок, – сказал я раздраженно (мне не понравилось, что она строит планы и, в сущности, взяла руководство в свои руки). – Почему француз должен скорее поддаться твоему обаянию, чем, скажем, норвежец? Нездоровое суеверие, особенно распространенное среди женщин в Соединенных Штатах. По-моему, это вздор.

И я мрачно уставился в пространство, избегая ее взгляда.

Но подумав, я решил, что предложение ее правильное и именно тут-то все и встанет на свои места. Командир, без сомнения, будет с нами так груб и высокомерен, что разговора не получится. Это еще дальше оттолкнет нас от группы – и тем лучше. Я дал себя убедить и в первый раз назвал ее по имени:

– Ты права, Джейн.

Довольные, что наконец можем что-то делать, мы подошли к командиру. Я остановился перед ним, всем своим видом выражая желание что-то сказать. Он был занят беседой с механиком, который размахивал плоскогубцами у него перед носом, но моя красноречивая поза вынудила его посмотреть на меня. По его неприветливому взгляду я с радостью понял, что он никогда не согласится на наше предложение, что никакой разговор с ним невозможен.

– Мсье, – начал я сухо, – вы обещали спасти нас и вывести из щекотливого положения. Хоть это и ваша прямая обязанность, все же отрадно видеть, что вы столь энергично взялись за дело нашего спасения. Я рукоплескал бы вам, не будь это преждевременно. Поясню, что я имею в виду. Мы, то ость эта дама и я, полностью доверяем вам и понимаем, что наша жизнь в ваших руках, вернее, наши жизни, ибо речь идет о двух жизнях, то есть множественное число тут более уместно. И вот, стало быть… – Тут я потерял нить, кашлянул и начал снова: – Наше доверие к вам и к компании «Эр Франс» непоколебимо, несмотря на постигшее нас несчастье. И все же мы, а когда я говорю «мы»…

– Вы имеете в виду эту даму и себя, – перебил командир.

– Совершенно верно. Мы хотели бы услышать от вас, каковы ваши планы, то есть каким именно образом вы собираетесь спасать нас и выводить из этого положения. Как уже было сказано, не потому, что мы вам не доверяем, а потому, что… э-э… видите ли…

Мне трудно было ему объяснить – почему, хоть и очень хотелось. Во время моей, признаюсь, не слишком изящно сформулированной речи этот противный тип смотрел на меня презрительно и высокомерно, ввернул уничтожающее замечание и, что было хуже всего, улыбался Джейн, которая улыбнулась ему в ответ. Мы об этом договорились заранее, и все же мне было неприятно.

– Я буду краток, – заявил командир. – Мне не кажется разумным на данном этапе полностью раскрывать мои планы. Все, что я считал нужным, я уже сообщил группе, и если бы вы не отделялись, то были бы в курсе дела. Повторять я не намерен, тем более вам. Вы вели себя недостойно как во время самой катастрофы, так и здесь. Я не понимаю, мадемуазель, – тут он с любезной улыбкой повернулся к Джейн, – почему вы оказались в обществе этого господина. Насколько мне известно, вы были с мистером Лейном, и, хотя я ничего не хочу сказать, ибо это не входит в мои обязанности, мне все же кажется…

– Благодарю вас, мсье пилот, – холодно сказала Джейн, – можете не продолжать.

Я безумно обрадовался. Вот это характер. Я сам на ее месте бросил бы меня и под влиянием командира, который внешне гораздо меня интереснее, вернулся бы в группу.

– И я теперь буду краток, мсье пилот, или, вернее, командир группы, – сказал я. – Вы бестактны. – Я думаю, ему и раньше об этом говорили, потому что он тотчас надулся. – И мы просим вас не рассчитывать на наше сотрудничество. Прощайте.

Мы медленно пошли к прежнему месту, старательно обходя группу. Энтузиазм, вызванный призывом помочь мистеру Лейну, явно угас, старик с несчастным видом привалился к какому-то мужчине, который небрежно обнимал его за плечи. Джейн быстро подошла к нему и что-то сказала. Я видел, как он на нее окрысился. Вполне понятно, ну что же, ничего не поделаешь. Джейн вернулась ко мне.

– Что он сказал?

– Что он еще ни в ком так не ошибался.

Этого и следовало ожидать, но Джейн огорчилась. Очевидно, мало-помалу в нас разочаровалась вся группа. Все повернулись и смотрели на нас. Удручающее зрелище. Я взял холодную руку Джейн в свои – что еще я мог сделать? А группа неодобрительно качала головой.

Мы шли молча. Все наши дальнейшие планы, все то, что мы собирались делать после разговора с командиром, стало теперь бессмысленно, об этом надо было забыть. Если разобраться, то правы все – и командир, и группа, и мы. В том, что происходит, ничего нельзя изменить. Страх, радость да и другие человеческие чувства совершенно излишни… Кто-то – а может быть, и все – будет спасен, а кто-то погибнет, и тут уж ничего не поделаешь. Можно только выжидать и наблюдать.

Мы находились на полдороге к вытянутому бугру и, не сговариваясь, шли прямо на него. Может, поднявшись на его вершину, мы увидим уже упоминавшуюся американскую военную базу: ведь, в конце-то концов, в Гренландии есть американские базы, а на случай положиться можно. Но, поднявшись, мы увидели только в точности такой же холмистый ландшафт. Естественно, ведь если бы поблизости была база, американцы наверняка заметили бы падающий самолет. Время от времени я произносил: «Да-да» – просто чтобы нарушить тишину. Я нежно пожимал руку Джейн, но она не реагировала. Оглянувшись, мы увидели, что за это время рядом с разбитой машиной насыпали высокий курган, увенчанный деревянным крестом. Очевидно, под ним лежали тела погибших. Возле братской могилы стоял командир, перед ним полукругом – остальные. Он держал кепи в руке и явно произносил речь.

– Мне кажется, там происходит что-то вроде богослужения, – сказал я, и Джейн кивнула.

– Ну вот, – сказал я, вспоминая свои страстные слова, обращенные к Джейн, как мне тогда казалось, с полной искренностью.

Теперь же я был к ней совершенно равнодушен. Все, вместе взятое, было мне противно, я хотел одного – чтоб это поскорее кончилось, безразлично как. Мне нечего было дать Джейн, и я сожалел, что заставил ее порвать с большинством. На меня-то группа, несмотря ни на что, всегда смотрела как на чужака, да и ничего другого я и не желал. Но Джейн была любимым и уважаемым членом коллектива и бросила его ради меня, а этого ей никогда не простят.

– Что касается красивых слов, то мы оба наговорили их предостаточно, – сказала Джейн. Выходит, мы с ней думали об одном и том же. – Просто невероятно, – продолжала она, – до чего можно увлечься какой-нибудь идеей, планом и тому подобным. Входишь в азарт, чего только не сочиняешь, строишь воздушные замки, но, едва перестанешь об этом думать, или что-нибудь произойдет, или у тебя переменится настроение, все сразу рушится. У меня предчувствие – знаешь, знаменитая женская интуиция, – что случится самое ужасное: нас спасут, а остальные погибнут. Если это произойдет, я буду тебе обязана жизнью, но смотреть на тебя не смогу. Это ужасно – оказаться правым вот так. И в сущности, смерть всех этих людей будет на твоей совести. Но ты не обращай внимания на то, что я говорю.

Я и не обращал. Я был охвачен глубокой меланхолией и отвращением ко всему. Будь я один, я бы вернулся в разбитый самолет и просто сидел там, уставясь на какой-нибудь прибор. Нет, такая жизнь не для нервных натур вроде меня. А между тем именно эта нервозность заставляет нас искать или создавать ситуации, которые нам не по плечу и к которым гораздо лучше приспособлены люди, ничего такого в своей жизни не переживавшие и уютно проводящие вечера за картишками.

– У предчувствий есть одно свойство: они никогда не сбываются, – сказал я. Это изречение тоже было порождено моей меланхолией. Когда я не в духе, я изрекаю афоризмы, которые звучат вполне разумно, но ничего не значат. Мне стало страшно, я принялся глубоко дышать и таким образом одолел страх. Я дал себе слово больше никогда в жизни не путешествовать. В глубоком кресле посиживать у камелька, а лед чтоб был только в стаканах.

В группе у разбитого самолета возникло движение – видно, они что-то решили. Люди суетились, до нас доносились голоса, хоть слов мы и не разбирали. Из самолета вылезли двое членов экипажа, один по-прежнему с плоскогубцами. Из алюминиевых полос они смастерили что-то вроде носилок; мы молча наблюдали, как они подошли с носилками к мистеру Лейну, и тот, поломавшись немного, улегся на них. Четверо мужчин подняли носилки и прошлись для пробы. Проба получилась неудачная – старик едва не скатился. Командир, наблюдавший за ними, подал знак опустить носилки. Остальные пассажиры подошли, сняли с себя пояса и привязали ими мистера Лейна. Итак, с этой задачей они справились.

Они медленно построились в колонну – правда, то один, то другой иногда вылезал, но все же появилось какое-то подобие порядка, – командир низко надвинул на лоб кепи и прошелся вдоль шеренги, очевидно произнося при этом что-то ободряющее. Наконец они успокоились, подровнялись – ну в точности школьники, всем классом отправляющиеся на прогулку! Командир указал на нас. Вся колонна оглянулась, даже мистер Лейн попытался повернуть голову, но безуспешно – видно, привязали его на совесть. Командир поманил нас, мы махнули ему в ответ. Я думал, что теперь он погрозит кулаком, но так далеко он все-таки заходить не стал. Он пожал плечами и одновременно развел руками – жест, выражающий бессилие. Мы поняли, что сделал он это для группы, а не для нас, и потому не обиделись. С облегчением мы смотрели, как колонна наконец тронулась – очень медленно, но, когда через некоторое время я снова посмотрел в ту сторону, они продвинулись уже достаточно далеко. Итак, мы расстались; ну что ж, посмотрим, кто из нас выживет. Согласно нашему плану, нам предстояло остаться у самолета, и я очень этому радовался: мне вовсе не улыбалось мерить шагами суровые гренландские холмы.

Взявшись за руки, мы побрели к самолету. Осмотрев его внутри, мы обнаружили в хвосте два кресла, уцелевшие после пожара. Не так-то легко было очистить их от сажи и пепла. Но нам хотелось укрыться от холодного ветра, а потому на вонь мы уже не обращали внимания. К тому же через четверть часа мы к ней принюхались – просто удивительно, как быстро человек свыкается с любыми обстоятельствами.

Много часов провели мы там, подобно потерпевшим крушение на необитаемом острове. Мы сняли пальто и накрылись ими. Изредка что-то говорили, Джейн рассказывала о своей жизни, я – о своей, мы задавали друг другу вопросы вроде: «Ты меня любишь?» и «Мы будем потом встречаться?» – но все это было очень трудно сейчас решить. Если мистер Лейн не умрет и не уволит ее, возможно, они заедут в Голландию во время одного из путешествий. Где они только не побывали – послушать ее, это было преутомительное занятие. Я настойчиво приглашал их в Голландию, но она вспомнила, что мистер Лейн раз уже был там и ему не понравилось, так что надежды на повторный визит мало. Так мы болтали, а больше молчали. Потом у Джейн пробудилось чувство вины перед мистером Лейном – я, впрочем, этого ожидал. Я терпеливо разъяснил ей, что, какая бы судьба его ни постигла, винить он должен только себя. Почему ему не пришло в голову отделиться от группы – он ведь достаточно разумный человек. Оставим в покое тех, кто привык всю жизнь следовать установленному свыше порядку, полагая, что это и есть самое разумное. Кто мы такие, чтобы вмешиваться в чужую жизнь?

Так говорил я, изрекал и другие истины в том же роде, а ворочать языком становилось все труднее. Разговоры перемежались долгими поцелуями; потом я почувствовал, как потянуло холодным сквозняком. Постепенно темнело и холодало, и оба мы погрузились в какой-то полусон, все больше и больше коченея. Чтобы не замерзнуть, мы теснее прижимались друг к другу и наконец словно бы слились воедино. Так прошла ночь. Проснулись мы от шума снижающегося вертолета.

Высунувшись наружу и увидев американский военный вертолет, я удивился, что ничуть не удивлен. Видно, я довольно твердо рассчитывал на то, что нас спасут. Все шло именно так, как я себе представлял. Мы не суетились, не трудились, а за нами прилетели. Вертолет мягко приземлился неподалеку от нас, дверца открылась, и из нее выпрыгнул военный. Он медленно направился к разбитому самолету, а другой военный, сидя в дверях, наблюдал за ним.

– Пошли, – сказал я Джейн, – автобус прибыл на остановку, надо поспеть на него, интервалы очень большие.

Я в первый раз услышал ее громкий смех. Мы с трудом, помогая друг другу, вылезли из кресел, из-под пальто. Мы страшно закоченели, и, когда, пошатываясь, вылезли на волю, вид у нас был вполне подходящий для людей, перенесших катастрофу. Увидев нас, военный испуганно остановился. Он не ожидал встретить людей.

– Расскажите мне все, – сказал он. – Что произошло, остался ли еще кто-нибудь в живых?

Он сунул мне пачку сигарет, после чего бросил меня на произвол судьбы, а сам стал поддерживать Джейн. Я сделал несколько приседаний и взмахов руками – при этом я упал и уже не мог встать без посторонней помощи. Когда меня подняли, на меня напал приступ смеха, но я, хоть и с величайшим трудом, подавил его: мне не хотелось, чтобы наши спасители приняли меня за кретина. Наконец-то застывшая в жилах кровь снова пришла в движение, и я смог открыть пачку и закурить сигарету. Джейн тем временем подробно обо всем рассказала, так что мне, слава богу, не понадобилось ничего говорить. Нам помогли залезть в вертолет, и, должен признать, весьма относительный комфорт этого аппарата вызвал во мне ощущение непередаваемого блаженства. Я уютно устроился на маленьком стульчике и чуть не сказал: «Итак, я сижу» – но вовремя удержался.

В вертолете находилось еще двое, и им тоже хотелось все узнать. Джейн вкратце повторила свой рассказ, особо подчеркнув, что еще человек тридцать отправились пешком и, конечно, не могли уйти особенно далеко. Я спросил, почему они нас нашли; американец, который дал мне сигареты, ответил: «Потому что искали», и всех это очень рассмешило. Дверцу закрыли, и пилот начал дергать разные рукоятки. С оглушительным шумом мы поднялись в воздух и полетели по следу группы. Через полчаса мы увидели внизу неровную колонну. Они все стояли и размахивали руками как сумасшедшие.

Когда мы приземлились, они бросились к нам, командир – впереди всех. Военный снова открыл дверцу и выпрыгнул. Я поспешил высунуться и с приветливой улыбкой посмотрел в лицо командиру. Гримасу, которая на нем появилась, я не скоро забуду: она вошла в сокровищницу моих самых дорогих воспоминаний.

Вид у группы был жалкий, они провели скверную ночь. Вперед вытащили мистера Лейна на носилках – бледного, без сознания. Конечно, уже через полчаса после начала похода они уронили носилки: передний носильщик оступился, попав ногой в скрытую под снегом яму. Мистер Лейн с тех пор так и не приходил в себя. Мы развязали пояса и ремни и уложили его на пол в вертолете. Командиру было велено оставаться на месте: за ним и за остальными в самом скором времени пришлют несколько более вместительных вертолетов. Ему сунули сигареты, небольшой запас еды и питья, и мы снова улетели. Поскольку мы с Джейн уже сидели в вертолете, нас не стали высаживать, поэтому мы первыми из спасенных жертв катастрофы появились на базе и были встречены с подобающими почестями.

Спустя два месяца я получил письмо от Джейн. Мистер Лейн поправился. Он простил ее, но о путешествиях пока не может быть и речи: он еще слишком слаб. Больше я не получал от нее ни строчки.

УБИЙЦА^[20]

Атмосфера печали на Йонкхеренстраат так плотна, что ее можно прямо-таки пощупать рукой. Почему – неизвестно. Печаль угнездилась в стенах домов при застройке.

Булыжная мостовая вздымается волнами, вместе с нею, хоть и не так необузданно, вздымаются трамвайные рельсы. Десяток кафе, несколько дешевых закусочных и заведений, где продают жареный картофель, магазины. Если вы любите военную терминологию, можно сказать, что магазины стоят здесь сомкнутым строем. Улица постоянно перекопана: водопроводные трубы и кабели вечно оседают в рыхлой почве. Да и дождь, кажется, моросит на этой улице чаще, чем на других.

В одном из кафе у стойки стоит Серейн. Он только что положил на стойку револьвер, стоит и смотрит на него. Кафе оформлено с претензией на «интим». Тщетная попытка: всем известно, что «интим» зависит только от нас самих. Но чтоб выпить, любая обстановка годится.

Серейну под пятьдесят. К разговорам он не расположен. Но тот, кто кладет на стойку заряженный револьвер, должен все же дать кое-какие пояснения. Он принимает вид человека, который хочет сообщить нечто важное. Все посетители смотрят на револьвер: не часто его увидишь и наших мирных кабачках, где и обычная-то драка – редкое явление. А блестящий вороненый револьвер – это уже нечто из ряда вон выходящее.

– Я много лет прожил в Америке, – безразличным тоном начинает Серейн. – Поехал туда во время кризиса. Эмигрантское судно, мы все заросли щетиной и обовшивели, но так или иначе доехали.

Он умолкает и думает о том, что вовсе не надо было ему вытаскивать револьвер. Но когда он у тебя в кармане, хочется вытащить его и посмотреть. Это получается невольно.

– В Америке, конечно, тоже был кризис, оттуда-то он к нам и пожаловал. Стал я бродяжничать, работы было мало, еды мало. Приключений – да, конечно, хватало, но я их не люблю. Ну так вот, оказалось, что заработать себе на хлеб с маслом можно только одним – преступлением.

Хозяин наполняет стаканы. Он недоволен. Человек с револьвером – это неприятность. Но он приходит к выводу, что все равно ничего не поделаешь, и успокаивается.

– Америка – не то что Голландия, и преступления там не те. Здесь в кои-то веки раз воры заберутся в квартиру или какую-нибудь старуху пристукнут ради пары сотен гульденов. Но все это детские игрушки по сравнению с теми сложными замыслами, которые осуществляются там, за океаном. Ну вот, какое-то время я присматривался; когда ищешь работу, поневоле ведь сталкиваешься с гангстерами – они там везде сидят. Наконец в Нью-Йорке я присоединился к одной группе гангстеров. Ну а в такой группе человеку дают выбирать. Платят в зависимости от риска, которому он подвергается. Работа, где скорее всего можно выдвинуться, хотя и больше всего шансов загреметь, – это работа убийцы. И я стал убийцей. Выполнял заказы объединений или отдельных лиц, которым требовалось кого-то устранить. Интересная, живая работа, много свободного времени.

Все это производит на слушателей большое впечатление. Ведь не каждый день случается выпить с профессиональным убийцей! Хозяин жалеет, что телефон так далеко от его места за стойкой. Ну, авось обойдется – и на нервной почве он угощает всех присутствующих бесплатной кружкой пива. Это создает заговорщицкую атмосферу, каждый чувствует себя немножко гангстером.

– За это время я убрал довольно много людей. Конечно, мне всегда бывало неприятно, но чего не сделаешь за хорошие деньги! Каждый день вечеринки, девочки, а выпивки сколько душе угодно. Но все же настал момент, когда я почувствовал, что сыт по горло, все это стало действовать мне на нервы. Было это в тридцать девятом, я скопил уже кругленькую сумму, и вот в один прекрасный день я звоню в бюро путешествий и прошу заказать мне билет на самолет в Голландию. Никто не должен был знать об этом – к гангстерам нельзя просто прийти и сказать: «Ребята, я завязал». Они этого не допускают, это слишком опасно для них. Я себе работаю, а на следующий день, за час до отлета, беру такси и потихоньку смываюсь, без багажа. Как только я сюда добрался, началась война. В войну я пять лет прослужил ночным сторожем в бюро выдачи продовольственных карточек. Здесь, в этом городе. Для меня война была спокойным временем, я полностью оправился от всей этой пальбы в Америке.

Он делает хозяину знак налить всем – он угощает. Вновь пришедших шепотом вводят в курс дела. Серейн чувствует, что первоначальная враждебность уступает место пониманию. Ему очень приятно. Убийца редко встречает понимание.

– Но вот война кончилась, и я остался не у дел. Работы кругом было полно, только не для снайперов. И тогда я решил вернуться к своей основной специальности – устранять людей за большое вознаграждение. Мне казалось, что после войны должен появиться спрос на такого рода услуги. Но трудность была в том, что здесь ведь все не так, как в Америке. Здесь если ты убиваешь людей, то рано или поздно тебя зацапают, а кому этого хочется? В Америке за твоей спиной стоит организация, располагающая деньгами и адвокатами, тебе обеспечивают алиби, боссы полностью подготавливают убийство. Тебе, можно сказать, остается только спустить курок и положить в карман денежки. И никакой мороки. Полиция, конечно, знает, что ты убийца, но ничего не может сделать. Если ты аккуратно платишь налоги, ты в безопасности. Тебе угрожает лишь одно: тебя самого может пристрелить наемный убийца; но лично я был для этого слишком мелкой сошкой. А вот как поставить дело здесь, в Голландии?

Все задумываются над этим вопросом. Серейн ощущает себя центром всеобщего внимания и смотрит на слушателей, как учитель на учеников.

– Первая проблема заключалась в том, чтобы без особого шума приобрести клиентуру. И вот послушайте, как я разрешил эту проблему. Я звонил по телефону людям, которые испытывали трудности в связи с тем, что налоговое управление норовило докопаться, каким путем они в войну нажили капиталы. Я говорил им по телефону, что за определенную мзду берусь устранить кого надо. Никто не верил, они бросали трубку или смеялись надо мной. И вполне понятно: здесь ведь эта система до сих пор не применялась. Наконец однажды человек, которого здорово прижали, приглашает меня к себе домой. Я прихожу. Он объясняет мне, кто должен исчезнуть, и мы договариваемся об оплате – пять тысяч гульденов. Как и в Америке, требую и получаю половину вперед. Придя домой, я смекнул, что во всем этом есть одна неувязка. А именно: у меня есть возможность присвоить деньги, не выполнив своей части уговора. В Америке по-другому, там тот, кто заключает с тобой договор, обычно нанимает еще кого-то, чтобы следить за тобой. И тогда ты, разумеется, вынужден позаботиться, чтобы жертва получила свою пулю. Потом ты идешь к своему работодателю за второй половиной. Он тут же выкладывает ее, ему и в голову не придет зажать денежки, потому что тогда его самого завтра утром найдут мертвым в сточной канаве. Я только хочу сказать, что там все в полном порядке, никто никого не может обжулить. Но здесь-то по-другому! Я был этим очень озабочен, потому что мне хотелось работать по всем правилам. Но когда я стал размышлять о другой проблеме – о том, как мне избежать лап полиции, – я вдруг понял, что решение уже найдено. Отныне я всегда буду брать половину денег вперед, а выполнять заказ не стану. И денежки в кармане, и никаких хлопот с полицией.

Слушатели восхищенно прищелкивают языком, кто-то произносит: «Вот это да!» – и с перепугу заказывает угощение на всех.

– Но если бы я взял деньги и просто ничего не сделал, я бы себя чувствовал мошенником, и потому я выполнил все, как положено: следил за жертвой и, когда хорошо изучил ее обычные передвижения, наметил время и место убийства. Интересующий меня человек каждый вторник вечером проходил по Эндеганг из конца в конец. Почему и зачем – не знаю, но в нашем деле это и не важно. Эндеганг с одного конца – совсем узенькая, темная улочка, там стоят одни старые склады. Я беру напрокат машину, занимаю выгодную позицию и поджидаю его. Вот он приближается; тогда я опускаю стекло, целюсь в него из револьвера и нажимаю на курок. Но ничего не происходит – револьвер не заряжен. Однако совесть моя спокойна: я свои деньги отработал.

Слушатели сочувственно кивают, им все это очень понятно. Серейн закуривает сигарету.

– После этого я стал ждать, что будет. Заказчик не знал моего адреса: мы встречались у него. Но парень он был дошлый и ухитрился выяснить, где я живу. В один прекрасный день он является ко мне со своими расспросами и угрозами. Я рассказываю ему все в точности как было. Он требует назад деньги. Я отвечаю, что это невозможно: я ведь проделал работу, и мне тоже надо жить. Конечно, я не стану требовать с него вторую половину суммы, на нее я не имею права. Он возмущается и кричит, называет меня аферистом и тому подобное. Тогда я вынимаю револьвер и говорю, что на этот раз он заряжен. Клиент уходит и больше не доставляет мне хлопот.

Серейн с довольным видом отхлебывает из своего стакана.

– Я намеревался спокойно пожить на заработанные деньги и лишь потом снова взяться за дело. Но тут началось самое удивительное. Примерно через месяц ко мне приходит некто, представляется, ссылаясь на моего первого заказчика, и спрашивает, не возьмусь ли я устранить одного человека. Я, естественно, соглашаюсь, а про себя смекаю: мой первый клиент решил, что ему будет легче, если и другой попадется на ту же удочку. Но меня это не касается. Я снова запрашиваю пять тысяч гульденов, он хочет сразу же заплатить половину, но я говорю: нет, я вам позвоню. Он уходит, я выслеживаю его, он действительно идет туда, где, как он мне сказал, он живет. На следующий день я навожу о нем справки, и все как будто в порядке – во всяком случае, он не из полиции. Я звоню ему, назначаю встречу. Он приходит и сует мне в руку двадцать пять сотенных. После этого я месяц вкалываю, чтоб определить время и место убийства. Все идет по намеченному плану, я опускаю стекло, целюсь и нажимаю на курок. И опять ничего не происходит. Вскоре мой второй заказчик приходит ко мне и мечет икру. Я и ему говорю то же самое, и он уходит. Через какой-нибудь месячишко снова является некто и заказывает двойное убийство. Так за годы упорного труда я приобрел обширную клиентуру – это обманутые, которым нельзя выплакать свое горе в полиции; единственное, что они могут, – это сорвать свою злость на других. В высшем обществе теперь мой адрес – тайна, известная всем. Иной раз мне даже приходится отказываться – так я занят. Но я не чувствую себя счастливым: мне кажется все же, что я поступаю немного нечестно. Не по душе мне эти холостые выстрелы: я все спускаю и спускаю курок – и ничего не происходит. В Америке – вот было время, тогда выстрел был выстрелом, ты его чувствовал, ты видел пулю. А сейчас только слышишь щелчок и больше ничего. Но мой долг – продолжать, мне надо жить, надо откладывать на старость, я ведь, так сказать, мелкий свободный предприниматель…

Серейн вздыхает, а слушатели активно сопереживают. Он смотрит на часы.

– Вот и время подошло. Если вам угодно, сейчас вы можете увидеть, как я выполняю заказ. Через пять минут мимо этого кафе пройдет престарелая супружеская пара. Их обоих надо застрелить; очевидно, дело в наследстве, это часто бывает. Вы, наверное, уже отметили, что улица эта не тихая и у меня нет машины. Вот так с годами у меня появилось безразличие к работе: в конце концов, это ведь все равно подделка. И все же я пришел, я не могу совсем отказаться от иллюзии.

Серейн хватает револьвер, подходит к окну и слегка отодвигает тюлевую гардину. Кафе находится на углу, из окна просматривается вся улица: безлюдно, темнеет, вот-вот зажгутся фонари. Все двинулись от стойки вслед за Серейном и стоят полукругом позади него. Каждому хочется разглядеть получше. Они объединены этой напряженной тишиной, напряженным вниманием. Серейн левой рукой вынимает носовой платок и сморкается, в правой у него револьвер.

– Ну и мерзкая же улица, – говорит он, – уж и не знаю, что это в ней такое. Всегда кажется, что вот-вот дождь хлынет.

Никто не отвечает, все подстерегают престарелую чету, каждому хочется первому обнаружить ее. И все же первым замечает ее Серейн – замечает в самом начале улицы, у моста.

– Вот они.

Напряжение растет. Еще бы: сейчас они увидят наемного убийцу за работой! Серейн спокоен, пистолет не дрожит в его руке. Как всегда в такие минуты, он уносится мыслями в Америку, вспоминает время, когда одно имя его наводило страх. Теперь он опустился до голландского кафе, где дюжина нервных завсегдатаев дышит ему в затылок пивом и можжевеловой водкой.