Текст книги "Современная нидерландская новелла"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Яхек садится и ест. Выждав момент, когда на кухне никого нет, он бежит туда с подносом и ставит его на стол. Вернувшись в комнату, раскрывает взятый в библиотеке детектив. Но смысл прочитанного не доходит до него; он в отчаянии откладывает книгу, и снова начинается круговорот никчемных мыслей. Часок поломав себе голову, он принимает два снотворных порошка, чистит в темноте зубы и ложится спать.

Подобным же образом он проводит и следующий день. В нем зреет убеждение: что-то должно произойти, дальше так продолжаться не может.

Мысль весьма тривиальная, но он считает ее результатом своих глубоких размышлений, и это вселяет в него надежду, что, когда уж совсем припрет, он сумеет найти выход. Хозяйка по-прежнему молчком приносит ему еду.

Вечером Яхек действительно приходит к важному решению. На следующее утро он пойдет в свою контору и уволится. Он не знает, действительно ли это решение самое разумное, но одно он знает твердо: в таком виде ему нельзя показаться на глаза коллегам, не говоря уже о многочисленных начальниках. Ну как им объяснишь то, чего и сам не понимаешь и что, возможно, по существу ужасно непристойно? Что он будет делать, уйдя с работы, ему пока неясно. Может быть, переедет в другой город. Образование у него не бог весть какое, опыт работы тоже, с его теперешними обязанностями справится любой, достаточно недели три подучиться. Во всяком случае, он не намерен пасовать перед трудностями, хотя при мысли о грядущих временах в желудке у него будто что-то обрывается. И все же, приняв решение, он немного успокаивается, он даже в силах время от времени ненадолго подходить к зеркалу и без ужаса смотреть на свой рот. На этот раз перед сном он принимает один порошок, завтра ему лучше не быть таким одурелым.

В половине десятого он робко входит в вестибюль управления, умышленно опоздав на полчаса, чтобы не попасть в поток стремящихся в свои отделы коллег. Быстро проходит мимо швейцара, который его не замечает. Поднимается в лифте на одиннадцатый этаж, где пребывает заведующий отделом найма и увольнения. В этой фирме чем выше положение человека, тем выше располагается его кабинет; дирекция занимает тринадцатый этаж, а на четырнадцатом, самом верхнем, с окнами во всю стену, находится конференц-зал, где принимают важнейшие решения и раз в год сообщают держателям акций о прибылях и убытках. Сам Яхек сидит на третьем – ужасающе низко в глазах тех, кто работает выше и пользуется особым лифтом, который идет без остановок до восьмого этажа.

В приемной Яхек говорит секретарше, что хотел бы попасть на прием к заведующему отделом найма и увольнения.

– По какому вопросу? – спрашивает секретарша.

– Видите ли… – говорит Яхек, – я… видите ли, я здесь работаю.

Больше ничего добавить он не может, ему почему-то неудобно сказать этой женщине, что он хочет уволиться, и он только улыбается ей. Женщина строго смотрит на него через очки, она собирается заявить ему, что попасть к заведующему не так-то просто, но, увидев лицо Яхека, которое улыбка превратила в повелительную маску, вскакивает и исчезает в кабинете. Немного спустя она возвращается и гостеприимно распахивает перед ним дверь. Яхек осторожно входит, он никогда еще здесь не бывал. Когда его сразу после школы принимали на должность младшего клерка, необходимые скромные формальности были выполнены служащим из отдела заработной платы. Конечно, Яхек знает заведующего в лицо, он несколько раз видел его в коридоре.

Он вежливо здоровается и ждет, когда заведующий оторвется от изучаемого им рекламного проспекта. Наконец тот поднимает глаза, Яхек называет свою фамилию и ждет, что будет дальше. «Так, Яхек», – хочет произнести заведующий отделом найма и увольнения тем отеческим тоном, который выработался у него на этом посту, но, взглянув на человека, стоящего перед ним, невольно привстает, указывает Яхеку на стул и говорит:

– Здравствуйте, менеер Яхек, моя фамилия Фоогт, чем могу служить?

Его немного пугают собственные слова: в сущности, он никому, кроме дирекции, служить не может. «Яхек, Яхек, – думает он, – фамилия знакомая, но в каком же отделе он работает, я его никогда не видел. Наверное, в одном из заграничных филиалов, да, не иначе. Судя по виду, с этим молодчиком шутки плохи».

Яхек откашливается. Надо бы сделать какое-то вступление, но ему ничего не приходит в голову.

– Видите ли, – говорит он наконец, – дело, в сущности, вот в чем: я хотел бы уволиться.

Чтобы смягчить эти слова, которые ему самому кажутся ужасно резкими, он смущенно улыбается, но заведующий видит презрительную, высокомерную усмешку. «Уволиться, – думает заведующий, – боже милостивый, если б я хоть знал, кто он такой!»

– Ну зачем вы так, менеер Яхек, – говорит он, – это же серьезный шаг. Подождите, пожалуйста. – Он нажимает клавишу селектора и, наклонившись к светло-зеленому аппарату, просит принести ему личную карточку менеера Яхека. И поспешно добавляет: – И принесите две чашки кофе. Вы же выпьете кофе?

Яхек кивает. В ожидании карточки заведующий собирается начать светскую беседу, но, к счастью, звонит телефон. Он затягивает разговор до тех пор, пока, робко постучавшись, не входит молодая девушка и не кладет ему на стол карточку. Тогда он опускает трубку на рычаг и быстро впитывает в себя данные. Двадцать лет на службе, поступил в фирму сразу после школы. И все еще третий этаж! В графе «личные качества» подчеркнуто красным: «аккуратность», «чувство ответственности» и «старательность». В примечаниях записано: «отсутствие инициативы, к руководящей работе непригоден». Господи, что за кретин это писал? Заведующий третьим отделом совершенно не разбирается в людях, вот лишнее доказательство. Я ему еще скажу об этом. Если мне встречался когда-нибудь человек, созданный для руководящей работы, так это Яхек. Он и рта не успеет раскрыть, как перед ним начнут пресмыкаться.

– Менеер Яхек, – произносит Фоогт, – давайте сейчас не говорить об увольнении; если вы будете настаивать, мы вернемся к этому вопросу позже. Но сначала о другом. Я вижу, вы двадцать лет сидите в третьем отделе, и считаю это неправильным. – Он делает паузу. – Абсолютно неправильным, – повторяет он, чтобы устранить последние сомнения.

Хоть Яхек и решил уволиться, он понимает, что расстаться с начальством надо по-хорошему, тогда ему выдадут лучшую характеристику, и потому он пытается выразить мысль, что вполне доволен своим положением. Но Фоогт отметает его робкий лепет.

– Я знаю, что вы хотите сказать, менеер. Конечно, чьи-то интриги помешали вашему продвижению, так иногда бывает. Вы знаете, что способны на большее, чем та работа, которую выполняете сейчас, вам это в конце концов надоело, и вы хотите уйти. Вы полагаете, и вполне справедливо, что в другом месте перед вами откроются большие возможности.

Он выдерживает паузу, чтобы его слова лучше осели в сознании Яхека. Однако Яхек совсем не рад, повышение ему не нужно, наоборот, оно его скорее пугает. Он-то думал, что увольнение будет пустой формальностью, которую выполнят с совершеннейшим равнодушием. Уж не рассказать ли историю со ртом? Нет, нельзя. В этой обстановке она ему самому представляется настолько невероятной, что он просто не смог бы с ней вылезти, даже если б хотел.

– Вот что я вам посоветую, – продолжает заведующий. – Возвращайтесь-ка в отдел и спокойно ждите развития событий. – Тут он наклоняется к Яхеку. – А события начнут развиваться, будьте уверены, – начнут, и очень скоро. Без ложной скромности скажу, что я немножко разбираюсь в людях, сами понимаете, иначе я не занимал бы этот пост… ошибки бывают всегда и везде, время от времени каждый из нас становится их жертвой… Я прекрасно понимаю вашу… как бы это выразиться… досаду. Конечно, я не могу вот так сразу предложить вам что-нибудь конкретное, тут надо поразмыслить, но будьте уверены, я не стану откладывать это дело в долгий ящик.

Тут дверь отворяется, и в комнату, переваливаясь с боку на бок, входит безобразно толстая женщина с подносом, на котором стоят две чашки кофе.

– А, – улыбается Фоогт, – вот и Анна, моя правая рука.

Анна не смеется шутке, с бесстрастным видом она ставит кофе на стол и молча выходит.

– Тоже фрукт – эта Анна, – говорит Фоогт доверительно, пытаясь создать непринужденную атмосферу, но Яхек ничего не воспринимает. Из всего сказанного он понял одно: его не отпускают, а заставляют вернуться в отдел. А это исключено. Конечно, он может встать и уйти навсегда, но ведь ему нужна характеристика, нельзя пренебрегать своим общественным лицом. Не говоря уже о том, что он от природы не способен на столь решительный поступок. Его охватывает ужас, все оказалось еще хуже, чем он опасался, какое все-таки счастье, когда один день похож на другой и никто тебя не замечает! В полной растерянности он выдавливает из себя, что ни в коем случае не вернется на третий этаж.

Фоогт как раз поднес чашечку к губам; резкие слова Яхека так испугали его, что он делает непроизвольное движение и проливает кофе на рекламный проспект. Он снова внимательно разглядывает Яхека. Крупное лицо с грубыми чертами и волевым ртом чуть-чуть покраснело, в голосе еще явственнее звучит металл. «Господи помилуй, – думает Фоогт, – глубоко же это в нем засело, двадцать лет ведь подавлял в себе агрессивность и жажду действия, в общем-то его можно понять. И все же, не будь нам позарез необходимы парни такого сорта, я бы с наслаждением вышвырнул его из кабинета пинком под зад! Но куда бы его сейчас сунуть?»

Он медленно ставит чашечку на поднос, а тем временем мозг его лихорадочно работает. Этот Яхек – прирожденный надсмотрщик. И вдруг его осеняет. Он ведь слышал вчера от Бастенакена – директора, который курирует заграничные филиалы, – что на новом консервном заводе не то в Анголе, не то в Мозамбике, словом, в какой-то забытой богом негритянской дыре, никак не наладят производство. «Туда, – сказал Бастенакен, – надо послать крепкого парня, который сумел бы по-настоящему взяться за ленивых черных выродков». Но разве сейчас найдешь такого идиота, который бы согласился поехать в Африку, где нет ни телевидения, ни хороших автострад, а если у тебя заболит зуб, придется полдня болтаться в самолете, чтобы попасть к нормальному врачу? Он еще раз оценивающе смотрит на Яхека. «Да, черт побери, если даже я побаиваюсь этого молодчика, так негры и подавно сдрейфят. Но тогда он должен занимать высокий пост, быть как минимум заместителем заведующего производством, а это слишком уж большой скачок, учитывая, что сейчас он работает всего-навсего на третьем этаже. Как бы мне провести это через дирекцию?» Он размышляет, поглядывая на Яхека, который в отчаянии уставился на носки своих ботинок, – со стороны же он производит впечатление незыблемой скалы. «Старикан, – думает Фоогт, – вот он, выход: старикан любит такие неожиданные штучки, они дают бедняге возможность проявить свое так называемое чутье».

– Менеер Яхек, – говорит он, – это случай исключительный, и я должен в него как следует вникнуть. Полагаю, что во избежание всяких осложнений в третьем отделе вам лучше сейчас посидеть дома и подождать. В течение двух-трех дней я свяжусь с вами. Не возражаете? Скажите мне только одно: как вы в принципе относитесь к работе – на весьма значительном посту – в одном из наших заграничных филиалов?

Яхек радостно хватается за возможность пойти домой. Единственное, о чем он сейчас мечтает, – это сидеть дома, спокойно размышлять и, уж во всяком случае, не возвращаться в третий отдел. Он с благодарностью произносит: «Положительно», – и облегченно вздыхает, а на его лице при этом появляется какое-то дикое и необузданное выражение. «Великолепно, – думает Фоогт, – он клюнул, ну, негры, теперь держитесь».

– Значит, решено, – говорит он и протягивает Яхеку руку. Но тот не видит ее, он уже шагает к двери, одержимый одним желанием – запереться у себя в комнате.

Фоогт роняет протянутую руку и смотрит вслед Яхеку. Его охватывает сомнение – парень явно «с приветом». Потом он пожимает плечами: людей, годных для работы в третьем отделе, хоть пруд пруди, а вот надсмотрщики для Африки – большая редкость, и, чем более он чокнутый, тем лучше. Он заглядывает в свой календарь и, убедившись, что ничего серьезного на сегодня не намечено, решает тут же покончить с делом Яхека. Он снова наклоняется над селектором и спрашивает, у себя ли менеер Таке.

– А заодно, – говорит он, – узнайте, где мы недавно начали консервировать крабов, в Анголе или в Мозамбике.

– Это я по чистой случайности знаю, – отвечает секретарша, – в Иньямбане, в Мозамбике. А вот насчет менеера Таке надо выяснить.

Менееру Таке за семьдесят, он единственный ныне здравствующий из зачинателей дела. Склероз у него прогрессирует в бешеном темпе, и, когда надо принять важное решение, его заботливо держат в стороне. Но когда он сам время от времени выдвигает какую-нибудь идею, к нему все прислушиваются: ведь он – держатель весьма значительного пакета акций. Через десять минут звонит секретарша: менеер Таке обнаружен, он стоит у окна на четырнадцатом этаже – это его любимое местечко. Фоогт собирает несколько отчетов: он взял за правило никогда не показываться вне стен своего кабинета без документов в руке, они придают деловой вид.

На четырнадцатом этаже он действительно встречает старикана. После краткого вступления Фоогт излагает ему суть дела, описывает – слегка сгустив краски – качества Яхека и свои планы, касающиеся этого человека.

– Но, – говорит Фоогт, – вы же знаете Бастенакена, он ужасный формалист и не любит выходить за рамки общепринятого. Вот я и подумал, что вы, с вашим светлым умом, с вашей способностью вопреки всем условностям принять единственно правильное решение, могли бы меня поддержать…

Менеер Таке сначала ничего не понимает. Фоогту приходится повторить еще раз, тут до старикана наконец доходит, и он ублаготворенно кивает. Нужный человек на нужном месте – таков всегда был его девиз, с его-то помощью он и придал размах делу. Правда, он впервые слышит о заводе в Иньямбане, а Бастенакена все время путает со своим шофером, фамилия которого Вастенхаудт.

Он рвется к Бастенакену, Фоогту приходится его удерживать, ведь неизвестно, кто там сейчас у Бастенакена. Но секретарша последнего сообщает, что со шеф сейчас в кабинете один и может их принять. Они спускаются в лифте на тринадцатый этаж и входят в более чем скромно обставленный кабинет Бастенакена. Он утверждает, что всякие излишества мешают работать, и никогда не упускает случая ехидно упомянуть об этом, входя в роскошные кабинеты своих коллег-директоров. Таке и Фоогт садятся на жесткие стулья и рассказывают о цели своего визита.

Бастенакен считает Фоогта полным ничтожеством, хоть он и прикидывается расторопным и, принимая какое-нибудь решение, умеет обезопасить себя от последствий возможных ошибок. Зачем, например, он притащил сюда старикана? Известно, что Таке можно настропалить на что угодно. С другой стороны, консервирование крабов в Иньямбане действительно налаживается чертовски медленно, завод не дал еще ни цента прибыли; если этот Яхек обладает хоть половиной тех качеств, которые ему приписывают, он и тогда уже восьмое чудо света. Пусть даже его назначение не принесет пользы, но и вреда не будет, учитывая, что дела на этом заводе не могут идти хуже, чем сейчас. Однако, с другой стороны, так вот сразу взять и согласиться тоже нельзя, того гляди, начнут говорить, что Бастенакеном можно вертеть, как кому захочется, а это недопустимо. Поэтому он высказывает различные возражения: мол, знает ли этот Яхек английский и португальский; а как он насчет женщин – ведь распутство с негритянками не должно переходить известных границ; и как могло получиться, что такая личность двадцать лет оставалась незамеченной, ведь, в общем, это недоработка Фоогта. И потом, как отнесется к этому заведующий производством в Иньямбане? Но Таке снова уперся: как в добрые старые времена, он принимает волевое решение и подчеркивает, что всю ответственность берет на себя. На самом-то деле от этого ничего не меняется, но Бастенакен делает вид, что именно этот довод и убедил его; он согласен, но с одним условием: прежде он сам прощупает этого Яхека. «Пусть придет ко мне в понедельник», – глубокомысленно произносит он, и таким образом вопрос исчерпан.

Вернувшись к себе в кабинет, Фоогт диктует секретарше письмо, в котором сообщает Яхеку, что в понедельник утром ему следует явиться к менееру Бастенакену для беседы. Потом, расслабившись, откидывается в кресле: он очень доволен собой. В случае неудачи можно свалить вину на старикана; ну а если, наоборот, дело в Иньямбане семимильными шагами двинется вперед, он, пожалуй, отбросит излишнюю осторожность в своих пока еще робких попытках переместиться этажом выше.

Эти три дня Яхек просидел у себя в комнате, скрываясь ото всех. Вдова Крамер регулярно приносила ему еду. Однажды она попыталась было взбунтоваться, но Яхек только вопросительно глянул на нее, и с безошибочным инстинктом человека, который сам всю жизнь тиранит других, она поняла, что он ей не по зубам.

Почти все время он был в растерянности и отчаянии. Даже уволиться ему не удалось. С другой стороны, до него дошло, что этот новый рот, новое выражение лица заставляют людей относиться к нему совсем по-другому. В иные минуты это было ему очень приятно, но, вдумавшись поглубже, он понял, что дух его не пришел в соответствие с новой формой. Прежняя глуповатая внешность полностью отвечала его духу, теперь же равновесие нарушилось, и, хотя жесткая форма рта, несомненно, давала ему некоторые преимущества, незримый для других разлад между формой и содержанием сводил их на нет; более того, он грозил чудовищными недоразумениями.

Ну как прикажете быть, например, с письмом, которое он получил в субботу? Разговор с менеером Бастенакеном с тринадцатого этажа ему не по силам, независимо даже от того, что имеет сообщить этот господин. Он не уволен, это ясно, но тогда что же? Он много раз пытался вспомнить свою беседу с Фоогтом, но, как ни напрягал память, точные слова заведующего отделом найма и увольнения ускользали от него. Помнил он только, что Фоогт велел ему идти домой.

Суббота была самым ужасным днем: письмо лежало на столе, а он вертелся вокруг, читал его и перечитывал, безуспешно стараясь извлечь из стереотипных фраз их глубинный смысл. И только все больше и больше нервничал. Он должен говорить с Бастенакеном, с человеком, самое имя которого на третьем этаже произносили шепотом, да и то редко. В поисках выхода он подумал о самоубийстве, но как его осуществить? Тем не менее в этот вечер он принял шесть снотворных порошков сразу – все, что у него осталось. Но снотворное было слабенькое, от такого не умрешь, даже если примешь двадцать порошков. В сущности, Яхек так и предполагал, но на решительные поступки он не способен, он возится с суррогатами, в своем убожестве принимая их за подлинный выход из положения. Кончилось тем, что в воскресенье он проснулся с жуткой головной болью, которая отпустила только через несколько часов, сменившись уже знакомым блаженным безразличием. В этом состоянии он отыскал коробку сигар, которую ему, некурящему, подарили как-то на день рождения. Стоя перед зеркалом, сунул сигару в угол рта, и от этого лицо его приобрело еще более устрашающий вид, он даже рассмеялся. Ему пришла в голову крамольная мысль вообще не ходить к Бастенакену, но он решил, что это уж слишком.

И вот он сидит напротив менеера Бастенакена, опоздав на четверть часа, хотя он, честное слово, не виноват. Скоростной лифт нормально поднялся до тринадцатого этажа, а когда он хотел выйти, оказалось, что дверь заело. Вскоре появился техник и освободил его, но для этого ему сперва пришлось открыть много разных шкафчиков и поковыряться в них отверткой.

Яхек хочет прежде всего объяснить Бастенакену, почему опоздал, но от смущения не может связать двух слов. Впрочем, Бастенакен об этом и не спрашивает: опоздание как раз произвело на него выгодное впечатление. Только значительный человек может позволить себе опоздать на важную деловую встречу.

Ему так же, как и другим, импонирует внешность Яхека, по крайней мере здесь Фоогт оказался прав. Отупелость Яхека, своего рода транс, он принимает за спокойствие и самообладание. Он предлагает ему сигару; Яхек благодарит и сует ее в угол рта. Затягиваться он не умеет, и немного погодя сигара тухнет. Бастенакен смотрит на него одобрительно, ему уже представляется, как этот парень разгуливает по Иньямбане среди негров и мулатов с потухшей сигарой во рту, как, чертыхаясь, учит их работать. Рассказывая о заводе, придется приукрасить факты, на самом-то деле это просто большой железный сарай, а кругом болота, жарища, тучи мошкары. Только что выстроенные бунгало для белых издали кажутся симпатичными, но, по правде говоря, и они никуда не годятся. Во время официальной церемонии открытия даже он, железный Бастенакен, немножко оробел, увидев их.

– Итак, менеер Яхек, – произносит он, – я рад, что наконец-то мы можем потолковать спокойно. Вашу предысторию я знаю от менеера Фоогта. Прискорбно, поистине прискорбно. Стало быть, вот о чем речь…

И он начинает рассказывать об Иньямбане, расположенном в чудесном Мозамбике, о том, как там все прекрасно и как тем не менее удручающе низок уровень производства.

– Для человека, наделенного волей и упорством, там открываются невиданные возможности. И вот из многочисленных кандидатур мы решили выбрать вашу. Теперь слово за вами. Жалованье во много раз превосходит ваше теперешнее, у вас будет отдельное бунгало, приятные коллеги; телевидения там, слава богу, нет, зато многочисленная женская прислуга, которая будет ублаготворять вас чуть ли не даром. Конечно, работа нелегкая, но в конце концов вам ведь надо только приглядывать за другими. Вот вкратце что мы можем вам предложить. Разумеется, придется пройти известную подготовку: обследоваться у врачей, сделать прививки, немножко подучить португальский, ознакомиться с техникой консервирования – это все мелочи. Переподготовку у нас проходят в Дрибергене, там настоящий замок – замок в лесах, да и время года сейчас подходящее. Все вместе займет месяца полтора, не больше. А потом – здравствуй, Иньямбане! Ну, менеер Яхек, что скажете?

Яхек молчит. Иньямбане, Мозамбик, Африка? Консервирование крабов, приглядывать, отдельное бунгало? Он даже не пытается думать обо всем этом, он жует свою сигару, которую предпочел бы просто выбросить. Он покоряется судьбе; под влиянием приветливости Бастенакена, который разговаривает с ним на равных, первоначальное отупение исчезло, мало-помалу слова директора стали складываться в его голове в осмысленные фразы. Эти люди чего-то от него ждут, они ему доверяют! Вот что важнее всего – о такой мелочи, как путешествие в Африку, он почти не думает. Как чудесно знать, что тебе доверяют! Он чувствует себя как никогда спокойно и уютно. Ему, Яхеку, доверяют директора!

Бастенакен ждет ответа. Глядя на замкнутое, жесткое лицо Яхека, он не сомневается, что тот хладнокровно и трезво взвешивает все «за» и «против». Если Яхек согласится поехать в Иньямбане, Бастенакен позаботится о том, чтобы он остался там до конца своих дней. Сидя в главном управлении, такой человек опасен, и в первую очередь для него, директора по заграничным филиалам. Все посты заняты, мест больше нет, и так уж снизу вечно напирают. «Этого парня надо упечь в тропики на всю жизнь», – решает Бастенакен.

Яхек понимает, что уж теперь он должен что-то сказать. «Африка, – думает он, – что я буду делать в Африке?» Перед его мысленным взором возникают негры – они танцуют, размахивают дротиками. Имеет ли он право обидеть этих людей грубым отказом? Во всяком случае, он еще полтора месяца пробудет в Дрибергене – хватит времени, чтобы подумать и решить. Он избавится от третьего отдела, избавится от мефрау Крамер, которая кидает на него удивленные взгляды, ему не придется обивать пороги в поисках нового места. Но может быть, он не расслышал или не понял? Он вынимает сигару изо рта и бросает ее в мусорную корзину рядом с Бастенакеном.

– На полтора месяца в Дриберген, – говорит он, – а потом в эту… как ее… Африку?

– Вот именно, – говорит Бастенакен. – И за время, проведенное в Дрибергене, вам, само собой разумеется, будет идти новое жалованье.

– Ну что ж, – говорит Яхек, – видно, так тому и быть.

Когда он произносит эти слова, ему вдруг становится нехорошо, слишком много на него сразу обрушилось, и он не уверен, правильно ли поступает.

Бастенакен встает, обходит свой стол и торжественно пожимает Яхеку руку.

– Вы все продумали, – говорит он, – и приняли правильное решение. Я уверен, никто из нас об этом не пожалеет.

Яхек тоже встает и благодарит менеера Бастенакена за доверие. Больше всего ему бы хотелось вернуться в свою комнату, но он понимает, что это невозможно.

И действительно, оказывается, надо выполнить еще кое-какие формальности. По телефону вызывают Фоогта, он является, как всегда, с бумагами в руках, и втроем они обсуждают поездку Яхека в Дриберген. Все решается к общему удовольствию: через неделю Яхек отправится на загородную виллу, где его доведут до кондиции, потребной в Иньямбане. Они пьют кофе, а потом Бастенакен начинает выказывать признаки нетерпения, его ждет работа. Он еще раз жмет Яхеку руку и напоминает: приличия требуют, чтобы Яхек зашел к менееру Таке представиться; в конце концов, именно Таке – вдохновитель всего этого дела, говорит он, заранее умаляя заслуги Фоогта на случай, если назначение Яхека обернется успехом, а кроме того, считая, что не мешает облечь это сомнительное назначение в сколько-нибудь благопристойную форму. Фоогт, ухмыляясь несколько скептически, выражает свое согласие. Секретаршу Бастенакена отправляют на розыски менеера Таке, и она снова находит его на четырнадцатом этаже, у окна.

Фоогт церемонно вводит Яхека в роскошный зал заседаний. Яхек едва осмеливается оглядеться по сторонам, он движется как во сне. Фоогт информирует Таке о ходе дела, и тот тоже жмет Яхеку руку. Да, он помнит, хотя вместо крабов все время говорит о сардинах.

Иньямбане, да, он просил подготовить ему исчерпывающую информацию; если там поставить дело как следует, результаты будут потрясающие. Он испытующе смотрит на Яхека, что-то одобрительно бормочет и опускается в глубокое кресло. Фоогт и Яхек тоже садятся. Пять минут идет вялая беседа, прерываемая паузами и бормотанием старикана, потом раздается телефонный звонок. Фоогт снимает трубку: его срочно вызывают, он извиняется и быстро уходит.

После отбытия Фоогта Таке поднимается.

– Послушай, Яхек, не выпить ли нам ради такого случая по стаканчику хереса? – говорит он тихо. – Но только никому не рассказывай: если они пронюхают – пиши пропало. Дело в том, что у меня есть ключ от бара, но никто этого не знает, все думают, я хожу сюда любоваться видом, Яхек говорит, что с удовольствием пропустит стаканчик. Вообще-то он не пьет, да и время сейчас совсем неподходящее для хереса, одиннадцать часов утра, но отказаться он не смеет. Таке осторожно приотворяет дверь, чтобы убедиться, что вокруг все спокойно. Потом вынимает связку ключей, подходит к бару, манит Яхека к себе, с видом заговорщика открывает бар, наливает два стакана хереса и один протягивает Яхеку.

– Вот, – говорит он, – пей сразу; увы, мы не можем спокойно посидеть и выпить, риск слишком велик.

Сам он выпивает полный стакан в три глотка. Яхек жмется, но потом все-таки следует его примеру, Таке быстро ставит стаканы на место, запирает дверцу бара и, ублаготворенно вздохнув, снова опускается в кресло. Яхек тоже садится, херес жжет его пустой желудок – сегодня утром он так нервничал, что не мог есть. Сейчас ему станет дурно, он сжимает губы, стискивает руки и пристально смотрит на торшер, прислушиваясь к странным ощущениям у себя внутри. Но через несколько минут жжение немного успокаивается, постепенно из желудка по всему телу распространяется приятный трепет. Окружающие предметы приобретают более резкие контуры, напряжение ослабевает, уступая место холодной ясности ума. Он так занят регистрацией перемен в своем организме, что почти не слушает болтовни Таке, ударившегося в воспоминания о прежних временах и пионерском духе, который тогда царил. Яхек тоже обращается к прошлому, ограничиваясь, правда, минувшей неделей, – с того мгновения, когда он во время бритья впервые обнаружил у себя новый рот, и до настоящей минуты, когда он на равных беседует с менеером Таке, о существовании которого неделю тому назад даже не подозревал. Его страхи и сомнения сменились необузданной дерзостью. А почему бы ему и в самом деле не стать тем человеком, который наведет порядок в иньямбанской шарашке? Ведь не дураки же все эти люди – Фоогт, Бастенакен, Таке? Раз они что-то в нем видят, значит, это не случайность, значит, есть в нем такие качества, о которых он и сам не подозревал, но которые не укрылись от их наметанного глаза. Ну что за жизнь была у него до сих пор – забитое прозябание, серая обыденность без всякого интереса и ответственности. Наконец-то он станет настоящим мужчиной, из тех, с кем нельзя не считаться. А что там Бастенакен толковал насчет женской прислуги? И эта сторона его жизни здорово изменится, уж он не оплошает с черными служанками, ему долго приходилось подавлять свои страсти, но теперь-то он даст им волю. Перед ним мелькают образы голых негритянок с блестящей кожей и твердыми острыми грудками, они задыхаются от восторга перед ним, великолепным мужчиной… Может, он будет еще и бить их – кнутом или просто так, это он решит на месте.

Когда Таке предлагает ему совершить второй марш-бросок к бару, он вскакивает и с жадностью вливает в себя полный до краев стакан.

– Я всегда ограничиваюсь двумя стаканами, – говорит Таке, – но ты можешь спокойно выпить третий, мне не жалко. Даже если ты выпьешь всю бутылку, не страшно, я куплю новую и поставлю в бар вместо этой.

– Тогда еще полстаканчика, – говорит Яхек и вдруг икает. Ему страшно неловко, но Таке только смеется. «Ну что за славный малый», – думает Яхек; он растроган до слез. И почему только он раньше боялся этих людей, в них ведь совсем нет той подозрительности и недоброжелательности, которая царит на третьем этаже. Эти люди сидят на самом верху, им некого опасаться, и он, Яхек, теперь один из них.

Третий стакан быстро выпит, бар снова закрыт, и они возвращаются к креслам. Яхек замечает, что движется зигзагами; это кажется ему очень забавным. У него нет никакого опыта в этой области, и он не понимает, что скоро будет пьян в стельку. В воздухе возникает какое-то золотое свечение, все вокруг лучится благожелательностью. Глаза Яхека снова увлажняются, ему хочется плакать от радости. Он даже хлопает менеера Таке по плечу и начинает сбивчивый рассказ о том, что он собирается делать в Иньямбане. Ему жарко, лицо его раскраснелось. Таке, окутанный туманом своего склероза и захмелевший после двух стаканов первоклассного хереса, приходит в восторг и временами хихикает, как ребенок.