Текст книги "Современная испанская новелла"

МАШИНА (Перевод с испанского Е. Родзевич)

Парень улыбнулся. Это был совсем ребенок с очень светлыми глазами.

– Споем, – сказал он.

Раздались звуки патриотического гимна. Он тоже пел и радостно и гордо смотрел на своих друзей, улыбался толпе. Гремели военные оркестры, слышались восторженные возгласы и овации. Сияло теплое, ласковое солнце. Реяли знамена. Он шагал непринужденно, высоко подняв голову. Наверное, она видит его сейчас и довольна им. Он отыскал ее в толпе, заполнившей улицу. Она робко махала ему рукой. В ее грустных глазах блестели слезы. Она открыла личико сына, чтобы и он увидел отца. Солдат горделиво улыбнулся.

– Прощай, прощай!

Неистово гремела барабанная дробь, воздух дрожал от рокота труб. Аплодисменты, солдатская песня и приветственные возгласы слились в оглушительную какофонию. Ветер

С шумом рвал полотнища знамен. Раскачивались штандарты. Шли солдаты, громко смеясь, возбужденно разговаривая и распевая свои песни. Шли, лихо чеканя шаг. Оркестры постепенно утихли. Они остались позади вместе с овациями и приветственными возгласами. Солдаты перестали петь. Воцарилось тяжелое молчание, молчание утомленных, охваченных сомнением людей.

– Что носы повесили? А ну-ка, запевай!

Они пели до хрипоты, шагая по нескончаемой, опустошенной, без единого деревца равнине. Они пели, пытаясь заглушить тоску, пытаясь отогнать назойливые мысли и предчувствия.

Они шли много часов подряд, теперь уже без песен и без разговоров. Солдаты устали и выбились из сил. Солнце медленно катилось по прозрачному небосводу, словно капля масла по стеклу. Начинало темнеть, горизонт окрасился кровавыми сполохами. Солнце стало гранатовым. Фиолетовый зрачок этого гигантского глаза гневно взирал на них сквозь мрак и, казалось, хотел испепелить их.

Сначала донесся оглушительный грохот. И он увидал внезапно выросшие на фоне зловещего неба черные силуэты домов, высокие трубы и громадные подъемные краны.

Колонна солдат молча шла вперед. Безмолвная масса согнувшихся от усталости людей. Он сжал руку шагавшему рядом пареньку.

– Нам сюда?

– Ох, братишка! – прошептал тот в ужасе.

Ночь наступила внезапно. Жуткая темнота опустилась на них тяжелым камнем. Словно заблудшие, солдаты шли и шли вперед сквозь кромешную тьму. Вот они вышли на узкую улицу. Лишь один подъезд был освещен. Из него в ночной мрак вырывался поток ослепительного света. Солдат заглянул через порог и увидел высокого человека с темным лицом, который хохотал, охваченный каким-то диким весельем. В правой руке он держал серп. У его ног стоял на коленях, дрожа от холода и страха, обнаженный юноша. Высокий схватил юношу за волосы и грубо запрокинул ему голову. В глазах юноши застыло отчаяние и горестная мольба. Человек засмеялся. Взмахнул серпом и опустил его с быстротою молнии. Послышался резкий свист, и серп вонзился в правый глаз я «ертвы. Слабый предсмертный хрип вырвался из горла юноши. В наступившей тишине хлестала кровь. Человек потянул за серп, застрявший в черепе, потом с силой рванул его несколько раз. Наконец сталь рассекла нежный лоб.

– Ни к черту не годятся эти серпы! – воскликнул человек и оглушительно захохотал.

Двое мужчин в грязных, засаленных комбинезонах молча ввели другого раздетого догола паренька. Этот был совсем еще ребенок с очень светлыми глазами. С душераздирающей покорностью он опустился на колени.

Солдат в ужасе смотрел на него. Потом оглянулся – вокруг не было ни души.

– Нет! – закричал он. – Нет!

Высокий перестал хохотать. Он повернул к нему свое лицо – темное пятно без единой черты. Солдат смотрел на него, похолодев от страха. Потом перевел взгляд на тех двоих. Их лица исказились жесткой ухмылкой. Паренек робко взглянул на солдата.

– Братишка! – взмолился он.

Потом тихо опустил голову и заплакал.

Высокий схватил его за волосы.

– Нет! Пощадите его! Пощадите!

К солдату подошли несколько мужчин в грязных комбинезонах и ударом в лицо заставили замолчать. Затем они повалили солдата на землю, стали пинать в живот и спину. Он почувствовал, что его тащат куда-то в темноту. Ужас охватил солдата. «Что теперь со мной будет?» Мужчины волокли его за ноги, голова глухо ударялась о булыжник. Корчась от боли, он кричал.

– Пощадите! Пощадите!

Тишину прорезал шум работающих на предельной скорости машин. Сквозь этот грохот солдат различил голос высокого:

– Ты тоже должен убивать! Беспощадно! Беспощадно!

А он кричал:

– Нет! Нет! Не хочу! Нет!

Его заставили подняться. Потом погнали, подталкивая штыками. Ледяная сталь с хрустом вонзалась в тело, которое сковывала нестерпимая боль.

Он вошел в громадное помещение с закопченными стенами. Оглушительно визжали гигантские острозубые пилы. Хрипели, сотрясая воздух, транспортеры.

– Сто тысяч, – сказал высокий с самодовольным безразличием. Послышался его свистящий хохот. – * Сто тысяч убитых за одну победу!

Он засмеялся еще громче, леденящим, презрительным хохотом.

У здания сгрудилась толпа людей. Их лица выражали тоску, покорность, в глазах застыл ужас. Все они были раздеты догола и прикрывались руками, дрожа от холода и страха.

Внутри громадного помещения у дверей толпилась другая группа тоже раздетых догола людей. Они неуверенно держали в трясущихся руках стальные ножи. Безоружные покорно и ту^тпо, словно стадо овец, входили в здание. Люди с ножами нерешительно смотрели на них.

Высокий кричал:

– Чего ждете? Убивайте их! Убивайте!

Вперед вышел тщедушный человечек с подлой ухмылкой на бледном лице. Подобострастно улыбнувшись, он вонзил нож в обнаженную спину жертвы. Фонтаном брызнула кровь, раненый вскрикнул, зашатался, как пьяный, и рухнул ничком на землю.

Лицо убийцы исказила отвратительная улыбка. Некоторые возле него тоже улыбались.

Высокий разразился хохотом:

– Видите, как это просто! Бейте же! Бейте!

Палачи зашевелились, стали глухо перешептываться дрожащими голосами. С мрачным самодовольством человечек подталкивал их. Он снова вышел вперед и вонзил нож в горло следующей жертвы. Издав отчаянный крик, несчастный рухнул на землю. Кровь пенистым потоком лилась из горла, казалось, она затопит весь зал. Запах крови возбуждал убийц, их ноздри раздувались. Они то сбивались в кучу, то отступали в нерешительности. Вдруг воздух огласился стенаниями и воплями. Это ревела стотысячная толпа осужденных на смерть людей. Палачи хохотали как безумные, набрасывались на свои жертвы, безжалостно вонзая в них ножи. Люди падали, корчась в предсмертной агонии, слышались душераздирающие вопли.

Высокий снова захохотал.

– Убивайте их! Убивайте!

К бойне уже подходили мужчины в комбинезонах. Ступая по лужам крови, они тащили тела раненых. Прямо к гигантским пилам. Умирающие корчились в муках, молили о пощаде. А мужчины в комбинезонах безжалостно подталкивали их к адским машинам. Пилы отрезали у людей конеч ности, головы, кромсали тела, разбрызгивая кровь, отбрасывая куски мяса.

– Еще людей, еще! Убивайте их!

Прибывали новые пополнения. Двести тысяч, пятьсот, миллион человек. Темное море голов волновалось, исчезая где-то вдали.

– Давайте еще! Еще! Еще! Убивайте их! Убивайте!

Лавина людей устремлялась на фабрику смерти, и все они падали под ударами стали. Над головами проносился оглушительный шквал воплей, рыданий, проклятий.

А солдат все молил:

– Нет! Нет! Не хочу!

Высокий кричал:

– Нужно убивать! Беспощадно! Беспощадно!

Стальные когти подъемного крана вонзились солдату ниже живота. Он скорчился от боли, закричал. Стальная лапа взметнула его высоко над землей. Оттуда он увидел множество темных зданий. Из труб валил дым, языки пламени прорезали темноту фиолетовыми молниями. Мужчины в комбинезонах сновали взад – вперед, словно муравьи. Они сжигали, разрезали, кромсали человеческие тела. Чудовищным смерчем устремлялись вверх громадные языки пламени, грохот машин, клокотание гигантских котлов, предсмертные хрипы люден.

Подъемный кран опустил солдата в громадный зал, облицованный белым блестящим кафелем. Горел ослепительно яркий, режущий глаза свет. Весь зал был уставлен прилавками, у которых стояли длинные ряды женщин, мужчин и детей с сумками в руках, покорно ожидавших своей очереди. Прилавки были узкими, и за каждым из них стояло по мяснику. Мясники посмеивались, перебрасываясь грубыми, непристойными шутками. С крюков свисали освежеванные человеческие трупы землистого цвета, с разможженными головами и остекленевшими глазами. Мясники отрезали от этих жутких туш куски, клали их на весы, издеваясь над своими безмолвными покупателями, принимали от них деньги, с шумом вращали ручки счетных машин.

Он зашатался, чуть не упав от ужаса в обморок.

– Нужно убивать! Беспощадно! Беспощадно!

– Нет! Нет! Я не хочу! Нет!

Как безумный, он с криком бросился бежать. Но снова оказался в когтях подъемного крана. Стальная лапа прижала его лицом к краю трубы, которая с оглушительным ревом всасывала в себя бурлящий поток. Ему казалось, что стальные когти вдавили его в землю, они разрывали легкие, стискивали спину так, что было слышно, как трещат ребра. Поток уносил за собой стариков, женщин и детей – гниющую массу человеческих тел, высохших от голода, покрытых ожогами, ранами, изъеденных зловонными язвами. Одни протягивали к нему руки в отчаянии и мольбе, другие проносились безмолвно, лишь бросая на него полные ужаса и ненависти взгляды. Те, которых еще не успело поглотить жерло трубы, яростно боролись, кусая и ударяя друг друга в безумной надежде выбраться из адского водоворота.

Увидев это, он закричал, словно в предсмертной агонии, пытаясь из последних сил перевернуться на спину. Но стальная лапа еще сильнее прижала его к земле, и он не мог пошевелиться от нечеловеческой боли.

Но вот он глазами отыскал их. Она держала на руках сына. У обоих были изуродованные, опухшие, серые от страдания лица.

Она бросила на него полный кротости и беспредельной тоски взгляд и исчезла в водовороте. Теперь он видел только ее руки, судорожно сжимавшие тельце ребенка над водой.

Он закричал:

– Спасите их! Их еще можно спасти!

Но рядом вырос высокий. Он захохотал и ударом тяжелого гаечного ключа размозжил мальчику голову. Словно оранжевый гранат, по воде поплыл мозг ребенка.

– Ты тоже должен убивать! Беспощадно! Беспощадно!

И солдат, рыдая, повторял:

– Беспощадно! Беспощадно!

Фернандес Сантос, Хесус

ДАЛЕКО ОТ МАДРИДА (Перевод с испанского С. Вайнштейна)

Внезапно горизонт озарился. И ветер – точно неподалеку пламя потрескивало – донес отдаленное громыхание, и громыхание это – так повторялось из ночи в ночь – стало медленно расползаться вширь, обозначая линию фронта.

Подняв голову с подушки, мальчик позвал:

– Мам, слышишь?

– Спи, – прошелестел в соседней комнате голос матери.

– Ты ничего не слышишь?

– Тише, брата разбудишь.

– Можно к тебе?

– Нет.

– Тогда ты иди сюда.

– Не бойся, лежи тихо и, сам увидишь, скоро уснешь. Мальчик честно зажмурил глаза, но легче не сделалось:

гул вдали страшил его. Брату что, спит себе, как ни в чем не бывало, а ты лежи тут под раскрытым окном…

Война их застигла на даче, в разгар лета. Линия фронта перерезала железную дорогу, отец остался по ту сторону, а они трое – мать и двое мальчишек – все отступали и отступали, уходя от войны, подчиняясь приказу об эвакуации.

Выехали они на автобусе рано поутру вместе с последними дачниками. Чередой мелькали дни, мелькали, как станции, как набитые солдатами поезда. Каждое утро новый начальник досматривал автобус – кто едет. Катились мимо деревни, притихшие, опустелые. Ко всему безучастные старики хмуро смотрели им вслед; позабытые, нелюдимые, сидели на корточках по обочинам дети. Нескончаемая, однообразная, колыхаясь в такт ходу автобуса, убегала назад добела раскаленная степь. Заброшенные церквушки, пересыхающие, с тихой капелью источники и – настороженное подозрительное молчание, скупые, недоверчивые жесты людей, в чьи сердца закрадывался страх перед войной.

Но вместе со страхом – и восторг. Извечная радость оттого, что ты вырвался из каменных тисков города, каждый день видишь что-то новое, бродишь по цветущим полям с восхода и до заката, когда солнце опускается за горы…

Въехали в городок, и мальчик тотчас признал его. Зимой, когда долгими вечерами он читал о давних днях и былых сражениях, ему виделись такие вот городки: старый – престарый замок с темными провалами окон, обожженные солнцем каменные стены, взбегающие вверх косогором и опоясывающие древние хоромины.

И только как сгущались сумерки, уже ближе к ночи, сердце начинало щемить, к горлу комком подступала тоска по далекому домашнему очагу, по дому. Ничком на подстилке, рядом с братом, мальчик засыпал мгновенно, едва касался головой подушки, но в середине ночи просыпался и звал мать:

– Мам!

– Чего тебе?

– Не спится, мам!

Мать не отзывалась. Но и она не спала, видно: в комнате у нее поскрипывали половицы.

– Мам, ты встала?

– Тс – с-с.

– Пить хочется. Принеси мне немножко воды.

– Воды нет.

– Мне страшно.

– Закрой глаза и спи. З^автР^а опять в дорогу.

Где-то снова началась стрельба, и стало тревожно. Мальчику на память пришел отец. Где он теперь? Лицо его всегда было замкнутым. Вечерами, после работы, за ужином отец молчал, скажет, бывало, «да», «нет» – и все. А ночью мальчика будили голоса родителей, брат обычно просыпался раньше него.

– Слышишь, Антонио? Чего это они?

– Не твое дело. Спи.

Спи да спи, будто спать, вечно спать – главная его обязанность на свете.

– Они ссорятся, да?

– Ты-то что в этом смыслишь?

Голоса смолкали. Потом, чуть скрипнув, приотворялась дверь, и в комнату, неслышно ступая, входила мама. Братья замирали, притворяясь, что спят. А через несколько месяцев к мальчикам пришел попрощаться отец. На вокзале сказал, что будет приезжать па дачу каждое воскресенье. В середине лета, устав ждать, мать решилась ему позвонить. Воротилась она в слезах. Это он точно помнит. Потом перед верандой каждый день останавливался почтальон и говорил: «Вам еще пишут, сеньора» – и рисовал рукой в воздухе что-то неопределенное.

…Светало, и в свете рождающегося дня меркли далекие отблески фронта.

– Мам, светает. Когда мы обратно в Мадрид поедем?

– Туда нельзя сейчас.

– И по папе соскучился.

– Туда не проехать.

– А через горы если?

– Через горы и подавно.

– А вчера на станции говорили, будто один человек через горы пробрался. Слышишь, мам?

– Ну, что тебе?

– А куда они едут?

– Кто?

– Ну, они, которые едут.

– В Мадрид, наверное. Откуда мне знать.

– А зачем они в Мадрид едут?

– Наверное, чтоб родных повидать, которые там остались. Ничего я сама не знаю. Что ты меня все пытаешь?

– А почему мы туда не едем?

Снаружи донеслось тарахтение моторов. Мальчик выглянул в окно. От станции, пробивая себе путь сквозь рассеивающийся туман, приближались огоньки.

– Мама, ты слышишь?

– Слышу, это машины.

– Они идут за нами?

– Может быть…

– Мы что же, поедем в Сеговию?

– Куда повезут, туда и поедем, сынок.

– Слышь, мам, это грузовики.

– Ляг в постель, озябнешь.

Мальчик ложится. Колонна машин все ближе. Проезжает, должно быть, перекресток, что у депо.

– Где наш папа?

– Он добраться до нас не может.

– Другие ведь добираются.

– Кто это – другие?

– Вот Антонио и Хулито с папой. И Маноло тоже.

– Твой отец много работает. Он очень занят.

– Никогда он не приедет. Зачем ему приезжать? Не хочет он нас видеть.

– Не смей говорить так.

– Почему?

– Он твой отец.

– Другие вот по субботам приезжали, а по понедельникам уезжали…

– У него много дел.

– И в воскресенье?

– И в воскресенье.

– Неправда это.

– Замолчи сейчас же.

Холодный, отдающий паленым ладанником ветер приносит обрывки команд, чей-то громкий, перекрываемый ревом моторов начальственный голос.

– Мама, – шепчет едва слышпо мальчик, – сколько людей приехало…

– На станцию?

– Нет, в грузовиках. Все военные… Мы поедем сейчас в Мадрид?

Мать не отвечает.

– Мы едем в Мадрид, мам? Когда мы едем в Мадрид?

– Через несколько дней. Вот только все кончится.

– А если не кончится?

Колонна совсем рядом, когда машины проходят под окнами, моторы заглушают слова. Фары горят вполнакала, движутся лишь маленькие пятна света перед колесами. Машины ползут одна за другой и скрываются в первых отрогах гор.

Одна останавливается у дома. Она не похожа на те, на каких они ехали сюда.

– Мама! Машина пришла! Она приехала за нами! Куда мы поедем сегодня?

Двое людей вылезают из кабины и направляются к дому.

– Мама, мама, заснула ты, что ли?

– Не заснула, одевайся. И разбуди брата.

– Мама, ты плачешь?

– С чего ты взял, я не плачу.

– Нет, плачешь, я слышу, ты плачешь. И когда говоришь, тоже плачешь.

– Одевайся, скоренько.

– Мамочка, не плачь, не надо.

Эскобар, Хулио

РЕБЕНОК – ПРЕЖДЕ ВСЕГО (перевод с испанского Е. Гальрперина)

Сеньор Лоренсо, земледелец, призвал однажды своего сына Моисеса, чтобы сообщить о принятом им решении.

– Я уже стар, – начал он, – но я не хочу умереть, пока не погуляю на твоей свадьбе и не понянчу внуков. Говорю так не потому, что занемог, – об этом и речи нет; у меня еще хватает сил вести дом и пахать землю. Я и о твоем житье думаю. Пора тебе жениться. Невеста твоя, Эмилия, охотно пойдет за тебя. Сколько лет ты с ней в дружбе? По – моему, много. Ведь вы еще совсем махонькими были, а уж и тогда бегали друг за дружкой. Девушка она хорошая, работящая, уважительная. Да и нуягды ни ее отец, сеньор Онорио, ни я особой не терпим. А земли у них и у нас примерно поровну.

– Так-то оно так, – задумчиво проговорил Моисес.

– Ты будто чем расстроен. Я-то мыслил, что слова мои обрадуют тебя. А ты, я вижу, сидишь тут, на этой табуретке, как в воду опущенный. Уж не раздумал ли брать Эмилию в жены? Или уж до этого дошло? А о помолвке ты что, забыл?

– Не в том дело, отец.

– В чем же тогда? Ты что-то мудришь. Может, у тебя какие неприятности?

– Я все голову себе ломаю.

– Голову ломаешь? А над чем? – Уж не пришла ли и тебе на ум прихоть уехать из селения в город или в какие другие страны?

– Нет, сеньор.

– Это хорошо! Зд^есь как-никак есть все, что тебе надо: собственный дом, участок земли – и не такой уж он маленький, так что жить при нем можно безбедно, – три пары мулов, новехонький инвентарь. Даже трактор и чистик купил я в прошлом году по твоему совету. Правду я говорю или небылицы рассказываю?

– Правду говорите, отец.

– Вид у тебя какой-то чудной, вроде как у птенца с подрезанными крыльями. Да что с тобой? Неужто дружба у тебя с Э^мидией врозь пошла? Ты ли виноват, она ли, все равно – дело это нехорошее. Может, и помолвку уже расстроили?

– Между нами всегда было все ладно. Эмилия добра, как ангел, и на все согласна. Не в том дело. Не в том…

– Тогда говори, Моисес, разрази тебя гром!

– Нерадостную весть приходится мне вам сообщить.

– Вот как? Тогда не томи меня, парень, говори сразу. Я еще крепок телом и душой, выдержу всякое.

– Все это, отец… по молодости лет. Бывает ведь, человеку кровь к голове прильет, а сердце застучит в груди как шальное. А потом, ясное дело, идет человек напропалую, не думая о том, что будет.

– Что же с тобой приключилось? Пугаешь ты меня. Может, какая другая женщина туг замешалась?

– Так и есть, отец, замешалась.

– Выходит, полюбил другую?

– Если уж о любви речь вести, то, сказать по правде, Эмилия мне всех милее. Ведь любим мы друг друга с детства, а такая любовь, что ни говори, всегда крепче.

– Тогда за чем же дело стало?

– Вы Знаете, что я частенько ездил в Санчотельо, на рынок. Обычно по вторникам, но бывало еще и среди недели. Так вот, однажды познакомился я там с девушкой по имени Леониса, бедной, но очень уж красивой и статной. Спервоначала отправились мы с ней на танцы, потом – погулять в сосновый бор… Так оно и пошло: спутался я с ней, сам того не желая.

– Что ж тут такого? Все мы молодыми грешили. Если только в этом причина…

– Причина еще и в ребенке.

– В ребенке?

Сеньор Лоренсо вскочил, словно пламя в горящем рядом очаге вырвалось наружу и обожгло его.

Ребенок! В этом коротком слове Моисес выразил все мысли, которые уже давно волновали и мучали его. Чего еще можно от него требовать?

В наступившем молчании сеньор Лоренсо успел все обдумать. Он нашел решение, и решение не безрассудное, не путаное, а совершенно ясное и недвусмысленное.

– Жениться надо на той, Моисес… Другого выхода нет. Ребенок – прежде всего…

Скандальная новость мигом облетела все селение. Шутка ли! Моисес, сын сеньора Лоренсо, решил порвать с Эмилией. И так неожиданно. З^аявить такое, конечно, проще простого, а вот на деле все может обернуться лихом, и еще каким! Что скажет на это Эмилия? Что скажут ее родители, ее братья? Как отнесутся к этому их родственники, друзья и знакомые, их соседи и вообще все люди? Посмотрим еще, как выпутаются из этой истории сам жених и его отец.

И тут сеньору Лоренсо пришла в голову идея: что, если его сыну поговорить с Эмилией, узнать ее мнение? В случае чего можно еще какой выход поискать. Спешить тут не следует. Но что скажет та, другая? Обезумеет еще, чего доброго, с отчаяния, и ничего удивительного в этом не будет.

Моисес встретился с невестой и изложил ей суть дела: так, мол, и так. Эмилия, как нередко бывает в жизни, сразу же нашла выход из положения. Ну конечно, ребенка они возьмут к себе, как только поженятся. Тогда все и уладится.

Да, но согласится ли на это мать? Когда Леониса узнала о новом замысле, она взъерилась как тигрица, у которой захотели отнять ее детеныша. Как, отдать своего ребенка чужой женщине?! Во имя чего, собственно? Или Моисес женится на ней, или уж ни на какой другой. Что же это такое в конце концов! Она ведь тоже не из камня сделана.

Когда все эти разговоры дошли до сеньора Лоренсо, он снова позвал сына и сказал ему так:

– Ну что ж, Моисес, есть, видно, только один выход – придется тебе все-таки жениться на той. Знаю, что всем вам горько сейчас, но тут превыше всего это невинное создание – твой сын. Мой внук! – Сеньор Лоренсо поднял свою большую жилистую крестьянскую руку и, смахнув со щеки слезу, продолжал: – Но знай, отныне жить будешь по своему усмотрению, своим трудом. И еще – придется тебе покинуть Этот дом и не возвращаться в него до той поры, пока бог не заберет меня к себе… Ее же я видеть не хочу. Ты – дело другое. Ты можешь приезжать ко мне, когда вздумаешь, но только не один, а с внуком. Чтобы мог я обнять его, приласкать… Слышал, что я сказал, и понял ли меня?

– Да, отец.

– И больше говорить об этом нечего. Лишние слова тут ни к чему.

Свадьбу справили в Санчотельо, чуть ли не втайне. Приглашена была только родня. Особых затрат на церемонию и угощение делать, понятно, не стали. О, совсем не так мечтал наш земледелец отпраздновать женитьбу сына! Такое событие, сложись все иначе, он отметил бы достойно, как положено, как господь велит…

Моисес остался со своей женой Леонисой и со своим ребенком в Санчотельо. А его родители и те немногие родственники, что ездили с ними на свадьбу, отправились восвояси.

Возвратясь в селение, они увидели там необычное зрелище. Все жители высыпали на площадь и шумно толпились на ней, возбужденные и растревоженные. Что здесь произошло?

– А то, что Эмилия в минуту отчаяния бросилась в колодец во дворе своего дома, – объяснил какой-то старик из толпы. – Она умерла вскоре после того, как ее вытащили. Бедняжка!