Текст книги "Современная испанская новелла"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
РАССВЕТ (Перевод с испанского С. Вафа)
Нет, им не следовало идти навстречу начинающемуся рассвету. Ему уже было десять лет. Он успел познать голод, холод и страх. Мать пришла, едва лишь забрезжило. Бледная, худая, в движениях незнакомая резкость. Старуха, увидев ее, заплакала. «Теперь я останусь совсем одна…» – сказала она.
Мать подошла к сыну. И стала надевать на него пальто, как делала это, когда он был совсем маленьким. С необычайным спокойствием тщательно застегнула все пуговицы. Как холодны были ее пальцы! Как твердо сжаты губы! Он не посмел ни о чем спросить, только смотрел на нее так, словно хотел навсегда сохранить в памяти образ матери. В синих брюках, кожаной куртке, с коротко остриженными, взъерошенными волосами, она походила на мальчишку.
– Мама, – наконец сказал Ремо, чувствуя, как леденящая душу тревога начинает сводить его с ума. – Мама, День кончился?
Мать крепко прижала его к себе. Куда делась ее мягкость?
Казалось, будто она сделана из стали: словно небо, словно оружие.
– Ты был рожден для Дня, но мы не сумели тебе дать его. Жаль, что тебе приходится расплачиваться за наше поражение. Идем со мной, Ремо.
Матери больше не существовало. Осталась только Женщина, которая вела его по улицам города к окраине. Свет зари был белым, зимним. Ремо ничего не понимал. Слово «поражение» никак не вязалось с Человеком. Никак. Он ничего не понял, не понял и того, что произошло потом.
Там, в предместье города, у мокрой автострады выкопали глубокую канаву. В нескольких метрах от нее возвышались развалины крестьянского дома Двенадцать мужчин, согнувшись под тяжестью мешков, перетаскивали песок оттуда в канаву. Сквозь холод снегов пробирался рассвет. Странная тишина царила вокруг.
Женщина спрыгнула в канаву; его кинули туда, точно маленький труп. Мужчины разобрали винтовки. Установили старый пулемет. Где-то запищала вздорная птица, а там, наверху, небо окрасилось в розовый цвет.
Ремо лежал неподвижно, будто и в самом деле был мертв. Должно быть, так он пролежал довольно долго. Выстрелы для него давно уже стали привычной музыкой. Прекратись они, и ему бы не хватало их сухой барабанной дроби. Он не испытывал страха.
Те, другие, окружившие город, быстро приближались. Их было много, а этих слишком мало. Те были сильны, эти одиноки и беспомощны. Вскоре мужчины в канаве стали падать. Прямо тут же, рядом с ним. Ремо охватил уя «ас. Смерть пред; стала перед ним воочию. Лежа на дне канавы, он лицом ощущал холод взрыхленной земли с ее разрезанными на куски червяками, с обрывками корешков, раздробленных киркой. От земли, казалось, веет темной, затхлой яшзныо. Мертвой жизнью, наверное. Он отчаянно силился держать глаза открытыми. Смотрел вверх и всей душой стремился туда, к розовеющему небу. Нет, он не хотел смыкать глаза, и у него болели веки. Резкие залпы, уже совсем близкие, били по самому сердцу. Еще выстрел, еще, еще. В них слышались крики, мольба, угроза. Говорили только винтовки. Это был последний диалог побежденных. Женщина тоже находилась среди них, и ее выстрелы звучали как удары бича: сухо, отчаянно. Бледное, суровое лицо делало ее похожей на мрамор-
ного мальчишку. Длинная пулеметная очередь что-то напоминала Ремо. Звук казался разбитым вдребезги. У самого его лица находился мужской сапог. Падали камешки. Сапог был полон крови, она капала и скатывалась в его сторону. Что-то замигало на небе. Кровь прокладывала себе путь, подбираясь все ближе. Чья эта кровь? Завтра придут собаки, голодные городские собаки.
Развалины покинутого дома были их последним оплотом. Их победили. Чья это кровь? Куда она течет? Чей-то голос внушал ему: «Закрой глаза, Ремо». О нет, он не хотел их закрывать. Он не должен отвечать за чье-то поражение. Он это смутно чувствовал. И хотел спастись. Хотел вырваться из этой канавы, куда вошла смерть со своими цепкими, как щупальца, пальцами. Ремо видел ее. Он ни о чем не просил Мать, Женщину. Почему смерть должна скосить его вместе с ними? Он чувствовал, как в грудь вливается страшная боль. Еще выстрел, еще, еще. Он лежал, прижавшись к земле, и сердце его бешено стучало. Столбы пыли увлекали его с собой. Нет, нет. Он убежит отсюда.
Охваченный тоской, он пополз по канаве. Залпы раздавались совсем рядом. Он выскочил из канавы и бросился бежать. Глухой голос, голос из-под земли кричал ему:
– Вернись! Вернись, сын!
Но он бежал к развалинам дома. Он должен был убежать из канавы, должен был жить. И снова надрывный голос Матери. Ремо оглянулся, чтобы посмотреть на нее, и увидел, как она целится в него из винтовки. Рывком бросился на землю: над самой головой просвистела пуля. Женщина закрыла лицо руками. Винтовка выпала из ее рук; теперь осталась только Мать. Мать, которая погружалась куда-то, опустив плечи. Уже тогда она начала умирать, хотя пуля еще не коснулась ее. В эту минуту Ремо любил ее как никогда. Неуклюже, ползком, точно маленькая змея, добрался он до развалин и припал к земле, вдыхая в себя ее запах. Он видел, как его слюна медленно пропитывает землю. Затем все погрузилось в тишину.
Птица продолжала прерывисто пищать. Из своего укрытия за разрушенной стеной Ремо увидел все.
Солдаты подошли к канаве и выволокли оттуда Мать и двух оставшихся в живых мужчин. Офицер, командовавший солдатами, был высок, в кожаных черных сапогах, блестевших при бледном свете зари. Голос его в клочки разрывал воздух.
Их выстроили вдоль кювета. Мать стояла посредине. Бледные лица, казалось, плавали в утренней дымке. Короткий залп сломил их. Смерть, как Жизнь, приходила судорожно, рывками. Мать упала сначала на колени. Затем ничком. Кровь появилась позже, прокладывая себе путь по земле.
Ремо, дрожа всем телом, тоже припал к земле. От холодного пота рубашка прилипла к телу. Все кончилось. Наступила тишина. Тишина. До сих пор он не знал, что такое слезы, теперь они жгли его изнутри. Все кончилось. А может быть, все только начиналось. В кармане у него лежало письмо отца: «Ремо, я знаю, что ты боишься смерти. Но мы бессмертны. Холодно, и я думаю о тебе. Иногда вспоминаю, как ты строил когда-то очень красивый корабль. К моему возвращению ты должен построить очень большой корабль. Это Доставит мне удовольствие. Каждый человек должен делать то, что лучше всего умеет. Мне еще многое нуяшо сделать. Помни, смерти не существует. Мы бессмертны». Эт° верно. Да, Это верно. «Холодно, и я думаю о тебе». Человек повторяется во времени. У него разные имена. Его имя жажда. «Мне еще многое нужно сделать. Мы бессмертны».
Солдаты нашли его в развалинах.
РОЖДЕСТВО МАЛЕНЬКОГО ЦИРКАЧА (Перевод с испанского С. Вафа)
Откуда-то из самой глубины его сознания приходили эти звуки: труба, барабан и что-то похожее на звон бубенцов. Иногда он застывал в неподвижности у ограды, вцепившись руками в решетку и вглядываясь в даль. Он видел равнину с пожелтевшей сухой травой, растущей лишь местами, вереницу запыленных деревьев, а за ними первые дома маленького выжженного солнцем провинциального городка с его круглыми газовыми фонарями, уныло светившими по вечерам. Когда он смотрел на расплывчатые голубоватые очертания острых черепичных крыш, сердце его, сердце шестилетнего ребенка, переполняла странная грусть.
Откуда-то из самой глубины его детской памяти приходила эта музыка, этот грохот тамбурина, горло его сжималось, и, прильнув к решетке, он вглядывался в клочок земли. А позади него с криком носились мальчишки.
У него была страсть делать маски и колпаки из обрывков цветной бумаги. Он постоянно искал ее, извлекая из самых грязных закоулков, за что его неоднократно наказывали и ругали. Но и это на него не действовало: он снова брал кусок бумаги, делал в ней две дырки для глаз, надевал эту маску и начинал кричать на разные голоса, забавляя ребят. То он становился вниз головой, упираясь спиной в стену: его тощие ножки болтались в воздухе, а голубой передник опускался на лицо, точно занавес. То нел, и тогда в глубине его души рождались прекрасные песни, от которых мальчикам становилось весело. То колесом спускался по косогору позади здания, хотя это было нелегко, так как ладони уходили в песок.
Пожалуй, из-за всего этого его и прозвали Маленьким Циркачом. Он не знал, кто именно дал ему прозвище. Может быть, он получил его за то, что пел или становился вверх ногами, а может быть, потому, что таинственно сообщал собравшимся в тесный кружок мальчишкам, что он сын дона Циркача и доньи Циркачки, которые ходили из города в город с большим медведем, белой лестницей, скрипкой и хлыстом с бубенцами. Маленький Циркач любил рассматривать себя в зеркале над умывальником, когда в длинной ночной рубашке чистил зубы. Нередко он мазался зубной пастой и с белым, словно луна, лицом появлялся перед ребятами, которые встречали его смехом. За все эти проделки Маленького Циркача часто наказывали. Но иногда по его телу вдруг пробегала дрожь, точно мелкий дождик, сладостный и тоскливый. И тогда мальчик (где бы он ни находился) не мог подавить в себе желание побежать в сад и вцепиться руками в железные прутья ограды – черные, высокие, с острыми концами. Он смотрел туда, всегда туда, в сторону равнины. Смотрел на далекие светящиеся шары, точно луны, насаженные на столбы, и думал: «Когда-нибудь туда приедет цирк». Он не раз слышал, что в тот день, когда приедет цирк, их поведут на представление. И пристально всматривался в облако пыли, гонимое по равнине ветром, и в горизонт, окрашенный последними лучами заходящего солнца.
В картонной коробке мальчик хранил шесть цветных карандашей, которые ему удалось собрать, и в тетрадях, предназначенных для букв и цифр, он рисовал лошадей, обезьян, клоунов, тамбурины. То и дело он поднимался в умывальную, чтобы отрепетировать перед зеркалом свои сто гримас: кривил рот, скашивал глаза, взлохмачивал волосы, надувал щеки. Ребята хохотали. «Сделай морду умного пса!», «Сделай мор ду обезьяны!», «Перекувырнись!» И снова из самой глубины его детской памяти вырывались звуки бубенцов, барабана, трубы и тоненький голосок, говоривший ему: «Прыгай, Маленький Циркач, прыгай!» Когда он разжимал пальцы и выпускал из рук железные прутья, его побелевшие ладони слегка побаливали.
Вместе с холодом пришло рождество. О рождестве много говорили, и Маленький Циркач жадно ловил каждое слово. Кто-то сказал: «На праздники нас поведут в цирк». Маленький циркач молил бога, чтобы рождество наступило как можно скорее. В рождественское утро он проснулся с болью в горле и шумом в висках. Маленький Циркач не хотел, чтобы кто-нибудь это заметил, но, когда он пошел обуваться, его ножки закоченели от холода каменных плит. Сеньора Эсперанса приложила к его голове руку и велела лечь в постель. Маленький Циркач плакал и чувствовал, как от слез становится мокрой грубая ткань наволочки.
– Не плачь, – сказала сеньора Зсперанса. И ушла по своим делам.
День тянулся медленно, скучно и одиноко. Голоса дона Циркача и доньи Циркачки болью отдавались в голове мальчика.
Ребята ушли и, вернувшись вечером, рассказывали, что они видели в цирке. (Бесись, бесись, Маленький Циркач, ты не был в цирке. Цирк прошел по равнине и скрылся за светящимися шарами города. Бесись, Маленький Циркач, цирк не для тебя.)
Маленький Циркач молчал, только медленно стекали по его лицу круглые, словно стеклянные горошины, слезы. «Воспаление легких», – поставил диагноз доктор. Сеньора Эсперанса велела ему хорошенько укрыться и лежать спокойно.
(Ах, дон Циркач и донья Циркачка, как могли вы забыть в придорожной канаве бедного Маленького Циркача с его воспоминаниями?)
Пришла ночь и принесла с собой словно из-под земли доносившееся песнопение. Это дети в одинаковых платьицах, сшитых сеньорой Анастасией, пели рождественские псалмы перед изображением младенца Христа на фоне неестественных холмов, снега из муки и пальм. Еще ночь принесла с собой холод, меркнущие огни, слабый скрежет дверей, запираемых где-то внизу, в темноте. Ночь покровительствовала Маленькому Циркачу, которому велено было спокойно лежать, хорошо укрывшись.
Маленький Циркач был уверен, что поступает правильно. Он медленно надел ботинки, штанишки, передник. Он знал, что ребята поют вместе с сеньорой Эсперансой, сеньорой Анастасией, сеньорой Люсией и сеньорой Аурелией. Все они празднуют рождество, и никто из них не думает о болезни, об одиночестве, о доне Циркаче и донье Циркачке, ожидающих его там, на равнине, к началу представления.
Он знал дверные замки, как никто в ртом доме, и мог открыть их на ощупь. В саду его стало лихорадить, но он добрался до калитки, которую открывали молочнику и мужчине, скупавшему пустые бутылки, перелез через железные прутья, спрыгнул по ту сторону ограды и побежал к равнине.
Он устремился к светящимся шарам. И когда подбежал к ним, увидел, что висят они очень высоко. Ветер дул с яростью и бешеным неистовством, которые его поразили. Маленький Циркач вошел в предместье города, где все двери были наглухо закрыты, а окна темны. (Он подумал: «Какой странный город: в городе тооке заставляют спать».) Вдоль улицы тянулся забор. Маленький Циркач пошел по этой улице, ему казалось, что в конце ее дон Циркач и донья Циркачка ждут его, сидя на чемоданах. Но там не было ни дона Циркача, ни доньи Циркачки, зато множество людей пели, обнявшись. На некоторых были меховые шапки, от них пахло вином. Это было очень смешно. Маленький Циркач смотрел на людей. У кого-то, кто показался ему спокойнее других, он спросил про цирк («Цирк? Иди дальше», – ответили ему). И Маленький Циркач пошел дальше, никуда не сворачивая.
Наконец он увидел большую, красивую площадь, где должен был находиться цирк. Но цирка там не было. Только мятые бумажки, гонимые ветром, и облако пыли, как на равнине. Маленький Циркач почувствовал удушье. Он сел на землю, прислонившись к каменной стене, необычно белой, словно залитой лунным светом, хотя ночь была безлунной. И тогда Маленький Циркач услышал далекий тамбурин доньи Циркачки, а потом пение петухов, доносившееся из-за высокой стены, крытой черепицей.
Молочник и женщина, направлявшаяся к утренней мессе, нашли его, бледного и окоченевшего, широко открытыми глазами он смотрел на цирк, которого не было. Его подняли и отнесли в больницу. По дороге женщина перекрестилась и сказала, показывая на голубой передник:
– О, да ведь мальчик-то из приюта! Как странно… В этот час, здесь…
Медио, Долорес
АНДРЕС (Перевод с испанского С. Вафа)
Андрес не сводит глаз с клеенки в красно – белую клетку. Клетки стерлись оттого, что клеенку слишком часто вытирают. Рядом с его рукой клеенка прожжена. Дыра величиной с большую монету поглотила одну из красных клеток; сквозь отверстие виднеется кусок стола. Немного выше – большое жирное пятно. На стакане с водой следы грязных пальцев Тины.
По клеенке торопливо бежит муравей. Обогнув жирное озеро, он скрывается в дыре. Андрес засовывает туда палец. Муравей ускользает. Андрес снова сидит неподвижно, не сводя глаз с выцветшей клеенки.
Сента спрашивает:
– Что с тобой? Почему ты не ешь?
Тина локтем толкает брата и смеется, открывая беззубый рот.
– Он ворон считает.
Ана бьет ложкой по тарелке и вторит сестре:
– Волон считает!.. Волон считает!..
Сента прикрикивает ка девочек:
– А ну замолчите, балаболки! С вами с ума сойти можно… Ешь, тебе говорят. Вот беда! Тебя словно околдовали.
Андрес пожимает плечами.
– Не хочу.
– Не хочу… не хочу!.. Вот заладил! Ну что за жизнь!.. Если хочешь деликатесов, отправляйся в «Палас», здесь тебе не ресторан.
Андрес упорно продолжает смотреть на клеенку. Пальцем следует по тому пути, который проделал муравей; засовывает палец в дыру.
– Вот, вот!.. Давай суй, рви больше.
Андрес вытаскивает палец, ставит локти на стол и ладонями подпирает лицо.
В дверь кто-то кричит:
– Сеньора Пресентасьон!
– Входи, детка. Чего тебе?
– Сеньора Пресента, мама просит одолжить луковицу, если у вас есть. Мы завтра утром вернем.
Сента роется в корзине с картофелем, достает оттуда луковицу и протягивает мальчугану.
– На, детка, передай маме. И не надо ничего возвращать… Как мама?
– Хорошо. Она уже встает.
– А девочка?
– Как картинка… В четверг мы ее. крестили. Приехала бабушка из Пеньяройи. Привезла нам подарки.
– Передай бабушке, что завтра я зайду навестить ее.
Стоя в дверях, Сента прощается с мальчуганом и начинает убирать со стола.
– Еще одна девочка!.. Таков уж удел бедняков… Это счастье всегда выпадает на их долю… Будто нет другого способа развлечься, рожают детей!.. А куда они?
Вдруг она спохватывается.
– Тина, пойди привези отца домой, уже холодно… Не дай бог схватит воспаление легких… Нам только этого не хватает… К шелудивому псу все болячки липнут…
Выталкивает девочку из-за стола.
– Слышишь, что тебе говорят?.. Привези отца.
Тина берет недоеденный кусок хлеба и, откусывая на ходу, направляется к двери.
Ана снова бьет ложкой по тарелке.
– Отса!.. Отса!..
Сента берет малышку на руки, вытирает ей сопли, которые текут в рот, и крепко целует.
– Что за красавица у меня дочка! Ну что за красавица… А теперь спать! Тина уложит тебя.
Ана не хочет ложиться. Она кричит, дрыгает ножками.
– Нет!.. Нет!..
– В кровать… в кровать…
Тина ввозит в комнату парализованного отца, толкая перед собой кресло.
Хоакин говорит:
– У меня замерзли руки.
– Ну вот!.. К вечеру становится очень холодно… Нечего сказать, весна!
Хоакин потирает руки.
– Есть что-нибудь горяченькое?
– Кофе… Хочешь, я уложу тебя в постель?
Хоакин колотит кулаками по ручкам кресла.
– В постель, в постель!.. Мне осточертела эта постель… Я в ней гнию заживо.
Сента хочет что-то сказать, но не решается. Наконец поворачивается к нему спиной, ставит ковшик на плиту и говорит:
– Тогда… тебя уложат дети… Я должна уйти… Возможно, приду поздно… Если подвернется работа…
Андрес смотрит на мать. Смотрит на отца. Мать стоит к нему спиной, слегка склонившись к плите. Отец открывает рот, словно хочет о чем-то спросить, но ничего не говорит. Потирает руки. И вдруг снова начинает колотить по креслу, кусает губы.
Сента говорит:
– Сейчас кофе будет готов… Как бы не выкипел… Я, кажется, слишком много воды налила… Он будет стоять здесь, на плите, если захочешь…
– Ничего я не хочу…
– Ну, хорошо, хорошо… Я говорю, если захочешь, Тина тебе даст.
– У нас ничего нет выпить?
– Еще чего… выпить, выпить… Ты же знаешь, врач сказал, никаких…
– К черту врача! Какое ему до меня дело? Разве он гниет в кресле?
– Он печется о твоем здоровье.
– Пусть держит при себе свои советы… Уж лучше бы я сдох!
Сента заканчивает убирать со стола и ласково проводит рукой по взъерошенным волосам сына.
– Не понимаю, что с тобой такое. Ты ничего не ел…
Андрес сбрасывает руку Сенты и встает из-за стола. Сента пожимает плечами.
– Хм!.. Все вы хороши! У меня и без вас достаточно забот, а вы сами не знаете, чего хотите… Пропади вы все пропадом!
Она берет малышку на руки. Девочка дрыгает ножками. Плачет. Не хочет ложиться. Сента больно шлепает ее и несет в постель.
– Может, ты замолчишь?.. Безобразница!.. Кричи, кричи и ты тоже. Я от всех вас с ума сойду… Вот отстегаю тебя так, что попка станет краснее помидора… Безобразница!.. Мне бы давно следовало убраться отсюда, а я…
Хоакин бьет себя по мертвым ногам.
– А я… Хоть бы я сдох!.. Хоть бы меня разорвало на куски! Зачем мне жить?..
Сента кричит из комнаты, где укладывает спать Ану:
– Андрес! Узнай в киоске, нет ли «Пуэбло». Возьми у меня в сумке две песеты.
Тина опережает его. Берет деньги и убегает.
Андрес и отец остаются вдвоем.
Молча смотрят друг на друга. Все, как обычно. Ужин в свое время. Теперь она укладывает девочку. Затем: «Принеси «Пуэбло» отцу». И прежде чем уйти: «Давайте купим радио в рассрочку, это тебя отвлечет. Радио очень развлекает». Вот так. Все в порядке. Все довольны, а? Все довольны. А чем, собственно говоря, им быть недовольными?.. Чем?.. Вам чего-нибудь не хватает? Нет. В чем же дело тогда?.. Тогда остается только молчать и кусать губы…
Хоакин бьет кулаками по своим мертвым ногам. Кусает губы. Смотрит па Андреса.
Андрес отворачивается.
Сента выходит из соседней комнаты, снимает с себя клеенчатый передник. Моет руки. От них пахнет жавелем. Сента льет на них немного одеколона и ожесточенно вытирает. Теперь от рук пахнет дешевой парикмахерской. Перед маленьким зеркальцем на стене она красит губы и укладывает волосы.
Хоакин не выдерживает, – Хороша!.. Хороша!.. Как на картинке.
Сента резко оборачивается к мужу, собираясь что-то сказать. Но вовремя сдерживается. Пожимает плечами. Думает: «Он и так несчастлив. Зачем увеличивать его страдания? Надо терпеть… Другого выхода нет…»
Но выход есть, и она это знает. Она знает также, что никогда не решится поместить его в приют или в больницу.
Уходя, она сталкивается с Тиной, которая бежит с газетой в руках.
– Дай отцу. Поможешь ему лечь в постель. В ковше кофе, если он захочет.
Потом говорит нерешительно:
– Скорее всего, я вернусь поздно.
В дверях оборачивается. Смотрит на Андреса.
– Поешь что-нибудь, сынок. А то будешь иа глисту похож.
Андрес упорно продолжает смотреть на клеенку. Он даже не поднимает головы. Но как только Сента выходит из дома, он направляется вслед за ней на некотором расстоянии.
«Шлюха!.. А вдруг это правда?.. Шлюха!..»
Сента идет вразвалку, покачивая своим уже слегка дряблым телом; ноги без чулок едва сохраняют равновесие на высоченных каблуках. Дойдя до площади Прогресса, она замедляет шаг и идет не торопясь, останавливаясь на углах и глядя по сторонам, словно кого-то ждет.
Андрес думает: «Она ждет кого-то… Наверное, это правда…»
Кровь горячей волной приливает к лицу, даже уши Андреса становятся красными.
«А я-то побил его, когда он сказал мне… Врешь, свинья! Это твоя мать!..»
Андрес смотрит на мать, стоящую на краю тротуара под фонарем, льющим на нее мерцающий свет. У матери усталое, но очень привлекательное лицо. Таким его делают томность и безразличие.
Андрес не может понять, что именно вызывает в нем беспокойство. Он смутно чувствует, что ее поведение – возможно, естественное – притягивает мужчин. С минуты на минуту к ней может подойти какой-нибудь мужчина и предложить денег, если она ляжет с ним в постель. И она согласится. Тогда…
Андрес закрывает лицо руками. Он готов расцарапать его в кровь.
«Уличная девка! Уличная девка!..»
Он плачет.
Женщина, проходящая мимо, спрашивает его:
– Ты что плачешь, мальчик? Что-нибудь потерял?
Потерял?.. О да. Потерял. Многое потерял.
Андрес засовывает руки в карманы брюк и идет к матери. Он теперь не боится, что она его увидит.
Но Сента его не видит. Андрес стоит рядом с ней, но она его не видит. Она смотрит по сторонам, словно ищет кого-то.
Андрес говорит:
– Пойдем домой.
Сента вздрагивает и, обернувшись, видит перед собой сына.
– Ты?.. Что ты здесь делаешь? Какая муха тебя укусила?
Андрес берет ее за руку.
– Пойдем домой.
Сента вырывает руку.
– Но, но! Ты что, спятил?.. Сейчас же иди домой… Сию минуту. Нечего тебе здесь околачиваться!
Андрес снова берет мать за руку. Просит:
– Пойдем домой!
Сента смотрит на сына.
– Да что с тобой? Что случилось? Не иначе, с тобой что-то случилось…
– Пойдем домой.
– Да, что-то случилось… Что тебе сказали?
Андрес не отвечает. Крепко держит мать за руку. Сента смотрит на него. Глаза мальчика полны слез. Он кусает губы.
– Да что с тобой?.. Отвечай же!
Андрес крепко держит мать за руку.
Она повторяет:
– Да отвечай же…
– Пойдем домой.
Сента выходит из себя:
– Домой, домой! Чего ты ко мне привязался?.. Тебе что-то сказали… Знай я, кто это сделал, я б ему показала… Подумаешь, подвиг! Сказать ребенку… Ей богу, дала бы в рожу – не будь я Пресентасьон. Уж он бы у меня запомнил… Сказать ребенку…
Сента прижимает голову сына к груди, гладит по взъерошенным волосам. Вдруг резко отталкивает ог себя.
– Ну вот что, иди домой… Все это выдумки, понимаешь?.. Выдумки. И зависть. Я зарабатываю двадцать дуро в день и никому ничего не должна. Зависть… А вам, собственно говоря, чего не хватает? Ну. скажи, чего вам не хватает? Зависть, подлая людская зависть… Ну!
Андрес смотрит матери в лицо и спрашивает:
– Что ты здесь делаешь?
– Я?
Сента не знает, что ответить. Колеблется… Подталкивает вперед мальчика.
– Что я здесь делаю? Что я здесь делаю?.. Что за странный вопрос! То же, что и все… Будто я не могу прогуляться по площади… А ну-ка, отправляйся домой и помоги Тине накормить отца ужином и уложить спать. Я скоро вернусь.
Андрес снова вцепляется в руку матери. Сента доходит до угла улицы Месон де Падрес, подталкивая сына перед собой.
– Отправляйся домой… Передай Тине…
Андрес стоит на краю тротуара перед матерью. Сжимает кулаки. Плачет от ярости и говорит:
– Я их убью! Убью каждого, кто к тебе подойдет.
Сента теряет терпение.
– Ну что мне делать с этим сопляком! Убью… убью… Ты что, идиот? А кто тебя содержит? Кто кормит вас всех? Господь бог? Если бы я каждый вечер не приносила домой двадцать дуро…
Но это уже смахивает на признание, и Сента обрывает себя на полуслове, раскаиваясь в том, что проговорилась.
– Ты же видишь… Я с семи утра мою полы и протираю стекла, а что за это получаю? Гроши! Попробуй-ка содержать на них парализованного мужа и троих детей. Что я, ради удовольствия… Кому это надо… Послушай, Андрес, ты еще ребенок… Когда ты станешь мужчиной… Жизнь… Что ты смыслишь в жизни! Тебе там вбивают в голову всякую ерунду… В этой школе… Вот к чему приводит учеба. Забивают голову всякой ерундой. А потом все видится в розовом свете.
Андрес по опыту знает, что мир совсем не розовый. Во всяком случае, тот мир, в котором он живет. Но он также смутно сознает, что можно жить и без… этого… Живут же другие. Ужасно, что в школе и везде говорят, будто его мать шлюха. И очень горько, что ей приходится так поступать ради того, чтобы прокормить их и чтобы он мог учиться в школе.
Андрес почти кричит:
– Тогда я не буду больше учиться! Я пойду работать!
– Работать… а тебе не надоест? Интересно, какую работу можешь ты получить в одиннадцать лет… Хотя да, ты же у нас силач! Достаточно посмотреть на тебя! Ты будешь зарабатывать много денег… И возить нас в машине.
Сента пытается шутить, но слезы комом подступают к горлу, ноги дрожат.
«Вот шалопай… Сказать мне такое в лицо… Он хочет работать, чтобы я не… Вот что значит сын!.. Уже совсем взрослый мужчина…»
Вслух она говорит:
– Понимаешь, мальчик, у тебя еще нет опыта… Ты ничего не смыслишь в жизни… Я…
Андрес не слушает ее. Он уже устал говорить: «Пойдем домой». Она не собирается идти. Издевается над ним, называет его силачом. Ничего не поделаешь.
И вдруг он кричит.
– Я убью себя, убью себя!
И вцепившись руками в фонарный столб, начинает колотить по нему кулаками. Затем бросается бежать. Отбежав довольно далеко, он прислоняется к углу дома. Стоит некоторое время в нерешительности и наконец медленно идет, все еще охваченный сомнением.
Сенте приходится почти бежать, чтобы догнать его.
– Андрес!.. Послушай, мальчик, иди домой.
Андрес идет медленно, засунув руки в карманы брюк. Время от времени он оглядывается, чтобы удостовериться в том, что мать следует за ним. Сента озабочена. Андрес идет не к дому.
«Куда отправился эт°т сопляк? Как бы он чего не натворил…»
У Андреса, без сомнения, одно на уме. Эт0 было видно по тому, с каким упорством он хватал ее за руку и хотел во что бы то ни стало увести с площади.
Теперь она просит его:
– Андрес, с тобой же мать разговаривает… Ну что за ребенок!
Сента боится, что он ответит: «Ну что за лгать!» Но Андрес ничего не отвечает. Он продолжает идти, как слепой, на тыкаясь на прохожих, подшибая ногой камешки и бумагу, попадающиеся ему на пути.
– Андрес!.. Ты слышишь, Андрес? Ну что за упрямец! Неужели ты думаешь, что я…
Сеита подходит к сыну, берет его под руку.
– И что тебе взбрело в голову… Есть же надо, понимаешь, мальчик? Когда в доме паралитик… Ну что ты смыслишь в жизни!
Андрес сбрасывает руку, которую Сента кладет ему на плечо, и продолжает идти. Сенте приходится время от времени бежать, чтобы не отстать от сына.
– Послушай, Андрес… Ты должен выслушать меня… Ну что мне делать с этим парнем! Когда ты станешь мужчиной… Андрес… Слышишь, Андрес? Ну что ты смыслишь в жизни, чтобы… упрекать меня…
Сента снова догоняет его.
– Ты что, думаешь, мне это нравится? Как бы не так! Но я не хочу, чтобы тебя втоптали в грязь… Зачем? Столько унижений из-за какого-то пустяка… Десять добросердечных дам покупают кресло паралитику, а мне одной приходится их благодарить, выслушивать их проповеди и разрешать им во все совать свой нос. И то не так, и это не так. Конечно, им-то что… Андрес, слышишь, что я тебе говорю?..
Андрес сворачивает за угол, оставляя без внимания ее слова. Теперь он, кажется, идет к дому.
Сента колеблется. Ей следовало бы вернуться на площадь и попытаться заработать свои двадцать дуро. Или сорок. Иногда даже шестьдесят, если посчастливится. Однажды вечером она заработала пятьсот песет. Как профессиональная проститутка. Из самых шикарных. С Гран – Виа или Бальесты. Мужчинам что-то нравится в ней. Она сама не знает что.
«Неужели я потеряю сегодняшний вечер и ничего не заработаю из-за этого шалопая?»
Но Андрес ее сын. И, конечно, он ей дорог… Мальчик, кажется, обо всем знает, и ему стыдно за нее.
Сента думает с гордостью: «Это надо же! Уже мужчина… Учится, у него свои дела. Не то, что другие мальчишки… Совсем взрослый… И вдруг ведет себя так глупо. Горе мне с ним! Отец терпит. А этот… Выходит, что мальчик… Как же мне быть? Ребенок остается ребенком… Я-то могу… могу быть и такой и сякой, но сын… По – моему, он слишком все преувеличивает».
Сента снова бежит, догоняя мальчика.
– Видишь ли, Андрес… Послушай, Андрес… Я не хочу… Ты слышишь меня? Да не беги же так! Что ты знаешь о людях?.. Работать!.. Я тебе очень благодарна, сынок, за твое намерение… Но прежде чем работать, ты должен еще съесть много супа.
Она берет его за руку.
– Ты хочешь работать… Думаешь, это легко. Работать! Это не так просто. Сейчас ты схватишься за любое дело. А я хочу, чтобы ты учился. Работать… Вот когда вырастешь… А сейчас дай мне помочь тебе, пока… ты не станешь взрослым… Пока все… Ну, ладно… Почему ты не отвечаешь мне, Андрес? Не будь дурачком! Ты же видишь, твой отец…
– Я не дармоед.
– Что ты говоришь, сынок! Зачем обижать отца! Ведь он не может двигаться.
– Потому-то он и терпит, а у меня две руки, две ноги и завтра… Вот увидишь, завтра…
Андрес вырывается из рук матери и бежит к дому. В дверях он оборачивается и смотрит, идет ли она за ним.
Да, идет. Тогда он входит в дом.
Сента не знает, как ей быть. Делает несколько шагов. Останавливается.
