Текст книги "Современная испанская новелла"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)
«Вот шалопай!.. Словно я…»
Медленно идет вслед за ним и тоже входит в дом.
Тина играет пустыми катушками, строит из них башню. Сента говорит:
– Ты еще не уложила отца? А ну-ка, помоги мне…
ВО ВТОРОЙ РАЗ
(Перевод с испанского С. Вафа)
Хоакин одной рукой упирается в бедро, чтобы сохранить равновесие, другой поднимает вверх лоток с вафлями.
Выкрикивает:
– Вафли!.. Вкусные вафли!..
Он останавливается перед компанией молодых людей, пьющих кофе, но, так и не предложив им вафель, продолжает идти между столиками. Поэты его не интересуют. Они никогда ничего не покупают. Только пьют кофе. А иногда и кофе не берут. Официанты ругают их, потому что они ничего не заказывают.
Он продолжает ходить между столиками, останавливаясь перед влюбленными парочками и сеньорами с детьми. Кричит нараспев, в нос – по его мнению, так должны кричать торговцы:
– Ва – а-афли! Вкусные ва – а-афли!..
Он ставит лоток и «ред самым носом женщин с детьми. Дети просят вафель, и матери покупают каждому по одной. Мужчины предлагают их своим дамам. Некоторые из дам слишком застенчивы, они отказываются, хотя явно не прочь полакомиться. Хоакин злится на них за то, что они так глупы…
Какая-то девушка берет сразу Две вафли и заставляет своего кавалера съесть одну. Она говорит:
– Очень вкусно, правда?.. Хрустящие. И пахнут корицей.
На самом деле никакой корицы в вафлях нет. Хоакин это хорошо знает, потому что их делает его мать. Но это не имеет значения. Ему приятно, что девушка говорит, будто они пахнут корицей. Он снова протягивает ей лоток.
Девушка отстраняет его:
– Иди отсюда, мальчик, не искушай меня… Впрочем, еще одну, а? И уходи… Очень вкусные вафли… Ах, до чего вкусные…
Она берет две вафли. Молодой человек расплачивается. Хоакин улыбается девушке. Она ему нравится.
(«Черт побери!.. Будь все девушки такими, как эта, я бы вмиг все распродал. А если я не продам вафли, мать мне такой скандал закатит, только держись: «Лентяй, играет с мальчишками вместо того, чтобы торговать!.. Ты уже не маленький, чтобы тратить время на игры… Играет!.. И не надоело тебе?»)
Хоакин подшибает ногой камень, который валяется на дороге, и снова поднимает вверх лоток:
– Ва – а-афли! Вкусные ва – а-афли!
Он очень маленький, и ему приходится вставать на цыпочки, чтобы его заметили.
Хоакина окружают ребятишки, каждый держит в руке песету. Всегда бы так! Семь ребятишек, семь вафель. Он уже продал почти пол – лотка.
(«Скорее бы их сбыть!.. Черт бы побрал эти вафли!.. На чаевые я смогу купить билеты вещевой лотереи».)
Ему везет. Иногда он выигрывает кое – какие вещи и продает их сеньору Мануэлю с рынка или же мальчишкам, а на вырученные деньги ходит каждый день в кино и покупает бутерброды с сыром. Если же ему не удается сбыть вафли, мать ругается. И не дает ужина…
(«Лентяй ты, вот кто! Ешь на улице всякую дрянь! Всякую мерзость!.. Как тебе только не противно?.. Посмотри, какой стал тощий из-за всякой дряни, которую ты ешь на улице, да из-за своих дурных привычек…»)
Хоакин продолжает ходить между столиками, мысли неотступно следуют за ним.
(«Из-за какой дряни, из-за каких дурных привычек?..»)
Хоакин не понимает, что мать имеет в виду под «дурными привычками». Он не курит, не пьет, как другие. Выпить освежающего напитка, когда мучает жажда, – разве это дурная привычка… А может быть, дурная?.. Или съесть бутерброд… А если хочется есть?.. Ну, иногда выкурить сигарету. Так ведь это только потому, что все курят. И он курит, не желая выделяться среди других, а вовсе не потому, что ему нравится.
Вот кино – другое дело. Кино он действительно любит. А может быть, кино тоже дурная привычка?
Он идет между столиками, держа над собой лоток, обходя препятствия. Какой-то толстяк – такой толстый, что кажется, будто его брюхо лежит на столе, – отмахивается от Хоакина, словно от назойливой мухи.
– Черт бы побрал этого мальчишку, не может пройти мимо! Когда наконец исчезнет с террас кафе вся эта шваль… Уходи отсюда, парень, не приставай!.. Сидел бы лучше в школе. Пора правительству заботиться о том, чтобы…
Толстяк захлебывается от негодования. Задыхается. Другой мужчина, не такой толстый, как этот, возражает:
– Он зарабатывает себе на жизнь… Мальчишке, наверно, гораздо больше хочется поиграть с ребятами или же посидеть в кафе, полакомиться мороженым.
Хоакин с благодарностью смотрит на человека, вступившегося за него. Он прав. Хоакину очень хотелось бы сидеть за столиком и кушать мороженое, вон как те дети, что с сеньорой в зеленом платье. Но он должен продать все вафли, прежде чем вернется домой.
Жаль, что он помешал толстяку спокойно переваривать пищу, но он совсем не хотел этого. Время от времени какой-нибудь тип в плохом настроении выставляет Хоакина за дверь, сопровождая это не совсем приятными высказываниями. Обычно же вафли покупают и даже дают чаевые. Он должен заниматься своим делом…
– Вкусные ва – а-афли!
Он кричит во весь голос, чтобы его услышали, чтобы дети попросили своих матерей купить вафли. Профессиональные хитрости, которые маленький продавец уже усвоил.
– Ва – а-афли! Вкусные ва – а-афли!
Он идет, упираясь одной рукой в бедро, другой – поддерживая лоток и выставляя напоказ свой товар.
Вдруг какой-то мальчишка, игравший на улице, налетает на Хоакина, и лоток с вафлями падает на землю.
Мальчик хочет попросить прощения у Хоакина. Он нечаянно задел его. Но на них смотрят люди. Мальчик боится, что придет полицейский, задержит его и заставит оплатить нанесенный убыток. После минутного колебания он бросается бежать и скрывается в толпе прохожих.
Хоакин стоит неподвижно, глядя на лоток. Он не решается поднять его, потому что знает: под ним сломавшиеся на мелкие куски вафли. Он слышал, как они хрустнули, ударившись о землю. Как скорлупа от орехов. Девушка сказала, что они хрустящие. Они такие сухие и такие хрупкие, что, наверно, совсем раскрошились.
Осознав случившееся, Хоакин заплакал. Сначала тихо, от страха и неожиданности… Затем навзрыд, громко сетуя на свое маленькое горе.
Люди смотрят на него. Женщина в зеленом платье сочувствует:
– Подумаешь, герой… Выбил из рук вафли и убежал… Верзила эдакий!.. Тоже мне, подвиг совершил… Что же теперь делать мальчику…
Хоакин чувствует поддержку и плачет еще громче. Грозит кулаками в сторону мальчишки, выбившему у него лоток.
Кричит ему вслед:
– Свинья! Свинья!.. Пес паршивый!.. Вот я тебя поймаю!..
Дети сеньоры в зеленом платье помогают ему поднять лоток и собрать остатки вафель. Они действительно совсем раскрошились. Ни одной целой.
Мать кричит детям:
– Смотрите не вздумайте взять эту гадость в рот, на них микробы… Разве вы не видите, они валялись на земле?.. Бросьте немедленно!..
Она достает из сумки песету и протягивает мальчику.
– На, детка, не плачь… Чего только не бывает в жизни…
Женщина, которая продает лотерейные билеты в кафе, сует руку в карман и достает оттуда маленькую купюру в пять песет. Это одна из тех купюр, которые почти не бывают в обращении. Такая она грязная и засаленная. Женщина протягивает ее мальчику, радуясь возможности отделаться от этой бумажки. Но мальчику она подойдет. Еще как подойдет! Дуро всегда останется дуро, хотя бы и грязный, засаленный!..
– На, сынок… Подумаешь, герой… II убежал, хитрец. Не надо плакать, малыш… Может быть, мы сообща соберем тебе нужную сумму… Кто раскошелится, сеньоры?.. Этот мальчик плачет, потому что какой-то трус выбил у него из рук лоток и убежал… Тоже мне, подвиг совершил!..
Женщина говорит громко. Почти кричит. Этот крик – выражение солидарности уличному торговцу: сегодня это случилось с тобой, а завтра может случиться со мной. Надо собрать деньги в пользу мальчика.
Она обходит столики.
– А ну-ка, сеньоры… Этот мальчуган плачет, потому что у него выбили из рук лоток с вафлями, а он должен принести домой деньги… Давайте сообща соберем ему, чтобы мать не ругала… Одна песета ничего не значит для каждого из вас, а мальчик поправит свои дела…
Юноши, которых Хоакин презрительно называет «поэтами» – даже не зная, пишут ли они стихи, но предполагая, что у них нет денег, поскольку они ни разу не купили у него вафель, – тут же откликаются на призыв помочь маленькому горю вафельщика. Кто знает, может быть, у одного из них, а возможно у всех, душа бездомного пса, бедного, свободного, никому не нужного… Их песеты первыми падают на лоток. Пятнадцать человек – пятнадцать песет. Пятнадцать сверкающих, как солнце, песет.
Хоакину они кажутся золотыми. Его мнение о поэтах, никогда не покупавших вафель, сразу меняется.
(«Ну конечно. Зачем мужчинам есть вафли… Они ведь не дети и не женщины».)
Продавщица лотерейных билетов, торгующая во всех кафе Пасео де Реколетос, собирает с божьей помощью девяносто песет. Ее возгласы и просьбы не остались без внимания.
Передником она вытирает Хоакину нос и заплаканные глаза.
– Ну вот, малыш, теперь мать не будет ругаться… Да не плачь ты, как девчонка… Мужчины не плачут… Сколько денег ты должен принести домой?
Хоакин колеблется, прежде чем ответить:
– Пятьдесят песет… За пятьдесят вафель…
– Хм!.. Значит, тебе повезло… Не даром же говорится, нет худа без добра. Представляешь, как удивится мать, когда увидит столько денег!.. Послушай, а ты, случайно, не с улицы Толедо?
– Да, сеньора.
– Я же говорю, мне знакомо твое лицо… На, малыш, отдай своей матери… Видишь, как тебе повезло.
Продавщица лотерейных билетов ласково похлопывает Хоакина и возвращается к столикам на террасе, выкрикивая:
– Счастливый билет!.. Номер 25 412. Прекрасное число… Интересно, кому выпадет удача… Счастливый билет!..
Вчера мне повезло, думает Хоакин. Он снова ходит между столиками кафе, высоко держа лоток с вафлями. Он отдал матери пятьдесят песет, а остальные припрятал в свой кошелек. Здорово повезло! Хорошо бы и сегодня кто-нибудь рассыпал его вафли. Тогда бы ему снова собрали денег…
Хоакин снует между столиками, ловко обходя препятствия. Его худенькая подвижная фигурка безо всяких усилий проскальзывает между людьми. Он заботится только о лотке с вафлями, который высоко несет на ладони правой руки, левой же упирается в бедро, чтобы лучше сохранить равновесие. Так делают все.
Время от времени Хоакин машинально повторяет:
– Ва – а-афли! Вкусные ва – а-афли!..
II так же машинально останавливается перед женщинами с детьми и перед влюбленными парами, потому что мужчины при своих дамах не решаются отогнать его, как назойливую муху. Он это знает по опыту.
Сегодня Хоакин все делает машинально, потому что его голова, голова девятилетнего мальчишки, занята только одной мыслью: как бы кто-нибудь налетел на лоток с вафлями и уронил его на землю. Эта мысль со вчерашнего дня не выходит у него из головы и все больше и больше завладевает им… Хоакин уже не сомневается в том, что кто-нибудь наткнется на него, и – тррах! – лоток с вафлями – на земле, а деньги – в кармане.
Никто не натыкается на Хоакина, зато Хоакин натыкается на женщину: очень высокую, белокурую, в черных брюках, в красной кожаной куртке и в высокой, очень пестрой шляпе. Это иностранка, она кого-то ищет в кафе и не заметила мальчика.
Хоакин говорит ей:
– Эй!.. Вы рассыпали мои вафли… Послушайте… мои вафли… Вы рассыпали мои вафли.
Иностранка пожимает плечами, восклицает:
– О – о-о!
И продолжает идти своей дорогой. Хоакин бежит за иностранкой, плача.
– Мои вафли… Вы рассыпали мои вафли.
Иностранка открывает кошелек и протягивает мальчику монету, предварительно удостоверившись в том, что это пять песет – половина стоимости одной порции кофе на террасе. И продолжает кого-то искать.
Хоакину не хочется плакать, как вчера, когда мальчишка выбил у него из рук лоток и убежал. У него нет никакого желания плакать, но он понимает, что только так может вызвать сочувствие у людей, и вытирает сухие глаза рукавом своей белой курточки.
– Мои вафли… Мать будет ругаться, если я не принесу домой денег за вафли…
Плачет он нехотя, поскольку притворяться не умеет. Плачет, только чтобы привлечь к себе внимание. Какая-то женщина говорит:
– Вот нахалка… Подумаешь, иностранка! Выбила у мальчика лоток с вафлями и ушла как ни в чем не бывало… У нее просто совести нет… Она только о себе думает… Это надо уметь… Ей плевать на других… Мальчишку хоть гром разрази, ей все равно.
Хоакин плачет громче и начинает собирать остатки вафель, рассыпавшихся по земле.
Какой-то мужчина дает Хоакину две песеты и ласково треплет по волосам:
– Ничего, малыш, не плачь… Мужчины не плачут… Все обойдется. Ты не виноват, мать не станет тебя бить.
Две женщины открывают кошельки и собираются дать мальчику несколько монет.
Но не все выходит так, как хотел бы Хоакин. В кафе сидит вчерашний толстяк с огромным брюхом.
– Вы только взгляните на него!.. Вот мошенник!.. Вы только посмотрите на этого бродягу. Надо же придумать такое… У него будто бы выбивают из рук лоток с вафлями… А когда они падают на землю, он начинает плакать, чтобы люди сжалились над ним и дали денег… Надо же такое придумать… И почему только правительство не засадит в исправительный дом всех этих мошенников, которые выманивают деньги у людей… В тюрьму их!.. В тюрьму!.. В исправительный дом… Там они живо поумнеют… Это же будущие воры…
Вот так и учатся совершать преступления. Полицейского – вот кого здесь не хватает. Но их никогда нет там, где они нужны.
От крика толстяк багровеет и пьет большими глотками воду из стакана.
У Хоакина дрожат поги. Дрожит все тело. Теперь он по-настоящему плачет от страха, от горя и подбирает остатки вафель, смешанных с землей.
Его план провалился… Из-за этого толстяка. Хоакин не подумал ни о толстяке, ни о тех, кто вчера принимал участие в сборе денег. Он не подумал о них. Ему казалось, что все так просто: уронить на землю вафли, поплакать немного – и получить деньги…
Девятилетний Хоакин, еще не овладевший искусством вымогать деньги, получает жестокий удар. Слишком жестокий, чтобы спокойно перенести его.
Поскольку толстяк продолжает кричать, призывая на помощь полицейского, который вылавливает на улицах хулиганов и жуликов, Хоакин сбрасывает с лотка сломанные вафли, отряхивает лоток и с достоинством уходит из кафе, вытирая рукавом своей белой курточки слезы и пот, выступивший на лбу.
Но стоило ему оказаться в той части проспекта, где его уже не могут увидеть посетители кафе, как шаг его все убыстряется, пока не превращается в бег.
Он уже далеко… Но его беспокоит мысль о полицейском… Ни о чем другом он думать не может.
– Черт возьми! А если они меня схватят… Вдруг меня схватит полицейский… Черт возьми!
Он еще несколько раз возвращается к кафе посмотреть, не преследует ли его кто-нибудь.
Ну и напугали. А казалось, все так просто…
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ (Перевод с испанского С. Вафа)
Нога Пабло касается какого-то странного предмета. В ту же секунду гаснет свет и начинается фильм.
Пабло ощупывает предмет ногой. Нередко он наступал на что-нибудь и, поскользнувшись, чуть не падал. Но на сей раз это не были ни кожура от апельсина, ни промасленная бумага, ни одежда, упавшая на пол. Это…
(«Кошелек?.. Да, кошелек…»)
Интуиция подсказывает ему, что это именно так.
(«Кошелек… Деньги!..»).
Мало или много, но деньги.
Слабое, едва ощутимое прикосновение, и в детском сознании Пабло Качо – мальчика, торгующего тоффе, конфетами и шоколадным мороженым в самом популярном кинотеатре квартала, – тотчас возникает отчетливое представление о том, что это такое. Не каждый день находишь кошелек. Может быть, билетеру, уборщице и везет… Но ему? Вот здорово! С ним такое случается впервые.
И хотя Пабло должен уйти из зала – ему положено уходить, когда гаснет свет, – он еще некоторое время снует по проходу: от двери к сцене, от сцены к двери до тех пор, пока нога его снова не натыкается на странный предмет.
Он наклоняется. Подбирает. И непринужденно кладет кошелек на лоток с товаром. Зрители заняты тем, что рассаживаются по своим местам, поудобнее устраиваются в креслах, чтобы лучше видеть экран, и не замечают его манипуляций.
Пабло, едва сдерживая нетерпение, медленно выходит из зала. Он не должен показывать, что торопится. Иначе его могут заподозрить.
Он вспоминает, как однажды нашел перчатки. Чудесные кожаные перчатки на меху.
(«Они стоили не меньше…»)
Впрочем, Пабло Качо не в состоянии определить, сколько они могли стоить. Он никогда не покупал перчаток. К тому же у него вообще несколько превратное понятие о стоимости. Цена, превышающая сто песет, каясется Пабло баснословной. Он только может предполагать, что перчатки стоят намного больше того, что он зарабатывает за месяц, бегая по залу кинотеатра с четырех дня до часу ночи, предлагая зрителям конфеты, тоффе, шоколадное мороженое и, разумеется, отдавая выручку владельцу холодильника. Пабло не знает, сколько стоят перчатки, он только догадывается, что они очень дорогие, гак как все, кто их видел, восклицали: «Вот Это перчатки! Просто шик!»
Да и откуда Пабло знать, сколько стоят новые или ношеные перчатки. Об этом могут знать билетер, или кассирша, или тот, кто оставил их себе. Во всяком случае, Пабло их отдал. Он выполнил свой долг и передал их билетеру. Тот сказал: «Ну что ж, оставь, вдруг кто-нибудь потребует». Пабло подумал тогда: «Меня отблагодарят. Всегда благодарят тех, кто возвращает хозяину потерянную вещь. Может, мне дадут дуро? Черт побери!.. Целый дуро!.. Это было бы неплохо».
Но его так и не отблагодарили. Позже он случайно узнал, что перчатки никто не востребовал. Однако кожаные перчатки на меху больше к нему не вернулись. Зато после оправдания и туманных ответов он выслушал длинную проповедь относительно своей морали и своего не совсем правильного взгляда на собственность.
Теперь он думал:
(«Им я не отдам… Я не хочу, чтобы деньги остались у них».)
Вот почему он кладет ящик с шоколадным мороженым и лоток с конфетами на диван в фойе, входит в уборную и хорошенько запирается изнутри.
Итак, никто не подозревает, почему он там заперся. Ведь он и до этого заходил туда, когда ему было нужно. Прекрасно, теперь он может открыть кошелек и сосчитать деньги… Они наверняка там есть…
(«По меньшей мере три дуро!.. А может, и пять…»)
Больше. Гораздо больше… Пабло ужасается.
(«Три дуро, пять… Ну и что?.. Возможно, их не потребуют…»)
Но в кошельке крупные купюры. Таких Пабло никогда в жизни не держал в руках. Он считает дрожащими пальцами.
(«Один… два… три… четыре… пять…»)
Пять купюр по тысяче песет, четыре по сто и кое – какая мелочь.
Пабло прошибает пот… По спине пробегают мурашки. Дело принимает серьезный оборот. Он должен немедленно вернуть деньги.
(«Если бы… несколько песет… Но столько денег!..»)
Пабло ощупывает кошелек, ласково гладит деньги… Но прикосновение к ним ему неприятно. Слишком много денег… Слишком много!
(«Да! Сколько всего можно купить на эти деньги!.. Может быть, квартиру с мебелью, какую я видел в витрине магазина… А может, машину?.. Нет, машина, наверное, дороже квартиры. Квартиры есть у всех… То есть, я хочу сказать, каждый где-то живет. А вот машина… Черт побери! Машина… Би – би – би! Вот это да!..»)
Пабло смотрится в зеркало туалетной комнаты. Поднимает брови. Делает такие же движения, как таксист, который ставит свою машину перед кинотеатром. Ему кажется, что он похож на таксиста. Вот только у таксиста лиловое пятно на левой щеке. Подумаешь!.. У него тоже может появиться такое пятно.
И Пабло Качо уже видит себя с пятном на левой щеке, в серебристой фуражке, сидящим за рулем своего такси.
(«Би – би – би!.. Нет, надо бесшумно. Никаких гудков… Жжжж… Рррр… Машина медленно трогается с места… Эй* болван!.. Куда смотришь?.. Ах ты… такой – сякой! А потом во всем винят шоферов».)
Пабло резко тормозит воображаемую машину и собирается закурить.
Но кто-то стучит в дверь уборной, возвращая его к действительности.
Пабло прячет кошелек в карман и торопится выйти.
– Ты что, парень! Спятил? Или спал тут?
Пабло с ненавистью смотрит на билетера. Билетер стар. Слегка хромает. Лицо неприветливое. На войне он был сержантом. Участвовал в двух войнах. Сначала в Марроко, когда служил в армии. Потом добровольцем в гражданскую войну. Он любит рассказывать о войне и о своих подвигах, возможно таких же вымышленных, как машина Пабло. Теперь он командует мальчишками, словно генерал солдатами. Ребята его ненавидят, но слушаются. Зрители, которые посещают кинотеатр, тоже недолюбливают его. Он буквально рвет из рук билеты, хотя свет еще горит, а если кто-нибудь без него занимает место, ворчит, требует входной билет и не возвращает до тех пор, пока ему не сунут чаевые.
Пабло не испытывает симпатии к старому билетеру, но его рассказы о войне слушает с интересом.
Сейчас Пабло торопливо и беспрекословно подчиняется ему. Старика с его характером лучше не злить…
Но тот не унимается:
– Эй, парень… А лоток? Где ты его оставил?.. Ты что, с луны свалился?
Но Пабло Качо не свалился с луны. Он витает в облаках. У него более пяти тысяч песет в кармане, и он ошарашен. Пять тысяч песет! Целый капитал по понятиям мальчишки!
(«Надо их отдать… Я должен их отдать… Но только хозяину. Этим типам ни за что!»)
Пабло берет свой ящик. Вешает его на плечо. А лоток с конфетами на шею и направляется к паре, входящей в фойе:
– Шоколадное мороженое!.. Вкусное шоколадное мороженое!.. Конфеты, тоффе!..
Он всегда выкрикивает одно и то же, изо дня в день и всегда одинаково: сначала нараспев, потом все громче и, наконец, жалобно растягивая последнее слово.
Молодые люди торопятся. Сеанс уже начался, и они входят в зал, даже не взглянув на мальчика.
Пабло пожимает плечами. Ничего другого он не ждал. А кричал просто так. Потому что надо.
И тут же снова украдкой щупает кошелек.
(«Он не мой. Ну и что же?.. Почему я должен об этом думать? Не смей брать ни гроша, Пабло. У денег есть хозяин».)
Да, у денег есть хозяин. И теперь от Пабло зависит, попадут ли они снова к нему в руки. Пабло намерен обязательно вернуть их.
И вернет, если, конечно, хозяин объявится. Отдать их, как перчатки, билетеру, швейцару или кассирше не входит в расчеты мальчика.
Пабло бродит по фойе, по коридорам, время от времени раздвигая гардины, чтобы посмотреть какую-нибудь сцену из фильма, который уже видел три или четыре раза. С осторожностью, выглядевшей весьма неосторожной, он то и дело щупает кошелек и думает:
(«Сейчас, в перерыве между сеансами… Если хозяин хватится, спросит… Тогда, конечно… Я буду вглядываться в лица… У какого ряда?.. У середины… Нет, дальше… Почти в первых рядах… Нет, не в первых… Первые три – четыре ряда были пустые… Как же узнать?.. Буду здесь на случай, если кто-нибудь хватится… Станет искать, спрашивать…»)
Теперь другой билетер перебивает его мысли:
– Эй, Пабло! Что с тобой? Ты сам с собой разговариваешь?
Пабло вздрагивает. Он не говорил вслух, но со стороны можно было так подумать. Погруженный в свои мысли, он взволнованно размахивал руками.
– Я?
– Идем, сейчас будет перерыв.
Пабло улыбается билетеру. Басилио молодой, он куда приятнее старика. Иногда он приглашает Пабло пропустить рюмочку. Но и Басилио не внушает мальчику большого доверия. Особенно в таком деле, как это…
(«Нет, я ему не расскажу… Ни за что! А ну-ка, ну-ка!.. Покажи! И оставит кошелек себе… Нет! Уж лучше я сам буду искать…»)
Пабло поправляет ремни на шее и плече и входит в зал. Делает несколько шагов.
(«В середине… справа. А может быть, слева… Кто знает!.. Он мог его выронить при входе или уходя… Ну хорошо, если кто-нибудь…»)
Кто-то окликает Пабло. Оп вздрагивает.
– Эй, мальчик! Мороженого!..
– А ну-ка!.. Давай!..
– Послушай, мальчик!..
Пабло останавливается возле каждого покупателя. Дает, что просят. Получает деньги.
Кая<дая монета в его руках напоминает о тех, других. О сокровище, которое лежит в кошельке. Он неосмотрительно сунул кошелек в задний карман брюк и теперь боится, как бы его не украли…
Он думает о том, что кошелек могут украсть у него, будто его собственность, хотя он присвоил этот кошелек, а его настоящий хозяин здесь, в кинотеатре, сидит в одном из кресел и в любой момент может потребовать вернуть деньги.
Но как бы там ни было, пока владелец кошелька не обнаружился, деньги принадлежат ему и он вправе за них опасаться.
(«Этого еще не хватало!»)
Он обходит зал' и на каждом шагу опасливо проверяет карман, засовывая туда руку, будто кладет вырученные от продажи деньги.
Время от времени Пабло нараспев выкрикивает, и в голосе его звучит волнение, которого он не может скрыть:
– Шоколадное мороженое!.. Вкусное шоколадное мороженое!.. Тоффе, конфеты…
Если хозяин кошелька захочет что-нибудь купить, он обнаружит пропажу и выдаст себя жестом, мимикой. Тогда Пабло…
Перерыв между фильмами превращается для мальчика в пытку. Его мучает мысль, что могут украсть кошелек или обнаружится хозяин. И он боится этого. По – настоящему боится. Где-то в мозгу притаилась мысль, что он мог бы безо всяких угрызений совести оставить эти деньги себе, если бы умел все устраивать, как надо: и в воду влезть, и ног не замочить. Одним словом, собираться вернуть деньги, чтобы совесть была спокойна, однако не усердствуя чрезмерно в поисках хозяина. Именно эта мысль и мешает Пабло думать о том, что ему следовало бы сделать, чтобы вернуть деньги их владельцу.
Впрочем, борьба между чувством и долгом – едва гаснет свет и начинается показ фильма – завершается вдруг простым и удачным решением.
(«Надо ясе!.. Как я об этом сразу не подумал? Я же могу подняться в будку и попросить механика, чтобы… до или после фильма он сообщил… что найден кошелек с… Нет! О кошельке ни слова. Просто что-то найдено и будет возвращено тому, кто докажет, что он хозяин… Да, именно так, и ни слова ни о кошельке, ни о деньгах… Пусть каждый проверит свои карманы… и тогда тот, кто потерял кошелек… непременно обнаружится».)
Да. Именно гак. Но мысль эта пришла ему в голову только теперь, когда уже поздно, потому что…
(«Во время следующего перерыва? Но владелец кошелька уже мог уйти… И они… тогда я только и видел кошелек… Они спрячут его, как перчатки, на случай, если хозяин вдруг потребует. А если никто не потребует?.. Возьмут деньги себе… Этого еще не хватало… Ни за что!.. Я не отдам кошелька до тех пор, пока не объявится хозяин… Вот если он объявится…»)
Все время, пока идет фильм, Пабло думает, как ему лучше поступить, и ничего не может придумать. Он мог бы сам пойти разузнать, расспросить. Но тогда не замедлят явиться другие и отберут у него деньги. (Страх перед этим служит оправданием его тайной мысли.) С другой стороны, возможно, кошелек был потерян во время предыдущего сеанса. В таком случае, хозяина уже нет в зале. Трудно решить, что делать… И все же можно.
И Пабло цепляется за всякую возможность, которая позволяет ему оставить деньги себе и все же не будет расценена как воровство. Уж он найдет, что с ними делать, лишь бы хозяин не объявился.
Когда Пабло приходит домой, на одной из ближайших церквей бьют часы. Пабло не считает ударов. Он и так знает, что часы пробьют два раза.
Он всегда возвращается в два часа ночи – чуть раньше или чуть позже – один по пустынным улицам. Разве что в субботу попадется пьяный, который громко распевает и разговаривает сам с собой или же просто бредет, шатаясь из стороны в сторону.
Пабло не терпится скорее стать взрослым и тоже напиться. Один – единственный раз. Просто из любопытства. Ему хочется знать, что значит быть пьяным. Отец тоже иногда напивается. Когда удается подработать. Он говорит, что, когда пьян, ни о чем не думает и очень счастлив. Но Пабло подозревает, что отец лжет. Не раз видел он, как отец, напив шись, плакал, а мать туфлей колотила его и называла свиньей. Но так или иначе, Пабло интересно, что испытывает пьяный, когда он забывает – как говорит отец – обо всем на свете…
Теперь, если бы он захотел… Он мог бы напиться… В кармане у него лежат деньги.
Но деньги эти чужие. Он должен их вернуть. Он не может взять из этих денег ни одного сентимо. Вот если хозяин не объявится…
Пабло бесшумно проскальзывает в комнату. Отец спит. Он должен рано вставать. Малыши тоже спят. Пабло называет их малышами, потому что они младше его, потому что они родились позже, совсем забывая о том, что ему самому только тринадцать лет и он еще ребенок. Он не считает себя ребенком, потому что зарабатывает на жизнь. Его получка, когда отец не работает, единственный доход семьи.
С постели доносится усталый голос матери. Усталый, приглушенный, чтобы не разбудить тех, кто спит:
– Пабло… сынок… На плите омлет и кусок хлеба.
Кусочек омлета и кусок хлеба. Обычный ужин. Если он есть, разумеется!.. Каждый день одно и то же меню. На обед похлебка из чечевицы, картошки или фасоли. В редких случаях, и только для отца, маленький кусочек мяса. На ужин омлет из одного яйца на всю семью и картошка.
Обычно Пабло ест с аппетитом. Не ест, а пожирает. Все кажется ему вкусным, потому что он всегда голоден. Но сегодня…
Все изменилось. Пабло богат. У него в кармане много денег. Денег, которые еще не принадлежат ему… Но могут принадлежать… Ему хватило бы…
(«Нет! Я верну их, как только объявится хозяин. Как только он их потребует».)
Пабло нехотя начинает есть совсем остывший кусочек омлета. С деньгами, что у него в кармане, он мог бы есть совсем другие кушанья, те, которые видел в витринах ресторанов и кафетериев и всегда мечтал попробовать, – кушанья, которых никогда в жизни не ел.
(«А почему бы и нет?.. Иметь деньги и ничего не истратить… Хотя бы самую малость. Если хозяин обнаружится и я верну кошелек, вряд ли он будет ругаться, если я немного истрачу… Он мне и сам даст… Я возьму совсем немножечко… Только мелочь. Завтра…»)
Пабло с опаской озирается по сторонам. Комната, где спят родители и девочки, погружена в темноту и молчание. В соседней, которая служит столовой, спят мальчики. Там тоже темно и тихо. И все же Пабло поворачивается спиной к двери, прежде чем вытащить кошелек и выложить деньги на стол. Если бы они только видели! Что бы они сказали, если бы увидели столько денег?
(«Отец, конечно, отобрал бы их у меня и заявил, что сам будет искать хозяина. И не нашел бы…»)
От этой мысли Пабло становится грустно. Он любит отца, и ему горько сознавать, что… В конце концов, жизнь есть жизнь. Отец неплохой, но только… только не очень щепетилен в некоторых вопросах. Он говорит, что каждый в этом мире что-нибудь крадет и оставить себе то, что ты случайно нашел, совсем не преступление. Мать тоже так считает. Как-то раз, очень давно, она нашла на рынке корзину, полную продуктов. И сказала, что, если бы обнаружился хозяин, она бы вернула. Но вероятно, хозяин так и не обнаружился, потому что они, дети, прекрасно питались несколько дней. Нет, мать и отец – неплохие люди. Они любят своих детей. И Пабло тоже любит своих родителей. Они… такие же, как все.
