Текст книги "Современная испанская новелла"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Как все?

Пабло чувствует, что это не совсем так. Потому что нельзя оставлять себе то, что принадлежит другому. И он не должен этого делать.

Пабло складывает в кошелек деньги и, завернув его в платок, осторояшо сует под подушку, стараясь не разбудить Педро, который спит с ним в одной постели.

Педро не просыпается, и Пабло тоже засыпает, думая о деньгах, которые в конце концов достанутся ему. Тогда… Что тогда?.. Тогда он отдаст их родителям, чтобы они купили побольше еды, одежду для маленьких, мебель. Или что-нибудь еще…

(«А может, лучше машину?»)

Сон уносит Пабло – мальчика, продающего в кинотеатре тоффе, конфеты и шоколадное мороя «еное, – в собственном такси; на голове у него серебристая фуражка, во рту сигарета. Пабло уже взрослый мужчина. Во сне он путает себя с шофером, который ставит свою машину напротив кинотеатра. Несколько минут Пабло и шофер, шофер и Пабло мелькают, словно два изображения, которые накладываются одно на другое. И наконец, сливаются. И вот уже Пабло ведет свое такси, улыбается, когда мимо проходит женщина и кри чит мальчишке: «Эй, парень… Куда смотришь? Ты что, с луны свалился? Еще бы немного… А потом говорят, что шоферы…»

Быстрее. Быстрее. Быстрее. Пабло выжимает скорость… «…Рррр…»

Педро просыпается. Трясет Пабло:

– Послушай… не толкайся… Ты меня стукнул…

Пабло ласково проводит по взъерошенным волосам младшего брата.

– Тсс!.. Пошел… Спи… Вот увидишь, завтра… З^автР^а я тебе что-то куплю…

Пабло и Педро снова засыпают. Под подушкой мальчиков, которые уснули, не поужинав досыта, спрятан кошелек, где лежит пять купюр по тысяче песет, четыре по сто и мелочь. Пять тысяч четыреста шестьдесят семь песет и тридцать сентимо.

Уберечь деньги от чужой жадности нетрудно. Труднее – правда, Пабло? – уберечь их от самого себя.

Это очень трудно для мальчика. Каждое утро он гладит деньги, целые и невредимые, и дает себе слово их отдать.

(«Сегодня обязательно… Сегодня я их верну… Но… кому?»)

Четыре дня Пабло наблюдал. Внимательно следил за каждым жестом, каждым движением, каждым словом тех, кто его окружал, ожидая, что кто-нибудь заговорит об этом. Но никто… Никто не обмолвился ни единым словечком… Вероятно, человек, потерявший кошелек, не подозревает, где его обронил. И не думает о кинотеатре… А если он вор? И именно поэтому молчит? Может ли тогда Пабло считать кошелек своим?

Порой ему кажется, что может, что кошелек его. Порой, наоборот, мальчик чувствует себя обязанным сдать кошелек в полицейский участок. В любой. Хотя бы в районный. Где есть, как ему сказали, стол находок. Полиция может дать объявление… Если и после этого хозяин не найдется, деньги вернутся к нему, и он сможет спокойно их тратить.

Проходит два дня, три, четыре. Уже восемь дней кошелек у Пабло, а он все еще не вернул его. Он уже свыкся с тем страхом, который испытывает от того, что прячет кошелек под рубашкой, ощущая его ласковое прикосновение при каждом движении. Как приятно и в то же время жутко держать кошелек под подушкой и трогать его, когда просыпаешь – ся. Он думает: «У меня есть деньги». Но тут же должен оговориться: «Но они еще не мои!..»

И вот…

И вот для Пабло стала невыносимой эта находка, которая лишала его сна. Сегодня он решил вернуть кошелек. Он уже знает, где полицейский участок, уже придумал предлог, чтобы выйти из дому пораньше и успеть зайти туда до работы.

Он идет легким шагом. Ему радостно. Да, радостно. Он рад. Счастлив. Он не будет есть досыта. У него не будет машины… или еще чего-нибудь. Он снова будет беден как церковная крыса, снова будет брать себе несколько сентимо, чаевые, прежде чем отдать деньги матери. Но он рад. На душе у него спокойно. Он выиграл сражение, и это позволяет ему чувствовать себя взрослым человеком, отвечающим за свои поступки.

Он ускоряет шаг и насвистывает. Он хочет поскорее дойти до полицейского участка, отделаться от денег и… спать спокойно, с чистой совестью.

В полицейском участке возникают кое – какие трудности. Один часовой… другой… Наконец его отводят к начальнику участка.

Начальник смотрит на Пабло с симпатией.

– Кошелек?.. Молодец парень. С деньгами?

Пабло вытряхивает содержимое кошелька на стол и удовлетворенно восклицает:

– Да! И с большими, сеньор начальник. Смотрите…

– Похвально, похвально, молодец, что пришел к нам. Ты хороший парень. Где ты их нашел?

– В кинотеатре, где работаю, – отвечает Пабло как взрослый.

– Когда?

Пабло колеблется:

– Дней…

Пабло не умеет врать. Он не должен врать. Он же честно принес их в участок. Так зачем ему обманывать начальника?

– Думаю, дней восемь тому назад.

– И ты никого не спросил?.. Не искал хозяина?..

Пабло хочет объяснить, но путается, говорит что-то бессвязное. Начальник смотрит на него. Пабло краснеет.

Что такое? Почему?

Начальник смотрит на него с любопытством. В чем дело, почему мальчик испугался, почему молчит, ведь сначала он был так решителен?

– Ты взял деньги из кошелька, не так ли? Ты украл, а теперь боишься…

– Нет! Нет, сеньор начальник. Я ничего не крал. Клянусь вам. Я не взял ни гроша. Клянусь вам.

Теперь начальник смотрит на него сурово.

– Тогда почему ты не принес его сразу?

Почему?

Бог мой! Почему?.. Как Пабло может рассказать начальнику о своих колебаниях, сомнениях, своей затаенной надежде, которую, сам того не подозревая, с таким трудом сумел побороть? Разве придет начальнику мысль, что перед ним стоит маленький герой, который выиграл самое трудное в своей жизни сражение, ведь начальник об э^{том и не} догадывается.

Жестокий, непреклонный старик, привыкший иметь дело с преступниками, выпытывает у Пабло:

– Я хочу знать правду! Правду!

А у мальчика нет другой правды, кроме той, что он сказал. Вот его правда.

Он повторяет испуганно:

– Я боялся, что у меня их отберут…

И так как против Пабло нет никаких улик, на него заводят карточку и отпускают. Когда выяснится, ему сообщат.

Пабло выходит на улицу слегка ошеломленный. Ему горько от свершившейся несправедливости. Несправедливости, в которой никто не повинен. Уж такова жизнь. Возможно, если бы он оставил деньги себе, ему не пришлось бы ни перед кем оправдываться. Но тогда…

Пабло подшибает ногой камень, который отлетает далеко в сторону. Гладит блестящий кузов автомобиля, стоящего у тротуара. Вытирает рукавом мокрый нос и засовывает руки в карманы.

И очень тихо, почти про себя, говорит:

– Но тогда…

Муньис, Мауро

ПОЛУЧКА (Перевод с испанского Е. Родзевич)

– Мама, вот моя получка! – голос парня звучал глухо и нетерпеливо, как и все голоса, которые только они могли слушать и понимать.

– Вот получка, возьмите, мама, – повторил он и протянул руку – его грязные после работы пальцы держали темнозеленый конверт.

Женщина посмотрела на сына, у нее на лице застыла почти бессмысленная улыбка.

– Ах да, получка… А я и забыла, что сегодня суббота.

Она сказала это почти шепотом, боясь, что он почувствует фальшь в ее голосе. Она лгала, и оба знали это. Все утро, с самой зари она ни на минуту не забывала о том, что сегодня суббота. И он тоже уже не раз представлял себе, как это произойдет.

Вот они стоят друг перед другом. Между ними плотная стена, непреодолимая преграда из тайных мыслей, что посто – яйно томили их. Словно актеры, они разыгрывали сцену, которую уже столько раз переживали в своем воображении. «Когда-нибудь он принесет мне получку», – столько раз думала мать. «Настанет день, и я принесу ей получку», – столько раз думал сын.

– Ну возьмите же, мама.

Женщина положила на черный лист жести около плиты топор и доски – когда он пришел, она колола дрова для растопки. Неловко вытерев руки о фартук, взяла конверт, их пальцы коснулись друг друга.

– Его нужно открыть, мама, там скрепка.

Сгорбившись, тяжело ступая, женщина подошла к кухонному столику и села. Положив конверт и опустив голову, она пристально смотрела на этот бумажный пакет, похожий на маленького живого зверька. Скоро с него снимут шкурку, выпотрошат, вынут кости и положат в кастрюлю.

– Ну откройте же конверт, мама, – поторопил сын.

Видя, что она ушла в свои мысли и не слышит его, он прошелся по комнате. Потом снял рубашку и бросил ее на пол около старой, выщербленной раковины. Открыв кран, он искоса взглянул на мать, и тайная радость засветилась в его глазах. Женщина чувствовала, что сын стоит к ней спиной, ее пяльцы ожили и теперь пытались открыть так, чтобы не повредить содержимого, этот толстый конверт, который жег ей руки.

У нее за спиной раздался голос сына:

– Он запечатан. Открывайте, не бойтесь. Только осторожно со скрепкой. Служащий в конторе говорит мне: «Распишись здесь, пересчитай деньги и забирай жалованье». Ну, я и взял конверт…

Было слышно, как из крана монотонно льется вода, ударяясь о каменную, всю в промоинах раковину.

– Расписался, где надо, и взял конверт, не распечатывая. Если бы вы только видели, где мы расписываемся! Огромная книга, бечевками к ней привязано несколько карандашей. Другие сразу открывают свой конверт. Кассир мне говорит: «Распишись и пересчитай деньги». А я ему: «Ведь здесь все, что положено, правда? Так зачем же открывать?» – «Знаешь, дорогой, ошибиться всякий может, – отвечает он. – А вдруг я тебе положил меньше или больше, чем надо?» А я ему в ответ: «Да ладно! Была не была!» Он смеется. Знаете, мама, мне так хотелось принести вам нераспечатанный конверт. Есть такие, что прямо у кассы вытаскивают всю мелочь. Прячутся один от другого, отворачиваются, будто им стыдно смотреть в глаза друг другу. А некоторых тут же поджидают жены с детьми, чтобы взять деньги – и поскорее домой…

Конверт дрожит в потрескавшихся пальцах, время безжалостно обошлось с ними. Даже скрепка, соединяющая края конверта, кольнула их, будто птичий клювик. Выступила капелька крови. А вот и деньги. Сверху бумажки, а на дне – тяжелые монеты. Она встряхнула конверт, и на деревянном столе оказались две монеты по пять дуро, три песеты и одна монета в десять сентимо. Раз, два, три билета по сто, одна, две монеты по пять дуро, одна, две, три песеты и одна монета в десять сентимо. Раз, два, три билета по сто, одна, две, три песеты…

– Я был у кассы чуть ли не первым. Решил про себя: «В первую субботу приду домой пораньше».

Вода ласково струилась по его лицу и шее. Взяв полотенце и повернувшись к матери, он испугался, увидев ее.

– Мама, что с вами? Что случилось?

Руки женщины безжизненно упали вдоль тела, и, глядя на деньги, лежавшие в подоле, она качала головой.

– Мама, ну что вы, нельзя так…

Она подняла руку и краем фартука вытерла глаза.

Чтобы не смущать ее, он отвернулся и стал растираться полотенцем.

– Сынок, ведь сегодня суббота… Я просто не знаю, что со мной… Первая суббота…

Слезы не давали ей говорить.

Он прошел в смежную с кухней комнату и начал искать в шкафу чистую сорочку.

Мать снова взяла деньги и положила их на стол. Когда сын вернулся на кухню, она поднялась из-за стола и, указав на деньги, сказала:

– Зд^есь триста пятьдесят три…

– Столько же написано на конверте, мама, триста пятьдесят три песеты и десять сентимо.

Снова они стояли друг перед другом и молчали.

– Сынок, ты мне должен сказать…

И снова те же взволнованные слова. В них робость и страх, которые всегда овладевают бедняками, если им приходится говорить о заработанных в поте лица грошах.

– О чем вы, мама?

– Скажи мне, сколько ты хочешь взять себе? Здесь есть и твоя часть, на то ты и работаешь, а другая – на общие расходы.

Он начал нервно застегивать рубашку, стараясь не смотреть ей в глаза. Он часто думал об этом, эта мысль преследовала его утром и вечером, когда он шел на работу и по дороге домой. И сегодня, когда он возвращался с первой получкой в кармане, он думал о том же.

– Мне ничего не надо, мама. Как-нибудь обойдусь.

Женщина стала возражать. Она догадывалась, что он был бы не прочь получить часть денег. И он догадывался, что она знает, о чем он думает. Глубокая жалость друг к другу внезапно охватила обоих. Деньги лежали перед ними на столе, а они стояли, смотрели друг на друга, и сердца их сжимались от жалости друг к другу. Получка лежала на столе: одна, две, три сотни…

– Сынок, ты имеешь право на свою часть. На личные расходы. Я дам тебе сколько скажешь.

– Как хотите, мама.

– Сколько, сынок?

Он молчал, будто воды набрал в рот.

Мать взяла деньги. Глаза сына с тайным стыдом следили За ее движениями.

– Вот, сынок, возьми. Э^т0 тебе. На расходы. Хватит?

– Да, мама, – еле слышно ответил сын.

Вечерело. Пора было зажигать свет. Клочок неба над их улицей, к счастью не закрытый домами, постепенно темнел. Была суббота. В день получки в душах людей, живущих в Этих кварталах, рождалось прекрасное чувство солидарности.

Мать сняла с гвоздя сумку и собралась уходить. В комнате сын кончал одеваться.

– Сынок, я иду в магазин, надо успеть до закрытия. Тебе купить что-нибудь?

Он сказал, что не надо, пусть купит что-нибудь на ужин для всех.

«Вот и мужчина в доме. Куплю-ка еще бутылку вина», – решила женщина.

ОЖОГ (Перевод с испанского Е. Родзевич)

Было уже далеко за полночь, а Лауро и Андрес продолжали работать у печн. Каждые пять – шесть минут они открывали железную дверцу и заглядывали внутрь раскаленной докрасна ослепительной пасти, где обжигались тарелки и ковши. Посуда висела на длинной жерди, которую лизали языки пламени.

У мастера Лауро худое лицо всегда голодного человека со множеством морщин вокруг рта. Он почти все время работает молча, лишь изредка бормочет что-то хриплым голосом, ни к кому не обращаясь.

Пока обжигаются тарелки, Андрес рассматривает еще недавно светлую, а теперь почерневшую рубаху Лауро. Она с короткими рукавами, надета поверх брюк, на ней потеки пота, и с каждым днем недели их все больше. Андрес научился отсчитывать время по многим приметам, и по этим потекам тоже.

Каждый вечер Андреса одолевают одни и тс же мысли. Дни бегут, а мысли прежние, тоже слегка отдающие запахом пота. В понедельник он думает о воскресном вечере, когда можно потанцевать и выпить сидра в кабачке «Эль ранчо чико». Туда любят заходить полуночники. В кабачке играет славный оркестрик из четырех музыкантов, поющих под собственный аккомпанемент. Обычно, когда музыканты кончают играть, начинается потасовка.

По субботам Лауро думает о воскресенье, а по пятницам – о субботней получке.

В доме, где он живет, случаются драки, порой слышится ругань. Напившись, мужчины избивают жен. Женщины бранятся, когда мужья приносят свою жалкую получку. Андрес привык видеть в своем квартале беременных женщин и босых нечесаных ребятишек. Постепенно сердце Андреса твердеет, словно раскаленная глиняная посуда. Порой, стоя у печи, Лауро разводит руками и сам себя спрашивает:

– До каких же пор терпеть все это?

Во время работы они съедают принесенные из дому завтраки, потом зовут водовоза и пьют из большого глиняного кувшина. Водовоз объезжает гончарные цехи два – три раза за ночь.

– Пора, – говорит Лауро.

Он открывает печную дверцу и вытягивает жердь с обожженной посудой. Тарелки и ковши переливаются и блестят, словно их только что обмакнули в кровь.

Андрес ставит посуду в ряд на подставки. Остынув, она меняет свой цвет.

– Последняя партия! – радостно говорит Лауро. Работа подходит к концу. Те, что скоро придут, будут работать уже в утреннюю смену.

На перекладине висит новая партия посуды. Резким толчком Лауро закрывает железную дверцу. И опять оба ждут. Андрес садится.

Из глубины зала какой-то рабочий попросил воды.

Андрес устал, ноют ноги в альпаргатах, глаза слипаются.

– Что с тобой? – спрашивает Лауро.

– Да так, ничего, – отвечает Андрес.

Ожоги случаются, если прикоснешься к раскаленной посуде, что висит на первом крюке у самой дверцы. Достаточно приблизить руку к пышущей жаром глине, и кожа начинает дымиться, а потом сморщивается, словно посуда до обжига.

– Лауро, покажи.

Лауро приготовился открыть дверцу. Он оборачивается и спрашивает:

– Что?

– Твой ожог.

Они посмотрели друг на друга. В глазах Андреса страх. В глазах Лауро усмешка и сострадание. «Он как глина – его надо обжечь», – думает Лауро.

– Хочешь попробовать?

Ожоги бывают легкие и тяжелые. Все зависит от того, сколько дней хочет отдохнуть рабочий. У некоторых все тело покрыто шрамами. На фабрике, где стоят десять гончарных печей, среди рабочих есть и такие, как Андрес. Они еще не пробовали огня.

– Покажи, – повторил Андрес.

Лауро подходит к Андресу и поднимает рубаху. Шрам еле заметен. Начинаясь у шеи, он прячется в волосах на груди.

– Тогда мне дали освобождение на целый месяц, – сказал Лауро.

Опустив рубаху, он опять подошел к печи. Андрес обхватил руками голову.

– Я боюсь, боюсь, – простонал он.

Парень был в отчаянии, один его вид вызывал жалость. Лауро понимал, что сейчас на душе у напарника: страх и тоска. Он хочет обжечься, но не может побороть слабость, охватившую его.

– Ну как? Решился? Только нужно быть осторожным.

В печи обяшгается последняя партия посуды, скоро конец их смене.

– Тебе тогда было очень больно? – спрашивает Андрес.

Лауро пожимает плечами.

Наконец Андрес говорит:

– Давай!

– Сейчас?

– Да.

Лауро подошел к печи, дернул ручку. Дверца открылась, пахнуло жаром, послышалось шипение испаряющейся влаги.

– Где ты хочешь? – спросил Лауро, стоя спиной к товарищу.

Андрес медлил.

– Что тебе обжечь?

– Руку.

Лауро повернулся к Андресу. Тот все еще сидел. Наконец он протянул руку.

– Подожди немного, – сказал Лауро.

Он вынул из печи посуду и установил ее на подставки. Потом снял с жерди самый тонкий крюк. Андрес закрыл глаза.

– Только не очень сильно, – прошептал он.

Лауро увидел его гладкую белую кожу. Пальцы судорожно сжимали колено. Раскаленной глиной Лауро коснулся кожи. Послышался легкий звук, напоминающий звук поцелуя. Андрес вздрогнул и подпрыгнул от боли.

– Готово, – сказал Лауро.

Запахло паленым мясом.

Когда утром Андрес возвращался к себе в предместье, шаги его были легкими, как никогда. Кожу жгло, но он оставил рану открытой, чтобы утренние лучи еще больше растравили ее. Он подсчитывал, сколько дней сможет отдохнуть, и готов был целовать почерневшие края раны. Андрес уже видел, как он лежит на солнце, разговаривает с людьми, не боясь опоздать на работу. Он свободен! А вечером из своего окна он будет смотреть на багровые отсветы фабричных печей.

Теперь он мужчина. Его не сломить.

В ПОИСКАХ РАБОТЫ (Перевод с испанского Е. Родзевич)

Молодой человек чувствовал себя совершенно разбитым, никому не нужным. Одевшись, он сел на край койки и погрузился в горькие мысли. Через окно в комнату пробивался утренний свет. Постель была не убрана, в беспорядке разбросанные одеяло и простыни еще хранили тепло человеческого тела. Проснувшись, он хотел было, повинуясь привычке, застлать постель – ему казалось, что так его пребывание здесь будет менее заметно. Он не знал, что делать. Поза, в которой он сидел, повернувшись к окну, с низко опущенной головой, выражала полную безнадежность.

Он проснулся рано, когда было еще совсем темно, задолго до протяжных и настойчивых фабричных гудков, и все те же мысли снова овладели им. Он без работы, без денег, совсем один и никому не нужен.

Положив руки на колени, он смотрел на них не отрываясь. Твердил про себя: «Они тоже никому не нужны», В городе не было работы. Все двери перед ним закрывались. Он обошел все стройки, обил пороги у всех начальников. Все было бесполезно. На крупных загородных стройках ему тоже отказывали. Повсюду он слышал только «нет». «Все бригады уже укомплектованы», – объяснил ему начальник при галстуке. Он и сам видел, что рабочие уже ровняли землю, рыли котлован для фундамента, собирали металлические каркасы. «Как бы я хотел оказаться на месте кого-нибудь из них», – думал он. Но для него места не находилось. Нигде. Устав от постоянных поисков работы, он заглядывал иногда в пивную. Но вино казалось ему горьким. Вечером он отправлялся по кабакам, где обменивались новостями хмурые рабочие. И здесь утешения не находил. Всякий раз, подходя к компании, сидевшей за бутылкой вина, он слышал одно и то же: «Да, плохо наше дело». От этих слов у него темнело в глазах. Он старался обходиться без ужина и ложился спать, охваченный постоянно растущим страхом.

Рядом с ним на кровати лежал небольшой вещевой мешок. Хлопчатобумажная спецовка, рубаха цвета хаки, альпаргаты, нижнее белье – вот и все, что в нем было.

Сегодня он одевался долго, словно каждое движение давалось ему с трудом. Мысль о том, что нужно сообщить хозяйке о своем отъезде, пугала его. Все эти дни он спал в своей комнате на теплой постели, над головой у него была крыша. И каждый вечер он пересчитывал оставшиеся гроши.

В городе не нашлось для него работы. Все до последнего места были заняты. На стройках не нуждались в рабочей силе. Он побывал даже в городском порту, где на причале стояли небольшие торговые суда. «Есть разрешение работать на корабле?» – спросили его. Ни о каком разрешении он понятия не имел. Он думал, что достаточно предложить свои услуги – и тебя сразу наймут.

Он посмотрел на дверь. Дверь выходила во двор. А оттуда можно было попасть на улицу. Надо было только отодвинуть засов и бесшумно проскользнуть. Наверняка его никто не заметит. А уж потом вряд ли удастся его отыскать. Он кивнул головой, словно подтверждая мелькнувшую мысль. Он долго сидел неподвижно и озяб, опять захотелось нырнуть в постель.

Скитания по городу в поисках работы подточили его силы. Одиночество несладко. Ходит человек из одного места в другое, а его единственный друг и попутчик – усталость. Когда тучи собираются над твоей головой, рядом должна быть живая душа. Общее дело сближает людей, рождает дружбу. Работа – лучший товарищ, есть работа – есть друзья. Человек без работы чувствует себя униженным. Стакан вина и тот кажется взятым в долг. А руки болтаются без дела, и никакой от них пользы.

Но он никуда не ушел. Взяв мешок с одеждой, он встал с постели, постучал в дверь, выходящую в коридор, и позвал:

– Хозяйка, а хозяйка!

В городе тем временем уже кипела работа. Воздух разрывал металлический скрея «ет машин и механизмов. Он не утихнет теперь до самого вечера. Поминутно будет доноситься то грохот мотора, то шум едущего грузовика, то стук кирки, грохот бульдозера, словом, могучее дыхание труда.

Однажды вечером в полном отчаянии он решил вернуться домой. В памяти воскресли родные голоса. Как там отец? Как мать? Братья? Чем-то они теперь заняты? Что сказали бы ему? Что у них на обед? Как им работается? Но он вовремя взял себя в руки. Настоящий мужчина должен прокормить хотя бы себя. Одним ртом в доме меньше – лишний кусок для семьи. Он заглушил в себе голоса близких. Он мог бы позволить себе думать о них, если бы у него была работа. Каждый взмах кирки приближал бы его к родному дому. Удар! Это для матери. Опять удар! Э^то Д^ля отца. Еще удар! Это для Томаса. Удар!.. Опять удар!.. Еще удар!..

Вошла заспанная хозяйка.

– Ты звал меня?

– Я решил уехать, – сказал он через силу.

– Уже?

Ему вдруг стало стыдно.

– Да. Я не сумел найти работу…

Они стояли друг против друга. Пахло затхлостью, потом, нищетой.

– Ну что ж, – сказала женщина сухо, – с тебя за семь дней.

Семь дней. Как быстро они пролетели. Он считал каждый час, каждую минуту, но, когда нет работы, время бежит незаметно.

Он положил мешок на постель и вытащил из кармана аккуратно сложенные деньги: четыре бумажные ассигнации по одному дуро и несколько песет.

– Вот все, что у меня осталось! – сказал он, протягивая ей деньги.

В комнате стало совсем светло, наступал день; дождь, смочивший за ночь крыши и землю, прошел.

– С тебя за семь дней, Хуан. Ты слышал?

Наступила гнетущая тишина. Они по – прежнему стояли друг против друга, и он протягивал ей свои жалкие гроши. Вдруг хозяйка сказала:

– Вчера я слыхала, что в соседнем городке можно наняться. Там строят туннель и дают работу всем, кто приезжает.

Он опустился на койку и закрыл лицо руками.

– Там строят туннель, и нужны рабочие. Для каждого найдется дело. Я узнала об этом вчера.

Ему было так хорошо спать на этой кровати. Пока он засыпал, из открытых окон до него доносились голоса людей, сидящих за ужином. Иногда он слышал пение, перебранку пьяных.

– Я уплачу вам за все. Мне у вас было очень хорошо. Обещаю расплатиться, как только получу жалованье.

Он мог бы добавить: «Я и работаю только затем, чтобы платить».

Но промолчал. Ему было стыдно. А словами тут не поможешь. Уж лучше молчать. Чтобы отвечать, настоящий мужчина должен работать. Своей работой он и отвечает. Хозяйка продолжала стоять, он сидел на постели.

Значит, поблизости роют туннель. Билет на поезд стоит шестнадцать песет. Там нужны рабочие руки. Всякому, кто умеет держать лопату или кирку, найдется дело.

Назад к карточке книги "Современная испанская новелла"