Текст книги "У рыбацкого костра"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Я уже ничего не вижу перед собой. Бегу, сбивая босые ноги о камни и кусты засохшей глины. Чуть не скувыркнувшись в воду, перебираюсь через запруду, весь в поту, задыхаясь, влетаю в гору. Безо всякой осторожности шлепаю по тропинке, идущей между нашим и соседским огородами.

Мне уже не страшно, когда, заслышав мой топот, из погреба высовывается дед Шишок, его черная кучерявая борода, красный нос и колючие, темные, хищные глаза.

Он что-то бормочет мне вслед. Но на этот раз, кажется, что-то одобрительное. Даже его самые ругательные слова, которые он все-таки произносит, звучат совсем по-другому – в них слышатся удивление и похвала…

Я подбегаю к нашей избе и кричу на всю деревню:

– Смотрите, смотрите, какую щуку я поймал!

На крыльцо выбегают моя мать, братья, сестра. Подходят соседи. Даже дед Шишок не поленился – вылез из своего погреба, пришел. Тычет в щуку указательным пальцем:

– Ишь какая, дура набитая!…

Все удивляются, хвалят, спрашивают, как это мне удалось ее вытащить… А я стою и все это слушаю, счастливый на всю жизнь.

Вот эта первая пойманная на удочку щука и родила во мне навсегда страсть к рыбалке, страсть, которая владеет мной уже более полувека…

Капризный красавец

Я понял, что мучает меня линь.

Мне уже пришлось недавно провозиться с таким на этом же озере много времени. И главное, я так и не поймал его. Я даже написал об этом стихи:

Вот камыш поднимает щетины, Гром гремит, предвещая теплынь. И тогда-то выходит из тины Отоспавшийся за зиму линь.

Меж корней оживающих лилий С первым светом озерной зари Он дотошно копается в иле, Поднимая со дна пузыри.

Знаю, он привередлив и чуток, Сам собою любовно храним. Я убил уже несколько суток, Безуспешно охотясь за ним.

То себя за ракитою прячу, То и вовсе ложусь на траву. И, насадку меняя, Удачу, Как дикарь, заклинаньем зову.

Я наивность свою понимаю. Но она не смущает меня. Все равно я поймаю, Поймаю Разодетого в бронзу линя.

И темнеет, и снова светает, И мое испитое лицо Все щетиной густой обрастает, Как травой-камышом озерцо…

И на этот раз все повторилось сначала.

Я забрасывал снасть примерно в метре от камыша, на глубине двух метров. Насадкой был червь.

Поплавок мелко-мелко подрагивал, совсем не погружаясь в воду и подвигаясь в сторону. Подсекать было бесполезно. И я долго ждал решительной поклевки. Наконец поплавок успокоился. Я подождал еще немного и вытянул удочку. Червяк был съеден ровно по самое жало крючка.

Я насадил нового и сделал заброс в то же место. Почти сразу поплавок снова начал мелко-мелко подрагивать. Примерно так бывает, когда к червяку присасывается пиявка.

Я снова долго ждал. И когда поплавок снова успокоился, вытянул снасть. Червяк опять был оторван до самого крючка. Я насадил нового и решил при малейшей поклевке немедленно сделать подсечку. Сделал. Червяк оказался почти нетронутым, лишь чуть– чуть помятым. Я снова стал ждать решительной поклевки. Но ее не было. Все повторилось сначала. И так бесконечное число раз.

Это уже выглядело издевательством… А время шло. Я посмотрел на часы. Оказалось, что я уже потратил несколько часов. По сути дела, все самое лучшее время клева.

Было уже далеко не раннее утро. Солнце поднялось высоко, приятно пригревало. Вдоль стены камыша бойко сновали жирные зеленые стрекозы, а с ними рядом – изящные синие. Они бесцеремонно садились на мой поплавок и мешали мне наблюдать за поклевками, и без того невыразительными и почти незаметными.

Раздосадованный, я уже окончательно решил уходить с озера. Даже собрал свои некоторые вещи. Но напоследок забросил удочку еще раз в то же самое злосчастное место. В это время на совершенно чистом небе появилось небольшое облачко. Оно направлялось прямо на солнце. Мой поплавок по-прежнему мелко подрагивал. И это лишь раздражало меня.

Но как только облачко прикрыло на минуту солнце, а на воду упало несколько капель дождя, поплавок резко нырнул в глубину. Это было совершенно неожиданным для меня. И я с некоторым опозданием отреагировал на такую поклевку.

Все же после подсечки леска моя натянулась до предела, удилище изогнулось в дугу, и я почувствовал сильный и упрямый ход рыбы. Она неудержимо и упорно тянула удочку в глубину.

Я понял, что удилище мое не выдержит, конец его вот-вот сломается. И стал тянуть леску руками, подтаскивая рыбу к себе. Это мне удалось не сразу. Но все-таки после того, как я сдержал несколько сильных попыток линя уйти в глубину, он стал податливее.

И наконец я выволок на берег почти двухкилограммового красавца. Мне надолго запомнилось его могучее бронзовое тело с маленькими глазками и почти фиолетовыми плавниками…

Озеро черной рыбы

Про это озеро я слышал много всякого.

Говорили, что на его месте было болото, поросшее сосняком. А когда полтораста лет назад сосны спилили, кочки и пни утонули, погрузились в воду. И на месте болотного бора появилось озеро. Слышал я и о том, что в нем много линя, который совсем не идет на удочку, есть щука, плотва, окунь. А вода в озере бурого торфяного цвета, но прозрачная и чистая.

Подбираться к озеру очень трудно. Походы есть лишь в двух местах. И то надо идти по колено в воде.

Рассказывали мне и о том, что весной два подвыпивших парня пробовали пробраться к воде и утонули – их затянула трясина.

Как-то я пробовал ловить на этом озере с берега. Но удобных мест там нет, двух шагов по берегу нельзя сделать. Да и рыба совсем не брала…

Все-таки я основательно подготовился к рыбалке, взял с собой резиновую лодку, подобрался к воде, надул ее и отправился в плавание.

Довольно большая часть озера оказалась заросшей кувшинками и лилиями. Но на оставшейся доле совсем не было травы.

Стоял жаркий день. И я перед отплытием искупался. А заодно в нескольких местах измерил глубину, попробовал дно. На дне действительно кое-где оказались пни. На одном я даже посидел. Похоже, что рассказы о том, что здесь когда-то было болото, не являются выдумкой.

Я приготовил кружки. Лески намотал на них немного – метров по шесть. Мне казалось, что глубина здесь не может быть более пяти метров.

День выдался солнечный. И странно: меж кувшинок и лилий то и дело выпрыгивала какая-то крупная совершенно черная рыба в погоне за большими зелеными стрекозами, летающими над водой и садящимися на листья кувшинок.

Кто это мог быть?

Язь? Голавль?… Но в такой воде ни тот, ни другой жить бы не смогли. Она не проточная, бурая…

Я принялся ловить на удочку живцов.

Поймать их оказалось не так-то просто. Около часа я забрасывал удочку на червя и на пареное зерно. Поклевок не было, хотя вокруг рыба все время плавилась, пускала круги, выпрыгивала…

Лишь однажды была у меня поклевка. И я поймал окуня, который, впрочем, не годился для наживки – был слишком крупным.

Но тут я вспомнил, что у меня есть несколько ручейников. И стоило мне насадить их, как начался непрерывный клев. За несколько минут я поймал штук пятнадцать плотвичек, как раз нужного мне размера, и пару окуньков. Здесь мой ручейник и кончился.

Я подготовил четыре кружка и пустил их по ветру, поставив живцов на глубину метров до четырех. Едва кружки отошли от лодки, как один из них резко перевернулся, закружился, заплясал (а кружки у меня были большие, из пенопласта) и пропал под водой. Только тут я понял, что озеро в этом месте было глубоким.

Через десяток секунд мой кружок вылетел из воды как пробка и опять мгновенно ушел под воду. Я погнался за ним и в одно из появлений на поверхности воды сумел схватить и подсечь. Я почувствовал резкий рывок, подумал, что попалась щука. Даже прикинул по резкости рывка, что в ней должно было быть килограмма два. Приготовил подсачек, стал выводить. Последовало еще несколько сильных рывков.

А потом на поверхность вылетела какая-то крупная рыба, которую я сразу не смог и опознать, но не щука, как я предполагал. Когда я выбросил ее в лодку, оказалось, что это окунь – совершенно черный, с кроваво-красными плавниками и совсем без полос.

Я насадил нового живца и пустил кружок. Вскоре поклевка повторилась. И история с исчезновением кружка под водой – тоже… Так я часа за два поймал двенадцать окуней и одну щуку.

Вскоре мне пришлось срочно уйти с озера: надвигалась огромная туча – с дождем и грозой. Вдали загрохотало, засверкали молнии.

И только я успел выпустить воздух из лодки, уложить ее в мешок, смотать удочки, как начался проливной дождь и сильнейшая гроза.

Весь промокший, исхлестанный ливнем, я добрался до избы мельника Никиты Каллистратовича, которая находилась недалеко от озера…

Через день я решил еще раз половить на этом озере. Набрал ручейника, на кружки намотал побольше лески. День выдался серый, иногда моросил дождь. И я был уверен, что эта рыбалка должна быть гораздо удачнее первой. В яркий солнечный день, как правило, рыба клюет хуже, чем в пасмурный.

Плотва на озере клевала на ручейника повсеместно. Я шутя наловил живца и пустил кружки. Они прошли через все озеро. Ни одной поклевки не было. Я прогнал их еще раз. И снова – ни одной поклевки.

Я менял живцов, пускал их и глубже и мельче – поклевок не было.

Так и пришлось мне ограничиться ловлей одной плотвы, которая клевала всюду и беспрестанно, но была мелкой, годилась лишь для насадки… Она была с черной спинкой, и вся ее чешуя отдавала чернотой…

К сожалению, больше мне на этом озере побывать не удалось.

Но блестящие, черные, с багряными плавниками окуни до сих пор не забываются…

Авальдас ловит щук петлей

Мне довелось видеть в Литве, как мальчишки ловят щук петлей.

Особенным умением в деревне, где я долгое время жил, отличался пареЛк Авальдас. У него был острый глаз, твердая рука, быстрая реакция. И я несколько раз ходил с ним по речке Бирвите, наблюдая за этой виртуозной ловлей.

Все снаряжение его состояло из метровой орехойой палки, к концу которой была привязана струна от гитары. Авальдас шел по речке против течения, чтобы поднятая ий муть не мешала ему видеть рыбу. Заметив щуку, которая стояла у затонувшего бревна, коряги, подводного камня или травы, он спокойно и медленно, без резких движений, подходил как можно ближе к щуке, останавливался примерно в метре от нее.

Всякая другая рыба – окунь, плотва, елец, не говоря уже о язе или голавле, – давно бросилась бы наутек. А щука стояла не шевелясь. Авальдас прикидывал ее толщину и соответственно ей делал затягивающуюся петлю из струны. Потом опускал осторожно в воду, надевал ее щуке на голову до окончания жабер.

Как ни странно, щука позволяла сделать это. Тогда он резко дергал, затягивал петлю, а потом вместе с ореховой палкой бросал щуку на берег, как можно дальше от воды, чтобы она не скатилась в воду.

При мне произошел и совсем непонятный случай.

Увидев щуку, он надел на нее петлю, рванул струну на себя. Но щука сумела как-то освободиться, выйти из петли, хотя на ней и остался кусочек ее жабры.

Я огорчился за мастера своего дела:

– Эх, Авальдас, Авальдас, что ж ты упустил такую хорошую щуку!

А он мне в ответ:

– Ничего, я сейчас ее поймаю, никуда она от меня не сумеет уйти!

– Да где ж ты ее поймаешь? Она, наверное, уже за километр улетела отсюда, ведь ты ей даже половину жабры оторвал.

А он свое:

– Никуда она от меня не денется. Сейчас пройдет муть, и я ее найду!

И действительно, через минуту вода посветлела, Авальдас посмотрел направо, налево, вперед, назад и кричит мне:

– Да вот она, эта самая щука, и стоит!

– Где это?

– Да вон!…

– Это не она, это – другая!

– Нет, она!…

Он снова подкрался к щуке, опустил петлю в воду. Осторожно надел на голову петлю и, решительно поддернув, выбросил щуку на берег. Я подбежал к ней и увидел, что это действительно она – у нее повреждена жабра…

Это надо же, совсем не чувствовать опасности даже после того, как побывала в петле!…

Не знаю, чем и объяснить такое – то ли верой в свое могущество, ведь щука в реке – царица, то ли вообще притупленным чувством самосохранения…

Щучьи стоянки

Блуждая по речке Бирвите, я много раз замечал, что под определенным кустом или в какой-то заводинке можно почти ежедневно вылавливать по щуке. Видимо, место пойманной сразу занимает другая – оно для щук чем-то особенно привлекательно. Может быть, здесь можно хорошо замаскироваться и где-то по соседству удается всегда поймать мелкую рыбешку.

Но особенно мне запомнилось одно местечко на озере Кон– чёгина.

Как-то летом я ловил там малька, чтобы потом пройти на лодке вдоль камыша и поохотиться на щук. Их я больше всего люблю ловить с помощью оборудованной мной самим щуколовки. Она проста. Прочное жесткое удилище. Леска ноль пять – ноль шесть. Большой поплавок, не дающий живцу уйти на дно. Металлический поводок. Грузило, которое держит живца на определенной глубине. И наконец, двойник или тройник, судя по обстоятельствам и клеву.

Я насаживаю небольшую плотвичку, окунька или ерша и двигаюсь на лодке вдоль камыша. Закидываю удочку. Даю живцу погулять несколько минут. Если поклевки нет, продвигаюсь дальше на несколько метров.

Снова закидываю живца. Если не берет, двигаюсь дальше. Конечно, стараюсь определить по характеру берега, растительности, по глубине – может быть здесь щука или нет. Иногда обнаруживаю ее по выпрыгиванию мелкой рыбешки из воды…

Наконец после очередного заброса спокойно плавающий поплавок рывком уходит под воду. Я даю возможность щуке пройти несколько метров, отпуская леску. Щука останавливается. Даю ей время заглотить рыбешку. Потом резко подсекаю…

…Итак, я ловил живца в маленьком заливчике. И когда тащил из воды окунька, увидел, как за ним метнулась со дна щука. Она едва не успела его схватить.

Я тут же насадил окунька на тройник. Только забросил, как щука с ходу схватила его. Окунек был мал, и я даже не стал дожидаться, пока она его заглотит. Сразу подсек. И вытащил щуку килограмма на два.

Не испытывая особой надежды на удачу, на то, что здесь может стоять еще и вторая щука, я все-таки насадил второго окунька и бросил его в то же место, где только что была поймана первая щука. Сразу последовала резкая поклевка. И я вытащил вторую щуку примерно такого же веса.

Уже совсем не надеясь, что могут поймать в этом месте еще щуку, я все-таки бросил и третьего живца в то же место. И – удивительно! – он тут же был схвачен и третьей щукой…

Я пробовал забрасывать в то же место еще и еще раз, уже поверив в то, что щук здесь можно ловить бесконечно. Но больше поклевок не последовало. Тогда я пересел в лодке с носа на корму. И выудил на новом месте, по соседству, еще щуку.

Этот заливчик я заметил. И потом каждый раз, когда приезжал на озеро, заглядывал туда. В течение целого лета ни разу не уезжал оттуда без щуки…

Налим-обжора

По ночам мы с Володей ловили на Медведице налимов.

Стояла уже середина октября. Вода стала достаточно холодной. К утру в заливах вода у берегов уже покрывалась тонким льдом.

Я имел представление о неутомимом аппетите, о прожорливости налима, о его нечувствительности к боли. Но не до такой степени. А тут сумел убедиться в этом еще и еще раз.

Часов в семь вечера мы пускали по Медведице кружки. Насадкой нам служили ерши, мелкая плотва, окуньки. И живые, и уснувшие. Насадку мы пускали по дну.

На этот раз погода была самой налимьей. Дул холодный северный ветер вперемешку с дождем и снегом. Небо задавили тяжелые, плотные тучи. Тьма стояла непроглядная. Словом, было все, что нужно для хорошего налимьего клева.

В полночь мы стали проверять кружки.

С помощью фонарика я отыскал один из них. Он был перевернут. Метрах в семи от него я увидел и другой, тоже перевернутый. Это уже удача – два налима есть! Но когда мы потянули первый кружок, за ним двинулся и второй.

Оказалось, что налим умудрился проглотить и ерша на первом кружке и окуня на втором. Шел он спркойно, без рывков, так, словно ничего с ним не приключилось, как на прогулку. А ведь у него в животе находилось два огромных тройника!…

Налим оказался очень красивым, необычным по окраске. Вместо обычного серого или коричневого он был светло-лимонного цвета с черными пятнами. Такой пижон!

С этим налимом у нас приключилось и еще одно происшествие.

Я решил сохранить его живым до своего отъезда в Москву. Отрезал поводки и пустил его с двумя тройниками в большую ванну. В ней я обычно хранил живцов, напустив воду почти до краев. Ванна стояла в коридоре, там всегда было прохладно, и живцы очень хорошо сохранялись.

К ним я иногда пускал и щуку, а то и двух. Щука находилась с ними вместе по нескольку суток, но никогда их не трогала. Неволя, тройник в животе, испуг, необычайная обстановка, видимо, так угнетающе действовали на нее, что ей было совсем не до еды.

Поэтому я предполагал, что то же самое будет и с налимом. Пустил его к живцам.

И сам себя наказал.

Пришел я утром к ванне, чтобы взять живцов, которых в эту пору трудно добывать, и еще раз погонять по Медведице кружки. Смотрю – ничего, кроме налима, в ванне нет. Зато он раздулся. Важно и лениво плавает по дну ванны, как будто с ним ничего и не случилось…

Нашего полку прибыло

Более несносного человека я еще не видел. Во-первых, он сумел и во мне посеять сомнение:

– В этой луже не может быть даже головастиков, а вы захотели карпов!

Действительно, болотце оказалось очень мелким и грязным; могла ли сюда зайти рыба? Но я стал упорно вдалбливать ему, что именно это и любит карп…

Пока мы с Володей разматывали удочки, он, подстелив плащ, удобно улегся на траве и стал отравлять нам существование:

– Давайте, давайте, насаживайте, забрасывайте. Но, клянусь, в моей ванне ловля была бы куда лучше, чем в этой луже.

– Перестань! Не шуми!

– Ничего! Пиявки присасываются при любом шуме!

И когда я вытащил удочку, чтобы закинуть ее в другое место, на моем крючке оказалась большая черно-бархатная пиявка. Семен ликовал:

– Все идет как по расписанию! Клянусь, если вы вытащите и другую удочку, на крючке будет такая же пиявка. Ну хотя бы они были медицинскими, их можно было бы сдавать в аптеку, а то – самые обыкновенные.

В это время поплавок второй удочки стал покачиваться. Володя замахал руками:

– Тише! Это – карп. Он берет очень осторожно.

Не снижая тона, Семен продолжал:

– Тритон или головастик в лучшем случае!

Поплавок покачался-покачался и замер, Володя заволновался:

– Наверно, стащил червя! – и дернул удочку. На крючке была очередная пиявка.

– Ха-ха! – торжествовал Семен. – В этом водоеме даже тритонов нет!

А время шло. Мы забросили удочки на рассвете, в четыре утра, а сейчас шел уже седьмой час. Время клева трагически истекало. Солнце ударило по бочажкам болота, и вода в нем заискрилась. Стало неудобно следить за поплавками. А мы все вынимали пиявок. Да и Семен продолжал свое:

– Всех пиявок не выловить! Давайте лучше двинемся в Москву. Сейчас в любом рыбном магазине полно живого карпа. Сложимся по трешке, вот и уха!

Я понял: ему нечего делать, вот он и пристает к нам.

– Слушай, Семен, – сказал я, – накопал бы ты червей, они у нас кончаются.

И зачем я поднял его? Стоило мне сказать:

– Копай у берега, тут сырая, черная земля и должны быть черви, – как он с такой силой принялся переворачивать палкой землю, что она полетела в воду, прямо к нашим поплавкам. Я завопил:

– Сенька, перестань! Ну их к богу, твоих червей!

Тогда он сделал еще лучше: неторопливо снял ботинки и сам полез в воду.

– Куда ты? – закричал я, уже совсем рассвирепев. – Вот, действительно, заставь дурака богу молиться…

Бултыхая своими огромными ножищами по воде и яростно орудуя палкой, он спокойно заявил:

– Из воды мне удобнее рыть, и земля летит на берег.

– Да ты распугаешь всю рыбу!

– А здесь ее нет и не было.

Я подбежал и грубо оттолкнул его. Он еще раз бултыхнул ножищами и вылез на берег, совсем обиженный:

– Вы как хотите, а я завожу мотор и – домой.

Пришлось его упрашивать:

– Ну подожди еще двадцать минут.

– Не могу!

– Ну десять…

– Не хочу!

Тогда мы с Володей заявили:

– Это, в конце концов, не по-товарищески. Мы тебя просим: подожди ещё пятнадцать минут. Ровно в семь мы трогаемся домой. Ведя эти переговоры, мы и не заметили, как мой поплавок стал покачиваться и плавно пошел в сторону.

– Тяни, тяни! – закричал Володя, одновременно со мной бросившись к удочке. Он опередил меня, схватил удилище и сделал подсечку. Раздался всплеск, и, описав дугу, на зеленую траву шлепнулся карпик – червонное золото.

– Граммов на триста потянет! – выкрикнули мы с Володей.

Но Семен авторитетно заявил, что в нем не будет и двухсот.

Однако он долго подбрасывал на ладони нашу добычу. И, как мне показалось, в глазах его появился блеск… Володя живо закинул свою удочку на то место, где попался карп, и стал бросать туда крошки хлеба. Я тоже закинул удочку поближе к счастливому месту. А Семен все продолжал подбрасывать на своей ладони карпа. Наконец, я не выдержал:

– Перестань мучить рыбу. Положи ее на траву, в тень, полей водой и прикрой травой.

Он выполнил это беспрекословно.

Поплавок Володиной удочки снова закачался, это продолжалось минуту-две. Потом он быстро пошел в сторону. Подсечка. И новый слиток живого золота затрепетал на зеленой траве… Пока мы возились с этим карпом, клюнуло и у меня. Я схватил удилище и резко дернул его кверху, за что и был наказан: показалась моя добыча из воды и плюхнулась обратно.

– Ну кто же так дергает! – закричал на меня Семен. – Так же можно порвать губу не только рыбе, но и себе! У вас хоть есть еще удочки!

– Есть. Но удилища нет. Срежь ореховый прут, да не тот, а вот этот, здесь длинного не нужно.

Семен стал суетливо срезать орешину. Пока он это делал, Володя успел вытащить еще двух карпов, а я – одного.

Семен наладил удочку, попросил Володю насадить червя и заб– бросил. Конечно же, он сразу угодил в осоку. Только испортил червя. Сделал еще попытку забросить. И снова угодил в осоку. Наконец, он попал на чистое место и замер…

У нас кончилось курево.

– Вон народ идет, наверное, на поезд. Пойди попроси хотя бы пару папирос, – сказал мне Володя.

– Нет, уж лучше ты иди.

– Да вот Семен сходит… Семен, сходи-ка!

Склонившись над самой водой, Семен только зашипел:

– Нет уж сами бегите, я вам не мальчик и курить не хочу! И вообще тише – у меня клюет!

Мы с Володей поймали еще по карпу, и вдруг клев совсем прекратился. Мы посидели пять-десять минут, потом насадили покрупней червей и улеглись на плаще. Повалялись на траве, погрелись на солнышке… Только сейчас мы обратили внимание на то, как сладко пахнет кашка!… Как музыкально гудят в траве шмели! Как изысканно свистит где-то в кустах иволга!…

– Эй, где же ваш поплавок? – заорал Семен.

Володя бросился к своей удочке. Червь на ней был сорван. Володя быстро насадил нового большого червя и забросил на прежнее место. Поплавок сразу же стремительно заскользил по поверхности воды в кусты. Володя слегка подсек. Я почувствовал: на его удочку попалось что-то крупное. Походка пойманной рыбы была совсем не похожа на упорный, но спокойный ход карпа. Леска резко полоснула по воде вправо, потом влево. Володя взял ее в руки и стал осторожно тянуть к себе. Вдруг она стала легко поддаваться. Мы замерли: большая черная щука, как загипнотизированная, послушно шла к нам по самой поверхности воды. Она даже помогала Володе тащить себя, чуть-чуть работая хвостом. Рванись она вбок, и все пропало, ведь на леске не было металлического поводка, да и сам крючок был очень мал. Но щука подошла к самому берегу и стала. Володя таинственно, как колдун, стал нагибаться, держа в одной руке леску, а другую занося над головой щуки. Когда его рука дошла до самой воды, он схватил щуку за голову, под жабры и единым махом выкинул на траву. Мы повалились на берег, чтобы не дать ей скатиться в воду.

– Ну, братцы! – опомнившись, сказал Володя. – Нам пора домой. Уже одиннадцать часов, а мне нужно быть в Москве в два. Пока переоденусь, помоюсь…

– Да, надо ехать, – поддержал его я.

А Семен… Семен сидел на берегу болотца, он забросил все три удочки и ждал клева.

– Семен! – крикнул Володя. – Поехали.

– Подождите минут десять, я сейчас…

– Нам пора…

– Ну подождите и, главное, не кричите.

– Нам надо ехать…

– Ну подождите. Я же вас ждал. В конце концов, вы хоть раз в жизни можете поступить по-товарищески?…

– Да причем здесь товарищи?… Просто нам надо на работу.

– Ну и поезжайте, – вдруг зашипел он, – только оставьте меня в покое и не галдите!… Умеет же Володя водить машину. И права у него есть. Вот и катите…

Это было настолько неожиданно, что мы на минуту застыли, раскрыв рты.

– Ты это что, серьезно?

– Да замолчите вы! Конечно серьезно. Поезжайте!…

– А как же ты?… Ведь отсюда до станции километров семь!

– Доберусь!

И мы поняли: уговаривать его бесполезно. Собрали свои пожитки, сели в машину. Объехали вокруг болотца и появились с другой его стороны, как раз напротив Семена. Я помахал ему рукой. Он не отвечал. Он сидел, уткнув глаза в поплавки, и ждал клева…

– Да не маши ему, напрасно! – сказал Володя. – Нашего полку прибыло…

Ярослав Смеляков на рыбалке

Ярослав Смеляков очень поздно – почти в пятьдесят лет – пристрастился к рыбалке. Но полюбил ее беззаветно. Человек острого ума, щедро наделенный чувством юмора, на рыбалке нередко становился совсем ребенком.

Весной 1962 года мы ловили рыбу на Плещеевом озере, там где некогда Петр I еще в отрочестве своем сделал попытку создать русский флот. Мы подъехали к берегу, противоположному древнему городу, поставили моторку у травы и приступили к ловле. В лодке пятеро – лодочник, Я. Смеляков, В. Костров, моя жена и я. У Смелякова что-то не клевало. А моя жена каждую минуту просила меня:

– Надень червя!

Я надевал. Она забрасывала удочку по-женски, через голову, и каждый раз попадала в самые водоросли. Я шипел на нее:

– Перебрось, там только крючки отрывать!…

Она вытягивала удочку, и на ее крючке оказывалась рыбешка. Она снова просила меня:

– Надень червя.

Я снова надевал, она забрасывала в траву и снова вытаскивала рыбешку. У Ярослава по-прежнему не клевало. Он мрачнел, мрачнел, наконец не выдержал и:

– У какой-то дурехи-девчонки каждую минуту на крючке рыбка, а у меня, большого советского поэта, – ни одной!

Действительно, рыба совсем не хотела считаться с тем, кто ее ловил…

Через несколько дней Ярослав пригласил меня на рыбалку в Тарусу, где он снимал дачу…

Когда я проснулся на рассвете и вышел в огород, то увидел его там. Вид у Ярослава был праздничный.

На нем был новый костюм светло-серого цвета, ослепительно белая рубашка. Он яростно копал землю лопатой, разламывал руками крупные комья земли, собирал и складывал червей в банку. А вокруг суетливо бегал его пасынок Алешка и упрашивал:

– Дядя Яр, возьми и меня на рыбалку! Дядя Яр, возьми и меня на рыбалку!…

Ярослав, как это он хорошо умел, крепко выругался и:

– Как червей копать, так дяде Яре, большому советскому поэту, а как ловить рыбу, так тебе!…

Алешку на рыбалку он так и не взял…

Мы подплыли к дальнему берегу Оки, заросшему кугой, бросили якорь. Рыба клевала из рук вон плохо – за три часа мы с трудом наловили на жиденькую уху. Одну мелочь.

И вдруг мой поплавок стал медленно притапливаться. Решив, что это берет крупная рыба, я осторожно подсек и почувствовал на удочке тяжесть добычи. Но на крючке оказалась не рыба, а толстая веревка. Я стал ее тянуть и вытащил плетеную из ивняка огромную вершу.

Видимо, она очень долго лежала на дне. Когда мы с трудом втянули ее в лодку, почти до половины она была наполнена жидким илом, а по нему ползал большой черный рак и прыгали две крупные плотвицы.

И тут произошло то, чего я никак не ожидал. Ярослав бросился к верше, нырнул в нее с головой, просунув руку в горловину.

Дрожащими от волнения пальцами ловил он подпрыгивающих на иле рыб. А на его новый светло-серый костюм и ослепительно белую рубашку текла грязь. Рукава пиджака, воротник, спина покрылись илом.

– Ярослав, что вы делаете?

– Подождите! – он вынырнул из верши, отдышался, положил рака и плотву в ведерко:

А теперь поплыли домой… Только скажите Тане и Алешке, что это я сам все поймал!… – И он совершенно по-детски улыбнулся…

Речка моего детства

Какие очаровательные имена носят речки нашей средней полосы: Нерль, Сетунь, Конопелка, Истра, Снежедь, Вертушинка, Ливенка, Ликова!…

И у моей речки имя ничуть не уступит им – Сумерь!

Какой пээт придумал его? Надо действительно обладать высоким поэтическим даром и таким чувством слова, чтобы найти имя, которое звучало бы так замечательно.

Моя Сумерь маленькая, незаметная. Течет она больше в перелесках, на каждом шагу петляя. Берега ее заросли ольхой и черемухой, которые все опутаны хмелем. А у самой деревни она выбегает на луг.

Мое детство прошло около этой речки, ее бочагов. Каждый из них имел свое название – Долгий, Круглый, Каменный, Тонкий, Девичий… И названия эти не случайны. Они отражали форму бочага или его дна. А Девичий был так назван потому, что в нем почему-то купались преимущественно девчата.

По весне прибрежный лужок становился золотым от зацветающих одуванчиков, калужницы, курослепа, купальницы, лютиков. А пригорки становились розово-лиловыми от бессмертника, медуницы, хохлатки. Очень красиво у речки. Особенно на другом от деревни берегу. Он меньше вытоптан.

Там же, где Сумерь ныряет в ольховый перелесок, по его берегу и пробраться трудно. Место это называлось – Быки. Там почему-то зарывали павший скот. В частности, быков. Вот и название такое пошло отсюда…

После Быков к речке с одной стороны подходило поле, на котором то сажали картошку, то сеяли рожь, то овес. А с противоположной стороны к ней примыкал старый еловый лес с ландышами, с ночными фиалками, с ягодными лужайками. Сюда мы в июне ходили за первой земляникой.

По весне Сумерь довольно сильно разливалась, затапливала весь луг, доходила до горы, до своей старицы, сливалась с ней. Посмотришь с горы, а внизу уже не маленькая уютная речка, а целое озеро… А когда в мае вода уходила, опять обретали свою независимость бочаги старицы.

По весне в узких местах речки деревенские мужики делали забои – вбивали колья, оплетали их ивняком и ставили там верши. В них нередко вваливались хорошие щуки.

А в июне-июле, когда мелели бочаги, старицы и воды в них становилось по колено, мы, мальчишки, сняв штаны, залезали в них, взбаламучивали воду и ждали, когда щуки и щурята, зашедшие сюда в водополку, выплывут на поверхность, «покажут свои носы».

Тогда мы ловили их руками или бельевыми корзинами. А летом в бочагах, которые до конца не высыхали, ловили наметкой плотву, карасей, вьюнов…

В речке Сумерь меня учили плавать. Без всяких премудростей бросали подальше в воду, раскачав за руки и за ноги. И каждый сам должен был выбраться из нее. Это и был первый урок плаванья, во время которого и перепугаешься, и воды нахлебаешься, но и плавать научишься на всю жизнь…