Текст книги "Звезды на крыльях (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Лечу дальше, пропуская под собой остров Джарылгач. Это последний кусочек суши. Теперь море, когда летишь над ним, не кажется голубым. Оно серо-темное, действительно Черное море. Обшариваю глазами водное пространство. Моя основная задача – выяснить, нет ли на подходе десантных судов. Вся поверхность моря покрыта длинными бороздами валов. Не видно ни одного суденышка. Взглядываю на часы: прошло 45 минут полета от аэродрома. Невольно вспоминаю, что я на сухопутном самолете. Стоит отказать мотору, что тогда бывало часто, и придется падать в море. Хоть и близок крымский берег, но лучше погибнуть в волнах, чем в лапах врангелевской контрразведки. Нам известен приказ Врангеля о расправе с красными летчиками без суда и следствия. Бензина в баке осталось еще на час. Последний [119] раз оглядываю море: не видно ни дымка, ни паруса. Разворачиваюсь влево, взяв курс на Крым.

На горизонте появляется желтая полоса. Она все растет и превращается в пустынный песчано-каменистый берег. Сличаю карту с береговой линией. Я вышел к Бакальской косе. Иду вдоль побережья на Юшунь. Вижу, как по грунтовой дороге к Перекопу тянется обоз в полсотни пароконных подвод, за ним батарея орудий. Ставлю на карте значок: батарея с боекомплектом в движении. Левой рукой вытаскиваю за стабилизатор бомбу. Выдергиваю из взрывателя предохранительную шпильку. Батарея все ближе. Вижу на глаз – пора! Бросаю! Смотрю вниз: слева от дороги рядом с обозом – взрыв. Желто-огненная вспышка. Сизо-черный букет дыма. С высоты 600 метров хорошо видно, как лошади понеслись в разные стороны, не разбирая дороги. Несколько повозок опрокинулось. Артиллерийская упряжка, круто развернувшись, ткнула в кювет пушку, и она задрала хобот.

Вот он, укрепляемый французскими инженерами Перекопский перешеек! Глубоко эшелонированная полоса обороны многочисленными позициями пересекает перешеек поперек. Лечу вдоль железнодорожной ветки к Армянску, едва успевая делать пометки на карте. Всюду видны строительные работы. Длинные цепи людей у гряд свежевырытой земли. Огромные горы камня. Вдруг самолет подбросило. Мелькает мысль: «Разрыв снаряда! По мне стреляют!» Выровняв машину, тяну ручку на себя и стремительно ухожу в высоту. Вовремя: вокруг шапки бурых разрывов. Видно, как на взлете фонтаном рассыпается «картошка» – шрапнель. С высоты 900 метров бросаю бомбу на железнодорожную станцию Армянск, где вспыхивают красные отблески орудийных выстрелов и стоит под парами паровоз. Следить за результатом бомбометания некогда. Подо мной главная полоса Перекопских укреплений: бесчисленные пулеметные гнезда, артиллерия на огневой позиции, запутанная паутина проволочных заграждений, завалы, траншеи, извилистые ходы сообщений, бетонированные капониры и, наконец, высокая насыпь Турецкого вала, построенного несколько веков назад и укрепленного современными средствами. Перед ним огромный ров, заполненный водой, а дальше, к северу, в сторону красных частей, еще несколько линий укрепленных позиций. И везде в разгаре [120] саперные работы. Да, такого я еще не видал… Так вот он, Перекоп! Вот что предстоит атаковать! Мне, летавшему над укрепленными линиями первой мировой войны, становится ясной безмерная трудность овладения этой твердыней. Как я жалею, что на моем самолете нет аэрофотоаппарата! Но решаю: «Мы сфотографируем этот орешек во что бы то ни стало».

Машину без конца встряхивает от близких разрывов снарядов. Плотность огня так велика, что я вынужден забраться еще выше. На высоте 1200 метров заканчиваю разведку Перекопа и с правым разворотом со снижением иду к Аскании-Нова.

Теперь район полетов мне ясен. Карта испещрена условными значками.

После посадки доложил по телефону в Чаплинку результат разведки. Встревоженный механик позвал меня к самолету. Рваные пробоины от осколков сильно повредили фюзеляж и нижние плоскости. Вдвоем решили, что и как подремонтировать, чтобы завтра мой «ньюпор» был готов к вылету.

Под вечер собрал летчиков группы и доложил по карте свои наблюдения. Обзор района боевых действий вызвал горячее обсуждение. Летчики, уже летавшие на воздушный бой или разведку, рассказали о своих тактических приемах. Мне была очень приятна глубокая заинтересованность людей в выполнении поставленных заданий. После задушевного разговора о боевых делах всем стало ясно, что нашей главной задачей является фотографирование Перекопских укреплений. Именно здесь в тяжелых боях должна решиться судьба Крыма.

Заканчивая разговор, я еще раз призвал упорно искать переброску десантов и резервов противника.

Уже стемнело. Наступила теплая крымская ночь. Звезды горели ярко. Вспыхивали огоньки папирос. Соловьев вдруг порывисто, горячо сказал:

– Как жаль, что мы не можем летать ночью! Может, сейчас к берегу ползет десант…

* * *

Утром 23 мая я издали увидел приближающийся к аэродрому самолет. Это был «спад». Хотя с разведки должны были вернуться еще два летчика, по «почерку» [121] сразу узнал Соловьева. Крутнув на подходе «бочку» и не делая круга, он пошел на посадку. «Опять крутит, забывает, что мы летаем на старых гробах! – подумалось мне. – Сейчас устрою ему разнос!»

На повышенной скорости зарулив на стоянку, летчик выпрыгнул из кабины и быстрым шагом пошел ко мне. В руках карта. Шлема на голове нет, волосы взлохмачены ветром, куртка расстегнута, коробка маузера бьет по ноге, глаза сияют:

– Товарищ командир группы, красный военный летчик Соловьев задание выполнил! – И он протянул карту.

В очерченном контурной линией Перекопском заливе стоял условный знак десанта со стрелкой в район Алексеевка – Хорлы. Ну как тут будешь распекать!… Едва я оторвал взгляд от карты, а он уж докладывает залпом:

– Товарищ командир, четыре больших и два малых парохода. Нашел змейкой. В Чаплинку вымпел с донесением сбросил.

– Это что за змейка такая, товарищ командир шестого отряда?

– А это вдоль залива ходил поперек: пять минут к побережью, пять минут от него! – И он стал водить заскорузлым пальцем по карте, описывая по всей длине залива правильные зигзаги.

– На какой высоте?

– Две тысячи метров, чтобы подальше видеть…

Впоследствии при разведке над морем мы применяли этот прием.

– Ну молодец, Соловушко! – крепко пожал я ему руку. – А фокусы на подходе к аэродрому прекрати: глазом не моргнешь – старая машина развалится.

По разведке Соловьева командующим группой перекопского направления были приняты срочные меры. Попытка белых приблизиться к берегу не удалась. Большие и малые пароходы убрались восвояси.

Ранним утром 25 мая разведкой авиадивизиона был обнаружен новый большой караван судов противника. Транспорты шли вдоль Крымского побережья к Перекопскому перешейку. Мной было принято решение о вылете всей группой на бомбометание.

Боевое возбуждение охватило летчиков. Даю указания о порядке взлета, сбора и работы над целью. Большинство [122] просит разрешения взять на борт по четыре бомбы. Разрешаю, хотя знаю, что и две бомбы из кабины самолета-истребителя сбросить трудно.

В 7 часов 30 минут взлетаю. Оборачиваясь назад, вижу, как один за другим ко мне пристраиваются остальные. И вот все шесть самолетов – в строю «гусь» (так тогда называли «клин»). Слева от себя вижу командира 5-го отряда Скаубита. За ним идут его ведомые Захаров и Гуляев. Справа от меня – Соловьев с Васильченко. Чувство гордости за свою группу охватывает меня. Ничего, что половина летчиков сидит на земле без машин: нам их обещают дать. Тогда мы покажем врангелевскому сброду!

На высоте 800 метров идем над морем. Ведомые прижались плотно. Оглядываюсь, вижу их чуть покачивающиеся в воздухе самолеты. В кабинах родные лица. Кое-кто без летных очков: на всех не хватает.

Струя встречного потока освежает лицо. Напряженно вглядываюсь в блестящую гладь моря. Вот они! Далеко впереди идут растянувшиеся в кильватерной колонне суда. Как условлено, делаю три покачивания с крыла на крыло. Чуть сбавляю обороты мотора. Соловьев с ведомым, теряя высоту, уходят под нас. Скаубит заходит за меня. Его ведомые оттягиваются. Правая пара к ним уже пристроилась. Вся наша группа растянулась в колонну по одному.

Подвернул свой «ньюпор» по курсу. Теперь мы идем прямо на вражеский караван. До него уже недалеко. Он виден как на картинке. Раз, два, три… восемь! Неуклюжие, [123] как утюги, транспорты перед нами. Темная окраска и черный дым из труб придают им мрачный вид. На палубах черно от пехоты. Видны маленькие красные светлячки – стреляют из пулеметов. Чувство злобы к врагам кипит во мне: «Опять лезут! Не дают жить! Белогвардейские палачи!»

Беру поправку на ветер, чуть подворачиваясь влево. На глазах кильватер ломается: транспорты в беспорядке отворачивают друг от друга. Целюсь по головному – самому большому пароходу. Пора! Сбросил! Выхватываю из середины каравана еще одну цель, с которой особенно много вспышек пулеметных очередей. Пора! Вторая пошла! Круто разворачиваюсь вправо, наблюдая за работой ведомых. Строй транспортов окончательно развалился. Все суда в разрывах, клубах дыма и всплесках водяных столбов. Те из наших летчиков, которые взяли по четыре бомбы, разворачиваются влево для повторного захода.

Беру направление на берег. Набрасываю донесение в штаб, чтобы вымпелом сбросить его над Чаплинкой.

Все самолеты группы благополучно вернулись в Асканию-Нова. Сколько было разговоров о вылете! И как завидовали нам те летчики, которые не участвовали в выполнении этого задания. Как сообщили из штаба Перекопской группы, атакованный караван так и не дошел до берега. Возможно, здесь сыграл роль огромный моральный эффект нашего налета. Поняв, что десантные суда обнаружены, что их встретят на красном берегу неласково, врангелевцы повернули вспять.

Всего в тот день было осуществлено 10 вылетов. В дальнейшем при работе с аэродрома Аскания-Нова ежедневно производилось 10-15 полетов.

26 мая в 11 часов утра Иван Дацко обнаружил в Перекопском заливе у вражеского берега еще пять пароходов под разгрузкой. Перекопский и Каркинитский заливы были взяты под такое строгое наблюдение, что незамеченным не мог пройти ни один пароход. Донесения о движении судов противника почти ежедневно передавались в штаб группы.

В один из дней, видимо с целью разведки, к аэродрому на большой высоте подошел вражеский истребитель. Ему навстречу вылетел Яков Гуляев. Этот скромный застенчивый летчик, с лицом простого крестьянского [124] паренька, в воздухе преображался, становился настоящим рыцарем неба. Именно о таких говорят: летает как бог. Самолеты противника он атаковывал с отчаянной смелостью. Рискуя жизнью, всегда шел на выручку товарища. Ему-то и достался «храбрый» врангелевец, посмевший прилететь к нам в «гости».

Яша Гуляев, для начала сойдясь с врагом в лобовой атаке, заставил его показать хвост. Затем обрушил на белогвардейца огонь пулемета. А после этого завертел его в пляске высшего пилотажа. Врангелевец не знал, как выбраться живым. Закончился воздушный бой тем, что вражеский самолет с неестественным креном и большим снижением удрал, пользуясь преимуществом в скорости.

После этого не солоно хлебавшего гостя прилет врангелевских самолетов в район нашего аэродрома надолго прекратился. Эта схватка в небе была характерна отсутствием у противника боевой инициативы. Мы знали, что врангелевские летчики дороже всего ценили свою собственную шкуру. Поэтому отличные новые самолеты мало им помогали. Врангелевцы позорно освобождали небо, стараясь не ввязываться в воздушные бои, которые напористо вели красные летчики-истребители.

Несмотря на широкий размах тяжелых сражений с белопольской армией, указание В. И. Ленина об усилении 13-й красной армии выполнялось. В частности, авиагруппа перекопского направления также усилилась. В конце мая к нам прибыли военные летчики Плониш, Рыков, Былинкин, причем последний прилетел на самолете «Ньюпор»-17. В состав авиагруппы был введен 16-й разведывательный авиаотряд, имевший шесть самолетов. Отряд прибыл по Днепру на барже и приказом командующего начал действовать из хутора Балтазаровский, что в 40 километрах севернее Перекопа. Таким образом, только на перекопском направлении красная авиация имела 14 самолетов. Правда, ввиду интенсивных полетов наша техника – старая летающая рухлядь, построенная в начале мировой войны, – часто отказывала.

…Не забыть солнечное, жаркое утро. Я сидел в прохладной комнате штаба, просматривая разведдонесения о переброске к Перекопу новых сил врага. Раздался стук в дверь. В комнату вошел Соловьев. Кто служил в авиации, обязательно встречал этот тип летчика. Прямой, [125] даже резковатый, немногословный, смелый в бою; летает красиво, с какой-то легкостью и той уверенностью в себе, которая часто ведет к лихому воздушному ухарству. Таких любят летчики и обожают мотористы. Таким был и командир 6-го отряда Иван Соловьев. Я любил его, как честного коммуниста и прекрасного летчика. Уважал за открытый характер, за храбрость, за любовь к полетам. Мне, в прошлом слесарю, был близок этот рабочий паренек, ставший красным летчиком.

По непривычно просительному лицу его догадаться о цели прихода было нетрудно. В то утро на разведку ушли все исправные самолеты. Соловьева в полет я не пустил, так как среди других потрепанных самолетов его «Спад»-7 выделялся особой изношенностью. Было решено в ближайшие дни отправить машину в капитальный ремонт.

– Товарищ командир, один полетик! – Лицо Соловьева выражало мольбу, он протянул ко мне руку, убедительно подняв один палец.

– Нет, Соловьев, нервюры на плоскостях прогнили, полотно отходит, по всей обшивке гвозди вылезают. Понимаешь, что дерево и полотно сгнили? К тому же ты на этом гробе еще и «фигуряешь», несмотря на запрет. Не полетишь.

– Товарищ командир, Иван Константинович! За два дня мы с мотористом все сделали. Идите проверьте, все, как с завода. От взлета до посадки пролечу, как утюг: все по прямой и ни одного резкого разворота… Ведь одно заданьице еще осталось!… Можно, товарищ командир?

– Ну, Соловей, лети! Но чтобы ни одного фокуса!

– Так точно, товарищ командир! Как утюжок, ни единого кренчика!

…Все летчики вернулись с задания. Сидели на пожелтевшей траве аэродрома, ожидая Соловьева.

– Во-о-о-н он! – воскликнул кто-то.

И правда, я увидел на краю небосклона маленькую черненькую мушку, медленно приближавшуюся к нам. У меня отлегло от сердца.

– Что-то высоко идет, – проговорил пожилой моторист.

– Разве Соловушки не знаешь? – ответил чуть с завистью летчик из молодых. – Раз что-нибудь ценное разведал – обязательно перед посадкой «крутнет»! [126]

Сказав это, летчик взглянул на меня. «Не крутнет!» – думал я спокойно. И вдруг мы все увидели, как самолет пошел чуть вниз, все разгоняя скорость.

– На мертвую петлю идет – значит разведка ценная, – сказал летчик, не отрывая взгляда от самолета.

«Спад» энергично рванулся в набор высоты. Плавно описал полупетлю. Казалось, на какое-то мгновение замер в верхней точке. И быстрым снижением замкнул круг фигуры. «Лишь бы сел благополучно!» – подумалось мне. Последовала вторая красиво вычерченная петля, за ней третья. И тут при снижении, на выходе из петли самолет резко вздрогнул. Как-то по инерции, сорвавшись с ритма движения, прошел еще и вдруг отвесно пошел вниз.

Парашютов мы не имели. Машина врезалась в степь.

Этот тяжелый урок был учтен молодежью. Люди поняли, что пустое бравирование в воздухе ни к чему. Мое указание о применении высшего пилотажа лишь в случаях боевой необходимости больше ни разу не нарушалось.

* * *

Много лет прошло. До сих пор с глубочайшим уважением я вспоминаю героическую работу мотористов и летчиков, своими руками ремонтировавших моторы и самолеты. Особенно самоотверженной была работа механиков отрядов Сергея Федоровича Матвеенко и Федора Нестеровича Шульговского. Они, не зная сна и отдыха, без конца «лечили хронически больные» самолеты.

В то время мы знали Перекоп лучше всех. Он был близко, и мы ежедневно «висели» над ним. Сверху весь Перекопский перешеек был виден как на ладони. Резко суженный к северу и широкий на юге, он был похож на острие стрелы, вонзившейся в материк с Крымского полуострова.

В первые же дни пребывания в Аскании-Нова я приказал установить на одном из «ньюпоров» фотоаппарат. Под охраной другого самолета «фотограф» несколько раз вылетал на Перекоп. Но снимки оказались неудачными: густые испарения гнилого Сиваша и соленого Красного озера, дымка перекопских низин заволокли перешеек. Из-за плохой видимости много снимков получилось мутными, разобрать на них что-либо толком было нельзя. Казалось, Перекоп не хочет раскрыть своей тайны. [127]

Во многом виновата тогдашняя техника аэрофотосъемки. Мы имели на вооружении отечественный аэрофотоаппарат «Потте». Кассета его заряжалась примерно на 50 кадров. Он представлял собой небольшую конусообразную коробку зеленого цвета. Устанавливался в лючок, расположенный внизу фюзеляжа и прикрытый снаружи небольшим козырьком, чтобы брызги масла, копоть и пыль меньше попадали на объектив. Командного прибора для управления аппаратом не было. Весь «дистанционный механизм» спуска затвора состоял из резиновой груши, связанной с аппаратом тоненьким шлангом. При нажатии на грушу затвор срабатывал и аппарат делал один снимок. Для производства маршрутной съемки грушу нажимали столько раз, сколько надо было кадров. Чтобы избежать разрыва между снимками, жали грушу почаще или отсчитывали секунды в уме. На большой высоте иногда приходилось считать до 30 секунд.

При всей сложности такой работы на самолете-истребителе под сильным артиллерийским огнем результат съемки целиком зависел от видимости земли и освещения. О светофильтрах или многообразной смене экспозиций тогда никто и думать не мог. Резкие, отчетливые снимки получались лишь при отличной видимости, поэтому на фотографирование вылетали не рано утром, а позже, когда туман и дымка, прикрывавшие Перекоп, рассеивались.

Полностью сфотографировать Перекопские укрепления посчастливилось Николаю Васильченко.

1 июня в 9 часов утра Васильченко вылетел на [128] фотографирование. Воздух был необыкновенно чист. Видимость такая, что, казалось, с высоты тысячи метров можно увидеть стреляную гильзу.

Над линией фронта врангелевцы открыли по Васильченко сильный огонь. Стараясь не обращать внимания на близкие разрывы, Николай отсчитывал секунды между нажатием груши. Он летел вдоль Турецкого вала и мысленно представлял, как при каждом щелчке затвора глаз фотоаппарата вскрывает главную полосу обороны белых. Сердце радостно стучало. Теперь он забыл про обстрел. Не видел ничего, кроме объектов съемки, уплывавших под крыло самолета. Уже на подходе к Перекопу вдруг стало тихо. Оторвав взгляд от земли, Васильченко не сразу понял, что случилось.

Мотор замолк. Летчик инстинктивно отдал ручку от себя, бросил грушу, развернул самолет на свою территорию. Чуть опустив нос машины, Васильченко планировал. Под самолетом мелькнула колючая проволока – линии окопов, траншея. Вон поляна – туда. Он сел в 400 метрах от переднего края. Рядом с машиной зияла огромная воронка. «Как хорошо, что не вмазал в нее»… – подумал с облегчением Васильченко.

Когда Васильченко пошел на вынужденную посадку, я находился в Чаплинке. Увидев планирующий самолет, поспешил к нему на помощь. После долгих поисков мы нашли неисправность в моторе и устранили ее. Несмотря на то что правая нижняя плоскость была в нескольких местах пробита, Васильченко рвался в воздух. Он хотел закончить аэрофотосъемку. Я разрешил вылет…

При выводе самолета на площадку, годную для взлета, мы попали под обстрел неприятельской батареи. Летчик взлетел, не имея возможности хорошо испытать мотор на земле. На высоте тысячи метров мотор опять отказал. На этот раз Васильченко сел еще ближе к переднему краю. Мы увезли самолет из-под обстрела.

Причиной второго отказа мотора оказалась лопнувшая пружинка магнето. С помощью доставленных красноармейцами молотка и небольшого трехгранного напильника я сделал новую пружинку из патронной обоймы.

Было уже 4 часа дня. Во время возни с мотором Васильченко измазался в масле и копоти. Руки покрылись ссадинами. Чувствовалось, что он устал. [129]

– Товарищ командир группы, разрешите попробовать еще раз? – глаза на измученном лице упрямо сверкнули. – Ведь мне осталось окончить немного!

И столько упорства было в его просьбе, такая ненависть к врагам, что отказать я не мог.

Он взлетел третий раз. Мотор работал. Я увидел, как его «Ньюпор»-23 встал на боевой курс и под сплошными разрывами врангелевских снарядов пошел вдоль Перекопского перешейка. На этот раз, чтобы помочь Васильченко, вся наша артиллерия вела огонь по вражеским батареям.

Аэрофотосъемка Перекопской укрепленной линии была выполнена отлично. На дешифрированных снимках видно все, вплоть до отдельных пулеметных гнезд. В тот же день донесением № 18 фотопланшет отправили начальнику штаба перекопского направления и в штаб 13-й армии. Размноженные снимки, розданные командирам артиллерийских и пехотных частей, впоследствии использовались при штурме Перекопа.

За ценную разведку и аэрофотосъемку Перекопских укреплений Н. Н. Васильченко был представлен к награждению первым орденом Красного Знамени.

В начале июня авиагруппа продолжала интенсивную боевую работу. В эти дни мы совершили несколько полетов с целью корректирования огня артиллерии. Из-за отсутствия радиопередатчиков корректировку передавали условными эволюциями самолета. Например, поворот вправо обозначал перелет, поворот влево – недолет и т. д.

При всех недостатках этого метода, не позволявшего передавать величину отклонений разрывов, артиллеристы благодарили нас. С помощью летчиков они подавили несколько огневых точек врага.

Утром 6 июня 1920 года началось наступление Врангеля, о котором еще в марте предупреждал В. И. Ленин. Главной целью наступления «черного барона» была помощь белопольской армии. Под руководством Ворошилова и Буденного 1-я Конная армия осуществила знаменитый прорыв польского фронта. Белополяки начали паническое отступление. Русские белогвардейцы решили помочь им неожиданным ударом из Крыма. Кроме того, воспользовавшись полуторным превосходством в силах, Врангель хотел разгромить 13-ю красную армию, захватить [130] Донбасс и богатые Людскими и продовольственными резервами районы Северной Таврии.

6 июня на побережье Азовского моря с 28 судов и барж высадился белогвардейский десант генерала Слащова. Он был обнаружен летчиками с аэродрома Сокологорное, но ввиду малочисленности красных частей противник упорно продвигался в направлении на Мелитополь.

7 июня утром противник перешел в наступление на Перекопском и Чонгарском перешейках. Против нашей Перекопской группы войск действовал отборный 1-й корпус генерала Кутепова, поддержанный броневиками.

Подтягивание кутеповского корпуса, начало наступления противника и направление его движения своевременно обнаружил летчик Василий Иньшаков, причем, ввиду чрезвычайной важности полученных данных, он принял правильное решение: сел около Чаплинки и доложил обо всем лично начальнику штаба группы войск.

Благодаря разведке Иньшакова все наши исправные самолеты вылетели на бомбометание и штурмовку наступающих частей противника. На этот раз мы старались взять как можно больше бомб и клали их не только в бортовые мешки, но и на пол кабины. Отбомбившись, снижались и с высоты 100-150 метров поливали плотные ряды пехоты и конницы пулеметным огнем. Видимо, это пришлось не по вкусу, и, чтобы сорвать боевую работу группы, белогвардейская авиация уделила нашему аэродрому особое внимание.

Над Асканией-Нова несколько раз появлялись вражеские самолеты. Они прилетали группами до четырех машин и бомбили аэродром, но из-за плохой меткости бомбометания и дефектности вражеских бомб (многие не разрывались) никакого ущерба от налетов авиагруппа не имела. Для отражения противника неоднократно вылетали Гуляев, Захаров, Дацко и Васильченко.

Под давлением превосходящих сил белогвардейцев, вырвавшихся с Перекопского перешейка, наша армия отступала. Мы получили распоряжение перебросить авиагруппу в Нижние Серогозы. Делая прощальный круг над аэродромом, я думал: «Прощай, Аскания! Мы еще вернемся». [131]

2. Над Каховкой

Свинцово– синяя грозовая туча охватила полнеба, дохнула порывом сырого ветра, вздыбила волны седого Днепра.

Ветер треплет кумачовое полотнище знамени. Строй летчиков и мотористов застыл перед двумя самолетами. Это все, что осталось у нас в результате непрестанных боев.

Перед строем – комиссар авиагруппы Савин. Говоря, он резко рубит воздух крепко сжатым кулаком:

– Международная контра злорадствует. Но рано.

Наша Тринадцатая армия не уничтожена. Она верит, что в предстоящих кровавых боях орлы пролетариата – красные летчики – помогут ей. Наступление на «черного барона» близится. Смерть вешателю Врангелю!

Комиссар ловким солдатским движением разгоняет под ремнем складки гимнастерки и продолжает:

– Мы с командиром посоветовались и решили отдать лучший самолет лучшему молодому летчику. Командиру сейчас летать придется мало. Надо добывать новые самолеты, организовывать работу наших авиаотрядов и баз, расположенных далеко от основного ядра группы. Так вот, чтобы командирский «Ньюпор»-24бис не стоял без дела, на нем поработает Николай Николаевич Васильченко…

Похудевшее лицо Васильченко вспыхивает румянцем.

– И учтите, – продолжает Савин, – новые машины командир будет давать тем, кто заслужит это в бою.

Вдруг потемнело. Налетел резкий порыв ветра. Туча уже стояла прямо над аэродромом.

– Знамя в штаб! Все к самолетам: держать крепче! Бегом! – кричу я и вижу, как легкая пружинистая фигура Васильченко метнулась к «ньюпору». Огромная [132] стрела молний озаряет город, реку, степь и людей, обступивших самолеты. Удар грома раскалывает небо…

Это было в июне 1920 года, когда врангелевцам удалось прорвать фронт. В результате боев 16-й авиаотряд и боезвено 48-го отряда, входившие в нашу авиагруппу, остались без самолетов и выбыли на пополнение в Запорожье. Основное ядро группы – 2-й истребительный дивизион – было придано Правобережной группе войск 13-й армии и переброшено в Ново-Каменские хутора.

Попытка Врангеля разгромить 13-ю армию не удалась. Дорого стоило наступление корпусу генерала Кутепова: он потерял в боях 30 процентов личного состава. В дни отступления авиагруппа выполняла задания по защите переправлявшихся через Днепр частей. Командование не забыло проведенную группой работу и вскоре прислало два «ньюпора». Еще один мы отремонтировали сами. Таким образом, к 1 июля в строю было уже пять машин. Днем на каждом самолете поочередно летали два – три летчика. Ночью механики и мотористы заделывали пробоины, ремонтировали моторы.

Перед Правобережной группой войск стояла задача не только не пустить врангелевцев на правый берег Днепра, но и самим захватить на левом берегу плацдарм для наступления на Перекоп.

На рассвете 1 июля бойцы и командиры 52-й и Латышской дивизий вошли в неостывшую за ночь воду Днепра. И когда раздались первые выстрелы, в небе появились краснозвездные самолеты. Они атаковали батареи и скопления белых.

На земле машины оставались лишь столько времени, сколько нужно было для заправки горючим. Сменяя один другого, вылетали Скаубит, Былинкин, Вишняков, Гуляев, Васильченко, Захаров, Альтдорф, Дацко и другие. Они сообщали командованию о малейших передвижениях, перегруппировках и маневрах врага, наносили на карту замаскированные батареи белых, патрулировали над районом наводки понтонного моста.

Переправа через широкий Днепр была проведена успешно. Наши войска овладели Каховкой и Корсуньским монастырем, взяв пленных и пулеметы. Но расширить плацдарм на левом берегу не удалось.

В эти тревожные дни я разработал три основных разведывательных маршрута, охватывавших весь район боев [133] и оперативный тыл противника. Полеты по этим маршрутам проводились два раза в день и давали исчерпывающую картину о положении врангелевских войск. Летчики «прочесывали» всю линию фронта вдоль Днепра на участке Никополь – Берислав – Херсон общим протяжением в 200 километров. По глубине тыл врага разведывался на 100 километров.

Всегда рвавшийся в боевой вылет Николай Васильченко, получив «Ньюпор»-24 бис, теперь вообще готов был не вылезать из кабины.

Отрадно было видеть, как этот настоящий летчик-орел расправлял свои крылья. Он часто расспрашивал о воздушных боях мировой войны, о тактических приемах знаменитого воздушного бойца капитана Крутеня, под начальством которого мне посчастливилось в свое время служить. Я видел, как Васильченко схватывает лучшее у наших опытных летчиков, творчески использует их боевые приемы.

Ко мне подходит комиссар. Руки его в масле: он помогает ремонтировать мотор.

– Иван Константинович, время прилета истекло, не стряслось ли что с Васильченко?

Я не успел ответить.

– Летит! Василь летит! – кричит моторист.

Глядим с Савиным на восток. Верно: над самой землей, на высоте метров пятьдесят подходит «Ньюпор»-24бис. Но что с ним? Верхнее левое крыло растрепано, руль глубины болтается. Самолет кое-как садится на аэродром.

Подбегаем к месту посадки. Навстречу нам из кабины вылезает Васильченко. На нем лица нет. Вид виноватый.

– Товарищ командир группы, – докладывает он, – красвоенлет Васильченко задание выполнил. – И вдруг сорвавшимся голосом заканчивает: – Извините, машину не уберег!…

Вместе с мотористом осматриваем самолет. Левое верхнее крыло перебито пулеметной очередью. Разрушено крепление лонжеронов фюзеляжа у руля глубины. Вся машина изрешечена пулями.

А случилось это вот как. Возвращаясь из дальней разведки, Васильченко увидел в плавнях Днепра, близ Большой Лепетихи, оседланного коня без всадника. «Раз есть конь – должен быть и хозяин», – подумал летчик и [134] вспомнил, что в разведке мелочей не бывает. Но горючего осталось минут на двадцать. Что же делать? Возвратиться на свой аэродром, ничего не выяснив? Нет. Он разворачивает самолет к плавням. Все ближе курчавый кустарник и высокий густой камыш. Все тревожнее бьется сердце. Глаза ощупывают каждую заросль, С высоты ста метров все видно как на ладони. И вот – целая флотилия лодок, спрятанных у песчаной отмели за камышом. А дальше, на берегу, у старых верб – группа спешенной кавалерии, человек сто пятьдесят. Поняв, что они обнаружены, беляки поднимаются. Разворачиваясь для атаки, летчик видит, что винтовки вскинуты для залпа; поблескивают поднятые вверх стволы пулеметов. Направив самолет в самую гущу врагов, Васильченко нажимает гашетку. В ответ – вспышка встречного залпа. Он видит, как мечутся кони, как падают люди в зеленых английских френчах.