Текст книги "Звезды на крыльях (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Майор Степанов отличался большой изобретательностью в бою, находчивостью, как принято говорить в армии. Я и сам имел случай в этом убедиться. Однажды в районе Львова на большой дороге разведка обнаружила колонну танков. Обычно немцы были предусмотрительны и особенно много танков в одной колонне не пускали. На этот же раз они двигались большой колонной. Нужно было немедленно накрыть немцев, не дать им возможности рассредоточиться по полю, замаскироваться, уйти. Задачу эту поручили группе штурмовиков Степанова. «Илы» поднялись почти без подготовки, конкретное решение надо было принимать в воздухе.

Увидев танки, Степанов приказал бомбить голову колонны, на штурмовку заходить с хвоста под углом 25 – 30 градусов и, перестроив девятку, пошел на бомбежку. Впереди идущие танки загорелись и образовали пробку. Остальные сгрудились, заметались. В этот момент летчики приступили к штурмовке, и противник до линии фронта не дошел. [268]

Рассказывая о героях штурмовиках, нельзя не вспомнить замечательного сына казахского народа дважды Героя Советского Союза капитана Т. Я. Бегельдинова. Вся его боевая работа, вся служба в авиации в годы войны – беспримерный подвиг. Я лишь однажды наблюдал его в боевом деле, но он мне запомнился навсегда. Во время боев в предгорьях Карпат враг вдруг контратаковал наши позиции крупными силами. На небольшом участке фронта появилось свежее механизированное соединение. И обнаружено оно было поздним вечером, когда немцы не опасались налета советских штурмовиков. На командном пункте наземного соединения находился командующий воздушной армией С. А. Красовский. Командир наземного соединения с надеждой смотрел на него. Генерал Красовский вызвал по радио командира авиационной штурмовой дивизии. Я слышал, как генерал спрашивал: «Есть у вас такие летчики?» С аэродрома ответили: «Гвардии капитан Бегельдинов».

Через несколько минут в сумерках показались «илы». Они направились к немецким позициям. Глядя на вытянутые горбатые силуэты штурмовиков, я тогда подумал: «Вот уж правы немцы, называя «ильюшиных» «черной смертью». Дотемна обрабатывали штурмовики позиции врага, а затем, когда на небе засияли первые звезды, помахали нам крыльями и скрылись в темноте. «Сядут!» – проговорил генерал Красовский с подчеркнутой уверенностью. Было ясно, что командующий себя успокаивает. Но тревожились мы напрасно: штурмовики и в темноте нашли свой аэродром и успешно приземлились.

Таков гвардии капитан Бегельдинов. В боях за Берлин мы снова услышали о его подвиге.

26 апреля вместе с капитаном В. И. Андриановым Бегельдинов вылетел на разведку. Северо-восточнее Барутт летчики обнаружили до 300 автомашин и 20 танков противника. Колонна двигалась на запад. Получив эти данные, командир штурмового соединения послал в район цели 8 групп штурмовиков по 12 самолетов в каждой. Бегельдинов шел в строю первой группы. Через несколько минут колонна превратилась в кладбище железного лома.

В период с 16 по 20 апреля противник применил новые средства: самолеты-снаряды и бомбы-планеры. Мы стали замечать, что в районе Лигниц – Ноймаркт – Бреслау появились спаренные самолеты Ю-88 и ФВ-190. [269]

Эти спарки приходили в район цели, и один из них, начиненный взрывчатыми веществами, отделялся от второго, падал на землю и взрывался. Меткость попадания у них была невысокая. Когда наш истребитель подходил к такой спарке, головной самолет немедленно бросал прицеп и уходил.

Самолеты Хе-111 буксировали бомбы-планеры и сбрасывали их на цель с высоты 2500-3000 метров, но, как правило, не попадали, потому что наши истребители редко позволяли им прорваться к цели.

В небе над Берлином появились Ме-262 – реактивные истребители немцев, надежда Гитлера и его генералов. На борьбу с ними отправились лучшие советские истребители. Несмотря на большую скорость реактивных самолетов, наши летчики смело нападали на них и сбивали.

В воздушных боях отличилось соединение истребителей полковника В. И. Давидкова, прошедшее от Белгорода до Берлина. Это соединение было гордостью нашей армии, в нем были воспитаны такие славные воздушные бойцы, как А. К. Горовец, М. С. Токарев, А. Г. Павлов, А. С. Куманичкин, А. В. Лобанов, В. П. Шлепов, К. А. Новиков, Д. П. Назаренко, В. И. Бородачев, И. И. Семенюк, П. М. Никоноров и многие, многие другие. Примером для всех был командир дивизии полковник Давидков. Я знал его как человека большого сердца и большого мужества. В нем не было ничего необыкновенного: в меру горяч и в меру спокоен, не речист. На его лице всегда можно было прочесть его мысли и настроения. Как солдат он был прост и честен, за это его глубоко любили и уважали подчиненные.

Обстановка менялась очень быстро. Стремительными ударами наши части выбивали немцев из берлинских кварталов, занимали улицы, вклинивались глубоко вперед. В этих условиях создавалась опасность поразить с [270] воздуха свои же войска. И, чтобы этого не случилось, авиационные командиры руководили полетами непосредственно с командных пунктов общевойсковых командиров и даже из головных танков. В районе уличных боев находился и полковник Добыш. Я подошел к нему в ту минуту, когда он, стоя у радиопередатчика, давал распоряжение группе бомбардировщиков, подлетавших К Берлину. Группу вел гвардии майор Мулюкин – мастер бомбовых ударов, летчик с большим боевым опытом. Он имел задание ударить по войскам и их укреплениям, прилегающим к Тельтов-каналу, и по одной из переправ через канал. Но пока самолеты находились в воздухе, на пути к цели, переправа перешла в наши руки. Наземные командиры волновались: сумеет ли Добыш быстро связаться с командиром группы? Признаться, и меня это сильно беспокоило. Мы видели, как «Петляковы» развернулись над южной окраиной Берлина и встали на боевой курс. Однако в последнюю минуту последовала команда, бомбардировщики переменили курс и пошли на другую цель. Все плотнее окружали их букеты зенитных разрывов. Несколько снарядов разорвалось левее машины командира, и тотчас он накренил самолет в сторону от разрывов. Снаряды рвались правее. Но вот бомбардировщики один за другим устремляются в пикирование, сбрасывают бомбы. Земля вздрагивает от взрывов огромной силы.

На Берлин двигались наши войска. По тем же дорогам возвращались на Родину освобожденные Советской Армией из фашистского плена советские люди. И чтобы на них не упала ни одна бомба, в воздухе кипели беспрерывные воздушные бои. Дрались все – от рядового летчика до командира дивизии. Но чем ближе была победа, тем трусливее становились немецкие летчики, все меньше появлялось их над автострадой и над позициями советских войск. Наконец советские истребители окончательно расчистили небо над Берлином.

Уже взят рейхстаг, идут бои в туннелях метро, на центральных улицах. Вот-вот должен пасть Берлин. За несколько дней до капитуляции было объявлено, что в день Первого мая над Берлином с борта самолета будут сброшены Знамена Победы. Эта честь предоставлялась лучшим летчикам, отличившимся в боях за Берлин. [271]

Первое мая. В 12 часов с аэродрома Альтено поднимаются 22 истребителя Як-3. Знамена находятся на борту самолетов командира 1-го гвардейского Краснознаменного и ордена Ленина полка гвардии майора Малиновского и командира эскадрильи Героя Советского Союза капитана Новоселова. Их эскортируют дважды Герой Советского Союза А. В. Ворожейкин, Герой Советского Союза В. Н. Буянов и другие.

Истребители собрались над аэродромом, сомкнулись в четкие, красивые строи и пошли к Берлину. Над столицей фашистской Германии они появились торжественно, как на параде, показывая всем, что небо над Берлином свободно, что в воздухе безраздельно господствует советская авиация.

Между тем на земле еще идет бой. Гвардейцы-пехотинцы, артиллеристы и танкисты очищают последние кварталы города. Как же вдохновили их краснозвездные самолеты!

Самолеты заходят с северо-запада. Летчики видят впереди почерневшее от пожара здание рейхстага. Строй самолетов идет на него. Гвардии майор Малиновский подает команду: «Внимание, сбрасываю знамя!» Одно мгновение – и над Берлином развевается ярко-красное знамя с огненным словом: «ПОБЕДА». С земли тысячи глаз с восторгом и трепетом устремлены на это полыхающее пламенем полотнище. В наушниках, как гром, раздается: «Ура-а-а!… Слава Советской Родине!…»

В день международного пролетарского праздника воины-освободители приветствовали победу.

Но боевой путь 1-го Украинского фронта, а следовательно, и путь Второй воздушной армии не. завершился. Войска фронта получили приказ повернуть на Прагу, освободить столицу Чехословакии. Значение этого исторического приказа мы уяснили несколькими днями позже, когда узнали, что командующий пражской группировкой немецких войск фельдмаршал Шернер, находившийся со своим штабом в Карловых Варах, скрыл от своих войск приказ Кейтеля о капитуляции и заявил, что война с Советским Союзом продолжается. Эта чудовищная авантюра дорого стоила чешским патриотам, поднявшим восстание в Праге. Фельдмаршал Шернер бросил на борьбу с ними полчища своих оголтелых разбойников.

На пути наших армий стояли Судеты и Рудные горы. [272]

Высота перевалов достигала 800 метров. Но, узнав о тяжелом положении восставшей Праги, советские воины наступали стремительно, не считаясь с усталостью. После двухдневных боев они сломили сопротивление противника и 8 мая заняли Дрезден, а также ряд городов на территории уже Чехословакии.

Справедливость требует сказать, что в это время наши союзники находились к Праге ближе, чем наши войска, но помощь чехам не входила в планы их командования. Больше того, авиация союзников бомбила промышленный район Праги, хотя в этом не было никакой необходимости.

В ночь на 9 мая танковые и механизированные соединения фронта совершили невиданный по скорости и организованности ночной марш и ворвались в Прагу. Штаб фельдмаршала Шернера был разгромлен, а сам он бежал на запад и сдался союзникам.

9 мая Прага была освобождена.

Салюты в Москве в честь освобождения Праги и полной победы над фашистской Германией возвестили всему миру окончание войны в Европе. Советский народ с честью выполнил свою освободительную миссию, избавив народы многих стран от фашистского порабощения. [273]

Герой Советского Союза генерал-майор авиации А. Л. Кожевников. В воздухе истребители

1. На земле сталинградской

Пока мы разговаривали о делах на фронте, летчики-штурмовики обратились к командующему с просьбой разрешить им в честь годовщины полка вылететь на задание в полном составе. К обеду разрешение было получено. Целью штурмового удара была станция Каменка, где скопились эшелоны с войсками и автомобили на дорогах. Истребители получили задачу прикрыть штурмовиков и подавить зенитную артиллерию противника.

К вылету все было подготовлено заранее. Штурмовики и истребители взлетели быстро и, построившись в боевой порядок, пошли прямо к цели. Зенитные батареи, охранявшие Каменку одна в саду, другая в открытом поле, подверглись ударам; в первую очередь их накрыли реактивные снаряды истребителей. Атаки по эшелонам врага продолжались до тех пор, пока штурмовики не израсходовали все боеприпасы. Только тогда ведущий дал сигнал сбора. Группа самолетов взяла курс на восток.

…В столовой было торжественно. Сооруженную наспех сцену украшали колосья пшеницы – это постарались солдаты из батальона аэродромного обслуживания.

Вот пришли командир штурмового полка, комиссар и начальник штаба. После короткой речи началась церемония вручения орденов. Первым подошел Морозов – он награждался орденом Ленина, потом Саша Загородный и те летчики, которым вручались ордена Красного Знамени. При этом на одном-единственном баяне исполнялся [274] туш и все дружно аплодировали. С восторгом и гордостью смотрели мы на наших первых орденоносцев.

Затем начался ужин. Расходились после торжества поздно, когда на востоке уже занималась заря.

Досыпали на аэродроме, прямо у самолетов и в землянках. С утра и до полудня заданий не было, несмотря на прекрасную погоду. Наконец в 13.00 застучал телеграфный аппарат, солдат-телеграфист переписал с ленты телеграмму и передал ее оперативному дежурному.

Через несколько минут летчикам была поставлена задача прикрыть 12 штурмовиков, сопроводив их до цели – железнодорожной станции Алексеевка – и обратно. Приказано уничтожить скопившиеся эшелоны с войсками, боеприпасами и топливом. Для прикрытия штурмовиков командир решил послать четыре истребителя – две пары: меня с Соколовым и Лавинского с Кузьминым. Маршрут знакомый, но трудный: нужно пройти 80 километров над территорией противника, преодолеть его зенитную оборону и защитить самолеты-штурмовики от нападения фашистских истребителей.

Моя пара прикрывает всю группу от нападения врага со стороны солнца, слева, а Лавинского – справа. Летим над территорией противника. На небе ни облачка, солнечные лучи ослепляют, и в сторону солнца ничего не видно. Прошли зенитную оборону, вдали справа, еле заметные, пронеслись на встречных курсах четыре самолета – это, безусловно, противник. Фашисты либо не видели, либо сделали вид, что не заметили нашей группы, и, не меняя курса, скрылись в восточном направлении. Просматриваю окружающее пространство: в воздухе по-прежнему спокойно.

Начинаю обдумывать план атаки железнодорожных эшелонов. Это мой 158 вылет и, если не будет истребителей, [275] – шестидесятая штурмовка. Вот штурмовики стали на боевой курс: перед нами Алексеевка. Вдруг вблизи наших самолетов со стороны солнца потянулись трассы пулеметных очередей. «Истребители», – мелькнуло в голове.

Самолет Васи Соколова, осыпаемый пулеметными очередями, с резким снижением вошел в глубокую спираль. Машинально отвернув в сторону, я приготовился к отражению последующей атаки. Надо было разобраться в обстановке, установить количество истребителей, занять такое положение, чтобы отрезать им подступы к штурмовикам.

Быстро осматриваю воздушное пространство. Над станцией вижу штурмующих «ильюшиных», рядом с ними два наших истребителя и четыре фашистских, идущих с небольшим пикированием. Гитлеровцы, увеличив интервал между парами, стараются взять меня в клещи. Принимаю решение продолжать воздушный бой: идти на встречно-пересекающихся курсах, увеличить ракурс. И тут же, не отвлекаясь от собственных мыслей, разворачиваю самолет.

На этот раз нетрудно было определить, что передо мной противник не из сильных и стреляет плохо. Опытный истребитель никогда не откроет огня раньше времени, впустую, его пулеметная очередь редко не достигает цели. А фашисты открыли огонь, когда на их прицелах еще нельзя было взять упреждение. Пулеметные трассы проходили хотя и близко, но не причиняли никакого вреда. Четыре – пять секунд – и гитлеровцы, проскочив в противоположную сторону, с набором высоты начали разворачиваться для следующей атаки. Мое положение не облегчается: у противника преимущество в высоте, его самолеты превосходят «Харрикейны» в вертикальном маневре. Решаю перенести бой на малую высоту: там и пилотировать сложнее и вертикальный маневр использовать трудно. Фашисты, уверенные, очевидно, в легкой победе, снижаются, принимая вызов и повторяя те же приемы и в третьей атаке. Следующую атаку отбиваем уже вчетвером (подошли Соколов и Лавинский с напарником). Завязался бой один на один, и методически повторяющиеся атаки противника сменились «собачьей свалкой». Бой нужно закончить как можно быстрее, иначе мы останемся без горючего. [276]

Вскоре инициатива перешла в наши руки, теперь фашисты сами искали выхода из боя, но, прижатые к земле, были вынуждены его продолжать.

Самолеты чудом не сталкивались, проносясь один вблизи другого. Мы навязали бой на встречных курсах, повторяя одну за другой лобовые атаки. Наконец мне удалось зайти в хвост вражескому самолету. Противник попытался уйти из-под удара. Однако, сделав виток, он вынужден был отказаться от этого маневра: ниже расстилалось ровное поле, покрытое осенней полувысохшей травой. Враг старался бросать свой самолет из стороны в сторону, чтобы избежать моей прицельной очереди; одновременно он стремился набрать высоту с таким расчетом, чтобы подвести меня под удар своего напарника. Но вышло по-другому.

Замечаю, что Кузьмин попал в беду: кажется, вот-вот паутины трасс соединятся с его самолетом. Бросив преследование, с левым боевым разворотом снизу ловлю в прицел фашиста, еще секунда – и длинная очередь накрыла врага; его самолет вздрогнул, перевернулся через крыло и, опустив тупой нос, перешел в штопор, но, не сделав и витка, почти отвесно врезался в землю. Удачно выпущенные Лавинским два реактивных снаряда решают судьбу еще одного самолета врага. Это надломило волю гитлеровцев, и они покинули поле боя. Однако преследовать их нам нельзя, так как к этому времени закончили работу штурмовики и, кроме того, нас ограничивал запас топлива.

Воздушный бой окончен. Мы заняли свое место в боевом порядке и приготовились к отражению новых атак истребителей, которые могли появиться ежеминутно. Позади нас остался черный столб дыма и ослепительные вспышки: горели эшелоны с горючим, взрывались вагоны, груженные снарядами. На ровном лугу блестели на солнце, переливаясь серебром, куски дюраля – обломки сбитого самолета.

В приподнятом настроении после удачного боя мы возвращались домой. Хотелось петь, обстрел зенитной артиллерии казался нам нипочем. Как нередко бывает после боя, появилось пренебрежение к опасности.

И вот случайно в стороне, справа и выше, замечаю самолет. Сомнения нет – это истребитель. Но почему один? Неизвестный самолет продолжает лететь, не меняя [277] курса; вот он подходит ближе, и можно без ошибки сказать, что это наш «як». Но откуда? Как он сюда попал? Уже перешли линию фронта, а «як» неотступно следует за нами. Вскоре, без труда обогнав тихоходные «Харрикейны» и снизившись, он пошел на посадку на наш аэродром. С завистью мы смотрели на этот прекрасный отечественный самолет.

Оказывается, на «яке» летел наш командир дивизии полковник Е. Я. Савицкий. Он решил посмотреть работу своих летчиков, проверить их действия в воздушном бою и при сопровождении штурмовиков.

После полета он опросил каждого летчика, внимательно и терпеливо выслушав их впечатления о бое, а вечером провел разбор и дал оценку воздушному бою. Дрались мы хорошо, настойчиво. Единственный, но очень серьезный недостаток – слабая осмотрительность: мы позволили противнику внезапно атаковать себя.

Начало ноября было сырым и хмурым. Ветер не унимался ни днем ни ночью и забрасывал окна землянок мокрыми снежными хлопьями. Наступила некоторая передышка; летчики отсыпались.

– Только бы дожить до того дня, когда я сяду на новый «як». Мне тогда никакие «мессершмитты», никакие «юнкерсы» не страшны, – мечтал вслух Орловский.

О новых самолетах говорили чуть ли не каждый день: устаревшие «Харрикейны» нас совершенно не удовлетворяли.

Потребность в новой технике возрастала с каждым днем. В тяжесть становилась и оборона. Если несколько месяцев назад нас удовлетворял переход гитлеровских полчищ к обороне и мы радовались, что наконец остановили их, то теперь мы с нетерпением ждали наступления.

Утром 7 ноября нам привезли подарки, присланные из тыла. В посылках не было деликатесов, но чувствовалось, что их собирали заботливые руки, что люди, работавшие в тылу, хотели хоть чем-то ободрить и поблагодарить воинов за их тяжелый ратный труд, и от каждой маленькой посылочки веяло близким, родным.

К посылкам обычно присоединяли записки, фотографии, сообщали обратный адрес. У нас завязалась переписка. Летчики старались совершить как можно больше вылетов, увеличить свой боевой счет и в очередном [278] письме отчитаться в успехах. Особенно после воздушного боя хотелось подробнее, поярче описать схватку с врагом и сообщить число сбитых нами самолетов.

Связь с тылом не прекратилась даже тогда, когда мы перелетели на другой аэродром, расположенный у Дона, на правом крыле Сталинградского фронта. Этот аэродром был самым тяжелым из всех, на которых приходилось базироваться нашему полку. Летный и технический состав жил в каменных заброшенных домах, где вместо стекол в рамах красовались пучки соломы. Спали, не снимая меховых комбинезонов.

– Эх, в баньке бы помыться, – мечтательно говорил каждый раз Кузьмин, ложась спать и зарываясь с головой в солому.

– Надо сначала воды раздобыть, а потом о бане мечтать, – не глядя на Кузьмина, отвечал Егоров, – умываешься и то снегом.

Действительно, в бане всем хотелось помыться, и я решил, что, как только наступит оттепель, надо будет организовать обтирание снегом.

В ближайшие дни, когда температура воздуха достигла нуля, я сбросил комбинезон и гимнастерку и начал натираться мягким пушистым снегом. Моему примеру последовали остальные летчики.

– Не хуже Сандуновских бань, – говорил москвич Орловский, натирая огромным комом снега широкую спину Егорова.

А мне вспомнилась баня в Сибири, в селе Базайхе, на берегу замерзшего пруда. Вспомнил, как дедушка, разгоряченный паром, бросился с головой в сугроб, увлекая и меня за собой.

Обтирание снегом мы повторяли почти каждый день. Но как ни хороша баня в начале ноября под открытым небом, а хотелось помыться горячей водой. Наконец решили устроить настоящую баню. Весь день грели в маслогрейках воду и готовили сарай, забивая щели. Но баня все-таки оказалась не лучше снежной: в сарае было холодно, железная бочка, приспособленная под печку, не согревала помещения.

Обильные снегопады заваливали аэродром, у стоянок самолетов появились огромные горы снега, который мы ежедневно очищали лопатами, поддерживая летное поле в боевой готовности. Рулежные дорожки расчищали вручную, [279] тракторы работали только на взлетно-посадочной полосе.

Мимо нашего аэродрома все чаще и чаще проходили подразделения пехоты. Солдаты отдельными группами шли кто в сторону фронта, кто в тыл. По оживлению на шоссейной дороге можно было догадаться, что фронт готовится к наступлению. Даже танки и артиллерия совершали обратные марши. «Два шага вперед, шаг назад», – говорили в пехоте.

Но, несмотря на непонятное для солдат движение, моральный дух в войсках был высок.

– Как же так получается? Вчера шли на Калач, а сегодня обратно, – спрашивал молодой солдат бывалого, остановившись покурить.

– Что ты меня спрашиваешь? Так надо, давай вот лучше пулеметчикам поможем, ишь, умаялись, – отвечал пожилой автоматчик.

– А ну, ребята, давай дружней.

И установленный на лыжах пулемет уже снова скользит по разбитой снежной дороге.

Рядом с дорогой привычным размашистым шагом шли лыжники, одетые в белые маскировочные халаты. В плечах – косая сажень, сосредоточенные лица, ловко подогнанное зимнее обмундирование – все напоминало мне тайгу, Енисей, Красноярск.

– Как идут, смотрите, как здорово у них получается, вот подобрали! – восхищался Соколов.

– Откуда, братцы? – не выдержал Егоров.

– Из Сибири, Красноярск знаете? – бросил на ходу молодой парень.

– Дело будет, – заключил Кузьмин, – сибиряки пошли! Они под Москвой дали жизни фашистам и Сталинград удержали, а теперь, наверное, идут доколачивать.

Мне было особенно приятно слышать такие речи о сибиряках – моих земляках.

А войска шли и шли нескончаемым потоком, шли днем и ночью, не останавливаясь ни в метель, ни в мороз.

18 ноября к нам на аэродром приехал бригадный комиссар С. Н. Ромазанов. Он приказал летному составу собраться в штабе. Убедившись, что никто, кроме нас, не может услышать разговор, он начал:

– Товарищи летчики, и на нашу улицу пришел праздник: завтра наш фронт переходит в наступление; ваша [280] задача – прикрыть стрелковые дивизии правого крыла Донского фронта…

Наступления мы ждали с нетерпением. Наконец дожили. Завтра наступаем! Это чувство радости порой сменялось тревогой.

– Завтра по-настоящему начнем фашистов долбить, – говорили между собой летчики; о районе же прикрытия молчали: это военная тайна.

Теперь нам стало ясно, почему по нашей дороге двигались и продолжали подходить новые части. Мы отлично знали и понимали свою задачу по прикрытию наземных войск от налетов вражеской авиации.

Поздно вечером командир полка и начальник штаба зачитали приказ о завтрашних боевых действиях.

Каждому летчику командир указал время вылета и место в боевом порядке. Мы подробно разобрали типовые варианты воздушного боя с бомбардировщиками противника, прикрытыми истребителями.

– Завтра всем драться, как подобает советским истребителям. Бомбардировщиков бить реактивными снарядами, а из пушек стрелять с самых ближних дистанций; кончатся патроны – таранить, но чтобы ни одна бомба не упала на наши войска. После окончания патрулирования штурмовать отходящего противника: его сейчас на снежных полях хорошо видно. Патроны домой не привозить, – закончил командир полка.

К вечеру в сторону фронта двигались лишь отдельные группы пехоты да запоздавшие автомашины.

Стояла темная снежная ночь.

Утром мы направились на аэродром; до рассвета стояла тишина, по-прежнему мягкими хлопьями падал снег. Механики, как всегда, возились у самолетов, осматривая их перед вылетом.

Тишину нарушил отдаленный орудийный выстрел. И не успело еще раскатиться эхо, как вдруг на юго-западе все загромыхало и слилось в общий грохот канонады.

Светало. Артиллерийская подготовка продолжалась. Подходило время вылета, но снегопад и туман сковали боевые действия авиации.

– Вот так штука, – говорили летчики, – готовились, готовились, а пехота без нас обошлась.

С аэродрома никто не уходил. Летчики дежурили около своих машин, ожидая улучшения погоды, и молча [281] разошлись лишь с наступлением темноты. Доносились отдельные орудийные выстрелы удаляющегося наземного боя.

Утром 20 ноября облачность немного поднялась, туман рассеялся. Наш полк получил новую боевую задачу – штурмовать отходящего противника. Летали отдельными парами: низкая облачность не позволяла действовать большими группами.

Фашисты отступали. Мы штурмовали в основном дороги, по которым двигались большие колонны. Летали много, и не было случая, чтобы кто-либо привозил обратно патроны: стреляли до последнего.

За сутки пехота и танки прошли около 30 километров. Зенитная оборона противника была дезорганизована. Истребителей и бомбардировщиков противника в воздухе не было. После выяснилось, что прорвавшиеся танкисты захватили их на аэродромах.

2. А человек стоял…

Только что прошел сильный дождь, и отдельные капли еще не успели стечь со стекол фонаря кабины. Вдруг над командным пунктом взвилась ракета – сигнал вылета дежурной пары.

За несколько «тихих» дней мы невольно свыклись с мыслью о дежурстве без вылета. И сейчас этот сигнал подобно электрическому току пробежал по телу каждого, кто находился на аэродроме, и, наверное, не нашлось ни одного человека, который бы не сказал про себя: «Началось!…» Это было под вечер 4 июля 1943 года. Мы находились тогда в районе Орловско-Курской дуги.

Быстро запустив двигатели и не выруливая на старт, взлетаем с Яшей Варшавским прямо со стоянки. С сегодняшнего дня он зачислен старшим летчиком и получил право водить пару, но так как ожидались бои и готовить нового ведомого не было времени, то он пока летал со мной.

По радио, беспрестанно прерываемом треском грозовых разрядов, мы получили боевую задачу – воспрепятствовать противнику в районе Ольшанки бомбить наши войска.

Маневрируя между черными грозовыми облаками, мы приближались к району, указанному начальником штаба. Теперь противника нужно искать где-то поблизости. Местами [282] сквозь разорванную облачность проникали яркие солнечные лучи, но косой дождь и свинцово-темные облака ограничивали видимость. Пробив ливневую стену, мы прямо перед собой увидели вражеские самолеты. Шесть фашистских бомбардировщиков Ю-88 под прикрытием шести истребителей, обходя грозовую облачность, направлялись к цели.

– За мной! – успел лишь передать команду Варшавскому и врезался в боевые порядки бомбардировщиков.

Слева и справа от моего самолета, в непосредственной близости, «висели», удерживая свои места в строю, тяжело груженные «юнкерсы». Мне показалось, что мы встретились взглядом с фашистским летчиком. Бортовые стрелки не успели открыть огонь. Они в первый момент от неожиданности не смогли сообразить, что делать. Еще мгновение – и в наши самолеты попадут смертоносные пулеметные очереди. Делаю резкий разворот вправо, чуть не коснувшись крылом бомбардировщика, затем влево и, нажимая на гашетки, даю почти в упор длинную очередь. Экономя секунды, не наблюдаю за результатом первой атаки, бью по второму «юнкерсу», но ему удается скрыться в облаках.

Боевой порядок фашистов разбит, они поодиночке стремятся достичь спасительной облачности. Настигаю еще одного, даю очередь по правому двигателю и затем по левому. Бомбардировщик вспыхнул. Похожий на огромный факел, он описал дугу и врезался в землю. Только теперь, опомнившись, «мессершмитты» пошли на выручку своим бомбардировщикам. Имея большое превышение, они всей шестеркой ринулись в атаку.

«Принимать лобовую атаку на невыгодных условиях? – промелькнула мысль. – Нет, нельзя!» Ведомому приказываю идти за мной и, развернувшись на встречный курс, веду самолет с принижением так, чтобы, избежав прицельного огня и разогнав скорость, обеспечивающую выполнение полупетли, зайти в хвост истребителям противника. Оглянувшись, я увидел, что Варшавский пошел в лобовую атаку.

– Яша, за мной! – кричу во весь голос, но он продолжает атаковать с кабрированием и потерей скорости – один против шести! Находясь ниже, я ничем не могу ему помочь: не хватает ни времени, ни маневра. [283]

По вспышкам от пулеметных очередей определяю, что Варшавский открыл огонь, но его пулемету и пушке противостоят двенадцать эрликонов и маузеров; на двигателе и плоскостях его самолета засверкали разрывы фашистских снарядов.

«Лишь бы не по кабине», – подумал я, надеясь на благополучный исход. Вдруг его самолет дрогнул и перешел в крутое планирование. Почти одновременно с левого борта «мессершмитта» вырвалось красное пламя. Фашист так и не вывел самолет из пикирования до самой земли.

Нужно надежно прикрыть подбитого ведомого! «Мессершмитты», видя легкую добычу, бросились в атаку на планирующий беззащитный самолет. Отбивая их, я проводил Варшавского до посадки. Его самолет с убранными шасси прополз небольшое расстояние и теперь, как беспомощная птица, лежал на ровном поле. «Мессершмитты» прекратили преследование и, развернувшись, ушли за линию фронта.

Запомнив место посадки, набираю высоту. Дождевые тучи пронеслись к востоку, стало светлее. Кое-где в окнах между облаками пробивались лучи вечернего солнца.