Текст книги "Волк Спиркреста (ЛП)"
Автор книги: Аврора Рид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Полный отстой
Яков
От грохота сотрясается вся моя квартира. Я просыпаюсь от этого звука с жестокостью автокатастрофы.
Я перекатываюсь на спину на полу в гостиной и хрюкаю.
Черт возьми. Вот и входная дверь. Опять.
Шаги гулко разносятся по квартире, пронизывая мой череп волнами боли.
Хрипловатый голос произносит.
– Вставай, пацан.
Чертов Антон.
Моему отцу, должно быть, нужно сделать что-то важное, если он послал свою правую руку. Видеть Антона Левинова – это особый случай, как Рождество или Пасха. Я приоткрываю глаз. Он тоже не один. По бокам от него стоят двое головорезов с картофельными лицами. У обоих волосы сбриты под корень. Похоже, все мы, козлы, в итоге выглядим одинаково.
– Ты выглядишь дерьмово, – говорит Антон, окидывая меня и мою квартиру взглядом, полным отвращения.
Немного преувеличиваю. Квартиру нельзя назвать опрятной, но и грязной ее не назовешь. Просто она выглядит так, как и есть: логово бессонного животного. Полные пепельницы, груды чехлов от видеоигр, грязная одежда, пустые контейнеры из-под еды и кофейные чашки. Мое приближение к чужой концепции дома.
– Ты проделал весь этот путь, чтобы сказать как я выгляжу, dedushka? – спрашиваю я, садясь и упираясь руками в колени.
Мой голос охрип от сна, выпивки и курения, от рвоты и беззвучных криков в кошмарах.
– Уродов не исправить, – говорит Антон, закатывая глаза.
Он жестом приказывает своим головорезам открыть шторы. Дневной свет заливает комнату. Похоже, что сейчас полдень, но я не имею ни малейшего представления о времени и даже о том, какой сейчас день. Я моргаю от агрессивных солнечных лучей. Антон пересекает комнату, чтобы забрать мой телефон, который лежит лицом вниз в жирной коробке из-под пиццы.
– Ты не отвечаешь на звонки в последнее время, да? – спрашивает Антон, с гримасой вытирая мой телефон и вставляя его в зарядное устройство возле телевизора.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Работа, пацан. Что, думаешь, теперь ты выше этого?
– У меня перерыв.
– Это не тебе решать, – говорит Антон, скрещивая руки на груди.
Он чем-то похож на моего отца. Они оба коренастые мужчины, с серебристыми волосами, коротко подстриженными и зачесанными назад. У них одинаковые пустые черные глаза.
Два моих отца – зеркальные отражения друг друга. Один дал мне мой первый пистолет, а другой – первый сломанный нос. Один рассказал мне о сексе, другой – о моих кошмарах. Один пытается сохранить мне жизнь, другой хочет моей смерти.
Но оба они выглядят одинаково. Полный дурдом.
– Я спал, – говорю я Антону.
Он не улыбается. Он просто смотрит на меня.
– Пять дней?
– Может, на мне лежит проклятие?
– Ты не принцесса.
Я улыбаюсь. – Ты не узнаешь, пока не поцелуешь меня, dedushka.
– Перестань флиртовать со мной и оденься. Я пришел сюда не для того, чтобы смотреть на тощих голых блядей, от которых воняет мочой и блевотиной.
Закатив глаза, я встаю с дивана. Я не голый – на мне боксеры, – но я делаю то, что говорит Антон, потому что он не против вытащить меня из квартиры в боксерах.
Я беру из кучи одежды треники и футболку. Они оба пахнут потом и стиральным порошком. Раньше на спинке кресла лежала куча чистой одежды и куча поношенной, но они уже давно слились воедино.
– Собери и сумку, – говорит Антон. – Ты собираешься какое-то время побыть в Лондоне.
– Лондон? – повторяю я.
Мой отец редко отправляет меня по делам в Великобританию. Наверное, потому что там у него меньше юрисдикции. Меньше связей – меньше того, что ему может сойти с рук.
Возможно, именно поэтому он посылает меня.
Там есть пара журналистов, два маленьких засранца, которые пишут для "Часового". Они вставляют имя отца в статьи, где его не должно быть. Ходят слухи, что они работают над большим материалом о коррупции в российской политике. Антон сухо рассмеялся.
– Представь себе. Твой отец хочет, чтобы ты, – Антон делает неопределенный жест, – убедил их не лезть не в свое дело.
– Старик боится двух сплетников?
Антон снова закатил на меня глаза. – Нет. Твой отец – частное лицо, ему нужно защищать свою частную жизнь.
– То есть ему нужно, чтобы я защищал его личную жизнь.
Антон улыбается. – Не зря же ты его любимый сын.
Мы оба смеемся. У моего отца есть только один законный ребенок: его старший сын и наследник Андрей. Я не только далеко не самый любимый сын, он даже почти не признает, что я его сын.
Если бы он мог убить меня, чтобы сделать из моей кожи одеяло для Андрея, он бы непременно это сделал.
Возможно, в конце концов, он так и сделает.
Я протискиваюсь мимо одного из головорезов с картофельным лицом, чтобы взять из раковины зубную щетку, бритву и лосьон после бритья. Я бросаю их в сумку вместе с одеждой, боксерскими обмотками, перочинным ножом и экземпляром «Республики Платона», который Закари одолжил мне в прошлый раз, когда мы с ним виделись.
Он с грохотом падает в сумку. Это дерьмо тяжелее кирпича и такое же большое. – Это идеальное введение в философию, – сказал мне этот ублюдок, когда отдавал ее мне. – Базовый текст. Попробуй.
Я люблю Закари Блэквуда, но одалживать мне эту книгу было глупостью.
– Старик хочет, чтобы я поехал в Лондон и что? – спрашиваю я Антона. – Сломать им пальцы, чтобы они больше не могли писать?
– В наше время любой может писать без пальцев, – говорит Антон. Его тон легкий, что вызывает у меня тревогу. – Технологии шагнули так далеко, знаешь ли.
Я ничего не говорю, ожидая, что он выплюнет.
– Он хочет, чтобы они умерли. Вот и все. И чтобы все было чисто. В Лондоне ты сам по себе.
– И это все, да? – пробормотал я, наполовину про себя. – Убить несколько парней и все сделать чисто?
Нет смысла говорить Антону, что я не хочу этого делать. Нет смысла говорить Антону, что я не думаю, что наказание соответствует преступлению, или что я не хочу пачкать руки кровью писателей, которые, вероятно, не смогли бы защитить себя от своих собственных теней.
Антон уже знает все это. Его ответ уже выстроился во рту, я вижу, как он проглядывает за жесткими блоками его слишком белых зубов. Антон просто скажет мне, что настоящие мужчины делают то, что должны делать, просят у Бога прощения и спят по ночам, потому что так поступают мужчины.
Антон вежливо или не очень вежливо напомнил бы мне, что у меня нет особого выбора.
– Не унывай, пацан, – говорит он, внезапно протягивая ко мне руку, чтобы сильно хлопнуть по плечу. Мы поселим тебя в отеле "Гранд Элизабет". Ты сможешь жить как король, а не просто гнить в этой дыре. Черт, смотреть на то, как ты живешь, тоскливо. Живи, Пацан, ты молод. Разве у тебя нет друзей в Лондоне со времен твоей частной школы? Все те богатые ублюдки, с которыми ты тусовался? Повеселись с ними. Сходи на вечеринку, получи киску.
– Конечно, – ворчу я. Я не собираюсь делать ничего из этого. Но его слова наводят меня на мысль.
Идея, которая не приходила мне в голову. Идея, которая может решить мои проблемы и одновременно создать новые.
Но в данный момент кто считает?
Не обращая внимания, Антон улыбается и встает, поправляя пиджак. – Хороший парень. Жизнь не обязательно должна быть несчастной. Делай свою работу и живи хорошо. Это все, чего хочет твой отец.
Он заканчивает свое предложение тем, что выдергивает мой телефон из шнура зарядки и бросает его в меня. Я вскидываю руку, и край телефона задевает кость моего локтя. Телефон падает на диван позади меня и отскакивает, приземляясь на пол.
– Ты не должен отвечать на звонки своего отца, – говорит Антон, как будто я не понимаю, что он хотел сказать. – А теперь иди своей чертовой дорогой. Одна из машин отвезет тебя в аэропорт. Я попрошу кого-нибудь починить твою дверь, пока тебя не будет.
А потом он уходит, забирая с собой своих головорезов.
Эхо его шагов еще не успело стихнуть, как мой телефон снова начинает неустанно жужжать. Еще один звонок. Какого хрена отец звонит мне, если он уже послал Антона ломать мою дверь и отдавать мне приказы?
Я опускаю глаза, чтобы выключить телефон, и замираю, увидев экран.
Звонок не от отца.
Наоборот.
Это звонок от единственного человека в мире, которому я подчиняюсь без вопросов, без колебаний, не ожидая ничего взамен. Единственный человек, которого я знаю, у которого действительно работает моральный компас. Единственный человек, которого я считаю настоящим другом, и единственный человек, которому я бы доверил свою жизнь, если бы дело дошло до этого.
Я отвечаю на звонок, который все еще не утих, и отвечаю хрипловато.
– Как дела, Блэквуд?
Быть никем
Захара
Когда мне исполнилось пятнадцать лет и мой отец узнал о моих отношениях с учителем, мистером Перрином, он разозлился так, как я никогда в жизни его не видела.
В тот раз все было иначе, чем в случае с дядей Реджинальдом.
Во-первых, я была старше. Достаточно взрослой, чтобы понимать, что я делаю, и, что еще важнее, понимать, что делает мистер Перрин, когда пишет мне маленькие записки или сидит, прижавшись плечом к моему, чтобы помочь мне с домашним заданием после уроков.
Мой отец знал это. Вот почему он был так зол, когда привез меня домой и сказал, что я не вернусь в школу Святого Агнесса. Он был зол, потому что отправка меня в школу для девочек во Франции должна была защитить мою невинность и обезопасить меня, а его план провалился.
И по сей день мне хочется сказать ему, что это была самая глупая идея, которую я когда-либо слышала.
Если ты хотел уберечь меня, ты должен был держать меня рядом, – мне хочется кричать на него каждый раз, когда я его вижу. Если бы тебе было так небезразлично, ты бы никогда не отослал меня. Ты бы уберег меня, но ты этого не сделал.
Мой отец был достаточно зол, чтобы забрать меня из Святого Агнесса и поместить в Академию Спиркрест, идеальную школу моего идеального брата для людей, которые становятся политиками, руководителями и лауреатами Нобелевской премии. Он был достаточно зол, чтобы заставить мистера Перрина исчезнуть с лица земли.
Несмотря на весь этот гнев, мой отец никогда не говорил вслух, что во всем виновата я.
Вместо этого он носил свое разочарование как полный комплект брони, покрывая себя им с ног до головы, чтобы я никогда больше не видела его как следует.
Его разочарование говорило о том, чего никогда не было в его словах.
Я знаю, что ты не виновата, Захара, но я все равно ожидал от тебя большего.
Разве это не любимая поговорка моего отца?
Быть хорошей – здорово, быть лучшей – еще лучше.
Я никогда не была лучшей, а потом и вовсе перестала быть хорошей.
Я просто стала никем.
Вот почему, даже в самые тяжелые моменты, когда я теряюсь и испытываю страх, я не иду к отцу.
Вместо этого я иду к брату. Зак старается не возлагать на меня никакой вины, когда узнает, что происходит. Он спрашивает, как давно это происходит, и даже осторожно пытается выяснить, почему я не рассказала ему раньше.
Дело в том, что Зака заставили лично наблюдать за каждым моментом позора, который я пережила за эти годы. И поскольку он вырос в острого проницательного и эмоционально умного человека, ему лучше знать, чем увековечивать токсичные циклы.
И все же.
Как бы он ни был нежен со мной, он не может скрыть выражение своих глаз, когда я рассказываю ему о том, что происходит. Записки, которые я получала, когда жила с Рианнон и Санви на первом курсе университета, записка, которую я получила в конце лета, взлом и розы. Зак слушает все это и не может скрыть, как бесконечно качает головой.
Зак тоже разочарован, но не во мне. Его разочарование обращено внутрь, как будто то, что происходит со мной, – это его личная неудача. Разочарование Зака – это не жесткая, холодная внешняя оболочка, оно прячется внутри него, заглядывая мне в окна его глаз.
– Почему ты мне не сказала? – спрашивает он низким голосом. – О, Захара. Если бы я только знал, что это случится.
В его голосе я слышу слова, которые он не произносит вслух.
Почему ты не позволила мне защитить тебя? Мы оба знаем, что ты никогда не могла защитить себя сама.
В Теодоре Дороховой нет ничего обычного. Красивая девушка моего брата приезжает из Оксфорда вместе с Заком и делит со мной номер в отеле в ночь взлома. Когда я ложусь спать, она не отходит от меня и читает мне, как раньше, когда я была моложе. На следующий день она не пристает ко мне с вопросами и ждет, пока Зак идет в мою квартиру, чтобы убрать беспорядок из роз и заменить замки.
Вечером Тео едет со мной в такси в мою квартиру и сжимает мою руку в своей, пока я сижу, напряженная и молчаливая, глядя в окно. Часть меня хочет быть дома, в своей квартире, вернуть себе свое пространство и вещи. Часть меня жалеет, что не согласилась оставить квартиру и найти новое место для жизни.
Когда мы входим в квартиру, она выглядит так же, как я ее помню. Просторная, роскошно украшенная бюстами, растениями, картинами и антиквариатом. Напряжение в моих плечах немного ослабевает. Зак ушел по каким-то делам, и мы с Тео осматриваем квартиру, проверяя, все ли на месте.
– Была ли записка, когда ты вернулась домой той ночью? – спрашивает Тео, когда мы заканчиваем.
– Я не осталась, чтобы проверить, – отвечаю я ей через плечо, поливая растения. – Зак сказал бы нам, если бы нашел ее.
– Хм, – говорит Тео.
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. Ее бледно-золотистые волосы завязаны в хвост. Она носит короткую стрижку с последнего года учебы в Спиркресте. Это ей очень идет. Она садится на мой диван, оттягивает рукава своего мягкого белого джемпера и достает из сумки потрепанный блокнот.
С тех пор как Тео узнала о происходящем, она ни разу не выглядела разочарованной. Наоборот. Она полна праведного гнева и решимости, а судя по количеству записей, которые она делает, находится в режиме детектива.
– Так, – говорит она, перелистывая нужную страницу и открывая ручку с монограммой, которую Зак подарил ей, когда они оба поступили в Оксфорд. – Можешь вспомнить, когда ты впервые получила одну из этих записок?
Я качаю головой и отвечаю ей, перебегая от растения к растению с лейкой.
– Не совсем. Честно говоря, тогда я не придала этому значения. Наверное, зимой на первом курсе университета.
– Ты помнишь, что там было написано?
– Не очень. Наверное, что-то жуткое.
– Я догадывалась, – говорит она с горькой улыбкой. – А после этого? Когда была следующая записка?
– После этого ничего, пока я не вернулась в университет. В прошлом году я получила одну в начале семестра. Потом я получила цветы на День святого Валентина, но я думала, что это просто от кого-то из моих друзей или кого-то, с кем я встречалась в то время. Я не сразу уловила связь.
– С кем ты встречалась в то время?
Тео смотрит на свой блокнот, делая заметки. В ее голубых глазах такое же сосредоточенное выражение, как и тогда, когда они с Заком допоздна писали эссе в годы их странного соперничества в Оксфорде.
– Я не помню… Был Эмилио, парень из университета, который пригласил меня на свидание, и я думаю, что, возможно, я встречалась с Эриком в то время…
Тео поднимает глаза, но ничего не говорит. Тема Эрика всегда щекотлива, потому что я была так молода, когда познакомилась с ним. Тео, наверное, думает, что я начала встречаться с Эриком только из вредности, потому что Зак и его нападающая собака не хотели этого.
– Хорошо, – спокойно говорит Тео. – Возможно ли, что цветы могли быть от Эмилио или… Эрика?
Я качаю головой.
– У нас с Эмилио было всего несколько свиданий, а Эрик… – Я коротко рассмеялась. – Эрик не из тех, кто посылает цветы.
Тео поднимает на меня глаза, и на долю секунды я замечаю в ее взгляде знакомое выражение, которое она всегда старается скрыть.
Жалость.
Оно исчезает в мгновение ока, и Тео, продолжая говорить, заталкивает его обратно за стоический кивок. – Как ты думаешь, мог ли кто-то из них отправить записки?
– Очень сомневаюсь.
Я отвечаю ей с уверенностью, но не говорю всей правды.
Потому что вся правда заключается в том, что я не думаю, что кто-то из мужчин, с которыми я была, прислал бы записки или цветы. Все мужчины, с которыми я была, разбивали мне сердце, а не наоборот. Если бы я была нужна кому-то из них, им бы не пришлось меня преследовать.
Они могли бы просто оставить меня.
И это настолько жалкая истина, что я никогда не смогу произнести ее вслух. Даже себе, не говоря уже о Тео. Тео, которая купалась в золотом свете любви моего брата столько времени, сколько они были знакомы друг с другом. Она никогда не сможет понять.
– Мы выясним, кто это сделал, – говорит Тео свирепым тоном. – Ты не заслуживаешь того, чтобы чувствовать себя небезопасно в собственном доме. Ты не заслуживаешь чувствовать себя небезопасно.
От ее слов у меня в горле встает комок. Откуда Тео может знать, что я никогда не чувствую себя в безопасности? Что я с трудом засыпаю по ночам и вскакиваю от каждого шума? Что иногда мне кажется, что я могу просто исчезнуть с лица земли, и никто не вспомнит обо мне на следующий день?
Я натянула на лицо улыбку. Это моя мягкая, милая, безобидная улыбка, улыбка беззаботной светской львицы.
– Спасибо, Тео.
После того как солнце зашло за Найтсбридж, мы с Тео сидим вместе на моем диване и ждем, когда Зак заберет ее. Моя голова лежит на ее плече, и мы укрываемся пледом, греясь в утешительной мягкости исторического романтического фильма. Для меня фильм – это успокаивающая ложь, но я задаюсь вопросом, что чувствует Тео, которая нашла именно такую любовь, какую получила героиня в этой истории.
– Захара. – Голос Тео пугает меня. – Ты уверена, что не хочешь пожить у нас некоторое время?
Праведная решимость, проявленная ранее, сменилась нежной грустью. Когда Теодора грустит, она просто душераздирающа – я понимаю, почему мой брат не может этого вынести. Ее голубые глаза становятся большими, рот опускается к уголкам, а свет, исходящий от нее, кажется, ослабевает и тускнеет.
Я качаю головой.
– Я не могу, Тео. У меня лекции, занятия, диссертация. Моя степень, мои друзья. Я не могу просто оставить все это. Кроме того… – Я смотрю ей в глаза. – То, что на свете есть охотник, не означает, что я должна скрываться. Я отказываюсь прекращать жить своей жизнью в угоду какому-то гаду.
Она кивает. В конце концов, Тео знает, каково это – быть вынужденной жить в страхе из-за мужчины.
Она неловко ерзает на своем сиденье и опускает взгляд на телефон.
– И ты не против остановиться в отеле, пока мы пытаемся найти того, кто это делает? Ты сможешь продолжать жить как прежде, только тебе будет спокойнее из-за дополнительной безопасности?
Я сжимаю челюсть и отвожу взгляд.
Закари провел большую часть моего последнего разговора с ним, пытаясь убедить меня покинуть квартиру и остановиться в отеле. Я знаю, что это потому, что он беспокоится обо мне. Как и Рианнон с Санви, Зак думает о неизбежной эскалации. Зак думает о том, что может произойти дальше, и хочет не допустить этого.
Но моя квартира – единственное место, которое по-настоящему принадлежит мне. Я отказываюсь, чтобы меня из нее выгоняли.
Когда дядя Реджинальд прислал цветы, именно меня пришлось отправить в школу-интернат во Франции, подальше от семьи.
Когда выяснились мои отношения с мистером Перрином, именно мне пришлось покинуть Сент-Агнес, разлучиться с друзьями, пропустить учебный год и начать все с нуля в Спиркресте.
Почему это я всегда должна отступать?
Этого не случится. Не снова. Не в этот раз.
– Со мной все будет в порядке, Тео. – Я говорю с ней так, будто говорю ей правду, хотя это не так. – Я обещаю.
Она кивает, но ничего не говорит, переводя взгляд с меня на свой телефон. В конце концов она вздыхает и встает, чтобы посмотреть в окно.
– Зак здесь, – говорит она тихим тоном, бросая на меня обеспокоенный взгляд.
Сначала я думаю, что это потому, что она боится вернуться домой с Заком и оставить меня одну в квартире.
А потом мы слышим звук ключей Зака в двери и приближающиеся шаги. Из коридора доносится запах сигарет, и я вдруг понимаю, почему Тео так напряжена.
Я даже не замечаю Зака, когда он входит в комнату. Мой взгляд устремляется мимо него в тень коридора, из которой появляется возвышающийся силуэт. А потом я смотрю в пару пустых черных глаз, и мои легкие сжимаются, не желая пропускать воздух. Горло сжимается, сердцебиение учащается.
Мой голос покидает горло еще до того, как я осознаю, что говорю. – О, абсолютно, черт возьми, нет.
– Давно не виделись, Колючка.
Сиротка Олененок
Яков
– Ты не учишься на своих ошибках, Блэквуд?
– Я учусь на своих ошибках, Кавински. Проблема в том, что она не учится на своих.
Наше воссоединение было не совсем обычным, но, опять же, Закари Блэквуд – единственный друг, с которым я регулярно вижусь. Я даже провел прошлое Рождество с ним и его Теодорой в их квартире в Оксфорде, и хотя я не имел ни малейшего понятия, о чем они говорили половину времени, это был лучший сон за весь год. Мы расстались, пообещав вскоре увидеться снова, и Закари дал мне свой экземпляр «Республики» Платона, чтобы я пока почитал.
Я пока не осилил первые пятьдесят страниц, но я и не ожидал, что увижу его так скоро.
– Ты думаешь, это ее вина? – спрашиваю я, глядя из окна такси на пролетающий мимо серо-зеленый Лондон. – Вся эта история с преследователем?
– Конечно, это не ее вина. – Закари вздыхает и проводит рукой по лицу.
Несмотря на то, как часто я его вижу, Закари никогда не меняется. Время течет по нему, как вода по камню. Он выглядит так же, как и в Спиркресте, – в шерстяном джемпере, кожаных мокасинах и очках в золотой оправе.
Но сегодня он впервые выглядит старше. Обеспокоенным.
Усталым.
Я замечаю это сразу же, как только он забирает меня из аэропорта. Даже в тусклом полумраке затемненных окон его частного такси я вижу, как хмурится его лицо, как страх таится в его глазах.
Я не привык видеть его таким, и мне это чертовски не нравится.
– Я просто хочу, чтобы она была в безопасности – почему это так сложно? – Закари с гримасой покачал головой. – Ей двадцать один год, ради всего святого. Я думал, что защищать ее станет проще, а не сложнее.
– Ей не нужна твоя защита.
Это суровая правда, и Закари должен ее услышать. Я слишком уважаю его, чтобы не сказать ему это в лицо.
Но он не собирается слушать. Я бы не послушал. Когда дело касается Лены, здравый смысл улетучивается в окно, и единственное, что остается, – это первобытное желание защищать и оберегать. Я чувствовал то же самое первобытное желание все эти годы, когда Зак впервые попросил меня защитить его младшую сестру, так как же я мог не послушаться?
Не то чтобы это имело для нее значение. Ей все равно, что он чувствует; она просто хочет быть свободной. А почему бы и нет? Разве не этого мы все хотим?
– Почему бы ей просто не переехать? – спрашиваю я, бросая на Зака косой взгляд. – Держать новый адрес в секрете? Компромисс и все такое.
– Она не хочет отдавать квартиру. – Зак качает головой. – Я пытался.
– Не могу ее винить. – Я показываю жестом на жилой дом, перед которым припарковалось такси. – Милое местечко. Найтсбридж, да? Чертовски шикарное.
– Не настолько шикарное, чтобы рисковать быть убитой в собственной постели, – мрачно бурчит Закари.
Я выпрямляюсь и хлопаю его по плечу. – Этого не случится. Я ведь теперь здесь, правда?
Закари кивает, но уверенность на его лице быстро исчезает, сменяясь мрачным отчаянием.
– Она будет очень зла, Кав.
– На тебя, да. Она уже ненавидит меня.
– Она не ненавидит тебя.
Зак говорит это как утверждение, но его глаза вопросительно расширяются.
– Она ненавидит мои гребаные кишки. Не удивлюсь, если она снова вызовет на меня полицию.
– Она тебя не ненавидит. – Закари нахмурился. – Она взяла тебя в Париж, не так ли? В наш последний год в Спиркресте.
– Потому что этого хотели ее друзья.
– Ну, да, и потому что ты заслуживаешь доверия и можешь обеспечить ее безопасность. – Рот Закари искривляется. – Правда…?
Я смеюсь. – Неправильно. Она взяла меня, потому что я слишком чертовски туп, чтобы иметь хоть одну самостоятельную мысль, и буду просто делать то, что мне скажут, как собака.
– Она так сказала?
– Да.
Закари медленно моргает, его умные глаза изучают мое лицо.
– Мне жаль, Кав. Ты не тупой, и ты не собака.
Я думаю о том, как Данил Степанович заставлял меня бегать по Москве, выполняя его приказы, как отец дергал меня за поводок и отправлял в Лондон убивать журналистов. Я ухмыляюсь Захару. – Ты свистнул, и я пришел, да?
– Все не так.
Закари кажется настолько искренне пораженным идеей, что мне приходится бросить ему кость. Иронично.
– Успокойся, парень. Это шутка. Я не собака, не надо со мной так обращаться. Хорошо? Все в порядке.
Он вздыхает и проверяет свой телефон. – Лучше поднимись.
Мы выходим из такси, и я достаю из кармана коробку сигарет. – Ты сказал ей?
– Нет, Кав, не сказал. Я боялся, что она… Боже, я даже не знаю. Накричит на меня. Убежит. – Закари издал усталый смешок, проведя руками по лицу. – Вызовит полицию на нас обоих?
Я пожимаю плечами – это определенно возможно – и следую за Закари в жилой дом. Внутри он еще более причудливый, чем снаружи, с большими мраморными камнями, старомодными лампами, свисающими с потолка, и лифтом с бронзовой решеткой. Я жестом показываю на потолки.
– Никакого видеонаблюдения?
– Очевидно, нет, – говорит Закари, ведя меня к лифту. – Вот почему мне нужна твоя помощь. Думаешь, сможешь найти парня?
– Я могу попробовать. – колючка Захара, вероятно, собирается максимально усложнить мне задачу, но я не говорю этого Закари. – Что мы будем делать, если найдем его? Убьем его?
Закари колеблется. Он смотрит на меня так, будто не знает, шучу я или нет.
– Это заманчивое предложение, – говорит он наконец. – Но давай решим, когда приедем туда. А пока ты не будешь против, если ты присмотришь за ней? Я знаю, что прошу многого, Кав, и я и так уже задолжал тебе целую жизнь.
– Мне нужно кое-что сделать в Лондоне, – говорю я ему. – Но я сделаю все, что в моих силах. – Я ухмыляюсь ему. – Спать у нее на пороге и следить, чтобы никто не прошел мимо.
– У нее есть гостевая спальня, знаешь ли, – говорит Закари с коротким смешком. – Чем ты вообще занимаешься в эти дни? Я не получал от тебя ответа с Рождества – ты отвечаешь на сообщения едва ли не хуже, чем Захара. Боже, – внезапно говорит он, прикрывая рот рукой, – мы даже не успели как следует пообщаться. Я чувствую себя таким ублюдком. Я не… не отрываю тебя от работы, девушки или еще чего-нибудь?
– Нет. Моя единственная работа сейчас – убивать журналистов, а это хороший перерыв.
Глаза Закари расширились. – Убивать журналистов – пожалуйста, скажи, что ты шутишь.
Я смеюсь, и прежде чем я успеваю что-то сказать, Закари останавливается перед высокой дверью с цифрой 12, выбитой на блестящей табличке.
– Мы здесь, – говорит он тихим тоном, беспокойство написано на каждой черточке его лица. – Она будет очень зла, Кав.
– Давай сделаем ставки, – говорю я, бодро постукивая его по плечу. – Кого она ударит первым, тебя или меня?
– Ха. Определенно тебя.
Зак достает из кармана ключ, тянется к замку, а потом останавливается, оглядываясь на меня.
– Яков. От всего сердца – спасибо тебе. Я в долгу перед тобой – и всегда буду в долгу. Все, что тебе нужно от меня, проси.
Я наклоняю голову.
– Да? У меня не было времени забрать свой лондонский мотоцикл. Он все еще в камере хранения возле аэропорта. Он мне нужен, чтобы передвигаться.
Он быстро кивает. – Пришли мне адрес хранилища, и я завезу его завтра первым делом. Что-нибудь еще?
Я вздыхаю.
– «Республика Платона». Да ладно, чувак. Неужели я должен ее читать?
Лицо Закари опускается. – Ну, это идеальное введение в философию, но… Я не говорю, что ты должен ее прочитать, конечно, просто это значительно улучшит твой ум и дух…
С первой за долгое время настоящей улыбкой я обнимаю его за шею и прижимаю к себе. – Я скучал по тебе, парень.
– Я тоже по тебе скучал, Кав.
А потом он открывает дверь, и весь ад вырывается наружу.
Когда я впервые встретил Захару Блэквуд, ей было шестнадцать лет, и она была полна боли и голода.
Это было все, что я видел, когда смотрел на нее, даже сквозь блеск ее красоты, этот блестящий панцирь из туфель на высоких каблуках, блеска для губ и сверкающих локонов. Он скапливался в ее глазах, этих больших карих глазах, как у олененка-сироты, как у мультяшной лани с убитой семьей. Ее глаза были того же цвета, что и у брата, но если взгляд Зака был уверенным и самодостаточным, то взгляд его младшей сестры был тонущим бассейном печали и неудовлетворенных желаний.
Я видел только это, когда смотрел на нее, и от этого у меня внутри все клокотало. Находиться рядом с ней было все равно, что разрывать рану, нанесенную Леной, в моем нутре. Каждый раз, когда я следовал за Захарой, у меня возникало ощущение, что я оставляю за собой кровавый след, блестящее багровое озеро, в которое Захара может заглянуть и полюбоваться своим отражением.
Потому что она была красива и знала это, даже тогда.
Она питалась собственной красотой и вечно голодала, словно пировала на цветах призмы. Красивые, пустые рты, неспособные дать ей пищу, которой она так отчаянно жаждала.
Нашла ли Захара Блэквуд то, чего так жаждала все это время?
Зак ведет меня в ее квартиру, и я следую за ним. Я едва успеваю закрыть за собой входную дверь, как Захара появляется в прямоугольнике света в конце коридора. Ее голос вырывается из нее, как будто его вырвали из голосовых связок.
– О, абсолютно, черт возьми, нет.
Она выше, старше, совсем другая. Даже голос у нее другой. Он глубже, ленивее, с каким-то хрипом, словно в горле у нее дым. На ней безразмерный джемпер из темно-коричневой шерсти поверх черной шелковой юбки, ноги голые, волосы вьются вокруг головы. Она выглядит как женщина – она и есть женщина.
И все же.
Я встречаюсь с ней взглядом, и голод внутри нее разгорается еще сильнее, так глубоко, что почти не оставляет места ни для чего другого. Я смотрю в ее глаза, и мне вспоминается черное озеро в Ялинке. Это заставляет мое нутро сжиматься; внезапная волна безнадежности захлестывает меня.
Что с ней случилось, что сделало ее такой?
Когда я говорю, мой голос звучит мрачно и устало. – Давно не виделись, Колючка.
– Не смей меня так называть. – Ее прокуренный голос дрожит от ярости. – Не смей называть меня никак. И вообще, не разговаривай. – Дрожит не только ее голос. Все ее тело дрожит; она говорит серьезно. – Просто развернись и отправляйся обратно в тот питомник, из которого тебя вытащил мой брат.
– Захара! – в ужасе восклицает Зак.
Она даже не смотрит на него. Ее глаза по-прежнему вонзаются в мои, она бросается вперед и толкает меня обеими руками в грудь.
– Убирайся из моего дома! – хрипло кричит она. – Я сказала тебе, что больше никогда не хочу тебя видеть!
– Что? – Зак звучит растерянно, а за спиной Захары такое же растерянное лицо у Теодоры. – Почему?
