Текст книги "Волк Спиркреста (ЛП)"

Автор книги: Аврора Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Адский пес

Яков

В конце концов, остался только один человек.

Я стою у подножия красивого таунхауса в Белгравии. Он белый, как падающий снег. Белый, как дым из моих губ. Идеальный белый фасад, скрывающий гнилую черную душу детоубийцы.

Внутри я такой же гнилой, как и мой отец. Все эти годы он заботился о том, чтобы заразить меня своей гнилью. Каждого человека я избивал до полусмерти. Каждая сломанная кость, каждая пуля, застрявшая в коленной чашечке. Вся кровь на моих руках – все, что я сделал. Она запятнала каждую частичку меня.

И я позволил этому. Я смирился с заразой, я позволил своей совести стать темной и тяжелой, как грозовая туча. Я делал это, думая, что в этом есть какая-то цель, что все это будет стоить того. Все это стоило бы того, если бы я уберег Лену.

Годы, которые я провел, оказывая услуги Данилу Степановичу, работая над тем, чтобы вернуться к Лене. Этот ублюдок все-таки привел меня к сестре, но не к той, которую я оставил.

Видите? Мертвая женщина шепчет мне из темноты. Ты должен был пойти со мной. Все эти годы назад. Ты должен был остаться в озере и пойти со мной.

Если бы ты умер, той ночью в Ялинке, в ночь твоей первой Кровавой Луны, ничего бы этого не случилось.

Твой отец никогда бы не пришел за тобой из дома твоей матери. Ты бы не стал с ним бороться. Лена была бы жива.

Другой голос звучит в моем сознании, заглушая шепот мертвой женщины. Ровный голос, полный ума и утонченности.

Если бы ты умер в ту ночь, мы бы никогда не встретились, – говорит голос Закари Блэквуда. Ты бы никогда не провел Рождество со мной и Тео. Мы бы никогда не напивались, не танцевали и не смеялись вместе.

Ты бы никогда не встретил Захару.

И тут я слышу голос Захары.

Ты должен жить. Я приказываю. Живи, пока я не разрешу тебе умереть.

– Да, Колючка, – шепчу я.

Я бросаю сигарету в снег. Она шипит и гаснет. Засунув руки в карманы, я поднимаюсь по ступенькам в дверь и в последний раз вхожу в отчий дом.

Меня встречает домработница. Женщина лет тридцати, в чистой униформе, волосы убраны назад. Я наблюдаю за ней, пока она приближается ко мне. Неужели так выглядела моя мать до того, как родила меня, когда работала на моего отца?

Неужели мой мерзкий монстр-отец делает с этой женщиной то же самое, что и с моей матерью?

– Уходите, – говорю я женщине. – Это место небезопасно для вас. Забирайте свои вещи и уходите.

Ее глаза расширяются, но, возможно, она знает, каким человеком является мой отец, потому что ей требуется всего несколько минут, чтобы сделать именно то, что я ей говорю. Я закрываю за ней дверь и прохожу через весь дом. Комнаты прямо из каталога. Везде чистота и пустота.

Уже поздний вечер, поэтому я поднимаюсь наверх, в спальни. Мой отец никогда никуда не ходит без своей охраны, но если он отослал Антона, значит, он должен быть один.

Но даже если это так, я не сомневаюсь, что где-то есть охранник с комнатой, полной таких же экранов, как у Луки, и он поймет, что мой отец больше не один.

Если я собираюсь это сделать, то мне нужно сделать это быстро.

Мой отец из тех людей, в которых можно выстрелить только один раз.

Промахнешься – и все.

Лучше не промахиваться.

Меня ведет к нему запах сигарет. Двойные двери широко распахнуты, и в центре комнаты на низком диване сидит мой отец в пижаме и модном черном халате с золотой отделкой. На стеклянном журнальном столике на подставке запотела рюмка с коричневым ликером. Рядом с ним на диване лежит стопка газет, а перед ним – одна открытая.

Он поднимает глаза, когда я вхожу в комнату, и не спеша складывает газету, а затем откладывает ее в сторону. Сигарета балансирует между двумя пальцами, он поднимает свой стакан и делает глоток.

– Теперь ты приходишь без зова, шавка? – говорит он. Он указывает на газеты у себя под боком. – Похоже, твои журналисты притихли. Неужели ты наконец сделал то, что тебе сказали? Может, ты все-таки не бесполезен?

Я оглядываю комнату. Я уверен, что у него здесь нет камер – наверняка здесь происходит много всякого дерьма, которое он не хотел бы записывать. Но внизу были камеры, и экономка могла даже предупредить кого-то, когда уходила. Я не знаю. В доме по-прежнему тихо.

Спальня моего отца величественна; вероятно, ему нужно напоминать, насколько он влиятелен, даже когда он в пижаме. Его телефоны лежат на столе рядом с папками. Его пистолет лежит в кобуре на прикроватной тумбочке.

Один из его пистолетов, во всяком случае.

– Ты думаешь, у меня есть причина делать то, что мне говорят? – спрашиваю я, бросая взгляд через плечо.

Его глаза следят за моим движением, его взгляд перескакивает с пистолета обратно на меня. Он наблюдает за тем, как я подхожу к прикроватной тумбочке, беру пистолет, вынимаю его из кобуры, проверяю вес. Он не вздрагивает, не встает и не тянется за оружием, которое у него под рукой.

– Я знаю, что у тебя есть причина, – говорит он. – У тебя их много.

Я поворачиваюсь и иду в центр комнаты. За стеклянным столиком стоят два кресла напротив дивана. Я опускаюсь в одно из них и наклоняюсь вперед, упираясь локтями в колени. Его пистолет болтается у меня в руке. Он не смотрит на него. Он делает глоток своего напитка и смотрит мне прямо в глаза.

– Ты, должно быть, чертовски зол или чертовски глуп, – говорит он, – чтобы явиться сюда сегодня вечером.

– Наверное, и то, и другое. Должно быть, унаследовал от тебя, старик, мои проблемы с гневом и тупостью.

– Это единственное, что ты унаследуешь, никчемный кусок дерьма, – усмехается он. – Я мог бы подарить тебе весь мир, ты знаешь это? Я мог бы подарить тебе весь мир на чертовой тарелке. Если бы ты только научился держать рот на замке и не высовываться.

– Когда дрессируешь зверя с помощью награды и палки, – говорю я ему, – лучше молиться, чтобы палка не сломалась, а награда не оказалась ложью.

Он презрительно кривит губы. – Мои молитвы не касаются тебя, шавка.

– Нет, у тебя есть более важные вещи, о которых стоит молиться. Но я не думаю, что Бог пустит в рай детоубийцу.

Он резко выдыхает, почти смеется. Он откидывается назад, скрещивая лодыжки.

– Ах, – говорит он. – Это то, о чем ты хочешь поговорить?

Я смотрю на него. Он коренастый, крепкий для своего возраста. Если бы я на него налетел, он бы, наверное, хорошо сопротивлялся. Ему придется. Я не намерен применять к нему оружие. Он не заслуживает холодной, чистой казни – пули в череп.

Он заслуживает того, чтобы его разорвали на части.

Его глаза – это те же глаза, которые я вижу, когда смотрю в зеркало. Узкие, сужающиеся кверху, радужка такая темная, что почти черная. Даже сейчас у него не хватает порядочности и человечности, чтобы вздрогнуть или отвернуться.

– Елена сделала бы тебя слабым, – говорит он наконец. – Как и та избалованная маленькая богачка, которую ты думаешь, что любишь. Ты что, блять, не понимаешь, шавка? Твоя Лена должна была умереть, чтобы ты стал тем, кем собираешься стать.

– Смерть ребенка? Моей младшей сестры? – Мой голос звучит тускло. – Ты собираешься оправдать убийство маленькой девочки, сказав, что это для моего же блага?

Он качает головой. – Я не виноват, что ты слишком тупой, чтобы понять, в каком мире мы живем.

– А что, по-твоему, произойдет, когда я узнаю? – спрашиваю я, вставая. – Продолжай, старик. Ты такой чертовски умный. Теперь я знаю, что ты хладнокровно убил мою младшую сестру, а потом десятилетие болтал ее жизнью у меня перед носом, – что теперь будет?

Глаза отца следят за тем, как я стою. Он не смотрит на пистолет. Он лениво пожимает плечами. Высокомерие капает с него, как кипящая желчь.

– Ты меня не убьешь, – говорит он.

Я разражаюсь смехом. – Нет?

– Нет. Ты не собираешься меня убивать. Твоя сестра мертва – да. Ну и что? Твоя сестра мертва уже чертову уйму времени. Это никогда не мешало тебе жить своей жизнью. А теперь ты знаешь, что она мертва – и что? Думаешь, это что-то изменит? Ты не собираешься меня убивать, потому что даже после смерти Лены тебе есть что терять. Я вытащил тебя из грязи, из гребаной грязи у моих ног, и подарил тебе эту жизнь. Думаешь, если бы не я, ты бы дружил с британской знатью и миллиардерами? Думаешь, ты бы трахал свою маленькую богатую сучку, если бы не я? Я вытащил тебя из твоего жалкого гребаного существования и поместил в свое, в мир победителей. Думаешь, ты получишь что-нибудь, если я умру? Думаешь, тебе достанется хоть один гребаный пенни?

– Я не хочу ничего из этого. – Я пинаю стеклянный столик с дороги. Он опрокидывается и вдребезги разбивается о пол. Я встаю прямо перед отцом, заставляя его посмотреть на меня. – Я никогда не хотел ничего из этого. Все эти деньги, которыми ты никогда не воспользуешься, все эти люди, которые подчиняются только из страха или потому, что им нужно от тебя что-то. Мне ничего этого не нужно. Ты не привел меня в мир победителей. Ты привел меня в мир денег. Но деньги ни черта не значат, если они не нужны тебе для счастья.

Он пытается заговорить, но на этот раз я затыкаю ему рот, отпихивая его назад и прижимая к спинке дивана своим ботинком.

– Я не хотел этой гребаной жизни. Я не хотел ее тогда и не хочу сейчас. Я готов отдать каждую гребаную копейку на каждом из твоих банковских счетов только за возможность вернуться, жить нормальной жизнью, работать на дерьмовой работе в Ялинке, ухаживать за матерью и смотреть, как растет моя сестра. Это единственное, чего я когда-либо хотел, а ты отнял это у меня.

Я направляю пистолет на голову отца.

На этот раз он вздрагивает.

– Ты не заслуживаешь пули. Пуля – это то, что я бы дал животному, чтобы избавить его от страданий. Пуля – это гуманно. Но я же гребаная собака, помнишь?

Я отбрасываю пистолет, хватаю его за воротник рубашки и бью по лицу изо всех сил. Достаточно сильно, чтобы почувствовать, как каждая мышца в моей руке и плече вздрагивает от удара. Он падает в сторону, отталкивается от дивана и поднимается на ноги. Он зажимает нос, который уже наливается кровью.

– Думаешь, у твоей сестры была бы хорошая жизнь? – выплевывает он. Его глаза полны ненависти. – Она бы выросла такой же, как ее мать. Низкопробная жизнь, низкопробная сука. Раздвигала бы ноги для любого мужчины, который мог бы сунуть ей деньги в карман. Ты, гребаный ублюдок, ты думаешь…

Я врезаюсь в него головой вперед, и мы оба падаем на пол. Он пытается откатиться в сторону, но я прижимаю его к себе. Я бью его по лицу, пока он не выплевывает полные рты мокроты и крови. Я обхватываю его шею руками и сжимаю. Он замирает, а потом заливисто смеется.

– Обязательно убей меня, шавка. Потому что если ты этого не сделаешь, я уничтожу все, что тебе дорого в этом мире, начиная с девочки Блэквуд.

Я сжимаюсь сильнее, в голове – вихрь, пустота, хаос. Что-то твердое вдавливается мне в плечо, но я не сразу это замечаю.

Затем раздается выстрел. Взрыв шума, взрыв боли.

От удара я отшатываюсь назад. Боль вырывается из раны и распространяется по всему туловищу, как будто в меня стреляли не в одно место, а во все. Моя рука онемела.

Отец вскакивает на ноги, когда я ползу прямо, и сильно бьет меня по лицу. Боль – капля в океане. С шипением дыша, я откатываюсь от него. Здоровой рукой я нащупываю пистолет, который выбросил раньше. Он мне понадобится.

Нога отца обрушивается на меня, когда мои пальцы обхватывают холодный металл. Он отбрасывает меня назад, и я приземляюсь на лужу битого стекла с разбитого стола. На этот раз боль даже не чувствуется. Отец толкает меня голой ногой в плечо, прямо над пулевым ранением, из которого теперь хлещет густая и жидкая, как багровое масло, кровь. Он толкает – сильно.

Я поднимаю взгляд. В его руке зажат пистолет – маленький, тот, который он всегда держит рядом с собой. Он направлен прямо мне в лицо.

– Это то, чего ты всегда хотел, не так ли? – говорит мой отец через полный рот крови. – Умереть. Я подарю тебе смерть, шавка, если ты не бросишь пистолет.

Мои пальцы сжимаются вокруг рукоятки. Я поднимаю пистолет, повторяя его жест, и направляю его ему в лицо.

– Если я попаду в ад, старик, – говорю я ему, – я заберу тебя с собой.

И тут раздается голос, твердый и четкий, как раз в тот момент, когда я собираюсь нажать на спусковой крючок.

– Пацан. Не надо.

Достаточно сильная

Захара

Я толкаю нож, и профессор Стерлинг двигается вместе с ним. Я выползаю из-под него и вскакиваю на ноги. Ноги дрожат, но рука уверенно держит нож. Металлическая рукоятка прилегает к моей ладони, как якорь, как привязь.

Через нее я чувствую Якова.

Якова, который не просто хотел уберечь меня, а хотел, чтобы я сама себя уберегла.

Ты достаточно сильная, Колючка, – говорил он, обучая меня. Сильнее, чем ты думаешь.

Единственный мужчина, который смотрел на меня и видел силу.

Профессор Стерлинг осторожно отступает назад, руки подняты, словно я направляю на него пистолет. Его глаза устремлены на меня, а рот искривлен в странной гримасе. Выражение разочарования, но не страха.

– Все должно было быть не так, – говорит он тихим тоном, словно секрет.

– Нет? – Я отступаю к двери. Мои глаза не отрываются от его глаз, моя рука не опускается ни на дюйм, пока я нащупываю дверной проем. – Это не часть вашей фантазии, верно? Девушки привлекательны только до тех пор, пока они находятся в вашей власти, верно?

– Захара, ты не понимаешь, ты запуталась. – Он пытается сделать шаг вперед, но я резко бью его по шее, заставляя отступить. – Я не хочу, чтобы ты был в моей власти. Я не такой, как все эти мужчины. Я хочу обеспечить твою безопасность, позаботиться о тебе…

– Я сама позабочусь о себе, – говорю я ему. – Так что вам больше не нужно беспокоиться обо мне, профессор.

– Ты думаешь, что знаешь все, – говорит Стерлинг с горечью. Он качает головой. – Ты так молода, Захара, ты думаешь, что понимаешь, как устроен мир, но ты…

– Профессор, я хочу, чтобы вы ушли. Сейчас же. Ничего плохого не случится, если вы просто уйдете.

Он смотрит на меня испытующе, возможно, пытаясь понять, насколько я искренна или как далеко я готова зайти, если он не подчинится. Я решаю уточнить.

– Я не хочу причинять вам боль, но я сделаю это.

Я смотрю ему прямо в глаза. Даже если он решит, что я блефую, он поймет мои намерения по глазам. Ненависть, ужас и ярость, бурлящие во мне, он не сможет не заметить.

– Хорошо. Хорошо. – Он вздыхает и медленно выходит за мной из комнаты Якова, руки по-прежнему подняты. – Я понимаю, я напугал тебя. Все происходит слишком быстро. Прости, Захара, я хотел сделать все как следует, но я не мог вынести мысли о том, что этот мальчик положит на тебя свои руки, прикоснется к тому, что принадлежит мне.

Меня пробирает дрожь отвращения. Я крепче сжимаю руку с ножом.

– Повернитесь, профессор. Идите к двери. Медленно.

Он повинуется. Я следую за ним по коридору, достаточно далеко, чтобы он не мог повернуться и ударить меня по руке, если захочет. У двери он останавливается.

– Откройте ее, – говорю я. – Убирайтесь. Сейчас же.

Он распахивает дверь. Свет из холла падает бледным столбом на затемненный коридор. Если мне удастся вывести его за дверь и закрыть ее за ним, я смогу позвонить Заку, в полицию, всем, о ком только смогу подумать. Я буду в безопасности. Я буду в порядке. И тогда я смогу помочь Якову.

Стерлинг стоит в дверях и поворачивается ко мне.

– Мое пальто и шарф?

– Я распоряжусь, чтобы их отправили в ваш офис. Идите.

Он испускает тяжелый вздох, как будто решаясь.

– Очень хорошо. Если уж на то пошло, Захара, мне очень жаль.

А затем он выходит из моей квартиры.

Я киваю и медленно шагаю к двери. Он смотрит мне вслед с выражением, как ребенок, у которого отобрали игрушку. Когда я дохожу до двери, я закрываю ее перед его лицом. Сердце замирает, когда я протягиваю свободную руку к замку.

Я так близко.

И тут дверь распахивается, врезаясь мне в лицо. От удара моя голова, словно рикошетом, ударяется о стену за дверью. Шок и боль пронзают мое лицо, и я отшатываюсь назад.

Профессор Стерлинг падает на меня, как стервятник.

На этот раз никаких деликатностей. Ни соблазнения, ни уговоров, ни объяснений. Стерлинг обхватывает меня за шею, оттаскивая в удушающем захвате от двери. Он захлопывает ее за нами. Я едва успеваю заметить, что он успел лишь захлопнуть засов, прежде чем втащить меня в гостиную.

Я режу его руку ножом и чувствую запах крови. Он вскрикивает, поворачивается направо и ударяет меня о мраморную столешницу кухонного острова. Воздух вырывается из моих легких с гортанным хрипом. Стерлинг берет мою руку – ту, что держала нож, – и ударяет ее об острый край стойки.

Первые два раза я удерживаю нож. На третий раз удар оказывается настолько сильным и резким, что мои пальцы разжимаются. Я не вижу, как падает нож; я слышу только грохот.

– Ты глупая девчонка, – шипит мне в ухо профессор Стерлинг. – Ты действительно думала, что спасешь себя? Ты не героиня, и это не твоя история. Единственный человек, который мог бы тебя уберечь, ушел… Неужели ты думаешь, что справишься одна?

Он ошибается. Я могу сделать это одна, я должна – потому что Якова здесь нет, а это значит, что он в опасности. На этот раз я нужна Якову.

Я со всей силы отталкиваюсь от столешницы, отбрасывая нас обоих назад. Мы летим через всю гостиную. Стерлинг приходит в себя первым и хватает меня за ногу. Я бью ногой в его руку, прямо по кровавой ране, которую я сделал, и отшатываюсь назад, больно врезаясь плечом в боковину кресла. Профессор Стерлинг бросается ко мне, тащит за волосы и швыряет обратно на диван.

Что там говорил мне Яков?

Если не можешь драться, беги.

Если можешь драться – беги.

Если не можешь бежать, отдай все, что у тебя есть. Используй локти, колени, ногти, зубы.

Выиграй время, необходимое для бега.

А потом беги.

Я бью ногой прямо в промежность профессора Стерлинга. Он с воплем отпрыгивает назад, спотыкаясь о приставной столик. Он падает, увлекая за собой растения, вазы и свечи. Я перелезаю через край дивана и бегу. Он ловит меня почти у самой двери, тащит назад и швыряет в стену. Я ударяюсь боком об угол шкафа. Я протягиваю руку, чтобы удержать себя.

– Ты не убежишь! – Стерлинг в истерике, его голос высок и напряжен, глаза выпучены. – Ты моя!

Он тянет меня за макушку, и она рвется в его хватке. Ужас пронзает меня. Он бросается на меня сверху, чтобы не дать мне уползти. Я кричу, когда он обхватывает руками мое горло.

– Они все получили тебя, – выдыхает он. – Почему я не должен? Почему я не должен?

Он сжимает. Мое лицо – это пульсирующее сердцебиение боли. Кровь капает мне в рот, и я выплевываю ее ему в лицо. Я поднимаю руку и царапаю его, изо всех сил впиваясь ногтями в его глаза. Он издаёт гневный рык и ударяет меня головой вниз.

В глазах вспыхивают звезды. Я быстро моргаю, пытаясь прочистить глаза. Все вокруг нас колышется и становится ярче. Едкий запах заполняет мои легкие. Я широко раскрываю рот, отчаянно пытаясь втянуть воздух.

На вкус я чувствую только дым.

Стерлинга пугает грохот, и он поднимает глаза: занавески, объятые пламенем, рушатся вместе с деревянными прутьями, рассыпаясь искрами.

– Черт! – кричит Стерлинг.

В это мгновение его пальцы разжимаются настолько, что мне удается с шипением втянуть воздух. Я тянусь за ближайшим предметом – книгой. Большая, тяжелая книга. Я обхватываю ее пальцами.

И тут же ударяю углом по его голове.

Он с воплем падает на бок. Я отшатываюсь назад и бью его каблуком по лицу. Я даже не оборачиваюсь, чтобы посмотреть на пламя, распространяющееся по комнате, – я повинуюсь единственной команде, звучащей в моем черепе.

Беги.

Шаги и стоны Стерлинга следуют за мной до самой двери. Я открываю засов как раз в тот момент, когда он настигает меня. Он оттаскивает меня назад за волосы, я поворачиваюсь и изо всех сил бью его открытой ладонью по уху. Я так близко… слишком близко.

Я отказываюсь. На этот раз я отказываюсь. Я отказываюсь позволить ему утащить меня обратно. Я врезаюсь коленом ему в пах, и он с воплем падает. Я поворачиваюсь, распахиваю дверь и выбегаю наружу.

И врезаюсь прямо в тело. Руки обхватывают меня, поднимают, отталкивают от двери. Вокруг нас проносятся люди в униформе, зарываясь в открытый дверной проем.

Я поднимаю глаза, и все мое тело замирает.

Я пытаюсь говорить, но мой голос, испорченный дымом и синяками на шее, – лишь обрывки шепота.

– Папа…

И мой отец, который каким-то образом здесь, который здесь, как будто он мне приснился, чье торжественное лицо живо от горя и облегчения, обхватывает меня, крепко прижимает к себе и прижимает мою голову, как будто я ребенок, когда я разрыдалась у него на груди.

– Я здесь. Моя Захара, моя дорогая, моя любовь. С тобой все в порядке, ты в безопасности. Я здесь, и все будет хорошо. Мне так жаль, моя дорогая девочка. Я здесь. Я здесь.