Текст книги "Волк Спиркреста (ЛП)"

Автор книги: Аврора Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Конец этому

Яков

В комнату неторопливо входит Антон. Его черные глаза осматривают сцену, холодные и расчетливые. Его пистолет направлен на меня.

– Павел, – говорит он. – Отойди от мальчика. Мне нужно осмотреть рану.

Отец отходит, но не без последнего удара в плечо. Боль невероятная – даже моя здоровая рука слаба, пистолет дрожит в моих синюшных пальцах.

– Яков. Опусти пистолет, – говорит Антон, переходя ко мне.

Я смотрю, как его блестящие ботинки хрустят по битому стеклу, как он приближается и опускается на колени рядом со мной, чтобы осмотреть плечо.

Сколько раз мы переживали один и тот же момент?

Я, раненый отцом, и Антон рядом со мной, с мрачным выражением лица. Эта смесь жалости и неодобрения.

Зачем ты так поступаешь с собой, пацан? Зачем заставляешь его причинять тебе боль?

У тебя все может быть легко.

На этот раз он ничего не говорит. Вместо этого он смотрит на моего отца. Он тоже дрожит, старик, и пистолет все еще в его руке.

– Ты выстрелил ему в плечо, Павел?

Мой отец презрительно фыркнул. – Не будь таким мягкосердечным сукиным сыном, Антон. Я задел его артерии. С ним все будет в порядке.

Антон прижимает ладонь к моему плечу, и меня пронзает боль.

– Ты чувствуешь свою руку?

Я пытаюсь пошевелить пальцами. Боль похожа на голодную черную яму, поглощающую все. Я не могу сказать, что я чувствую, потому что все, что я чувствую, – это боль.

– Не знаю, – говорю я. – Помоги мне встать.

Антон помогает мне сесть, но останавливает меня прежде, чем я успеваю встать.

– Дай мне свой пистолет, – говорит он.

Я встречаюсь с ним взглядом. Его лицо – это умопомрачение. Так похоже на человека, которого я пытаюсь убить. И в то же время так непохоже. Я никогда не видел жалости на лице своего отца.

Но на лице Антона она написана на каждом дюйме.

– Нет, – прохрипел я. – Нет, Антон. Мне очень жаль.

– Отдай его мне. Он не собирается тебя убивать. – Антон оглядывается через плечо. – А ты, Павел?

– Я уложу его, как поганую собаку, – выплевывает отец, снова поднимая на меня пистолет.

Антон даже не вздрагивает. Его глаза отводятся от моего отца, словно у ребенка в руках игрушка.

– Он не убьет тебя. Он не может.

– Антон. – Мой отец произносит его имя как предупреждение.

– Это дерьмо продолжается слишком долго, Павел, – говорит Антон, не поворачиваясь. – Это самый страшный секрет в России. Он, наверное, уже знает. – Он дергает головой в мою сторону. – Ты его единственный сын, Яков. Ты знаешь это?

Я издаю смешок, который больше похож на стон. – Да ладно, дедушка. Этот старик и его грязный член?

Отец делает шаг вперед и упирает дуло пистолета мне в висок. Антон отталкивает его пренебрежительным движением ладони.

– Андрей мертв.

Я отталкиваю Антона и с трудом поднимаюсь на ноги. – Лжец.

Антон отступает, но продолжает говорить. – Он покончил с собой пять лет назад.

– Антон, какого черта ты делаешь? – кричит мой отец.

– Он не собирается тебя убивать, – говорит мне Антон. – Если ты умрешь, то его наследие умрет вместе с ним. Он никогда этого не допустит, а ты, Павел? Ты можешь прикрыть мертвого сына, но не можешь его вернуть. – И вот Антон наконец поворачивается. Его пистолет следует за его взглядом, направленным прямо на моего отца. – Так что опустите оружие. Вы оба. Сейчас же.

Лицо моего отца красное, на висках пульсируют вены, когда он смотрит на Антона. – Что…

– Сейчас, Павел. Яков, ты тоже. Оружие опустить.

Я отбрасываю пистолет в сторону. Мой отец еще секунду держит его в руках, а потом делает то же самое. Антон отшвыривает их обоих.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает отец.

Теперь он даже не смотрит на меня. Антон полностью сосредоточился на нем. Антон, правая рука моего отца, обычно напоминал мне тень. Молча стоящую за спиной отца, темную копию, выполняющую его приказы.

Но сейчас, когда Антон в своем чистом костюме и черном пальто и мой отец в пропитанной кровью пижаме и с мокрым от пота лицом, образ перевернулся.

Теперь именно мой отец кажется тенью Антона.

– Ты сказал мне, что никогда не причинишь вреда девочке, – тихо говорит Антон.

Мой отец разражается гротескным хохотом. – Так вот почему ты это делаешь? Всю жизнь служил – все, ради чего ты работал. Ты глупый, сентиментальный ублюдок. Ты собираешься бросить все это из-за мертвой девчонки?

Все тело Антона выпрямлено и расслаблено. Его лицо тщательно скрыто. Но пальцы на пистолете крепкие. Я хорошо знаю Антона. Если бы он захотел, то нажал бы на курок раньше, чем я успел бы моргнуть, без малейшего колебания.

Я уже видел, как он это делает.

– Ей было столько же лет, сколько сейчас моей Наталье, – говорит Антон. Его голос мягкий, почти задумчивый. – Знаешь, я до сих пор помню ее лицо? Его противоположность. Эти голубые глаза. Она была так напугана.

Мои глаза горят. Я не понимаю, что плачу, пока не чувствую, как теплые слезы катятся по щекам.

Мой отец, однако, ехидничает, словно Антон сказал что-то жалкое, что-то нелепое.

– Ну и что, черт возьми? У тебя теперь совесть проснулась? Да ладно. С каких это пор тебе не плевать на людей, которых мы убили?

– Не детей, Павел.

– Какая, к черту, разница? Когда-то я был ребенком, как и ты. Все дети вырастают. Какая разница? Когда это мы проводили границы? Жизнь есть жизнь, Антон. Ты убийца, как и я. Ты уложил в землю больше людей, чем кто-либо из моих знакомых. И теперь ты будешь смотреть на меня свысока, потому что я убил маленькую девочку? Ну и что? Я сделал то, что должен был сделать, чтобы усмирить мальчишку.

Теперь настала очередь Антона разразиться противным смехом.

– Когда это ты его приводил в чувство? Ты пытался сломить его всеми возможными способами. И что? К чему это привело? Твой первый сын покончил с собой. Теперь у тебя остался один сын, и он ненавидит тебя до глубины души. Наследник, который хочет твоей смерти. Так вот почему девочка должна была умереть? Чтобы ты все испортил?

– Я сделал его сильным! – кричит мой отец. – Я сделал его мужчиной!

– Ты, блять, сломал его, – отвечает Антон. – Ты превратил его в животное. Собаку, которая живет в норе, которая считает, что ни на что не годится, кроме как умереть. Это не человек, Павел. Это гребаная трагедия.

– Когда-нибудь ты скажешь мне спасибо, – рявкает отец, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня. Я не вздрагиваю. Его слова омывают меня. – Однажды ты будешь благодарить меня на своих гребаных коленях. Вот увидишь. Когда у тебя будет все, что ты хочешь, и тебе нечего будет терять. Тогда и увидишь.

– Ты не можешь дать мне то, чего я хочу, – говорю я ему.

Я чувствую странное спокойствие. Может быть, это из-за потери крови, или умопомрачительной боли, или адреналинового удара от мысли, что я вот-вот умру. А может, дело в том, что рядом со мной постоянно находится Антон. Мой не-отец.

Может, потому что я знаю, что произойдет.

Мой отец усмехается. – Что ты можешь хотеть, чего я не могу тебе дать?

– Нормальное дерьмо, – говорю я ему. – Это единственное, чего я когда-либо хотел. Нормальное дерьмо. Счастья. Чистая совесть. Жена, которую я люблю. Хорошие друзья, хорошая жизнь. Вот и все.

Отец смотрит на меня, ошеломленно молча. Потом его плечи опускаются, и он качает головой.

– Ты жалкий глупец. Ты мне не сын. – Он резко оглядывается на Антона и поднимает руку в требовательном жесте. – Хватит этого дерьма. Антон. Убери свой пистолет и уведи отсюда мальчика. Я не хочу сейчас видеть ни одного из вас. Вы оба, черт возьми, жалкие. Обычное дерьмо и мертвые дети? Вы, киски. Все, что у меня есть, все, чего я добился. Думаете, я буду не спать по ночам, думая об одной мертвой девочке? – Он еще раз качает головой и щелкает окровавленными пальцами в сторону Антона. – Хватит. Убирайся отсюда, пока я не пустил тебе пулю в лоб.

Антон наблюдает за ним. Он кажется абсолютно спокойным – и я знаю, что мой отец боится. Я видел лицо Антона, когда он собирается совершить казнь, и мой отец тоже.

– Не просри все, – говорит он Антону. – Все, что у тебя есть. Твои дома, твои машины. Твою жизнь. Твоя жена и дети. Разве это не главное? Почему ты отдал все это ради этого? Ради этого дикаря и его мертвой сестры? Почему…

Антон опускает пистолет. Мой отец улыбается. Антон протягивает мне пистолет за рукоятку. Я беру его в руку и смотрю на лицо Антона.

Он кивает.

– Твоя месть, Яша. Твоя месть – мой пистолет.

Я тяжело сглатываю. Слезы свободно бегут по моему лицу.

– Ты хороший парень, – говорит Антон. – Я бы гордился тем, что был твоим отцом. Давай покончим с этим.

И мы заканчиваем.

Мой отец лежит на диване, наполовину упав на стопку газет, которые он читал, когда я только пришел. Кажется, что это было несколько часов назад. Годы назад.

Целую жизнь назад.

В конце концов, его смерть была быстрой. Единственная пуля, отдача от которой до сих пор вибрирует в моей руке. Я смотрю на его безжизненное лицо. Я думал, что все будет гораздо лучше, чем сейчас. Я думал, что почувствую, будто с меня сняли невидимую цепь.

Но этого не происходит.

Я не чувствую ни мести, ни облегчения, ни удовлетворения.

Я ничего не чувствую.

Кровь все еще течет из моего плеча. Она стекает по моим бесполезным рукам, по моим вялым пальцам. Я стою и дрыгаюсь, а в груди зияет черная пустота.

Я чувствую, как ты устал, мальчик. Голос мертвой женщины мягче, чем когда-либо. Ты долго боролся. Бой окончен. Разве ты не хочешь отдохнуть?

– Да.

Я даже не осознаю, что произнесла это вслух, пока Антон не поворачивается ко мне. Он обхватывает мою шею рукой и заставляет посмотреть на него снизу вверх.

– Пацан. Дай мне пистолет.

Я протягиваю ему пистолет. Он берет его из моих слабых пальцев. Я весь в поту. Сердце уныло стучит, нудно повторяясь.

Антон прижимает руку к моей шее. – Тебе нужно убираться отсюда, сынок. Немедленно, ты понимаешь? Скоро здесь будет полиция. Я хочу, чтобы ты ушел, когда они приедут.

– Я сделал это, dedushka, – говорю я. Мой голос хриплый, как будто я кричал несколько часов. – Я убил его.

– Я знаю. Ты должен был. Теперь все кончено. – Он отпускает меня и начинает чистить рукоятку своего пистолета. – Моя пуля, мой пистолет. Вот и все. Я разберусь с записями камер видеонаблюдения. Я разберусь с телом. Я разберусь с полицией. Но тебя не должно быть здесь, когда они приедут. – Он берет мое лицо в свои руки, грубо, почти тряся меня. – Скажи мне, что ты понимаешь.

– Я понимаю.

– Хорошо. А теперь убирайся отсюда. У меня есть дела, а тебе нужно разобраться со своим плечом. Ты же не хочешь потерять руку, Пацан. Ты и так чертовски уродлив, твоя девушка бросит тебя, если ты еще и без руки останешься.

У меня даже нет сил смеяться. Он разворачивает меня и толкает к двери.

– Иди. Сейчас же. Завтра будет много завтрашних дней. Я поймаю тебя на одном из них.

Я снова киваю. Я не могу ничего делать, кроме как кивать. Я киваю и киваю, слушаю Антона, и у меня даже не хватает голоса, сил, чтобы поблагодарить его.

За то, что он вырастил меня, по-своему, грубо. За то, что заботился обо мне. За то, что защищал меня. За то, что любил меня. За то, что позволил мне отомстить за Лену.

– Антон, – говорю я, выходя из комнаты.

– Что?

– Я люблю тебя, чувак.

Он закатывает глаза.

И говорит: – Съебись отсюда и осмотри свою голову вместе с плечом. И я тоже тебя люблю, Яша.

Я спускаюсь по ступенькам белого таунхауса и оказываюсь на снежном покрывале. Это шокирует меня. Я забыл, что идет снег.

В течение секунды я не могу ничего сделать, кроме как смотреть на кружащиеся снежинки. Они меняют цвет по мере падения. Голубые в тени, золотые и серебряные в свете фонарей, белые, когда падают на землю.

Я пытаюсь собраться с мыслями. Уехать до приезда полиции. Найти машину Луки. Вылечить руку.

Вернуться к Захаре. Я поклялся ей, что буду рядом, когда она вернется домой. Она может никогда не простить меня. Она может быть в опасности.

Я уже подвел Лену – не могу подвести Захару.

Но сейчас все мое тело дрожит. Колени подгибаются. Холодный пот струится по коже. Я успеваю сделать всего три шага, прежде чем ноги подкашиваются и я падаю килем вперед на снег.

Я поднимаюсь на колени и сажусь.

Снег такой белый. Почему же все вокруг черное?

Хватит, мальчик, хватит. Пальцы мертвой женщины тянутся ко мне. Они не такие исхудалые и бледные, как я помню. Ее лицо из тени почти доброе. Она улыбается мне. С тебя хватит, бедный мальчик. Ты был таким сильным, но с тебя хватит. Ты готов. Разве не этого ты всегда хотел?

Но другой голос зовет, заглушая ее.

Дымный голос, грубый, как колючки. Он называет мое имя, снова и снова. Он говорит мне, что я не могу умереть. Он полон отчаяния и власти.

Я отворачиваюсь от тянущихся пальцев мертвой женщины и вижу Захару Блэквуд, овеянную золотым ореолом, овеянную светом. Братья и сестры Блэквуд происходят из ангельского рода. А Захара, похоже, мой ангел смерти.

Я падаю с улыбкой на лице и позволяю тьме поглотить меня.

Хороший человек

Захара

Мой отец долго не отпускает меня.

Ни на то время, пока его частная охрана хватает профессора Стерлинга. И пока мы ждем полицию и пожарных. Он крепко держит меня за руку, когда ведет вниз по лестнице и к выходу из дома. Там уже собралось несколько журналистов. Он проходит мимо них, ничего не говоря, и провожает меня к ожидающему нас черному внедорожнику.

Внутри он стряхивает с себя пальто и снимает шерстяной пиджак, сшитый на заказ, а затем передает его мне. Я молча беру его, снимаю свой рваный топ и кутаюсь в блейзер. Он пахнет моим отцом, его духами, которыми он всегда пользовался.

Он убирает мои волосы с шеи и наклоняет голову, чтобы бросить на них быстрый взгляд. Затем он обращается к своему водителю: – Вулстон. Отвези нас в Святого Огастина.

– Папа, все в порядке, мне не нужна больница. Я в порядке.

Он качает головой, медленно закатывая рукава. Так он поступает, когда напряжен, когда пытается справиться с проблемой.

– Не помешает, чтобы тебя осмотрел врач, – говорит он. А потом опускает голову на руки. Я никогда не видел, чтобы он так делал. – Я не могу поверить в то, что произошло. Моя дорогая девочка, я… – Он прерывает себя, поднимает руку и удивленно смотрит на нее. – Я дрожу.

Так и есть. Я беру его руку и сжимаю ее. У меня болит горло, и не только из-за синяков, но и потому, что там скопились рыдания за многие годы.

– Не могу поверить, что ты здесь, – говорю я ему. Мой голос срывается на полуслове.

– Конечно, я здесь. Я всегда приду, если я тебе понадоблюсь. Захара – ты моя дочь. Мой младший ребенок, моя единственная дочь. В этом мире для меня нет ничего дороже тебя.

– Даже после… – Я не могу заставить себя вспомнить о Святой Агнессе.

– Ничто из того, что ты когда-либо сделала, не заставит меня любить тебя меньше. Ничто из того, что ты можешь сделать, никогда не сделает этого.

Мое зрение затуманивается, и слезы, переполняя глаза, горячими струйками падают по моим щекам. – Я знаю, что разочаровала тебя. Я знаю, что я сделала, папа. Я была далеко не идеальной дочерью и…

– Я не разочаровался в тебе. Я был зол из-за того, что случилось в Святой Агнессе, – конечно, был. Как я мог не злиться? Я отослал тебя, чтобы обезопасить, а вместо этого бросил на произвол судьбы в руках другого хищника. Если я и был разочарован, то только собой, а не тобой. Я не справился с ролью твоего отца, человека, который должен был защитить тебя, и я терплю неудачу за неудачей. – Его лицо, обычно такое торжественное и статное, вытянулось. Впервые он выглядит усталым, напряженным, жалким. – Моя собственная дочь стала для меня чужой. Какой же я отец?

Я обнимаю его за шею и прижимаюсь к его боку, как ребенок. Я прижимаюсь к его виску, мои губы мокры от слез.

– Мне тоже жаль. Я не могла смириться с мыслью, что снова разочарую тебя, что… – Я останавливаюсь и отступаю назад. – Как ты вообще догадался прийти?

Он вытирает глаза рукой.

– Твой брат, конечно. Он позвонил мне раньше. У него был такой испуганный голос, что я едва мог это вынести. Он сказал, что с мальчиком Кавински что-то случилось, что он должен был присматривать за тобой, что он думает, что ты в опасности. Он сказал, что ваши друзья тоже связались с ним и сообщили, что ты не явилась на запланированный ужин. Он немедленно позвонил мне. Я уже был в Лондоне, но он ехал из Оксфорда и боялся опоздать. Поэтому я, конечно, приехал.

Он останавливается. В его глазах проступают вены, подводка красная, ресницы мокрые.

– Я пришел бы, даже если бы ты напилась на вечеринке и тебя просто нужно было отвезти домой. Я бы пришел, даже если бы у тебя было слишком много сумок с покупками и тебе нужна была помощь. Я люблю тебя. Ты – мой мир. Я всегда буду приходить за тобой.

Его слова впиваются в мою кожу, в мое сердце. Конечно, я так давно хотела услышать эти слова. Все, чего я хотела, – это знать, что мой отец любит меня.

И как бы хорошо я ни представляла себе, что буду чувствовать, услышав наконец его слова, все равно это бесконечно лучше.

Я отказываюсь ехать в Святого Огастина, пока мы не позвоним Закари. Он отвечает напряженным голосом и испускает вздох облегчения, услышав мой голос.

– Зи, что случилось, ты в порядке?

– Я в порядке, Зак. Я с папой. Спасибо, что позвонил ему. Я в безопасности. Но мне нужно знать, где Яков. Мне кажется, он в беде.

– Я… я не знаю, понятия не имею. Я пытался дозвониться до него всю ночь. Он не отвечает. Как ты думаешь…

– Как ты узнал, что его нет дома?

– Мне сказал друг из Спиркреста. Сказал, что у него могут быть какие-то неприятности. Лука. Лука Флетчер-Лоу.

– Пришли мне его номер. Я перезвоню тебе, как только смогу.

Он присылает мне номер, и я тут же набираю его. Отец не задает мне вопросов. Он смотрит на меня своими торжественными глазами, рукава закатаны, пальцы сцеплены вместе. Я сжимаю пальцы на слишком длинных рукавах его пиджака, желая, чтобы Лука Флетчер-Лоу ответил на звонок.

Он отвечает после нескольких звонков.

– Добрый вечер, лорд Блэквуд.

Глаза отца удивленно расширяются. Его номер точно не является общедоступным.

– Где Яков? – спрашиваю я без предисловий.

– А. – В трубке раздается сухой смешок. – Значит, не герцог. Добрый вечер, Захара. Надеюсь, у тебя все хорошо?

– Ты знаешь, где он – да или нет?

– Вероятно, в Белгравии, поскольку он захватил одну из моих машин, чтобы добраться туда.

– Белгравия? – Я обмениваюсь хмурым взглядом с отцом.

С другого конца телефона раздается еще один сухой смех. – Скромная лондонская квартирка его отца.

– Его отца, – шепчу я.

– Тебе, наверное, стоит поторопиться и позвать его, – говорит Лука с мрачным весельем в голосе. – Его отец – та еще дрянь.

– Пришли мне адрес.

– Хм… очень хорошо. Но передай Каву, что он должен мне еще одну услугу. О, и скажи ему, что ему лучше убрать мою машину. Он оставил ее припаркованной на двойной красной линии, а я ненавижу иметь дело с мелочной бюрократической тиранией лондонских блюстителей порядка. Если он еще жив, конечно. Если же Кав мертв, что ж… на этом, пожалуй, закончим.

И с томным вздохом он повесил трубку.

Когда мы добираемся до Белгравии, снег падает быстро и густо. Плотное белое одеяло покрывает тротуары, красные почтовые ящики, ящики на деревьях. Машина отца проносится сквозь кружащиеся сугробы снежинок. Мы сидим в тишине, слишком напряженные, чтобы говорить, но все это время отец держит мою руку в своей.

В моем сознании нет места ничему, кроме воспоминаний о Якове, когда он вернулся домой после пропажи. Его лицо – распухшее месиво из багровых синяков, один глаз едва виден сквозь кровоподтеки, кожа натянута и блестит там, где она была залита кровью. Его тело, рваные раны на спине, словно его били кнутом.

Если так он выглядел в последний раз, когда видел отца, то как он будет выглядеть сейчас?

Почему этот человек так ненавидит Якова? Якова, вся жизнь которого, кажется, прошла в служении ему? Как он может так ненавидеть собственного сына, как он может причинять ему боль?

И как далеко он может зайти?

Отец сжимает мои пальцы, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. В моей шее пульсирует боль, а горло болит так, словно я заболела самым страшным гриппом в своей жизни. Все тело болит, и я понимаю, что меня трясет.

Но не от боли.

– Все будет хорошо, – говорит мой отец. Его голос тихий, но решительный. Его брови нарисованы, челюсть сжата. – Захара. Все будет хорошо.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.

Мой голос сейчас едва превышает шепот, как будто ему едва хватает сил пройти через мое больное горло.

– Потому что я неоднократно встречался с молодым мистером Кавински. И он всегда производил на меня впечатление молодого человека, способного позаботиться о себе. О себе и о других. Сильный человек, хороший человек. – Уголок его рта слегка приподнимается, упираясь в бороду. – Такой молодой человек, которого я с гордостью могу назвать своим сыном.

– Папа, – говорю я, и хотя я хотела сказать это с упреком, боль в моем сердце настолько остра, что мой голос ломается пополам. На глаза наворачиваются слезы, горячие и слепящие. Я смаргиваю их и вытираю глаза. – Не заставляй меня плакать. Я должна быть сильной.

Я должна быть сильной ради него.

Он будет сильным для меня.

Машина останавливается, и я распахиваю дверь, прежде чем водитель успевает отстегнуть ремень безопасности. Отец зовет меня за собой, но я уже бегу, топая ногами по свежевыпавшему снегу. Улица пуста и призрачно бела.

– Яков! – зову я, пробивая голос сквозь боль хриплым криком. – Яков!

Я чувствую его присутствие раньше, чем успеваю заметить. Не знаю, как. Но я чувствую что-то – тепло, тягу, – что заставляет меня повернуться. Темная фигура пробирается сквозь снег. Яков.

Его большое тело складывается само собой. Его длинные ноги подгибаются, и он спотыкается на снегу. Я выкрикиваю его имя и бегу. Он поднимает голову, его темные глаза находят мои, и в них появляется выражение, похожее на далекое удивление.

Облегчение проникает в меня, как вода, прорвавшая плотину. Оно почти сбивает меня с ног, но я продолжаю идти.

– Яков!

Я настигаю его как раз в тот момент, когда он наклоняется вперед. Из моей груди вырывается вздох, и я выбрасываю руки, чтобы поймать его. Он рушится, и мы оба падаем на снег.

От него пахнет потом, дымом и кровью. Он лежит совершенно неподвижно, и я сжимаю руки, прижимая его к себе так крепко, как только могу, как будто пытаюсь втянуть его в свою грудную клетку и проглотить в самое сердце.

Я держу его так, словно больше никогда не смогу отпустить.