Текст книги "Волк Спиркреста (ЛП)"
Автор книги: Аврора Рид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Вместе
Яков
Мне снится сон, и во сне я вижу мертвую женщину из озера.
Только на этот раз она не мертва. Она стоит в травяном поле, одетая в старое платье и мягкий кардиган поверх него. Ее руки не тянутся ко мне. Они покоятся на ее руках, испещренных венами. Ее лицо морщинистое и строгое.
– Ты сделал свой выбор, мальчик, – говорит она.
– Мне жаль, – говорю я ей.
Только говорю не я.
Это тощий одиннадцатилетний мальчик с темными волосами и острыми черными глазами. Мальчик, который предпочитает бегать, а не драться, мальчик, который мечтает заработать достаточно денег, чтобы купить своей сестре набор акварельных красок.
– Не извиняйся, – говорит она. – Мы сами делаем свой выбор. Когда-то я сделала свой. Теперь ты сделал свой. – Она вздыхает и машет рукой. – Ба, из тебя получился бы плохой товарищ по смерти, парень. Вся эта кровь в твоих жилах, вся эта страсть в твоем сердце, все это отчаяние от жизни. Ты слишком жаждешь смерти.
А потом она смеется и говорит: «Holodnyy volk sylʹnee chem sitya sobaka.»
И тут я просыпаюсь.
Первое, что я замечаю, – это непрерывный писк больничного оборудования. Я прогоняю темноту сна. Она исчезает, унося с собой смеющееся лицо старушки.
Появляется комната. Больничная палата с белыми стенами, белым светом, вазой с цветами, голубым одеялом, капельницей.
А потом лица. Пожилой мужчина с гладкой смуглой кожей и темной бородой, поросшей сединой, рукава рубашки закатаны, руки скрещены, он спит в кресле. Лорд Блэквуд. Рядом с ним – Закари, его очки надвинуты на лоб, он смотрит в чашку с кофе в левой руке. Теодора спит, положив голову ему на колени, ее волосы серебрятся на темно-зеленой шерсти его брюк, а правая рука Закари ласкает пряди в его пальцах.
Лицо Захары лежит рядом с моим, ее щека – на уголке моей подушки. Она свернулась калачиком в кресле, придвинутом прямо к моей кровати. Ее волосы собраны в хвост, а на ней пиджак, который ей слишком велик. Она крепко спит, ее ресницы лежат на шелковистой щеке. На правой стороне ее лица синяк, а бровь рассечена.
Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до нее.
Она поднимается, как будто я ударил ее током. – Ты очнулся!
– Твое лицо, – хриплю я.
Никто меня не слышит, так как комната просыпается точно так же, как и Захара. Зак встает, проливая кофе. Тео вскакивает с места, ее голубые глаза покрываются розовым ободком. Лорд Блэквуд резко поднимается в своем кресле. Все они говорят более или менее одновременно.
– Яков, как ты себя чувствуешь? – говорит Зак.
– О, Яков, ты нас так напугал, – говорит Тео, перебегая на другую сторону кровати и хватая меня за руку.
– С ним все в порядке, молодые люди, успокойтесь, – говорит мистер Блэквуд, качая головой. – Дайте человеку немного пространства.
Захара берет мои щеки в свои руки и сжимает их, прижимаясь лбом к моему. – Ты дал мне обещание, помнишь? Ты не сможешь умереть, пока я не разрешу тебе.
– Я не умер, – говорю я ей.
Но если бы я умер, и если бы мне каким-то образом удалось попасть на небеса, это выглядело бы примерно так.
– Я не думаю, что ты должна решать, когда Кав умрет, – говорит Закари своей сестре. – Похоже, это должен решать он сам, нет? В этом вся суть свободы воли.
– Философии не место в больничной палате, – говорит Захара.
– А мне кажется, что именно там ей и место, – пробормотал Захара.
Он садится на край моей кровати, его рука находит руку Тео, даже не глядя, и он улыбается мне. – Как твоя рука?
Я опускаю взгляд. Я даже не заметил, что моя правая рука в повязке, обмотанной по всей длине и прижатой к груди. Я пытаюсь пожать плечами, но новая волна боли прокатывается по мне, заставляя вздрогнуть.
– Уже лучше, приятель.
– Похоже на то, да. – Он сглатывает и прочищает горло. – Мне жаль, что меня не было рядом, чтобы помочь.
– Мне тоже жаль, – шепчет Захара.
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, чтобы сказать ей, чтобы сказать им обоим, ангельским братьям и сестрам Блэквуд, что у них нет причин извиняться. Но когда я смотрю на Захару, сидящую в кресле, то вижу только повязку, обернутую вокруг ее шеи, синяки на ее лице, сияющие пурпурным и красным, порез на брови.
– Что случилось? – Мой голос звучит хрипло. – Твоя шея. Лицо. Черт. Что случилось…
– Все в порядке, – говорит она. Я протягиваю руку, чтобы отодвинуть свободные пряди ее волос, осмотреть шею, лицо. Она берет мою руку в свою. – Яков. Я клянусь. Со мной все в порядке.
– Он вернулся? Этот ублюдок Маттнер?
– Нет, нет, не Эрик… Боже, я не думаю, что когда-нибудь увижу Эрика снова после…
– Что случилось с Эриком? – спросил Зак, широко раскрыв глаза.
– Я ненавижу этого человека, – пробормотал Тео. – Надеюсь, он получил по заслугам.
Я пытаюсь прервать их. – Тогда кто…
– Преследователем моей дочери был профессор Иен Стерлинг. – Лорд Блэквуд заговорил. Его голос, серьезный, рокочущий и полный власти, заставляет всех в комнате замолчать. – Профессор Университета Святого Иуды. Вернее, бывший профессор. Этот человек больше никогда не будет работать до конца своей жизни, большую часть которой я сделаю все, что в моих силах, чтобы он провел за решеткой.
– Преподаватель в твоем университете? – спрашиваю я, чувствуя, как в груди все переворачивается.
Но вслух я не говорю: – Опять?
И почему это все время происходит с тобой?
И мне так жаль, что я не смог уберечь тебя.
– Я не виновата, – шепчет Захара, внезапно сжимаясь в комок.
Все бросаются вперед в хаосе протестов.
– Зи, конечно, ты не виновата.
– Не верь этому ни на секунду.
– Этот человек – хищник, ты не виновата в его поступках.
Но глаза Захары устремлены на меня и только на меня. Вздрогнув, я перешагиваю через нее, обхватываю ее за плечи и прижимаю к себе.
– Я знаю, – шепчу я ей в волосы. – Я знаю.
Она зарывается лицом в мою шею. Крошечные конвульсии сотрясают ее плечи. Она плачет всем телом, но не издает ни звука.
– Пойдем выпьем еще кофе, – говорит Тео, крепко беря руку Зака в свою. – Мы скоро вернемся. Калеб?
Лорд Блэквуд торжественно кивает. Я ловлю его взгляд, когда он открывает дверь, чтобы Тео и Зак могли пройти. Какое-то мгновение мы смотрим друг на друга, а затем он кивает мне.
Это самый незначительный жест, но он словно говорит: – Береги ее.
Я киваю в ответ.
Буду. Всегда.
Когда мы остаемся одни, и Захара перестает плакать, а я вытираю ее слезы уголком своего одеяла, она рассказывает мне обо всем.
Не только о Стерлинге, о встрече в его офисе, о том, как он оказался в ее квартире, как она отбивалась от него. Она рассказывает мне и обо всем остальном. Она рассказывает мне о ноже и о том, как он помог ей почувствовать себя в безопасности, о своей влюбленности в Стерлинга и о том, что ей просто хотелось, чтобы кто-то увидел ее такой, какая она есть. О мужчинах, с которыми она встречалась, и о том, что они заставляли ее чувствовать, и она рассказывает мне о Маттнере и о том, как он разбил ей сердце и сломал ее.
А потом она трепетно вздохнула и рассказала мне о других вещах – о старых, более глубоких ранах. О ее учителе в Святой Агнессы и друге семьи ее родителей. О своем отце и о том, как она думала, что он не может любить ее после всего, что случилось.
– Я не думала, что он может меня любить, – говорит она мне прерывающимся голосом. – Я не думала, что кто-то может меня полюбить.
– А что можно не любить? – спрашиваю я.
– Знаешь что? – Она наклоняется вперед и шепчет, как секрет, как постыдное признание. – Я такая колючая.
Даже это слово звучит красиво в ее устах. Я провожу пальцем по синяку, размазанному по ее щеке, и жалею, что не могу стереть его.
– Но мне нравятся твои шипы. А розы без шипов слабее. Они быстрее умирают.
– Ты просто так говоришь, – говорит она с надрывным смехом.
– Нет. Это правда. Посмотри.
– Ты теперь ботаник?
– Приходится. Моя девочка любит растения.
И после этого она спрашивает меня о том, что со мной случилось, и я рассказываю ей.
И поскольку она рассказала мне все, каждую гадкую, болезненную мелочь, я делаю то же самое. О Ялинке, о кровавой луне и черном озере. О моей смерти, живущей в моей груди, и о Лене с ее набором акварелей. О маме и отце, обо всем, что со мной произошло.
Горло сжимается, дыхание становится тяжелым и затрудненным. Я рассказываю ей все остальное. Про Пашина и все те ужасные грязные вещи, которые я делал, чтобы получить от него информацию. Мой отец попросил меня убить журналистов, я обратился за помощью к Луке, бросил ему девушку Виллоу в обмен на мою сестру.
А потом, потому что у меня нет выбора и потому что так будет больнее, я рассказываю ей о Лене. Как она умерла, когда ей было десять, как я не смог ее спасти и как она так и не получила новый набор акварели. Я рассказываю ей о своем отце, и об Антоне, и о том, что случилось в таунхаусе в Белгравии.
Когда я заканчиваю, она уже плачет, плачет в абсолютной тишине, из ее карих глаз катятся огромные слезы. Она целует меня в губы, мягко и отчаянно, ее губы влажные и соленые. Я целую ее в ответ, запутываю пальцы в ее волосах и вдыхаю ее сладкий запах.
– Мне так жаль, – говорит она. – Мне так жаль, что все это случилось с тобой. И я была так жестока. Я была так жестока с тобой, и за это я никогда не смогу себя простить.
– Да, ты была колючей и царапала меня. Ты сильно царапалась, Колючка, но ты никогда не делала мне больно. – Я провожу большим пальцем по ее губам, вытирая слезы. – Я не думаю, что ты даже хотела сделать мне больно. Наверное, потому что ты меня любишь или что-то в этом роде.
– Конечно, я люблю тебя! – говорит она, отстраняясь, и яростно хмурится. Решимость горит в ее глазах, как маяк, созывающий армию. – Я люблю тебя так сильно, что мне хочется запереть тебя в своем сердце и оставить там навсегда. Я люблю тебя, Яков Кавинск. Прости, что я всегда была слишком гордой, чтобы признать это. Я готова на все ради тебя.
– Тебе не нужно ничего для меня делать. Вообще ничего. – Я колеблюсь, прикусываю губу. – Может быть, что-то одно.
– Назови это.
– В какой-то момент Зак вернется и спросит, закончил ли я читать эту книгу про Платона. Я скажу ему, что да. Ты меня поддержишь?
Она разражается смехом. Несмотря на то, что ее голос – тень самой себя, а ее прекрасная шея обмотана бинтами, и она смеется сквозь синяки, ее смех все равно самый прекрасный из всех, что я когда-либо слышал. Ее смех такой же, как она сама. Искренний, страстный и милый, с легкой ноткой жестокости.
– Он будет на нас сердиться, – говорит она мне, как только ее смех стихает. – Думаю, книга сгорела в огне.
– Черт. Правда?
– Да. И я ударила ею профессора Стерлинга по голове.
– Правда?
Она гордо кивает. – О да. Я сильно ударила его.
– Это моя девочка.
Она улыбается, медленной, довольной улыбкой. – Твоя девочка.
Я пожимаю плечами. – Если Зак не убьет меня.
– Он не посмеет.
– Он может, когда узнает, что мы сделали с его книгой. Он сказал, что это идеальное введение в философию.
– Скорее, идеальное оружие самообороны, – говорит она, опуская голову мне на плечо.
– Ты не думаешь, что нам еще рано смеяться над этим дерьмом? – спрашиваю я.
– О, определенно. Я думаю, мы можем быть в шоке. Я не сомневаюсь, что травма рано или поздно настигнет нас, и когда это произойдет, это будет… Боже. Это будет беспорядок.
Я сглатываю. Она права. Потому что я убил своего отца, и у Антона наверняка неприятности, и Лена мертва, и мне придется за все это отвечать в конце концов. Как и Захаре после всего, что с ней случилось.
Я заключаю ее в свои объятия, прижимаюсь губами к ее макушке и прижимаю ее так близко, как только осмеливаюсь.
– Мы встретимся с этим вместе, когда это случится.
Мягкое место
Захара
Утром отец вместе с Заком и Тео отправляется в мою квартиру, чтобы осмотреть повреждения. Вскоре приезжают Рианнон и Санви. Рианнон несет шоколадки, фрукты и цветы, как будто не знает, что больше подходит, поэтому приносит все. Санви приносит сумку со сменой одежды, туалетными принадлежностями и косметикой. Я благодарна им обеим, настолько благодарна, что уже целую вечность не могу ничего сделать, кроме как прижать их к себе обеими руками.
Когда я наконец отпускаю их, то иду в ванную комнату в номере Якова, чтобы принять душ и переодеться. В зеркале я вижу образ молодой женщины, которая одновременно и я, и не я. Длинные блестящие волосы те же, карие глаза, прямой нос. Рост тот же, кожа того же нежно-коричневого цвета.
Но есть и что-то другое. Сила, которую я раньше в себе не замечала. И что-то легкое и свежее, словно лучик света, сияющий в глубине моего взгляда.
Что-то похожее на надежду.
Я выхожу из ванной и вижу, что Санви увлеченно беседует с Яковом, а Рианнон раскладывает закуски у него на коленях. Он пытается есть и не отставать от Санви. Рианнон видит меня и сразу же говорит: – Я же говорила, что Стерлинг – гребаный урод!
Я вздыхаю и сажусь рядом с ней на край кровати Якова. Она обхватывает меня за шею. На ней все еще пальто и шарф, и оба они мокрые от талого снега, но ее объятия – как чашка горячего шоколада для души.
– Мне так жаль, что это случилось с тобой, Зи. Ты заслуживаешь лучшего.
– Стерлинга посадят в тюрьму? – спрашивает Санви. – Ты же знаешь, насколько мягким может быть закон, когда речь идет о преступлениях против женщин. Может, мне попросить отца поговорить с адвокатами за тебя?
– Я уверена, что отец уже занимается этим, – успокаиваю я ее. – Я сомневаюсь, что Стерлингу удастся избежать наказания. Он установил камеры в моей квартире. Это может обернуться для него серьезным ударом.
– Камеры. – Санви вздрогнула и зажала рот руками. – Боже мой, Зи. Это мерзко. Совершенно мерзко.
– Почему мужчины такие? – спрашивает Рианнон и, быстро положив руку на плечо Якова, добавляет: – Но только не ты.
Он вздрагивает, когда ее рука ложится на его раненое плечо, но кивает. – Спасибо.
– Что ты собираешься делать, Захара? – спрашивает Санви. – С квартирой? С дипломом?
– Понятия не имею. Я не знаю. Я чувствую… Думаю, я просто устала. Я собираюсь отдохнуть, все обдумать, а потом… не знаю. Наверное, продолжу. Я не хочу погрязать в этом и не хочу трусить. Я хочу жить своей жизнью. Я хочу быть счастливой.
Рианнон ухмыляется от уха до уха.
– Да, черт возьми! Это то дерьмо, которое я могу поддержать, Зи. Пойдем. Я буду рядом с тобой все время, и Яков, конечно. – И она быстро переводит взгляд с меня на него. – Вы что, теперь пара или как?
– Ри! – восклицает Санви.
– Ты тоже хочешь знать, давай, – говорит Рианнон.
– Дай им побыть наедине, – говорит Санви, – после всего, что случилось, они этого заслуживают.
Рианнон поворачивается к Якову и шепчет. – Ты ее парень?
– Я люблю ее, – торжественно отвечает Яков.
На моих щеках вспыхивает жар. Я не ожидала, что он это скажет. Рианнон испускает восторженный визг, а Санви тихонько хлопает в ладоши. Я встречаюсь взглядом с Яковом, и он улыбается.
Ему следует улыбаться чаще. Потому что от его улыбки глаза морщатся, а на одной щеке появляется глубокая ямочка, и от этого он выглядит молодым, невинным и до невозможности великолепным.
Я тоже тебя люблю, шепчу я.
Позже Яков засыпает после очередной дозы обезболивающего, его рука замирает в моей. Я не могу заставить себя отойти от него, поэтому остаюсь у его постели, а Санви и Рианнон приносят стулья, чтобы мы могли сесть все вместе.
Я рассказываю им о том, что произошло – обо всем. Как положено. Рассказывать им чуть менее болезненно, чем Якову, и, возможно, это означает, что со временем боль будет все меньше и меньше. Когда я все рассказала, я сглотнула комок в горле и сказала: – Спасибо вам большое. За то, что позвонили моему брату. За то, что, возможно, спасли мне жизнь.
Санви проводит пальцами по моей перевязанной шее и вытирает слезы с глаз.
– Жаль, что я не сказала ничего раньше. Боже. Я бы так испугалась на твоем месте.
– Ты сильная сучка, – говорит Рианнон. – Тебе нужно попросить своего парня дать нам уроки самообороны.
Легкость Рианнон прекрасно уравновешивает эмоции Санви, и комок в моем горле ослабевает. – Уверена, он не будет против.
– Может, он мог бы открыть свой бизнес. Учить женщин, как бороться с мужчинами. Учить нас, как выжить среди всех этих психов.
Я думаю о том, что Яков рассказал мне прошлой ночью. О младшей сестре, которую он искал все эти годы, и о том, как она умерла в десять лет. Думать об этом – совсем другая боль, боль, словно в сердце глубоко вонзился нож, и я не уверена, что когда-нибудь смогу его вытащить. Вернее, боль от того, что в сердце Якова вонзился нож, и я ничем не могу ему помочь.
– Думаю, ему бы это понравилось.
– Ты… – Санви вздыхает, словно на ее груди лежит тяжесть. – С тобой все в порядке? С тобой все будет хорошо?
– Думаю, да. Я надеюсь на это.
– Ну, это не обязательно. Не сейчас. – Рианнон улыбается и обнимает меня и Санви за шею. – Это нормально – иногда быть не в порядке. У нас есть ты, Зи. Дай и я. У нас есть ты. Ты знаешь это?
– Знаю.
– Я люблю вас, девочки, – говорит Санви, ее голос хрипит от сдерживаемых слез.
– Я тоже вас люблю, – говорю я.
– Я люблю вас обеих, – говорит Рианнон, прижимаясь лбом к нашему лбу. – Я готова пойти на войну ради вас, красавицы. – Она понижает голос. – И это напомнило мне. Я хочу такой же нож, как у тебя, Зи.
– Я не уверена, что тебе стоит его иметь, – шепчу я в ответ, думая о том, какой буйной она становится после нескольких рюмок.
– Для самообороны, – уточняет она.
– Я тоже хочу, – говорит Санви, тоже понизив голос.
– Я попрошу Якова, – говорю я им, думая о ноже, который я у него украла, и о том, как он дал мне мой собственный и даже не попросил его вернуть.
Спустя несколько часов, когда дверь комнаты открывается и в нее входят Тео и Зак, Яков все еще спит. За ними следует девушка с черными волосами и красивыми глазами. Она одета в простые джинсы и мохово-зеленый топ с пятнами краски на рукавах. Я никогда не встречал ее вживую, но хорошо знаю ее лицо. Это та самая девушка, которая красуется в социальных сетях Северина Монкруа. Его невеста, Анаис Нишихара, франко-японская художница.
Он входит вслед за ней, выглядя так, будто сошел с подиума, и несет белую коробку, перевязанную лентой. Его зеленые глаза расширились, а рот приоткрылся, когда он увидел Якова.
– Господи, Кав!
Яков зашевелился и медленно моргнул. Он пытается сесть, и я помогаю ему, как могу. Анаис спокойно подходит к нему и целует в щеку.
– Привет, Яков.
– Привет, Анаис, – простонал он.
– Кав! – восклицает Сев. Он роняет белую коробку у изножья кровати и берет голову Якова в свои унизанные перстнями пальцы. – Ты чертова угроза! Ты напугал меня до смерти. В тебя стреляли? Это был твой придурок-отец? Вот почему тебе нужно отвечать на сообщения, Кав, потому что я никогда не знаю, игнорируешь ли ты меня, потому что играешь в видеоигры или потому что валяешься где-нибудь в канаве.
– Отстань от него, – говорит Анаис, мягко, но решительно отталкивая своего жениха от Якова. – Ты его задушишь. Кстати, Ноэль передает тебе привет.
– Передай ему привет от меня. И со мной все в порядке, Сев, – говорит Яков, голос все еще неровный от сна. – Я расскажу тебе обо всем позже. Но я в порядке. Это выглядит хуже, чем есть на самом деле.
Я думаю о том, что доктор сказал, что ему, возможно, придется провести месяцы в реабилитационном центре, чтобы восстановить полную подвижность руки, но ничего не говорю. Я начинаю понимать, как работает Яков, как он проецирует свою силу, чтобы быть сильным, как самоисполняющееся пророчество.
– Ах, прости, парень, ты же знаешь, я беспокоюсь о тебе. Ты должен приехать погостить в Шато Монкруа этим летом, мы позаботимся о тебе. Тебе нравится? – Северин поворачивается ко мне, словно вопрос адресован нам обоим. – Захара? Нравится? Ты и Кав, Шато Монкруа? Французское лето, хорошая еда, хорошее вино и отличная компания?
После всего, что произошло, выбраться из Лондона – это просто потрясающе. Прежде чем я успеваю ответить, выражение лица Сэва становится ярче, он берет коробку с края кровати и передает ее Якову.
– У меня для тебя небольшой подарок.
Яков берет коробку и открывает ее своей хорошей рукой. Он заглядывает в коробку и с легкой усмешкой переводит взгляд с Сева на Зака.
– Крекеры, – говорит он.
Это слово в его устах, такое нежное и милое, звучит так несочетаемо и восхитительно, что мне хочется растаять.
– Зак сказал мне, что ты неравнодушен к ним, – говорит Сев. Его лицо сияет от улыбки. Он выглядит так, будто не может придумать ничего более восхитительного, чем кормить своего госпитализированного друга крошечными пирожными.
Зак, стоящий чуть поодаль и обнимающий Тео, тоже улыбается. Мой взгляд перемещается по комнате. Все лица повернуты к Якову и его коробке с крошечными пирожными, и нет ни одного человека, который бы не сиял.
Подумать только, этот человек считал, что он годится только для того, чтобы умирать.
Полдень переходит в вечер. После знакомства все рассаживаются по палате, группы формируются и меняются с течением времени. В конце концов, медсестры выгоняют всех, чтобы поменять Якову повязку. Рианнон, Санви, Сев и Анаис уходят, чтобы вместе поужинать, причем Рианнон и Анаис идут рука об руку, уже углубившись в разговор об искусстве.
Зак и Тео отводят меня в кафе рядом с больницей, так как знают, что я сразу же вернусь в палату Якова. Мы заказываем кофе и еду, и Зак сообщает мне последние новости.
– Стерлинга арестовали, и отец уже собрал армию адвокатов. Не думаю, что ему удастся избежать наказания. Стерлингу повезло, что на месте происшествия оказались журналисты, потому что, думаю, если бы не они, он бы уже исчез с лица земли. В любом случае, отец делает все возможное, чтобы сдержать новости, но я полагаю, что эта история будет довольно громкой. Мне очень жаль, Захара.
Я киваю. – Мне надоело прятаться, Зак. Я не сделала ничего плохого. Я собираюсь встать и бороться.
– Мы сражаемся вместе с тобой, – говорит Тео, тихо и серьезно, ее голубые глаза полны той спокойной силы, которой я всегда восхищалась. – Мы сражаемся вместе с тобой, мы сражаемся за тебя и за каждую женщину, жертвой которой стал этот зверь. Потому что у меня есть ощущение, что ты будешь не единственным, Захара.
Зак прочищает горло, делает глоток кофе и продолжает: – Что касается твоей квартиры, Заро… Она сильно повреждена, и ты потеряла много своих вещей, но квартиру можно спасти, если захочешь. Если ты хочешь остаться там…?
Он говорит нерешительно, словно хочет что-то сказать, но не уверен, стоит ли.
– Думаю, мне пора найти новое место, – говорю я легкомысленно. – Мне осталось всего несколько месяцев до окончания университета, так что я могу пока пожить в отеле, а потом… А потом, думаю, я бы хотела уехать из Лондона на какое-то время.
– Всегда есть Оксфорд, – говорит Зак, сверкая глазами.
– Может быть.
– Ты… ты возьмешь Якова с собой? – деликатно спрашивает Тео.
Она обменивается взглядом с Заком. Как обычно, его свободная рука лежит на ее спине, прочерчивая круги по мягкой кремовой шерсти ее джемпера. Однако на этот раз я не чувствую зависти.
– Если он захочет поехать со мной, я бы хотела, чтобы он поехал, – отвечаю я, избегая взгляда Зака.
– Не могу представить, что он не захочет, – говорит Тео, на ее губах появляется крошечная улыбка. – Я всегда подозревала, что он неравнодушен к тебе.
– Думаю, я нравлюсь ему больше, чем Зак, – говорю я, украдкой ухмыляясь Заку.
Он наклоняется вперед, опираясь подбородком на ладонь.
– О, я не думаю, что это сравнимо, – говорит он, – то, как Яков относится ко мне, и то, как он относится к тебе.
Я смотрю на него, и на секунду мое сердце не смеет биться.
А потом я пролепетала: – Я люблю его, я действительно люблю его. Надеюсь, это нормально.
– В мире нет никого, кого бы я хотел, чтобы ты любила больше, чем его, – говорит Зак. Он говорит так торжественно, что у меня перехватывает дыхание. – И нет никого в мире, кому бы я доверил твое сердце больше, чем ему.
В ту ночь, в тусклом свете больничных ночников, я лежу, свернувшись калачиком, на больничной койке Якова, уткнувшись головой в его надежное плечо. На экране телевизора идет фильм, но я прислушиваюсь к биению сердца Якова. Сильный, ровный ритм, как барабан внутри горы.
– Доктор сказал, что может пройти до трех месяцев, – говорит он. – Прежде чем моя рука придет в норму.
Я откидываю голову назад, чтобы посмотреть на него. – Три месяца – это не так уж плохо.
– Это долгое время, чтобы быть бесполезным, – говорит он.
– Ты не бесполезен, ты ранен. – Я беру его щеку в руку и ласкаю ушибленную кожу. – Кроме того, как ты можешь быть бесполезным, если ты никому не нужен? Тебе не нужно быть кому-то полезным, чтобы заслужить свое существование. Ты можешь просто существовать.
Он смотрит на меня, медленно моргая, и слегка хмурится.
– Что толку от меня, если я не могу видеть тебя в безопасности, – говорит он наконец.
– Ты не мой телохранитель, Яков.
Его глаза отводятся от моих. Он резко вздыхает, словно ему слишком тесно в груди, и снова поворачивается ко мне.
– Тогда кто же я?
Я пожимаю плечами и провожу рукой по его голове, сквозь растущий там черный пух. Я стараюсь, чтобы мой голос был легким, а тон – беззаботным. – Ты мог бы быть просто моим парнем – если бы захотел.
– Такой бандит, как я? – спрашивает он, запутывая пальцы в моих волосах. – Ты можешь добиться большего.
– Никогда, – говорю я ему, а потом затыкаю рот поцелуем.
Поцелуй должен быть нежным и немного игривым. Но Яков открывает свой рот и сжимает пальцы на моей шее. Я таю в его руках, как конфеты в воде. Когда он отстраняется, чтобы перевести дух, его губы влажные, а черные глаза тяжело закрыты.
– Ты знаешь, что сказал мне Эрик, когда расстался со мной? – вздыхаю я.
– Что он сказал?
– Он сказал, что если мне нужна привязанность, то я должна завести собаку.
Яков качает головой, но уголок его рта кривит ухмылка. Настоящая яковская ухмылка, резкая и немного дикая. – Похоже, ты завела собаку.
Он снова приникает к моему рту, и я отвечаю ему губами.
– Не собаку. Волка.
