Текст книги "Утопленник (СИ)"

Автор книги: Артур Рунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Странно, но сейчас, открыв глаза, Анжела почувствовала лёгкое, приятное, то милое, но гадкое вероломное возбуждение к Альберту. Она удивилась тем мыслям, образам и ощущениям, оккупировавшим её тело и сознание. Та немая нега измены затлела, готовая возродиться во всё сжигающее пламя. Лицо покрылось краской пылающего жара, стыд прокрался в живот и проник вниз, куда-то между ног. Приятный стыд, которого она ещё больше устыдилась, взглянув на Потапа. Праведный гнев разнёс её пошлый разум, задаваясь вопросом: что, чёрт возьми, позволяют её чувства и мысли, те мысли, которые она изгнала поганой метлой, испепелила, изничтожила? Анжела не хотела даже единого мига предоставить мысленной измене, чтобы изломать её чувства к мужу. Тем не менее – эти мысли засели. Она стыдливо посмотрела на Потапа.

Прости. Прости. И – прости. Она любит только тебя. Её суть предана тебе единственному.

Но бриз сомнения колыхнул её твердыню, посеял гибели семя.

Семя швали.

– О боже, – произнесла Анжела, сомкнув ресницы, подняла лицо к потолку, обращаясь к небесам, шёпотом процитировала:

– Жизнь переходила в прах,

Лжебогов – Родом отречённых,

И нисходила в ад,

Позором Низших – облечённых.

Анжела открыла веки, слёзы, которые она не поняла, какие послал ей «СПАС», навернулись на глаза.

И всё же её душа кричала: «Она не хочет так! Господи, помоги!»

«Не господ нужно просить, а родных Богов. Ведь с чужими богами – с колен не встать, с чужими богами – в небеса не подняться». Анжела не верила этому шёпоту в её мыслях. Ведь она атеист, молящий господа бога только в экстренных, губительных ситуациях.

Неугомонный айфон продолжал терзать слух. Потап не шелохнулся, с ещё большим усердием клавиатура щёлкала под его пальцами, готовая разлететься. Анжела потянулась ладонью к мобильнику. Цифры на экране показывали – 15:00.

– Всего пятнадцать минут, как снизпозволилось вздремнуть, – констатировала она. Надавив указательным пальцем на экран, Анжела прижала айфон к уху. – Алло. Слушаю.

Несколько минут Анжелика молча сидела, покорно сложив ладони на коленях, переваривала информацию. Вот почему она ненавидела все виды звонков: телефонов, будильников, и если не было ожидания важного звонка, часто отключала мобильный «трезвонщик». Её всегда тревожили настойчивые звонки в дверь – все они однажды оповещали о беде.

– Потап, моя бабушка умерла, – сказала Анжела тихим голосом.

Скрипка Дианы как-то грозно и натужно звучала через стены.

Через два часа Потап и Анжела заходили на ступени старухиного дома. Диану они с собой не взяли: рано ребёнку видеть смерть. Максим где-то шаталась с друзьями. На пороге их встретила соседка, которая им позвонила. Алла Сергеевна не только приносила молочное и хлеб, но и помогала Дарине Славовне по дому: убиралась, кормила кур и кролей, от которых старуха ни в какую не хотела отказываться. Анжела достаточно давала денег своей бабушке, чтобы ни в чём себя не ущемляла, раз в месяц они привозили ей продукты, которых с излишком хватило до следующего раза. В доме были ещё две женщины: они успели растопить баню, готовились омывать Дарину Славовну.

– Мы ничего не трогали, – доложила Алла Сергеевна. – Как вы и сказали, катафалку ещё не вызывали.

Анжелика прижалась к косяку дверного проёма, печальные глаза смотрели на распластавшееся безжизненное тело под иконами. Перешагнув через мёртвую старуху, Потап внимательно осмотрел место. Разлетевшиеся стёкла иконы, будто изнутри произошёл микровзрыв, осыпали тело, блёклыми зубцами усеяли доски пола. Один осколок так глубоко вошёл в бревно, что его пришлось выковыривать ножом, а себя спросить: «Что же так шарахнуло стекло изнутри?»

– Мы хотели её переложить на постель, – оправдывалась соседка, – но вы сказали… Мы не посмели.

Потап задумчиво кивнул, ещё раз прошёлся глазами по распластанному телу старухи. Платье высоко задралось, оголив ноги и панталоны, вокруг головы собралась лужица крови.

– И это столько вытекло из носа? – пробурчал Потап. – Какой-то странный… – Он поднёс глаза ближе к иконе. Краска с лика Девы Марии и младенца сползла, исказила лица так, что они приняли выражения каких-то злобных демонов. Потап содрогнулся. Глаза Иисуса на другой иконе наполнены кровью, кровавые слёзы текли по лицу, его искажённый гневом взгляд – испепелял. Потап повернулся к жене. – Разве такие должны быть иконы? – спросил он. – Иди взгляни, ничего подобного я никогда не видел. Иконы будто переписали, да так… изощрённо. Может, твою бабку кто-то убил? Типа маньяка-сатаниста? Разбил стёкла, осыпал ими старуху. И… Не знаю зачем?.. Перерисовал лики…

Анжела вышла из оцепенения унылых мыслей, подошла к мёртвой бабушке. Собираясь одёрнуть платье старухи, она поднесла к её подолу ладонь. Жирная зелёная муха выползла из-под резинки панталон, протрясла крылышками, проползла ближе к коленям и тяжело, будто к лапкам привязаны гири, взлетела. Следом выползла мелкая муха, лениво покрутилась и застыла. К ней из-под резинки стали выползать ещё молодые мухи, будто недавно появившиеся на свет.

«О нет! – кричала Анжела в немом крике. – За что?! За что сама смерть так смеётся над человеком, пережившим лишения и скитания, пережившим неисчислимые трагедии?! За что смерть так не уважает старость, поганит последний уход?!»

Алла Сергеевна перекрестилась, сказала:

– Надо поскорее тело омыть. Там уже всё готово. – Стараясь, излишне не досаждать, она вышла, тихо прикрыла за собой дверь.

Ближе к вечеру приехали медики, констатировали смерть; полиция убедилась, что смерть ненасильственная, разбитые и обезображенные иконы им ни о чём не рассказали, быстро убрались восвояси. Анжелика за собственные деньги наняла судмедэкспертов, омытое тело увезли в морг.

Глава 8

1

Максим открыла дверь в дом в начале первого часа ночи. Мотоцикл Жизы она вела сама, оставила у себя на площадке, прислонив передним колесом к стене с левой стороны ступеней. Жека как убежал за Рэфой, так они больше не появились. Перед тем как поехать домой – Макс, Буян и Рамси заехали на кладбище в надежде увидеть хотя бы Ужа. Или если повезёт, обоих. Покричав, по темноте всё излазив между могильных камней и крестов, они решили уехать без пропавших друзей. Возможно, Жизз догнал Рэфа, они помирились и забурились в какой-нибудь бар – пить водку. Или абсент. Борис обещал объездить все питейные заведения в округе.

Бешеный пёс, который на них кидался на новых могилах, оскалил клыки, что-то упало перед ним, липкие слюни потянулись из чёрной пасти на асфальтированную дорогу, взгляд нездоровых желтоватых глаз проводил отъезжающие мотоциклы. Ощетинив иссиня-чёрную шерсть, на полусогнутых лапах злая псина прокралась за спиной Макс и улеглась в цветочной клумбе. Четыре ярких светила созвездия южного креста появились на чёрной небесной сфере. Пёс прикрыл глаза, две влажные линии пролегли от них. Он видел тень звонко смеющегося мальчика, подкидывающего его к ясному небу, когда он был ещё щенком. Радость переполняла те времена. Пёс издал жуткий скулёж: длинное тихое завывание пронеслось над травой.

Пахло можжевельником от трёх бонсай. Максим щёлкнула замками входной двери. Странно – тишина. Обычно раньше двух ночи никто не ложится. Где-то на краю света несчастная псина приглушённо выла. Максим подумала, что сегодня в третий раз она сталкивается с жутким завыванием собаки. На мгновение возникло ощущение, что это одна и та же псина, преследует – её.

– А когда в первый раз услышала? – задала сама себе вопрос Макс. – Кажется, когда утром подъехали к заброшенной церкви. А я подумала ненароком… бомж тогда ещё был жив.

Жуткий скулёж полился с новой силой и неожиданно стих, будто кем-то нещадно оборвался.

– Прибили бедненького пёсика. – Полюбовавшись в зеркале, Максим послала себе воздушный поцелуй и собралась подняться к себе в комнату. Столько ярких впечатлений нужно передать в дневник, столько важных мыслей и идей нужно занести, чтобы впоследствии воплотить. Возможно, сегодня случился переломный момент в её жизни. Они освободили мир от небольшого куска грязи. Хоть чуть-чуть свет просветлел, хоть немного мрак расступился. В тень современного чумного мира влилась капелька чистоты.

Кто-то где-то глубоко безгласно рассмеялся. Уши Максим не могли слышать этого смеха. Никто пока не мог слышать.

– Джипси, джипси, где твоё пепси? – Покривлялась Макс и замерла перед зеркалом, расширила глаза, вспыхнувшие синевой от яркого света позолоченного ночника. – Захлебнулась грязная, немытая скотина, – не размыкая зубы, произнесла она, расстегнула куртку и задрала юбку. Указательный палец вдавился через трусики во влажную прорезь. Возбудившись, Максим изобразила томную негу, прикрыла веки, медленно облизала кончиком языка пурпурные пухленькие губы. – Боже, я классная. Какая же я классная. – Макс подмигнула себе. Глаза пробежались по всему дому, удостоверившись, что никто не видит, она просунула пальцы в трусики от пупка, закрыла глаза и довела себя до изнемогающего блаженства. И мгновенно устыдилась. В голове проскочила мысль, отчаянно кричала, возмущалась, ведь прежде с ней такого не происходило, такое – она не вытворяла.

– Что это было? – спросила Максим у отражения в зеркале. – Макс, что это было? А если бы Потап увидел? – В её сознании будто что-то щёлкнуло, переключилось, она с ужасом начала понимать, что, наверное, даже этого хотела. Ужас от мыслей быстро сменился на бунт, укор, переродился в лёгкое осуждение и перешёл в приятное непонимание своих низменных чувств. А через двадцать секунд – это были не низменные, а сладостные мгновенья. – А как же мама? – прошептала она. – Ведь это её муж. – Максим увидела в зеркале торс Потапа, склонившегося на ней. Нагая она лежала на кровати их спальни, раскинув волосы на подушке, высоко задрав ноги и сомкнув ступни на его спине, что привело её в невероятное возбуждение.

Она глубоко вдохнула и выдохнула, приводя себя в нормальное чувство, которое ей чаще всего свойственно – холодное, рассудительное. Если только не впадала в гнев. Но такое происходило редко.

– Глупости, – оправдала себя Максим. – Несуразные фантазии девушки. – Она вспомнила, что ей, как месяц исполнилось восемнадцать. – Молодой женщины. Ведь никто никогда не узнает, правда же, Макс? – Её глаза повеселели, на сердце отлегло, оккупационного стыда и след простыл. Она ткнула пальцем в зеркало, этим жестом говоря отражению, утверждая: «Ты – глупышка». Только сейчас Максим увидела записку на резном столике, где каллиграфическим почерком мама сообщала, что её бабушка умерла.

– Ну и что?.. – Максим равнодушно пожала плечами. – Я её всё равно узнала поздно и не любила. Слишком большой разрыв поколений… Жалко, конечно. Но сердце не кольнуло. – Она зевнула. – Ладно зеркало, наговорилась с тобой… И не только. Тсс. – Она прижала палец к губам, почувствовала, как краска лёгкого стыда вновь заливает лицо. – Знаем только мы с тобой. Конечно, где знают двое, там знает весь космос. Если что… разобью, так и знай.

Максим поднялась на второй этаж, её беспечный взгляд наткнулся на атланта. Она в замешательстве застыла, осматривая рельеф мышц, атлетическое сложение крепкого титана. Никогда прежде она не рассматривала и не оценивала эту скульптуру как мужчину – всего лишь мифический герой. Но и сейчас она не восторгалась образом его силы, а лишь пошлые, неординарные мысли понеслись в её голове. Ей захотелось подглядеть, рассмотреть, что там у него под бедренной повязкой. Взять кувалду, разбить бетонную – или из чего она? – накидку и посмотреть, дьявол его побери!

Беззвучный смех навис над домом. Но Максим, кажется… – показалось или не показалось? – но слышалось.

Тебе восемнадцать, а ты ещё девственница, Макс! В наше время такое нереально – лет так шесть, как… Ты безгранично молода, но безграмотно старомодна. С твоим положением в свете, с деньгами твоих родителей – Максим, ты упустила жизнь! Ты опаздываешь на целую вечность! Нагоняй, девочка, догоняй упущенное. Бери от жизни всё и упивайся. Опустись на колени перед ним и пусть он войдёт в твоё лоно. Тебе от природы дано впускать. Пусть сладострастие окутает тебя. Умри в томлении, погибни молодой. Разве ты желаешь дотянуть, когда глубокие морщины избороздят твоё тело, широкие сухие вены опутают дряблые члены, а твои чресла покроет ржавчина? Твои дети забудут тебя и оставят помирать в затхлости старого дома полного одиночества. Ты ль не насладишься распутством молодости? Юность твоя ушла. Ты погубила её, словно спрятанный от солнца цветок, запертый в темнице. Так не упусти сейчас. Примкни к легиону, впусти в душу Чёрную Матерь. Цепеней, торжествуй, насладись.

Голова кружилась, Максим не понимала, что происходит. Сотни силуэтов кружили вокруг. Женщины и мужчины – прозрачные, будто призраки, сошедшие с картин средневековья, ласкали её языками, безграничная любовь к их нагим телам поселялась в сердце.

– Но я не хочу быть швалью! – гневно закричала Макс. – Отстань! Кто ты?!

Она сидела на полу с широко расставленными ногами, куртка и юбка валялись поодаль за спиной, в кулаке зажаты собственные трусики. Жар присутствовал в голове и теле.

– Что произошло? – прошептала Максим. Только что она взошла по ступеням на второй этаж, взглянула на титана и… уже сидит голая перед комнатой родителей. Тут же она в миллионный раз мысленно одёрнула себя, пояснила, что Потап ей не отец. Она осмотрела себя неспешным изучающим взглядом и, опомнившись, мысленно панически закричав что есть силы: ведь сидит совершенно голая! – вскочила и влетела к себе в комнату. Макс прислонилась спиной к двери, истерично рассмеялась.

– Что это было? Как?.. Когда успела себя раздеть? – спрашивала она себя. Когда забежала в комнату, взгляд мгновенно уловил, что в комнате что-то не так: кто-то заходил. Она посмотрела на стол и сразу поняла – нет фигурки Геббельса.

– О, мой Геблер, – простонала Макс и хохотнула.

Неизвестно, по какому наитию она перевела глаза на приоткрытое окно и сразу определила, что бюстик выбросили на улицу. И даже догадалась – кто. Она поразмышляла: «Сходить сейчас поискать или оставить на завтра?» За окном заморосил дождь. Завтра обязательно пожалуется матери на профессора. А что, если сказать, что он её домогался? Пусть до скончания веков с кинжалом в зубах перед ней на коленках вытанцовывает, прощение вымаливает. Максим швырнула трусики в открытую дверь ванной комнаты.

– Вот старый педофил, наверняка копался в моём дневнике. Зато, теперь он знает, кем является. – Макс выглянула за дверь, удостоверилась, не сошёл ли атлант с «пьедестала» и не хочет ли её отыметь. Она рассмеялась, не прекращала задаваться вопросом: «Как оказалась голой перед громадной, белой как смерть, статуэткой?»

– Держи потолок лучше, пошлая свинья.

Ей было весело. И захотелось есть. Но спускаться к холодильнику – лень.

Максим расстелила постель, сходила в душ. Заносить новые мысли в дневник она не стала. Из платяного шкафа достала бас-гитару, побила большим пальцем по толстенным струнам, без усилителя и колонок было не «найс». Ещё пару лет назад они мечтали с Решкой-Рамси создать свою рок-группу, назвать, что-то типа «Вэмпайр Айс» или «Вэмпайр Вижен» и разъезжать по миру, гастролировать. Макс грустно улыбнулась, слёзы в глазах тужились, собирались рожать. Не хватало впасть в меланхолию. Милые мечты: приходят вихрем и исчезают ураганом. А когда-то любимыми её игрушками были юла и матрёшка. Кажется, вот-вот, совсем недавно, а так бесконечно давно. А сегодня… А уже сегодня они убили.

Совершённое злодеяние всецело завладело мыслями Максим. Она начала вспоминать, просматривая себя со стороны, смаковала свои действия. Иногда она ужасалась и сразу упивалась содеянным, её собственная безжалостность умиляла разум. Та запретная грань «не убий», порог нечеловеческой жестокости, переступлены, а само преступление – ужасающие кровавые подробности вдохновляли на новые подвиги. Максим вновь и вновь возвращала образ бродяги и беспощадно вонзала в его тело – нож.

Возле стеллажей справа от фортепьяно скрипнул паркет, бронзовая статуэтка на полке, изображавшая «фак», сдвинулась. Макс не услышала, а если и услышала, то решила, что снова показалось. Обманула себя. Она лежала в постели. Течение мыслей остановилось. Почувствовав между ног невероятный прилив возбуждения, она томно вздохнула, запустила пальцы во влажную плоть лона. В голове помчались притягательные образы разгульных мужчин. Максим приоткрыла губы, затряслась и тихо пискнула от сладкого изнеможения. И если ещё недавно она думала о каком-то величии, о предназначении жизни в индивидуальной миссии для всего человечества, избранности, то сейчас её полностью и бесповоротно захватили мысли о сексе.

– Завтра надо позвонить Жеке, и подарить себя, – прошептала Максим засыпая.

2

Анжела открыла глаза с мыслью, что Диана уж больно как-то неумолимо, натужно играет на скрипке, что даже слышно через почти звуконепроницаемые стены. Потапа не было: сегодня воскресенье, вряд ли уехал по работе, скорее всего, готовит девочкам завтрак. Его сторона постели ещё хранила тепло. Золотые часы на прикроватной тумбочке говорили, что только десять часов утра. Анжела вспомнила недавнишний, утренний сон, и блудливая, упоенная улыбка разрезала её лицо. Чёрт, ведь перед тем, как проснуться, она испытала оргазм чудовищной силы. Надо будет спросить, не её ли сладостные крики побудили Потапа проснуться и ретироваться на кухню. Анжела издала восторженный смешок. Пальцы правой ладони непроизвольно погладили промежность и словно ошпарились. Господи, хочется ещё! Как же хочется! Муж точно приревнует к её собственной руке, наречёт лесбиянкой и отправит в монастырь: избавится, как Пётр первый от своей жены. Правда, вряд ли суженая Петра прелюбодействовала, не изменяла, как она в грязных фантазиях из снов. Хотя кто их знает этих дам. Кто их знает.

– Правда же, кто нас знает? Извини, Патька, твоя ненаглядная жёнушка больше не будет.

Солнце светило вовсю, вливало золото в белоснежную комнату. Анжела втянула носом благоухание белых роз шикарного букета, подгоняемое ветерком из открытого окна. Цветы доживали в богатой бело-голубой иранской вазе на полу возле стеклянной двери на балкончик. Прозрачная тюлевая штора слегка колыхалась от сквозняка, и, хоть солнце давно уже нагрело воздух, чувствовалась свежесть ночного дождика. Анжела потянулась, изображая кошечку, лениво зевнула, прикрыла ладонью рот. Какое наслаждение быть счастливой.

Бабушка? Должны позвонить из медицинской экспертизы. Скорбная мысль омрачила сознание, но Анжелика отстранилась от чувства утраты тем, что бабуле уже почти сто лет, она довольно пожила на белом свете и семья устроит ей приличные похороны, достойно проводит в последний путь.

– Прости, моя бабушка.

Анжела опустила ступни на прохладный паркет. Лёгкая нахлынувшая грусть пошатнула красное, или, скорее всего, розовое настроение, захотелось поцеловать детей: она обожала своих девочек. И прильнуть к губам Потапа, да так, как пиявка, пусть его губы будут как круги на спине после банок в древности. Эта озорная лихоманка-мысль развеселила её. Собираясь ещё больше насладиться свежестью прекрасного утра, или уже дня, Анжела подошла к балкону и раздвинула стеклянные двери. Сладковатый запах разложения защекотал ноздри.

– Фу, гадость. Откуда это?

Смешно сморщив носик, она помахала рукой, рьяно отгоняя от лица вонь гниения, узкая нежная ладонь крепко схватила туалетную воду с кофейного столика и тщательно попрыскала вокруг. Несколько раз принюхавшись, шебарша носом, словно ёжик, с лёгкой злобой на лице, Анжела захлопнула двери и окна и, скрестив локти на груди, надула щёки, уставила философский взгляд в самую дальнюю точку потолка. Всё это она проделывала по-обезьяньи играючи, пока никто не видит, будто наблюдала за собой со стороны. И кайфовала от жизни.

Выходя из комнаты, Анжела собиралась пожаловаться мужу, чтобы он пошёл и определил: из чьего клозета вонь? Она спустилась по лестнице в холл, скрипка Дианы наконец-то замолчала. Надо было сначала поцеловать дочку. А Максим-то пришла или всё с женихом шлюхается? Анжелика собралась вновь подняться, проведать дочерей, потом решила, что возможно они уже на кухне, после опомнилась: Диана только что перестала скрипеть смычком по нервам Страдивари. Анжела покрутилась на месте: так куда ей? Ладно, сначала Потап, дети побоку.

3

Мрачный эмбиент из напольных колонок разливался по кухне-гостиной. Потап сидел на кожаном диване цвета слоновой кости, в белой льняной рубахе и широких штанах, скрещённые лодыжки уютно разместились на столе для двенадцати персон, возле мокасин на серебряном подносе – чашка кофе и кнопочный мобильник. Небритый подбородок и закрытые глаза устремились в потолочный свод, из центра которого на цепи свисала тяжёлая бронзовая люстра. В ладонях подёргивалась раскрытая газета – британская «Таймс». На полу валялась стопка старых пожелтевших бумаг, где плясали отпечатки латинских литер.

Потап услышал крадущуюся Анжелу, разлепил веки: золотой браслет-цепочка блеснул на его запястье в свете солнца, падающего сквозь высокие окна. Он улыбнулся, на лице присутствовала необъяснимая свинцовая усталость.

– О, мамка, – произнёс Потап и опустил руку с газетой к полу.

Анжелика наклонилась к его лицу и одарила долгим, жадным поцелуем. Почувствовав, что муж не отвечает, она отпрянула, горячо вскричала немым вопросом, всплеснула ладонями и от негодования щёлкнула пальцем по его лбу. Потап часто заморгал, поправил очки указательным пальцем, понял свою оплошность и что-то хотел сотворить с озорной женой, но угрюмая мысль остудила душевный порыв.

– Звонили из судмедэкспертизы, – сообщил Потап.

– Когда? Они что, ночью работали?

– Не знаю. Ты же им заплатила.

Анжела поджала зубками уголок нижней губы. Потап увидел в глазах жены замешательство, вероятно, терзавшая её утрата. Ничего удивительного, он понимал Анжелу, ведь умер родной человек – бабушка. Но молчание затянулось. Анжелика как-то с хитрым подозрением оглядела гостиную и наклонилась к его уху.

– Отдери меня, – прошептала она.

– Что? – опешил Потап: не такой реакции он ждал от жены, невероятно не такой. Он опустил очки на кончик носа, исподлобья уставил непонимающие глаза на её лоб, видно, размышлял: присутствует ли у жены в черепе ум? – Ты же никогда так не говорила… Не изъяснялась… Не выражалась.

– Забрось в топку свои эвфемизмы, нагни меня и отдери. Грязно. Я хочу… Чёрт, самой… – Анжела схватила мужа за рубашку на груди и опрокинула его и себя за боковину дивана.

Освободившись от распалённой страсти, Анжела расцеловала лицо мужа, вскочила на ноги, громко хохоча, дёрнула его за руку, приглашая следовать за ней. Ещё чрезвычайно разгорячённый, но побледневший Потап поднялся, осмотрел себя. Ему не понравилось, что жена, плюнув на детей, – ведь они могли появиться в любой момент, – так себя безответственно повела. А тем более её неистовые стоны сладострастия, могли разбудить и призвать даже мёртвых с ближайшего кладбища на просмотр их совокупления, не говоря уже о дочках, которые, можно сказать, находились на расстоянии руки. Конечно, они и раньше занимались сексом днём, иногда забывали закрывать двери в своей спальне, но вряд ли дочери позволили себе зайти без стука. Да и так громко Анжела никогда не стонала. Даже чуть ли не прокусила ему палец, дабы не закрывал ей рот, не мешал, и как специально, когда одёрнул ладонь, ещё громче наполнила дом криками наслаждения.

– Мы никогда так не занимались?.. Я раз спьяну к тебе полез с предложением, ты влепила мне пощёчину. И неделю не разговаривала. Что теперь изменилось?

– Тебе не понравилось разве? – ответила Анжела вопросом на вопрос с недовольством в голосе. Она по тону определила, что муж не в восторге от неё, хотя вид у него – удовлетворённый. – Думаю, вряд ли. Ты же не ханжа?

Ни тон, ни слова, ни вид жены не приводили Потапа в восхищение, наоборот, он не узнавал жену: чуткая, бережливая, хранительница очага, берегиня, боготворившая своих ласточек-дочек, всем своим видом сейчас походила на развратную бестию.

– Но ведь дети… могли…

– Тебе не понравился мой зад? – Она примирительно поцеловала мужа и одарила улыбкой, показывая красивые зубы. – Пошли в душ, и я ещё там тебя отлюблю.

От полной растерянности Потап не знал, что ответить:

– Я пока не хочу.

– Зато я́ хочу, – сказала Анжела тоном, не терпящим прекословия. В её глазах появилась холодность, неприятие морали, с опозданием донёсшееся из уст Потапа до её мозга. Чёрная полоса отчуждения пролегла между ними, напряжение легло на сердца́ тяжёлым, тёмным грузом. Она молчала, долго моргала, взирала пустыми глазами. Потап тоже не знал, что сказать, он переложил газету на столе с места на место, несколько раз щёлкнул кнопками мобильника, хмурое выражение лица давало понять Анжеле, что он слишком огорчён.

– Так ты идёшь со мной? – спросила Анжела, тон и глаза потеплели, лёгкое прикосновение тыльной стороной ладони к его щеке возглашало – мир. Она поднялась на носочки перед лицом мужа и нежно расцеловала в губы. И всё же – чернь чёрными чернилами осела в её сердце, разуме, душе, начав прорастание, как раковая опухоль. – Так что там… сказали медицинские эксперты?

– Перед тем как у неё случился инфаркт… в смысле остановилось сердце, старуха умерла от утопления собственными водами? – Потап сдёрнул очки с носа. Что-то всё раздражало его, он сдвинул дужки и кинул очки на стол.

– Что значит от утопления? – растерянно развела руки Анжела.

– Как я понял, её лёгкие наполнились жидкостью крови от разницы осмотического давления. – Потап помолчал, посмотрел на реакцию жены: Анжела ждала продолжения. – Возможно, я неправильно сформулировал, я же не доктор, но вкратце, от отёка лёгких. Отчего это произошло, они ещё скажут, перезвонят. Вопрос только непонятен…

– Какой? – нетерпеливо перебила Анжела.

– Непонятно откуда в лёгких оказалась тина? Они сказали, что бронхи, пищевод, лёгкие, и вообще всё, забито зелёной водорослью.

– И что это может значить?

Потап пожал плечами. Не хотелось фантазировать, выдвигать неуместные глупые домыслы, но окунувшись мыслями в прошлый день, он вспомнил, когда осматривал икону в доме бабки, там тоже были зелёные мельчайшие лепестки: на остатках разбитого стекла, торчащих зубьями из рамки, на самом лике Девы Марии, или кто она там есть, а также было, совсем немного, грязной воды с водорослями между стёклышками и живописью. Но тогда он не придал значения. Впрочем, как и сейчас – всего лишь странность. Не более. В кухне стало немного душно, солнце на улице разогревало день, внедряло жгучие лучи сквозь клетку высоких застеклённых рам. Потап растворил окна, с мягким ветерком повеяло тухлятиной, вонь напомнила ему об убитых котятах, найденных под деревянным щитом ещё в дремучем детстве: тогда он считал себя неисправимым хулиганом, цитировал вульгарные стишки Маяковского.

– Да, – произнёс полушёпотом Потап, возвращаясь мысленно к любимой жене, задумчиво потёр кончик носа. – Действительно. – И чтобы слышно было только ему, процитировал Владимира Владимировича:

– Надо мной луна,

Подо мной жена,

Одеяло прилипло к жопе,

А мы всё куём и куём детей,

Назло буржуазной Европе.

– Так ты идёшь? – спросила Анжелика сникающим голосом, мечтательный пыл ненасытных желаний затухал. Она зевнула, заглушила издаваемый звук показушным, небрежным постукиванием ладони по широко открытому рту. Её умонастроение и мировосприятие искажались, мрачные молчаливые сетования нарастали и спрашивали: «Ты правда его любишь?» – Впрочем, я передумала, – заявила она, подошла к Потапу и поцеловала в щёку, сообщила, что он колючий и ему непременно нужно побриться. Поэтому она будет ждать его в джакузи.

– Неугомонная, – рассмеялся Потап, притянул к себе жену, обнял за плечи и спросил:

– Тебе не кажется, что несёт откуда-то тленом, будто кто-то умер? – Он задрал нос к открытому окну и ладонью погнал воздух на себя.

– Да, ещё наверху, у нас в комнате учуяла, – ответила Анжела, выискивая глазами по придомовому участку причину отвратительного запаха. – Хотела тебе сказать, чтобы посмотрел, может, шпана к нам что-то подкинула? Давно тебе говорила, что нужно охранника личного завести, чтобы территорию нашу курсировал.

– Где?

– Что где? – не поняла Анжела.

– Территорию нашу курсировал? Каков охват?

– Ох и глупый. – Лицо Анжелы засияло наимилейшей улыбкой, огонёк в глазках заискрил озорными всплесками. – Ты продолжаешь меня ревновать? Ты всё ещё ревнуешь?

– Да нет. За себя волнуюсь. За свою личную, неприкосновенную территорию. Кто её знает нынешнюю современность. Сейчас в моде мужские стринги, толерасты, и всё такое прочее. Вдруг ненароком в одиночестве засну.

Анжела громко, весело рассмеялась.

– А разве я не твоя личная территория? – спросила она.

– Но собственная – личнее, как-то.

Анжела разразилась ещё большим смехом. Но у Потапа сложилось впечатление, что не только его слова вызывали истеричный смех жены, а какие-то нездоровые умозаключения собственных грёз. Иногда так бывает, что человек чувствует на подсознательном уровне незримые изменения в другом человеке, улавливает его умственные сдвиги в ту или иную область. У Потапа нарастало чувство неотвратимой беды. Его жена становилась другим человеком. Причём экспоненциально, по резкой нарастающей. Буквально с появлением её, за каких-то пятнадцать-двадцать минут он увидел в ней гору мельчайших психических перерождений, пока ещё еле уловимых, но он их чётко определил. Что произошло? Что изменилось со вчерашнего дня? Он удивился внезапно пришедшей мысли, которая, казалось, свалилась невпопад, что её бабка утонула в собственном организме, и везде была обнаружена грязная тина. Как ещё сказал медэксперт? Даже в венозных руслах грязь с водорослями, что определённо – невозможно!

От ступора мрачных мыслей Потапа вывел душераздирающий скрежет скрипки Дианы. Видно, дочь подключила электроскрипку к усилителю. Но что она играет? Жестокую симфонию для ада в обнимку с пьяным дьяволом? Это ужасно, нервы могут лопнуть от такого исступлённого, умопомрачительного звучания. Анжела скрылась в ванной комнате на первом этаже. Порыв ветра забросил в открытое окно новую порцию невыносимого зловония.

– Что там действительно произошло? – вопросил Потап негодующе. Новобранцев со звёздных войн на кладбище привезли, а закопать забыли? Или сосед старомодный туалет соорудил на улице, теперь вознамерится ждать зимы, и вместо бумаги будет зад вытирать снежком? Что или кому не живётся мило на белом свете? Казалось, он уже вечность не живёт в многоэтажках, ни шумных соседей, ни картонных стен, где шёпот с первого этажа слышен на пятом, а всё равно нет покоя. В дом занесло обнаглевшего бомжа: нельзя дверь открытой оставить. Вонь источает смрад по всей околице. Анжелика мимикрировала в развратную секс-бомбу, похоть в её глазах ультимативно требует чувственного экстаза. Диана беспощадно убивает мир. Нигде нет покоя в этой цивилизации. Нигде. И ещё эта мигрень – в последнее время часто одолевавшая. Светобоязнь. И неприятные ночные видения, случавшиеся то ли во сне, то ли наяву. А иногда, казалось, и там и сям – из одного перетекало в другое.