Текст книги "Утопленник (СИ)"

Автор книги: Артур Рунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Дневной свет с улицы проник в дверной проём и улёгся на паркете мрачного холодного холла, будто подселившего к себе – зиму. Защебетали птички, радовавшиеся солнцу. Двое из рассредоточившихся вокруг дома бандитов заглянули в полумрак прихожей и вышли, чтобы дожидаться дальше, решив, что им что-то непонятное почудилось. Они так и не дождались своих шестерых. Они вообще их больше никогда не увидели.

Шестеро бандитов попали в никуда – пока в никуда, – где им придётся переосмыслить свои жестокие жизни и биться насмерть за жизнь Расы с серой тьмой на другом уровне.

Зловонный ветер задул в открытую дверь.

Много лет тому

Автобус набитый до отказа медленно отъезжал от остановки, отравил воздух выхлопными газами. Широкие следы от протекторов шин тонули в сыром рыхлом пожелтевшем снегу. Одутловатое небритое лицо, прореженное седой щетиной, прижалось – оно почти вдавилось – лбом к грязному окну и не отводило глаз убитых бельмом: ненависть переплёскивалась через ресницы, переливалась через край стекла, спускалась по жёлтому борту и подползала к зимним замшевым ботинкам, готовая ужалить ядовитой змеёй.

Потап закинул лямку спортивной сумки на плечо кожаной куртки и не мог оторвать глаз от неприятной морщинистой физиономии, которая его испепеляла, прожигала, пронзала мутно-белёсым взглядом на фоне тусклого света из салона «Икаруса». На лице бомжеватого мужчины натянулась кривая улыбка, высветила тёмные гнилые зубы, ладонь сдёрнула с головы шерстяную шапку, оголённая лысина наклонилась, и Потап отчётливо увидел крупную зебру штрихового кода.

Неопрятный небритый мужик закатил глаза, его лицо приняло выражение сладчайшего удовольствия, рот широко открылся, словно собирался запеть от неземного счастья, между разрушенных кариесом зубов появился обрубленный язык: плоть на конце вздулась кроваво-чёрными слюдяными бугорками, будто недавно была прижжена раскалённым добела железом. Потапу показалось, что он хотел лизнуть по стеклу. Непонятно по какой причине, но лицо бродяги ассоциировалось у Потапа с лицом Эйнштейна, где он показывает язык всему человечеству. Мужик радостно задрал голову в немом смехе, будто уловил чужие мысли, и даже показалось, что он сказал: да, да. Он покивал и вновь уставил на Потапа воспалённые глаза, налитые торжествующим злом. Он поднял большой палец кулака в дырявой шерстяной перчатке, покачал раздумывая и прикидывая, и медленно указал пальцем вниз.

Автобус по-черепашьи подъехал к главной дороге и начал поворачивать к склону, создав слева небольшую пробку из легковых автомобилей. Где-то за перекрёстком раздался визг тормозов, хлопок металла о металл, звон бившегося стекла.

Потап усмехнулся, не надеясь, быть услышанным, тихо произнёс:

– Мы знакомы, приятель?

Бомж пожал плечами и покачал отрицательно головой.

– Что? – удивился Потап, произнеся шёпотом. – Ты меня услышал?

Бомж продолжал смотреть, щериться гнилыми зубами. Свет в салоне погас, автобус выехал на трассу и скрылся на крутом спуске.

Слух немного приглушило, будто мир погрузился в глухоту. На дальних заснеженных полях кричали женщины, словно взывали о помощи, наверное, чуть ближе происходила визгливая ругань, грязная брань слетала с пьяных уст, до носа коснулась горелая вонь со свалки, вечерний холод рисовал на стёклах города замысловатые узоры похожие на изуродованные лица людей.

С проводов упал заснувший голубь, несколько побил крыльями по натоптанному снегу и пришёл в себя, крутя клювом. Из-под колеса подъехавшего автобуса выскочил пёс и перекусил бедной птице шею. Пёс? Нет, это такой крупный кот. Потап внимательно присмотрелся, потёр ладонью веки, будто сгоняя с глаз куриную слепоту.

– Это же крыса, – шёпотом произнёс Потап.

С мёртвым голубем в зубах крыса села на задние лапы и повернулась. В её чёрных глазах читался разум. Это самое отвратительное существо, которое Потап когда-либо лицезрел. Её мерзкое беременное брюхо свисало до земли, а несколько длинных сосков, чем-то напоминавшие свиные, подогнали к горлу Потапа тошноту. И не только соски – в морде крысы угадывалось что-то поросячье. Она отвратительно улыбнулась и нырнула под высокий поребрик в чёрную амбразуру ливнёвки, оставив вязкую коричнево-бардовую полосу на грязном снегу.

Сверху надвинулась тень, Потап поднял взгляд и застыл широко открытыми глазами. На высоте двадцати метров завис воздушный шар. Он был прикован к месту невидимыми канатами, потому что довольно-таки резкий ветер его не сдвигал. Шар лишь медленно поворачивался и остановился перед взором Потапа, когда выказал лицо весёлого клоуна. На красно-рыжей макушке – шляпа-котелок, как в немых фильмах у Чарли Чаплина. В кулаке, облачённом в красную перчатку, зажата трость. Холодные глаза смотрели точно на лицо Потапа. Он решил сдвинуться и посмотреть, возможно, ему только кажется. Сделал в сторону несколько шагов. И увидел, что зрачки незамедлительно последовали за ним. Резкий порыв ветра ударил в лицо, Потап затяжно моргнул, а когда вновь посмотрел на весёлого клоуна, то под второй пуговицей пёстрого грязного наряда размашистыми высокими буквами написано: АБОРТ.

– Аборт? – прошептал Потап.

Верхушку шара сильно зашатало, как останавливающуюся юлу, потом выровняло и медленно закрутило вокруг оси. Исчезающий влево клоун не сводил взора с опешившего лица Потапа. И когда его глаза почти скрылись, взгляд выразил всё сжигающую ненависть, пробрав спину Потапа до ледяного пота.

Тёмно-серый воздушный шар сдвинуло с места, и он медленно поплыл над крышами пятиэтажных домов, незамеченный всеми людьми. Потап долго провожал удивлёнными глазами, пока сгущающиеся невозможно низкие облака не растворили в себе безликую сферу.

– Пап, пап, ну я тебя зову, зову…

Ладошка в шерстяной варежке пятилетнего мальчика потянулась вверх в ожидании мощного, но нежного захвата отца. Детский взгляд устремился на горку, накатанную детишками на склоне двора из трёх пятиэтажек. Ресницы ребёнка часто моргали от бьющего в лицо снега, пухлые щёчки лежали на толстенном шарфе, повязанным поверх старенькой дублёнки.

– Макарошка, ноги не замёрзли? – Потап улыбнулся сыну, постучав пальцем по макушке шерстяной шапочки. Бубенчик радостно протанцевал в стороны. Мальчик поднял весёлые глаза, улыбнулся в ответ отцу.

– У-ку, – глаза ребёнка снова устремились на ледяную горку. – Пап, ну я же Макарка, а не Макарошка. Ты же знаешь.

Потап проследил за взглядом сына.

– Ну, типа знаю. Катнуться хочешь?.. – Потап посмотрел на уличный фонарь. Снежинки, как мотыльки танцевали вокруг света. – Пошли катнёмся.

Лапища отца заграбастала детскую ладошку.

– Папка, я так тебя люблю. – Макар потянул отца за собой, радостно кряхтя.

– Я тебя тоже, – с опозданием ответил Потап, наблюдая, как его малыш старается сдвинуть девяносто килограмм веса. Улыбка не сходила с лица от безграничной любви к сыну. – Смотри не пукни.

Макар звонко хохотнул.

– Судя по тому, как хитро ты хихикнул, похоже, уже произвёл выстрел по воробьям. А? Сы́на.

Макарка закатился в смехе, продолжая усердно тянуть отца. Потап, поддавшись, шагнул за сынишкой.

Смеясь, падая и кувыркаясь Потап и Макар прокатились несколько раз. Пять ледяных дорожек на склоне отливали светом от фонарных столбов. Набежала детвора с ледянками и санками: поднялся радостный визг и смех. Две двадцатилетние – возможно, чуть больше – мамочки шушукались, прикрыв рты варежками, не отводили заинтересованных взглядов от двадцатипятилетнего мужчины с пятилетним сынишкой. От глаз Потапа не прошёл мимо интерес молоденьких смазливых мам. Он крутанул сына на карусели у подножия горок. Взял Макара под мышку и взобрался по скользкому склону.

– А вы, дамочки, не желаете присоединиться к веселью детишек? – Потап, не дав опомниться молодым женщинам, подхватил их за талии и бросился с горки. У подножия молоденькие мамочки оказались на спине Потапа. Одну даже он нечаянно, но как-то уверенно чмокнул в губы. Отряхиваясь от снега, троица весело смеялась.

– Вспомнили детство. – Потап откланялся. – Если поступил неправильно, извиняюсь.

Раскрасневшиеся женщины смеялись. К ним подбежали две девчушки. Скорее всего, дочки молоденьких мам.

– Макарка, всё, пора, пошли. – Потап поднял сумку со снега, сын на четвереньках забирался на горку.

– Последний раз, пап. Хорошо?

Потап и Макар прошли по заснеженному тротуару, пересекли хоккейную площадку и зашли в высокую арку между двух девятиэтажных домов. Ветер мёл снежные ковры, меняя ежеминутно орнамент улиц, большие снежинки липли к ресницам, надоедливо забрасывались в нос.

Перед спуском по длинной бетонной лестнице Потап посадил сына на плечи. Поправил лямку, перекинутую через шею, окинул широким взором заснеженные холмы, крепко держась за металлические перила, осторожно ступил на ступеньку.

– Не замёрз? – Потап поднял лицо к Макару.

– Нет.

Внизу побежали окна вагонов пассажирского поезда. По ущелью железнодорожных путей пронёсся визг электрички. Рельсы тускло блестели от света фонарей, возвышающихся над проезжей дорогой сверху. Поезд промчался, когда Потап с сыном пошли по металлическому переходу. От бетонного забора навстречу спускались две мужские фигуры. Сигаретный дым густо возносился на морозе. Потап уловил – движение руки высокого мужика в карман, его замедлившуюся поступь. Низкорослый опасливо огляделся. Его грушевидный нос и искривлённая переносица, глаза навыкате и вязаная шапка на верхушке затылка, вызвали ухмылку у Потапа. Мысленно он прозвал мужика – Груша. Второго – остроносого, тонкогубого, остролицего, рябого – окрестил Орлом.

Потап снял сына с плеч. Они сошлись с этими двумя на переходе рельсов. В руке высокого блеснул обоюдоострый нож. Орёл нервно натянул ухмылку. Груша ехидно улыбнулся, подмигнул Макару: в широких глазах застыл страх.

– Куртку снимай, быстрее, – рябой покачивал ножом, нервничая, жевал губы.

– А ничего, то, что я с маленьким ребёнком. – Потап покосился глазами на сына. – У вас никаких правил?.. Парня с девушкой, престарелых… с ребёнком… не трогать.

Орёл и Груша переглянулись, крича и смеясь взглядами: перед ними идиот?!

– Слушай сюда, – прогнусавил Орёл, лезвием расписывая воздух перед лицом Потапа. – Мы, так, люди бедные, сечёшь. А по тебе судить, то иногда деньжата у тебя водятся. Сынок у меня… твоему вровень. Шубку со своего сюда наваливай.

Груша указал подбородком на спортивную сумку, зависшую в крепкой руке Потапа, ладонь нырнула в карман потёртого засаленного полупальто. Орёл подносил к глазам Макара лезвие.

Хлёсткий удар и хруст челюсти оправили Орла на шпалы. Нож звякнул о рельсы, отскочил и скользнул к ботинкам Потапа. Мгновенный второй удар с неприятным чмоканьем расплющил переносицу Груше, который взвизгнул, громко замычал, схватился ладонями за нос и осел на колени. Длинный нож, который он успел достать из кармана, воткнулся в снег. Удар ботинка в челюсть отправил Грушу в нокаут. Шапка с его головы слетела, кожа лысины лопнула от удара о ледяные рельсы, выбив брызги крови на чистый снег.

Суровый взгляд Потапа оценивал ситуацию. Справа взвизгнула электричка. Мёртвая хватка Макара за джинсы отца сковала движение. До этого, не произнеся ни звука, он спросил:

– Пап… Они убиты?

Глаз электрички появился из-за холма, столб света врезался в железнодорожный мост, выдернув из темноты каменные опоры, клёпанные грязно-коричневые дуги пролётов.

Потап схватил сына и поставил подальше от железнодорожной линии. Потом схватил неудавшихся разбойников за шкирки и оттащил на другую сторону, бросил к подножию заснеженного холма. Электричка визжала в панике. Потап перескочил рельсы, схватил сумку и сына и поспешил отойти подальше. Тяжёлые колёса за спиной загромыхали по рельсам, светлые тени от окон замелькали над головами.

– Испугался? – Потап сел на корточки и внимательно рассмотрел лицо сына.

– Чуть. – Макарка глубоко вздохнул, слабая улыбка тронула милое личико. – Ты же боксёр. – Детские слёзы покатились по розовым щекам.

– Бывший, и не сложившийся. – Палец Потапа вытер мокрые полоски с лица сына.

– Пап, давай пойдём другой дорогой.

– А как? Я не знаю.

– И я не знаю, – пожал плечами Макарка, обернулся и, выпятив нижнюю губу, показал бандитам грозный кулак.

Потап подмигнул сыну, взметнул к небу и усадил на плечи. Сумка повисла возле бедра. Застывшие во льду ступени лестницы приняли обратно гостей – искать новый путь.

– Папа, ты их оттащил… ты их спас? – спросил Макар.

– Да.

– А зачем?

– Запомни, сынок… Никого нельзя убивать.

Ветер ворвался в ущелье, вьюгой пронёс неистовствующий снег, готовый холодной лапой накрыть маленьких человеческих путников. Людям пришлось нагнуться, чтобы преодолеть жестокий порыв природы. На верёвке давно оставленная и замёрзшая одежда бездомных билась друг об друга ледяными корками, белый наст покрывал обглоданные кости. Тоскливо зашумело в ушах и послышалось, будто умирающий клич журавлей прощался с последней спокойной жизнью. Небосвод разрезала комета и погасла. Где-то уныло скрипели ржавые качели.

Вместе с ветром пронеслись низкие утробные частоты:

– М-х… М-ха… Ха!.. Ха!.. Ха!.. НИКОГО!.. НЕЛЬЗЯ!.. УБИВАТЬ!..

Потап

1

Потап Батурли́н сидел на табурете в пятиметровой кухоньке. В руке – чашка с крепким чаем. Эмалированный чайник кипел на газовой плите, выдувая из тонкого носика густой пар. Стёкла окон запотели. На подоконнике – две трёхлитровые банки с мутным рассолом, в котором утрамбованы засоленные огурцы. Старый холодильник иногда гремел, но громыхал так, будто здесь расположился тракторный завод, сильно сотрясая пол. На чистом столе, затёртом до дыр, стояли заварочный чайник с отколотым ободком и подставка с кухонными ножами.

Старое радио на полке над столом тихо играло Моцарта.

Потап осмотрел кулак: две первые костяшки в мелких ранках. Наверное, длинному, которого он прозвал Орлом, кроме сломанной челюсти, пришлось заиметь пару обломанных зубов.

Сын спал в гостиной на расстеленном диване. Мать со своей сестрой – тёткой Потапа – легли на диване в спальне. На полу в коридорчике постелили тёткиному мужу.

Последний раз Потап приезжал к тётке перед армией. Теперь жил за две тысячи километров и приехал на недельку – показать Макара.

– Да, – Потап отхлебнул чай, – если бы не сын, этим двоим пришлось много хуже. – В кармане его куртки так же, как и у тех ханыг, имелся выкидной нож, с которым он не расставался после драки с «чёрными». Его тогда ударили ножом в область печени. Спасли рёбра. Тонкий старый нож проломил ребро, но лезвие согнулось и вошло в тело между грудной клеткой и внутренностями, обломилось, ничего серьёзно не повредило. Отбившись кое-как от четверых, Потап сам достал из тела лезвие и дошёл до больницы, где прочистили и заштопали рану. На следующий день его отпустили, не забыли допросить в милиции и подписать отказ от возбуждения уголовного дела.

– Да, скорее всего, против этих двух уродов… я применил бы нож. – Озадаченный взгляд рассматривал опухшие, начавшие гноиться, ранки на кулаке. Похожее уже было. Один раз они с другом напились – опустошили бутылку на двоих: не так много, но он занимался спортом и пил очень редко – и решили «зарэкетировать» одного двухметрового мажора. Парень на редкость оказался здоровым. В тяжёлой борьбе пришлось его свалить и выбивать деньги лицом об лёд вместе со своим кулаком. Мажор вцепился зубами и, не желая расставаться ни со своими деньгами, ни с чужим пальцем, прокусил насквозь, оставив после ударов лицом об ледовую дорогу костяные кусочки в мягкой плоти.

– Такое поганое время, – вздохнул Потап. – Ни работы, ни денег, или иди в бандиты, или голодай и нищенствуй.

Потап в четвёртый раз наполнил чашку. От включённых четырёх конфорок на кухне стало жарко и душно. Он потянулся к окну, в открытую форточку ворвался морозный воздух. Хорошо. Потап задумался, пальцы тёрли нательный крестик на треугольном вырезе чёрной футболки.

«Бог существует? Верю ли я в него? То, что нас создало, безусловно, есть – разумная вселенная, или в бесконечность раз большее. Но существует ли другой бог, порождённый вселенским космосом, по чьему подобию созданы мы? А если нет, то зачем тогда крестик у меня на шее? Но если существует бог, значит, должно существовать и всё остальное – души, призраки, демоны и ангелы, ясновидение, экстрасенсы, телепортация, магия, кощеи… Тяжело во всё это поверить, если нет доказательств. И скорее всего – всё это ложь. – Потап отпил чай и обжог язык, кожица на нёбе отошла. – Но всё-таки – что-то есть. Непонятные законы в природе, типа невезения и удачи. И почему одни живут в раю, а другие как в аду? А НЛО? Неопознанный объект я видел один раз. Полгорода видело. Но что это было? Просто огненный шар, зависший на одном месте. Минут десять парил, потом резко исчез, как растворился. Видели с другом. Шли вдоль магазина. Интересно то, что друг не помнил, когда спросил его лет через пять о случившемся. Как-то завели разговор о пришельцах. Напомнил ему. Но он как ни старался вспомнить – не вспомнил. Но необычные законы в природе существуют, убедился на себе. Только для каждого – законы свои, тоже убедился на личном опыте. Один верит в чёрную кошку, перебежавшую дорогу, и не дай бог, если пройдёт через эту полосу, с ним что-то случится – обязательно. И сколько раз пройдёт, столько дерьма и огребёт от жизни. А другой не верит и пройдёт не пройдёт – всё нипочём. Но зато в другие моменты ему то муха на скорости влетит в дыхательное горло, то сухим печеньем поперхнётся и посинеет до остановки сердца, то захлебнётся и если успеют откачать, то будет жить, продолжая задыхаться от всяческих удуший. Возможно, как говорят, это карма. Перерождения».

Потап выкрутил ручку радио, опасаясь разбудить родню.

«Была же у нас машина. Парни её прозвали – проклятой. Всего несколько раз на ней выезжали и каждый раз попадали в засаду и под мощный обстрел. И все разы парни гибли». Машина подрывалась, горела, вся изрешечена пулями и осколками, а как-то раз долго катилась с горы и уткнулась колёсами в камни перед самым обрывом – никак не желала гибнуть. В кабине сидели трое мёртвых солдат, у водителя отсутствовало половина головы, кровавые осколки которой через узкое заднее стекло разметались по деревянному кузову. Машину возвращали, чинили и ставили на место. До следующего «проклятого» раза. И уже невозможно было кого-то заставить сесть за её руль.

Но они – втроём – однажды согласились. Нужно было перевезти продукты на блокпост – всего какой-то километр, возможно, чуть больше. Они уже возвращались и радовались, что впервые обошлось, оставалось свернуть с дороги, через сорок метров ещё раз повернуть, проехать метров сто и остановиться возле четырёхэтажного дома.

Водитель перевёл ручку передач на пониженную скорость, надавил педаль газа, мотор, ревя, повёл машину на каменистую возвышенность. Осеннее яркое солнце ударило по глазам сквозь пыльные стёкла. Радостный Потап глубоко затянулся, задерживая дым в лёгких, протянул сжатую пальцами папиросу другу. Щёлкнуло, чистый лучик ворвался из дырочки на лобовом стекле, ухо водителя разлетелось в лохмотья. Солнечные рапиры начали пронзать кабину, пока стекло не лопнуло.

– Ганя, гони! – закричал Потап. В лоб с серых валунов и со стороны невысокой сопки на них обрушили ураганный огонь. Чтобы отгородиться кузовом, водитель вдавил в пол педаль газа, дабы на скорости пролететь поворот, где справа сразу начнётся обрыв, а оттуда вряд ли кто-то будет стрелять. Потап увидел, как грудь Тарана превратилось в кровавое сито, он воткнулся в приборы лбом и соскользнул вбок. Потап добил окно подошвой ботинка и начал палить из автомата куда попало. Он не почувствовал, как пуля вонзилась в бедро, ладонь судорожно переставляла сдвоенный рожок, стальной дождь осыпа́л кузов. Едва не коснувшись крыши кабины, прошелестела мина из гранатомёта. Весь мир прыгал и колыхался, казалось, горы впереди совсем почернели, дьявольской бездонной тьмой приглашали к себе непрошенных путников – навеки. «Зис» подпрыгнул на ухабине, Потап едва не сломал шею от удара об потолок, а ствольная коробка «калаша» чуть не раскрошила ему зубы. Взорвалась граната, осыпала осколками бампер, нашпиговала рваным металлом шину, насквозь продырявила правую фару. Пыль расступилась перед глазами, почти вплотную стоял чёрный бородач, над его плечом завис гранатомёт, ненависть кипела в его глазах.

– Ганя, гони-и-и! – обречённо заорал Потап и швырнул в окно круглую наступательную гранату. Машина сильнее заревела, колёса выбросили из-под себя пыль и камни, водитель на всей скорости крутанул влево руль. Задняя шина налетела на высокий валун, машину тряхануло, вильнуло и резко поставило на правую сторону колёс, казалось, небо начало переворачиваться и сваливаться. Плечо Потапа выбило из замка дверь, он вылетел из кабины, весь мир замер, остановился.

Потап, застывший в воздухе, будто заседавший в кресле, посмотрел на «зис» опасной тенью нависший над ним и успел подумать, что машина сейчас прихлопнет его своим весом. Он подумал, что, когда вылетал, под ним разбросались острые камни, об которые он непременно разобьёт копчик или сломает позвоночник. Он вспомнил, как однажды, совсем недолго, работал на мясокомбинате: его бригада на себе загружала вагон половинками замороженных коров. И один парень, решивший перед всеми выпендриться, поднял на плечо неподъёмный для себя груз – половину быка. Восходя по решётчатому настилу, его ноги зашатались, подкосились, и мороженая туша накрыла его с головой, раздавила таз, издав такой хруст, что ошеломляющий ужасом звук ещё долго витал в воспоминаниях Потапа. И такой же хруст, кажется, ожидал его в «ближайшее впереди».

Потап представил, как его шмякнет о камни и может сломать бёдра, если он не подставит под себя ступни. Он подумал, что ему нужно при падении оттолкнуться и самому прокатиться кубарем, чтобы смягчить удар. Потап посмотрел вниз и увидел под собой пропасть и понял, что разбиться о камни ему не грозит, он просто будет вечно парить в чёрной дыре бездонного обрыва, стараясь ни в какую не находить зловонное дно местного мирка.

Потап грустно усмехнулся, простился со всеми родными, родственниками, врагами и как-то тоскливо посмотрел на небо, до сих пор не понимал, почему боги позволяют. И когда он уже был готов улететь в вечность, на фоне бледного солнца он увидел парящую на одном месте фигуру. Это явно была не птица.

Глаза Потапа широко раскрывались от удивления: от его тела начали исходить слабые лучи, создали еле уловимую ауру, переливающийся кокон озарился вокруг него, к которому от воспаряющего существа устремились пепельные извивающиеся щупальца, чёрные ветви, переходящие в шипы, ударились о невидимое стекло и рассыпались мельчайшей пыльцой.

Неимоверный грохот ворвался в уши Потапа, и он рухнул вниз. Сорвав все ногти, его пальцы зацепились за скальный выступ метров на пять ниже дороги, переломанная берцовая кость торчала через рваную штанину. Потап посмотрел наверх, ища глазами странное летающее существо, очень напоминающее летучую мышь с торсом и челюстью человека, но размером с птеродактиля. Или больше. И он увидел уже двух, они стремительно приближались, издавая очень знакомые звуки. И когда, часто поморгав, Потап внимательно присмотрелся, сердце засияло от счастья и завизжало щенячьей радостью. Грозно опустив носы, стрекотали родные вертолёты, через несколько мгновений всё испепелили там наверху.

– Значит – будем жить, – прохрипел Потап.

А через год, когда они уходили с места «проклятый зис» остался неприкаянный у подножия горы как новенький: починенный, выкрашенный заново в зелёный цвет, блестел стёклами на солнце.

2

– Ну вот, уже прохладно. – Потап потянулся к окну, хлопнула форточка.

Ясновидение или экстрасенсорика. А ведь два раза он видел картины настолько ясно, как фильм посмотрел, и потом всё детально произошло. Всё сбылось одно к одному. И ещё одно. Потап видел разумный шар. Возможно, это была шаровая молния. Они приехали с гор: с друзьями ездили на шашлыки и били речную форель самодельными подводными пистолетами. С бокалом вина Потап разместился на диване в комнате и через арку на кухню любовался беременной женой на последнем месяце. Она готовила оладьи, пела под нос собственного сочинения колыбельную, лихо лавировала «животом-арбузом» между столом и угловой столешницей, напустила дыма от жарки, будто им собиралась удушить домового. Иногда она подмигивала и показывала «секс для нищих» – медленно задирала белый шёлковый халатик на бедре, предоставляла на обозрение кусочек белых кружевных трусиков. Потом таинственно поджимала нижнюю губу и показывала фигу. И дальше звонко хохотала. Распускала светло-русые волосы, опускала затылок и качала головой, бив густым водопадом по пояснице. И вновь собирала пышный ком на затылке и пришпиливала длинной китайской заколкой.

– Сейчас довыпендриваешься, – грозил пальцем Потап. – Подойду, загну и отдеру.

Она молча улыбалась, яростно мотала головой и уже показывала две фиги.

Бокал в руке опустел, и Потап раздумывал – налить ещё порцию или хватит. Инга погоняла полотенцем дым, тыльной стороной ладони вытерла лоб и накрыла оладьи льняным полотенцем. Она послала ему воздушный поцелуй, хитро просемафорила обоими глазами, выставила стул чуть поодаль арки и села. И начала его соблазнять. Её нежные и белые ладони с чувством потянули полы халатика по бёдрам, язык дугой увлажнил пухлые губы и ноги неторопливо раздвинулись. Инга не сводила широких синих глаз с зачарованного мужа, кончики пальцев подцепили трусики в промежности и сдвинули.

Потап вскочил на ноги и с ужасом протянул к ней руку.

Ярко-жёлтый шар, переливающийся бурными вихрями, материализовался за затылком жены. Он не вырос, не прилетел из окна или форточки, не загорелся медленно, он просто появился размером футбольного мяча, как включили свет. И застыл на расстоянии пятидесяти сантиметров от волос жены. Потап не знал, что делать. Он боялся пошевелиться или что-то сказать. Ведь много раз приходилось слышать рассказы про шаровые молнии, как они сжигают людей, стремятся на звук или сквозняк, плывут по любому дуновению. И вообще, неизвестно – какая энергия возродилась на кухне. Что если жена шелохнётся, отпрянет затылком и её убьёт током.

По тому, как побелело лицо Потапа, как он захолонул с вытянутой дрожащей ладонью, а до смерти испуганный взгляд лежал на чём-то у неё за спиной, Инга поняла, что происходит что-то чрезвычайно опасное. Её ладони непроизвольно старались спрятать живот, интуиция подсказывала, чтобы она молчала и не шелохнулась, и даже не дышала. Крупные слёзы потекли по бледным щекам. Такая сумеречная неподвижность в квартире провисела несколько минут. За тёмным окном сверкнула молния. Настенные часы над холодильником били стрелками в тишине боем курантов. Инге сильно захотелось писать, зарезало низ живота, и она не вытерпела, повернула голову, чтобы увидеть, что за дрянь разместилась за спиной. Шар мгновенно переместился за её затылком. А когда она повернула лицо к мужу, сфера возвратилась на прежнее место.

Потап прижал указательный палец к губам, и они просидели застывшие ещё минут пять.

Терпеть больше невмоготу, иначе мочевой пузырь лопнет, да и ребёнок застучал ножками, создавал излишнее давление. Инга встала со стула. Шар взметнулся за её затылком, немного увеличился и беззвучно лопнул, обдав светящейся дугой спину Инги. Она закатила глаза, попятилась и упала на стол без сознания. Потап еле успел подскочить и подхватить жену, чтобы она не свалилась на кафельный пол. Он ещё не донёс её до кровати, как она широко открыла и выпучила непонимающие бегающие глаза и брызнув слюной яростно прошептала:

– Вуалуфель!..

От произнесённого слова Потапа сильно затошнило, тело заколотило нервной дрожью, он еле смог проглотить слюну. Он не понимал, почему ему так стало омерзительно на сердце, настолько мерзко, что он едва не выпрыгнул в окно вместе с беременной женой. Потап точно не расслышал, как Инга произнесла – то ли вуалуфель, то ли вуалувель, но он точно знал, что очень хорошо ведает это слово, только почему-то ни черта не помнит. Он не помнит даже лиц, с кем служил, кроме некоторых имён. В его памяти вместо обликов одни лишь тёмные пятна, будто стёртые с земли самим прошлым.

И ему казалось, что прошлое продолжает уходить из его памяти, замещается чем-то другим, чем-то несуществующим или чьей-то чужой прожитой жизнью. Иногда он попадал впросак – помнил одно, а оказывалось сотворено когда-то было – иное.

Потап осторожно опустил жену на босые ступни и когда она обернулась – на него смотрел другой человек, чужой: та женщина, которую он безмерно любил и боготворил, стала той женщиной, какую он будет безмерно презирать и ненавидеть. И перед смертью будет жалеть лишь об одном – почему однажды её не запорол.

Последнее время Инга совсем вела себя отвратительно. То увидит понравившегося молодого артиста или певца в «стеклянной пустышке» и ляпнет, как бы шуткой, что мечтает с ним переспать, то, запоем насмотревшись порнографических фильмов, начнёт в постели сравнивать его с теми «жеребцами». Стала с двоюродной сестрой часто шептаться, мечтательно осклабляться, возносить глаза к небу и томно воздыхать, будто оборачивалась возбуждающими воспоминаниями, грёзами, новыми предвкушениями и, сломав разум, летела в бездну. Глаза всё время чего-то высматривали, ждали и иногда гневались, и проливали, какие-то безутешные, горькие слёзы. Потапу с каждым разом было отвратительно всё это созерцать и один раз он так рассвирепел, что едва не утопил Ингу в ванной, на месяц сделав её шёлковой, ласковой, любящей женой, вихрем летающей джином с подносом. Но уже следующую волну её личного, созданного с сестрой, извращённого эгрегора невозможно было остановить: ни угрозами, ни ласками, ни льстивыми доводами и увещеваниями.

Инга стала часто повторять, что сестра называет её дурой, за то, что не изменяет, ни разу не загуляла на стороне, хоть бы раз попробовала. Отдать свою красоту единственному мужчине – это так не по-современному, это так по отношению к себе – издевательски, это – не любить себя вовсе и…

Потап помыл чашку под холодной водой и убрал в навесную полку над раковиной, перекрыл кран газа, пробежался глазами по старой кухонной мрачности. Люминесцентные стрелки на часах показывали ровно два часа ночи.

«Уж больно с ретивой радостью провожала, – подумал Потап, – с маленьким сыном за тысячи километров. Инга». Он выключил свет и пошёл в комнату, где спал Макарошка.

Чтобы не разбудить сына, Потап не стал включать свет. Спать не хотелось, ощупывая ладонями темноту зашторенного зала, он тихо прошёл к креслу – посидеть в тишине и поразмышлять, возможно вспомнить что-то упущенное важное. Где-то плескалось море и кричали чайки, крабы рвали рыбу. Он не заметил, как голова склонилась и подбородок уткнулся в грудь, а липкая слюна скатилась с губы под крепким сном. Безмятежность поплыла по душной комнате, изредка проносилось детское сопение.