Текст книги "Риф Скорпион (cборник)"

Автор книги: Артур Омре

Соавторы: Чарльз Уильямс,Идар Линд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

17

– Ну да, – ответил мужчина в оранжевом комбинезоне, – стоял тут белый «мерседес». В прошлый вторник. Когда мы остановились передохнуть. Как всегда. Полюбоваться видом, так сказать. Белый «мерседес», точно. Хорошо помню. Турист. Рассматривал Нидарский собор в большой бинокль. Когда мы подъехали, сел в машину и укатил. У него еще висели декоративные игральные кости над приборной доской. Красные. У моего брата такие же. Двинул вниз по улице Фритьофа Нанссна в сторону Нагорной. Как раз перед тем, как на мосту рвануло. Немецкие номера.

– Полиция разыскивает белый «мерседес» с немецкими номерами, – заметил один из его товарищей.

– В самом деле? Может, следует сообщить. Я об этом не знал.

Он повернулся ко мне:

– Ты из полиции?

Я покачал головой. Тяжелой от недосыпа. Придя с дежурства, я отвел себе на сон всего два с половиной часа. Теперь снова направлялся в город. Уже приготовился выполнить обычный ритуал у Кругозора, когда заметил мусоровоз. И мне вдруг пришло в голову, что, наверное, он стоял тут ровно неделю назад. Я сразу подкатил к нему, и случилось чудо из чудес: мне посчастливилось напасть на человека с чуть ли не фотографической памятью.

– А кто ты, собственно, такой? – спросил он угрожающим тоном.

Глаза недоверчиво изучали меня. Его товарищи подошли поближе и обступили меня сзади плотным полукругом.

Лишь после того как я подробно объяснил, почему так интересуюсь белым «мерседесом», мне позволили сесть на велосипед и ехать дальше. Был момент, когда мне казалось, что они предпочли бы забросить меня в кузов своей машины и отвезти прямиком в полицейское управление.

На Нагорной улице внизу меня обогнала коричневая с металлическим отливом «тоёта».

Ханс Рейтан оказался коротышом лет тридцати – сорока. Сквозь круглые очки в металлической оправе смотрели глаза, окруженные добродушными морщинками, остальную часть лица закрывала густая ухоженная поросль. В светло-коричневом пиджаке почти под цвет шевелюре и бороде он мог сойти за представителя того поколения, которое было причастно к расцвету радикализма в университетской среде и впоследствии заняло последние свободные должности для гуманитариев, прежде чем экономические ножницы урезали все бюджеты. Рейтан поздновато включился в конкурс и не попал на штатную должность, однако сумел получить на три года стипендию для работы в области кино. Я застал его в университетской столовой, под конец затянувшегося обеденного перерыва.

– Нет, – молвил он сквозь зубы, поднося горящую спичку к трубке, набитой табаком, – хорошо знать ее я не мог. Бенте держалась особняком. К тому же она была всего лишь неполных два месяца в моей группе. По-настоящему я ничего о ней не знаю. Но, – добавил он, раскурив трубку, – несколько дней назад я видел ее здесь в столовой. По-моему, это было в четверг. Она разговаривала…

Он встал. Заглянул в отсек для некурящих.

– Она разговаривала вон с той темноволосой девушкой в зеленой куртке.

Темноволосая тоже не могла похвастаться близким знакомством с Бенте, но сообщила, что та разыскивала одного общего знакомого, Турвалда Брюна.

Я тоже знал Турвалда Брюна. Видел его накануне. Когда он, как и я, сидел в Народной библиотеке, изучая папку с вырезками.

Поистине Трондхейм маленький город.

Сидя на велосипеде и направляясь в центр, спиной к университету, я вдруг сообразил, что надо было спросить Ханса Рейтена о его отношениях с Марго.

Но разворачиваться и катить обратно было лень.

Больше двух тысяч мужчин и женщин собрались на улице Хокона VII между спортивным комплексом Ладе и внушительным зданием Кооперативного союза. Точно в 19.00 был дан старт десятикилометровому пробегу, равного которому по числу участников не бывает в трондхеймском регионе. Пробегу, получившему название в честь датско-норвежского морского героя Турденшолда.

Я включил свой наручный секундомер. Полчище любителей трусцы и спортсменов медленно пришло в движение. Первые две сотни метров я бежал не торопясь, пока не появились просветы, позволяющие развить привычный мне ровный темп. Передо мной бежал легконогий мальчуган лет двенадцати в красном спортивном костюме. Я рассчитывал уложиться в тридцать восемь минут с хвостиком и на отметке два километра убедился, что выдерживаю график. Мальчуган в красном по-прежнему опережал меня на четыре-пять метров.

В начале четвертого километра трассы мы вновь очутились на улице Хокона VII и во второй раз миновали длинный пышный фасад «Интер электроникс». В кучке зрителей я рассмотрел Бьёрна Муэна. Возможно, он стоял там с самого начала, но в первый раз я его не заметил. Бьёрн не видел меня, он подбадривал криками кого-то, кто бежал сзади. Я оглянулся через плечо. Раз, потом другой.

В семи-восьми метрах от меня, в форме спортклуба «Отважный», бежала Вероника Хансен. Погасшая спортивная звезда. Консультант финансового отдела. Альпинистка. Возлюбленная младшего директора «Интер электроникс». Возможно, подруга убитой Марго Стрём.

Она бежала легко.

Сразу за ней, в майке с надписью «Нью-Йоркский марафон», так же легко бежал спортивного вида мужчина лет сорока. Когда я видел его в последний раз, на нем был серый костюм и он сидел за рулем белого «опеля». В новом облачении он больше прежнего напоминал киногероя.

В четырех-пяти метрах впереди меня все еще качалась красная спина двенадцатилетнего бегуна.

Отметка пять километров помещалась в одной из самых низких точек трассы, среди коттеджей у залива Фагерхейм. Отсюда начинался крутой затяжной подъем к гимназии Рингве.

Я слегка сбавил темп.

Сзади послышались приближающиеся шаги. Кто-то шел на обгон. Это была она. Вероника. Я снова прибавил темп, так что мы бежали с одинаковой скоростью.

– Кого я вижу. Знакомое лицо, – сказал я.

Она повернула голову. Узнала меня. Но не улыбнулась. И не ответила.

– Хотел бы спросить, – сказал я, – одну вещь. Марго Стрём. Ты ее знала?

Я говорил отрывисто. Как это бывает, когда пытаешься разговаривать, поднимаясь бегом в гору.

– Она работала, – продолжал я. – На коммутаторе. В «Интере». Весной. В прошлом году.

На этот раз Вероника ответила. Односложно.

– Да.

– Хорошо знала?

– Достаточно.

– Она тебе нравилась?

– Нет.

– У нее был кто-нибудь? Мужчина? Постоянный?

– Возможно.

– Ты его знала?

– Возможно.

– Бьёрн Муэн?

Она молча пробежала десять – пятнадцать метров. Только холодно глянула на меня. Мы приближались к гимназии наверху бугра. Когда Вероника заговорила вновь, слова звучали в такт ударам кроссовок об асфальт, как будто она неверными ударениями хотела подчеркнуть свою неприязнь ко мне.

– Ты свинья, – сказала она. – Я знаю, что ты думаешь. Знаю твою «версию». По-твоему, Бьёрн жил с Марго. По-твоему, он ловелас. Готовый кому попало заделать ребенка. А потом прикончить девчонку, чтобы избежать скандала. Ты псих. Марго клеилась ко всем, у кого что-то болталось между ног. Это верно. Верхом ее желаний было выгодно выйти замуж. Согласна. Но между Бьёрном и ней ничего не было. Он даже толком не знал, кто она. Он жил со мной. Постоянно.

Мальчуган в красном теперь опережал нас на пятнадцать – двадцать метров. Вероника побежала быстрее, сокращая разрыв. Пришлось и мне напрячься, чтобы не отставать. Я должен был поспевать за ней, потому что мне вдруг представился один вариант, который раньше не приходил в голову.

– Но если все же, – сказал я. – Чисто теоретически. Представить себе, что у них был роман. Который начался еще до вашей с ним связи. И теперь она тебе мешала. Чисто теоретически. Если Марго рассказала тебе, хорошей знакомой, что ждет ребенка от Бьёрна Муэна. И надеется стать директорской супругой. Могла бы ты… чисто теоретически… убить ее? Чтобы избавиться от соперницы?

Подъем сменился спуском в сторону Крестового залива. Позади осталось шесть километров. У последних двух отметок я не сверялся с часами, а потому не знал, выдерживаю ли график.

Вероника сбавила темп. Я тоже.

Мы почти остановились, когда она ударила.

Сильно.

Локоть, воткнувшийся мне под ложечку, заставил меня сложиться, подобно Библии после воскресной проповеди. Когда погасли искры перед глазами, я различил ее спину далеко впереди. Вероника как раз обгоняла мальчугана в красном. Я ринулся вдогонку, но она убежала от меня на подъеме от залива к усадьбе Ладе. Возле музея Рингве я почти сравнялся с мальчуганом, однако на крутом косогоре перед строениями старой усадьбы, занятыми под Музей истории музыки, он тоже скрылся вдали. На самом верху, у восьмикилометровой отметки, я остановился, и меня вырвало.

Последние две тысячи метров я бежал, словно на свинцовых ногах сквозь желе.

В итоге я показал время сорок минут двадцать две секунды. На минуту с лишним хуже прошлогоднего личного рекорда.

В четверть первого в холл гостиницы «Турденшолд» вошел Аксель Брехейм. Он выглядел на редкость трезвым, но, когда наклонился над стойкой с видом заговорщика, острый запах от его одежды сказал мне, что большую часть вечера он явно провел в ресторане «Трубадур».

– Ты был прав, – тихо произнес он, убедившись, что, кроме нас, в холле никого нет. – У Марго Стрём был счет в сберегательном банке. У тебя есть пиво в холодильнике?

Он получил свои две бутылки по двадцать четыре кроны каждая. Я получил полсотенную бумажку и сел вместе с ним на диван в углу. Старший инспектор достал из внутреннего кармана пиджака выписку, взятую в банке.

– Вот, – сказал он. – Январь. Никаких вкладов. Она была без работы. Семь выдач. Мелкие суммы. Сальдо в конце месяца меньше четырехсот крон.

Он водил пальцем по колонкам цифр.

– Февраль. Поступает на два месяца в «Интер электроникс». По направлению с биржи труда. Видимо, жалованье не переводили на ее счет, потому что оба взноса разные по величине и даты случайные. Как если бы ей прислали перевод на дом, и потом она брала деньги по частям. То же в марте. Никаких выдач. Апрель – шесть выдач, ни одного вклада. Она опять безработная, старается поменьше тратить.

Аксель Брехейм одним глотком опустошил почти всю первую бутылку, прежде чем продолжил торжествующим тоном:

– И вот – май. Пятого мая.

Он показал пальцем. Я прочел: «ВКЛАД 05.05 20 000.00». Я прочел еще раз. Двадцать тысяч, ноль-ноль.

– Она внесла их сама, – сказал Брехейм. – Наличными. Двадцать тысяч. В июне снимала небольшие суммы. А теперь смотри июль.

Он показал на нижнюю строчку. «ВКЛАД 03.07 19 400.00».

– Она получила еще двадцать тысяч, – заключил я. – От кого-то. И оставила себе шестьсот, а остальные положила на книжку.

Я откинулся на кожимитовую спинку дивана.

– Но кому, – сказал я, – кому и зачем понадобилось за два месяца выплатить Марго сорок тысяч крон?

– Это самое, – ответил Аксель Брехейм, – я и собираюсь выяснить.

Однако, глядя на его лицо, я сказал бы, что он не очень-то верит в успех.

18

В среду шестнадцатого мая я проснулся в четыре часа дня с ноющими мышцами ног и болью под ложечкой. Шесть часов спустя уснул под наркозом в губернской больнице. За эти часы я успел совершить ряд дурацких поступков.

Первой глупостью было то, что, подкрепившись бутербродами, я решил навестить квартиру, которую снимала Бенте на улице Фрама. Женщине, открывшей мне входную дверь двухквартирного дома, было далеко за сорок. Синее платье украшал рисунок из черешен и яблок. Лицо коричневее, чем руки; вокруг глаз – светлые пятнышки, след от очков, которые защищали от горного солнца. Волосы золотистые с темной полоской у корней. Последний раз перед тем я видел ее на носилках перед машиной «скорой помощи», и тогда мутные глаза невидяще смотрели мимо меня, напоминая взгляд извлеченного из воды окуня. Сейчас они воззрились на меня с испугом и недоверием.

– Мы дружили с Бенте, – сообщил я, указывая кивком на дверь, за которой жила покойная.

Прежде чем вызвать хозяйку звонком, я потрогал ручку двери и убедился, что она, увы, заперта.

– Незадолго до смерти она взяла у меня почитать несколько книг, – продолжал я. – Мне бы получить их обратно.

Хозяйка посмотрела на меня так, как обычно смотрят незнакомые люди, слыша мой чистейший местный говор. Похоже было, что этот факт не прибавил ей доверия ко мне.

– Извините, – сказал я, протягивая руку. – Кажется, я забыл представиться. Антонио Стен.

Женщина отступила на шаг, глядя на мою пятерню так, словно ей показали фотоснимок из голодной Эфиопии.

– Все упаковано, – сообщила она, не сводя глаз с моей руки, которая теперь болталась у правого бедра. – Уложено в картонные коробки. Все ее имущество. Один родственник должен заехать и забрать его в пятницу. Там полный беспорядок. Уложено кое-как.

– У меня есть время поискать, – сказал я и шагнул к заветной двери.

В притолоку была воткнута кнопка. От полоски бумаги, сообщавшей фамилию жилички, остался только маленький клочок.

Как ни странно, хозяйка отперла дверь. Я вошел в комнату площадью три на четыре метра. Женщина осталась стоять на пороге. Пахло хозяйственным мылом. На зеленом газоне за окном котенок гонялся за бабочкой-капустницей. Шторы были сняты. У окна стоял простой обеденный стол и стул на трубчатом каркасе. У левой стены – деревянная кровать, крытая коричневым лаком; матрас убран. У правой стены стоял пустой гардероб. Остальную площадь занимали пустые книжные полки. Рядом с дверью висело зеркало. Посреди комнаты не полу громоздились большие картонные коробки. Все, что могло бы поведать о недавно жившем здесь человеке, покинуло свои места и легло в эти коробки. Все, свидетельствовавшее о том, что недавно в этой комнате расстался с жизнью человек, было смыто. Уничтожены следы, оставленные как живым, так и мертвым.

Я открыл наудачу одну коробку. Она была набита одеждой. Сверху лежала белая блузка. Я не видел Бенте в белой блузке. Что было на ней, когда я видел ее последний раз? Серый свитер? Нет. Что-то синее. Или коричневое. Я попытался представить себе ее в белой блузке, но увидел только два печальных серых глаза. В том, как она смотрела на меня, было что-то необычное. Как будто Бенте раз и навсегда преодолела былую боязнь смотреть людям в глаза. Ее глаза словно впивались в меня, не желая отпускать, силясь проникнуть в самую глубь моей ожесточившейся души. И в то же время говорили: добро пожаловать, перед тобой открытая дверь в тайники за скрытным обличьем, угадай только верный пароль.

И я понял, что мне ее недостает.

Женщина за моей спиной прокашлялась.

Я все так же стоял над открытой коробкой. Глядя на белую блузку. И не зная, что я ищу.

В третьей коробке лежали книги. В основном художественная литература. Тут Бенте явно была всеядна. От Юна Мишлета до Жана-Поля Сартра. Все книги, которые я открывал наудачу, были ею подписаны. В самом низу лежал Энциклопедический словарь. С закладкой в виде листка из настольного календаря. На листке дата – второе марта. И никаких пометок. Какая статья ее интересовала? «Канада»? Или та, что внизу страницы: «Каналетто, прозвище двух итал. художников – Антонио Каналя (1697–1768) и его племянника Бернардо Беллотто (1720–1780)»?

Ну конечно. Бывший наш постоялец. Карло Бернардо Каналетто Виванте. Торговец контрабандным оружием, переселившийся из гостиницы «Турденшолд» в шведскую тюрьму. Я успел забыть про него.

Других закладок в этом томе не было. В остальных книгах тоже ничего такого, что вызвало бы какие-то ассоциации с насильственной смертью владелицы, если не считать изрядного числа детективных романов. Я открыл еще одну коробку. Снова книги. Художественная литература и учебники. В следующей коробке оказалось более разнообразное содержимое. Главное место занимали три зеленых пластиковых футляра и толстая пачка различных журналов. Название верхнего – «Латинская Америка сегодня».

Я оглянулся на дверь. Никого. Хозяйка ушла.

Я быстро извлек из коробки зеленые футляры. Ярлык на первом гласил «Эмнести», на двух других – «Африка». Я просмотрел содержимое всех трех. В одном обнаружил папку с газетными вырезками о норвежских контактах с режимом апартеида в Южной Африке. Вырезки были разложены по темам, на самой толстой пачке надпись: «Торговля». Здесь на одной из наиболее давних вырезок я увидел портрет улыбающегося директора Магне Муэна, лет на пятнадцать моложе, чем когда я видел его последний раз. В статье шла речь о контракте на поставку радиоаппаратуры для рыболовного флота ЮАР. Пятнадцать лет назад… Значит, вырезки собирала не Бенте. В правом верхнем углу папки я обнаружил имя и фамилию Турвалда Брюна.

Остальной материал в этой коробке свидетельствовал, что владелец его интересовался также политикой, в основном борьбой за права человека в разных частях света.

В следующем картонном ящике лежали под одеждой две коробки из-под обуви. Одна была заполнена предметами, какие обычно валяются на письменных столах: карандаши, ручки, ластики, ножницы, бумага, настольный календарь, машинка для сшивания бумаг, арифмометр, скрепки. Во второй я увидел пять пачек писем и открыток, скрепленных круглыми резинками.

Не в моих правилах читать чужие письма. Все же на сей раз я сделал бы это, если б успел. Может быть, уважение к честной жизни покойницы заставило меня все же начать с настольного календаря. Сразу бросилась в глаза запись на листке за 10 мая. Номер телефона. 93 65 00/299. Записан в последний день жизни Бенте. Этот номер был мне знаком.

Кто-то хлопнул наружной дверью.

Шаги по меньшей мере двух человек направлялись к комнате бывшей квартирантки.

При всем желании я не успел бы навести порядок, чтобы комната выглядела, как до моего прихода. Но я попытался. Неудивительно, что старший инспектор Морюд застал Антонио Стена в несколько взбудораженном состоянии.

Будь окно открыто, я выпрыгнул бы на газон к резвящемуся котенку. Теперь же я был, словно бабочка, прижат к стеклянной стене, которую не видел, но очень далее осязал.

Морюд посмотрел на меня, точно я был собачьим калом на цветочной клумбе. Я проштрафился, что не помешало ему веселиться.

– И что же господин Стен изволит здесь искать? – спросил он.

– Она одолжила у меня две книги, ответил я. – Незадолго до смерти.

– Какие именно?

– Андре Бринка. На английском языке.

– Найдите.

Он указал рукой на гору картонных коробок. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы достать книги, которые я успел приметить раньше. Слишком мало времени, чтобы это выглядело правдоподобно, да я все равно понимал, что бой проигран. Морюд взял из моих рук добычу и посмотрел на титульные листы. Показал мне надписи: фамилия Бенте и число, когда книги были куплены.

– Что ты искал на самом деле? – спросил Морюд.

– Не знаю, – ответил я.

– Нашел?

– Нет.

Сидя на заднем сиденье полицейской машины, едущей в центр, я думал о номере телефона. Коммутатор Студенческого городка. Добавочный – Турвалда Брюна.

– Дурак ты, Антонио Стен, – сказал Морюд. – Либо ты сам убийца, хотя лишь последний идиот сунется туда, где совершено преступление, зная, что все соседи слышали про таинственного черномазого, которого задержали вскоре после того, как был найден труп. Либо недоумок, воображающий, что какой-то узколобый любитель способен вести расследование эффективнее, чем сотня сотрудников уголовного розыска. Прямо не знаю, что о тебе думать. И в каком из этих двух качеств ты лучше выглядишь. Одно несомненно: ты глуп как пробка.

Он сел за свой письменный стол. Кроме нас, в комнате никого не было. Тот же кабинет, где меня допрашивали пять дней назад. Тогда в нем находились еще трое.

Мне недоставало Акселя Брехейма.

В голове вертелся номер телефона, по которому я пять раз безуспешно пытался дозвониться, номер, который Бенте записала на календаре в день своей смерти.

Каждое мое движение отзывалось болью под ложечкой.

Вводя меня в кабинет, Морюд проникновенно читал мораль, возмущаясь поведением этого тупоголового любителя, безмозглого дилетанта, которому вздумалось конкурировать со специалистом. Теперь вдруг оборвал тираду.

– У тебя что-то болит? – спросил он с оттенком сочувствия в голосе.

Я потер мышцы живота.

– Ага. Работаю по совместительству подвесной грушей.

Он посмотрел на меня с таким интересам, что я добавил:

– Одна дева. Ей не понравилась моя рожа. Особенно пасть.

– Кто именно?

– Вероника Хансен. Возлюбленная Бьёрна Муэна. Морюд издал протяжный свист, продувая воздух в просвет между передними зубами. Звук был примерно такой же, как при звонке телефона серой модели 1967 года, и не менее противный. Недаром я поместил этот аппарат у себя в подвале, где оборудовал маленькую мастерскую.

– По правде говоря, – сказал Морюд, – надо бы тебя арестовать за попытку уничтожить доказательства, но, пожалуй, лучше нам с тобой не торопясь хорошенько побеседовать.

И мы побеседовали.

Я рассказал почти обо всем, что случилось со мной после предыдущего визита в этот кабинет. Разговор с Педером в кафе. Пробежка в воскресенье утром и встреча с голубками, которые собирались ехать на Фусен. Посещение автомастерской и Народной библиотеки. Знакомство с двумя дежурными дамами в «Интер электроникс» – с пучком волос и без пучка. Разговор с двумя соученицами Бенте. Столкновение с Вероникой во время кросса. Еще я рассказал про мусорщика с почти фотографической памятью.

В этом месте Морюд присвистнул еще раз.

Я опустил то, что сообщил мне Аксель Брехейм о сбережениях Марго. Если Морюд уже осведомлен, нет смысла обременять его мозг повторением фактов. Если же Брехейм почему-либо предпочитает о чем-то умалчивать – это внутренние дела полиции. Мне хотелось, чтобы у Акселя Брехейма было побольше козырей. Если кому-то из их ведомства суждено решить загадку, пусть счастливцем будет он.

Я также ничего не сказал про американских журналистов и про частое мельканье белых «опелей» и коричневых «тоёт». Меня всегда преследовало опасение, что кому-нибудь вздумается приписать мне шизофрению или паранойю и запереть в психбольницу.

Имя Турвалда Брюна тоже не было упомянуто. А назови я его, возможно, события последующих полутора суток развернулись бы совсем иначе.

Вечером, в половине девятого, дома у себя, я сидел в самом глубоком кресле и таращился в пустоту. На столике рядом лежала книжица «Как делать мормышки», но я не мог заставить себя открыть ее. На полу валялась вчерашняя «Дагбладет» с шахматной задачей, на решение которой ушло тридцать секунд, как только я сообразил, что все дело в цугцванге. Я побывал в подвале, однако вид незаконченной модели фрегата «Мария-Лючия» не возродил во мне былую энергию. Просмотр одного из альбомов с марками дал повод малость поразмыслить над тем, сколь нелепо собирать клочки бумаги, наклеенные в верхнем правом углу конверта, когда подлинный интерес представляет только его содержимое.

Я взял трубку аппарата модели 1924 года. Набрал 93 65 00.

– Студенческий городок слушает.

– Добавочный 299.

– Минутку.

Чудо из чудес. Я дождался ответа.

– Два девять девять.

– Могу я поговорить с Турвалдом Брюном?

– Сожалею, он на заседании Координационного совета.

– Координационного совета?

– Совета по делам Южной Африки.

– Если не ошибаюсь, этот совет помещается на Епископской улице, 8?

– Правильно. Они там заседают.

– Заседают? Вечером накануне национального праздника?

– У них какой-то важный вопрос. Что-то срочное.

– Когда Турвалд вернется?

– Поздно. Что-нибудь передать?

– Нет.

Я положил трубку. Съездить в город? Заглянуть на Епископскую улицу, 8? Я посмотрел на часы. Девять. Через два часа мне заступать на дежурство. В раздумье я подошел к обеденному столу, обозрел серую мозаику с замысловатым узором. Перевернул наудачу четыре-пять неиспользованных кусочков. Красочные фрагменты среднеевропейского пейзажа. Два кусочка подошли друг к другу. Я перевернул еще один. И еще. Седьмой подошел к первым двум. За несколько минут я сложил больше двадцати кусочков. Увидел пришвартованную к каменной пристани лодку. Частицу подлинной жизни, какой ее запечатлела линза фотоаппарата. В самом деле что-то среднеевропейское. По мере того как первые фрагменты обрастали новыми деталями, соединяющие их завитушки растворялись в общей картине, это были уже не просто кусочки картона, сложенные вместе руками человека, угадывающего взаимосвязь. Что же считать истиной: представшее моим глазам изображение лодки на французском озере или скрытый под ним узор?

Четверть десятого.

Я разобрал изображение лодки, перевернул кусочки обратной стороной кверху, отложил в сторону, надел трусы, футболку и кроссовки, запер за собой наружную дверь и побежал, вдыхая теплый майский вечерний воздух.

Легкой трусцой спустился по улице Оскара Вистинга. На улице Фритьофа Нансена повернул налево и прибавил темп. На подъеме к Хаммерсборгу обнаружил, что не один я решил размяться в этот вечер. Оглянувшись через плечо, увидел, что источник эха моих шагов – атлетически сложенный мужчина метрах в сорока позади меня. Расстояние было слишком велико, чтобы в слабом вечернем свете различить лицо, но вроде бы белую футболку украшала эмблема Нью-Йоркского марафона.

Когда я пересек Сверресборгскую аллею и свернул на улицу Советника Хаммера, белая футболка повторила мой маневр. Случайно? За этим бегуном показался еще один. Стало быть, не только мы двое выбрали эту трассу.

Я пробежал мимо Тейсенского пруда, оставил позади последние коттеджи и очутился на старой лесной дороге. Предполагаемый участник Нью-Йоркского марафона держал тот же темп, что и я. Третий бегун немного отстал.

Поравнявшись с прудом Баки, я побежал быстрее. Остальные двое последовали моему примеру. Белая футболка словно светилась в сумерках; казалось, меня преследует прыгающий торс без ног, головы и рук.

Вспомнилась одна давняя ситуация вроде этой. Тогда бегун впереди меня прибавил темп – возможно, он отрабатывал скорость, – и, преследуя его, я завелся. Хорошенько нажал и стал шаг за шагом сокращать просвет. Соперник заметил это и тоже завелся. Началась борьба. Проверка характера. Она продолжалась километр за километром. Сначала я рывком вырвался вперед метров на пятьдесят, но он поднажал и вынудил меня бежать еще быстрее, чтобы не отстать. Оба понимали, что скоро нашим силам придет конец, мы выдохнемся и сойдем с дистанции. Вопрос заключался лишь в том, кто первый не выдержит.

Сейчас было то же самое. Но не совсем. У нашего состязания был какой-то нехороший привкус.

Покинув старую дорогу, я свернул на тропу, ведущую в гущу леса. Позади остались серые силуэты домов, теперь меня окружали только деревья.

За моей спиной по-прежнему звучали глухие удары подошв по гравию, но ритм изменился, и они уже не казались эхом моих шагов.

Далеко впереди промелькнули автомобильные фары. Я приближался к следующей дороге. Пересечь ее, нырнуть в лесную темень, рискуя споткнуться о корни, попробовать на узких тропах отделаться от преследователя или преследователей? Или попытаться остановить какую-нибудь машину и убедить озадаченного, недоверчивого водителя, что я не псих, но мне кажется, что за мной гонятся международные террористы, которые бегали Нью-Йоркский марафон?

Выбежав на широкую дорогу, я на мгновение замешкался, потом повернул направо. Побежал вверх, в сторону лыжной базы и Грокаллена.

Белая футболка появилась сзади, когда я отмерил первые сорок метров. Следом за ней из леса вынырнул серый спортивный костюм. Судя по всему, эти двое тоже нацелились на лыжную базу.

Каждый мой вдох отдавался слабой болью в мышцах живота, но в ногах ничто не напоминало о вчерашнем кроссе. Организм был хорошо тренирован, и пока что я нормально переносил нагрузку. Я бежал чуть быстрее, чем когда в воскресенье утром готовился одолеть десять километров за тридцать восемь минут с хвостиком. Если еще прибавить здесь на горке – выдержу?

Я изменил ритм. Организм отозвался положительно. Добежав до автомобильной стоянки ниже болот у Фьельсетер, я оглянулся. Белый торс еще больше отстал. По неровным движениям бегуна было видно, что он бежит на пределе.

По всему телу, от ступней до корней волос, разлилось ощущение торжества. Моя взяла. Кто бы он ни был. Ливийский террорист. Американский журналист. Или обыкновенный любитель бега из местных. Я доконал его. Как доконал соперника, с которым тогда затеял состязание. Еще несколько секунд, и он встанет.

На вершине пригорка я потерял его из виду. Когда повернул на юг, в сторону Лиана, из-за поворота за моей спиной появилась человеческая фигура. Серый тренировочный костюм, и никаких белых футболок.

По ровной местности я бежал легко, без натуги, точно вырвался на свободу. Возможно, я ушел от смерти. А может, просто вывел из игры переоценившего свои силы бегуна. Неважно.

Шаги за спиной приближались, хотя я не сбавил темп. Я оглянулся. Все тот же серый. Надо же, как он тепло одет. На голове капюшон. Посостязаться и с ним? Однако вскоре до меня дошло, что речь идет не о каком-то заурядном любителе бега.

Только что он был сзади – и вот уже обогнал меня. Около минуты я еще видел впереди медленно удаляющуюся спину легконогого призрака. Свободно облегающий тело спортивный костюм и сумеречное освещение не позволяли определить возраст и пол. Одно было ясно: этот бегун – очень сильный стайер. Серое пятно все больше удалялось, и наконец я остался один.

Дорога спускалась в лощину, по направлению к дачному поселку.

Я вдыхал ароматы весенней ночи. Бежалось легко.

Я наслаждался чувством безопасности.

Внезапно перед глазами вспыхнул ослепительно белый свет. Который тут же сменился полным мраком.

Холодные остатки придорожного сугроба привели меня в чувство, когда я ударился о них лицом. Зернистый снег прошелся наждаком по коже. Скользя по низкому скату, я навалился на правое плечо и перевернулся на спину. Тупой нож распорол мое тело, когда левое плечо уперлось во что-то рыхлое и леденящее.

Царила полная тишина. Ни шума ветра. Ни журчания ручья. Ничего.

Оглох я, что ли?

Я осторожно пошевелил руками. И тотчас понял, что меня оглушила острая боль в левом плече.

Через здоровое плечо медленно перевернулся на живот. Опираясь на правую руку, медленно встал на колени. Так же медленно выпрямился. Почти.

Второй выстрел я услышал.

Но на этот раз пуля пролетела мимо. Совсем близко. Честное слово, кожа лба ощутила легкое дуновение. Возможно, меня спасло то, что в эту самую секунду ноги подкосились и я повалился на спину, зарываясь пронизанным жгучей болью плечом в благословенный холод снега.

Последней моей мыслью было: ни одному сильному стайеру не придет в голову теплым майским вечером бегать в лесу в плотном адидасовском костюме. Если только это не понадобилось ему для маскировки.