Текст книги "Риф Скорпион (cборник)"

Автор книги: Артур Омре

Соавторы: Чарльз Уильямс,Идар Линд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

6

От Ника Дала регулярно поступали еженедельные рапорты. В пятом рапорте он доносил:

«В шесть часов вечера в субботу сюда приехал на автобусе студент Арвид Стефансен. Остановился у матери, в воскресенье в восемь вечера уехал на автобусе обратно.

Вчера приезжал с адвокатом двоюродный брат Холмгрена. Они осматривали дом. Их сопровождал десятник Якобсен. Ничего необычного. Я слежу.

Фрекен Энген раза два посещала кладбище. Она теперь ходит туда поздно вечером. Я на территорию не захожу. Слишком светло при луне.

Сегодня утром фру Стефансен ездила в Фредрикстад за покупками. Зашла вместе с фрекен Харм в кондитерскую, отведали пирожные.

Этта пишет, обещает проведать меня в субботу. Она умеет держать язык за зубами, к тому же считает, что тут я занимаюсь только фотографией. Собираюсь выделить денег на летнее платье для нее, обращусь к фру Стефансен, чтобы та сшила его. Красивая женщина, верно? Этта не любит платья частного пошива.

Несколько дней назад купил бутылку „Наполеона“. Отличный напиток. Фрекен Энген охотно выпила рюмочку к кофе. Сразу доложила, что таким же коньяком их потчевал Холмгрен, так что тут я пока топчусь на месте. Вы уж там проколите нарыв поскорее, если он вообще существует.

Частенько заглядывает почтмейстер. Мы славно проводим время, играем в карты. Толковый малый. Он поддерживает версию самоубийства. Мне кажется, он недолюбливал Холмгрена. Называет его прожигателем жизни. Намекает на то, что Холмгрен покончил с собой потому, что схватил в Париже венерическую болезнь».

В тот же день у Вебстера был разговор с шефом уголовного розыска. Дескать, прокурор считает, что следствие слишком уж затянулось, дело ведь совершенно ясное. Вебстер сказал, что не стоит спешить. Следует повнимательнее изучить отчетность. Попросил шефа уговорить прокурора.

– Попробую, – сказал шеф. – Потянем еще три-четыре месяца, а там начнутся каникулы суда присяжных.

На том и договорились. И прокурор дал согласие на отсрочку по ходатайству полиции.

Вебстер тер свою лысину и думал о кругленькой сумме и об этом упрямце Стефансене. Он не видел никакого просвета.

В начале апреля Вебстера навестил студент Арвид Стефансен. Вебстер встретил его приветливо, но был скуп на слова. Арвид Стефансен выглядел бодро, держался смело – этакое свежее дыхание весны в пыльном кабинете полицейского управления.

– Желаете сообщить что-то, молодой человек?

Арвид Стефансен пригладил густую темную шевелюру, выпятил подбородок. Он явно желал что-то сообщить.

Студент Стефансен несколько раз навещал свою мать, последний раз – два дня назад. Она была совершенно уверена, что отец ни в чем не виновен.

– Мама – женщина с характером, – говорил он. – И неглупая. Похоже, нервы немного сдают из-за этой истории. Нет, она, конечно, понимает, что следствие должно быть доведено до конца.

– Речь шла о чем-нибудь конкретном, Стефансен?

– Вот именно. Она вспомнила одну вещь.

Фру Стефансен вспомнила, что Холмгрен иногда брал деньги в кассе, в том числе и крупные суммы. Должно быть, оставлял расписки, считала она. Ничего необычного в том, что шеф брал деньги, разумеется, нет. Есть ли какая-нибудь возможность проверить – отражено ли это в документах?

– Фру Стефансен просила вас обратиться ко мне?

– В известном смысле да. Она сказала: «Может быть, полиции следует об этом знать?»

– Конечно, следует. Скажите, ваш отец сам брал эти суммы?

Насколько было известно Арвиду Стефансену – сам. Фру Стефансен и фрекен Энген сидели в соседнем кабинете. Вебстер слышал об этом не раз, но не ленился переспрашивать: вдруг выявится нечто, позволяющее заключить, что и другие люди имели доступ к кассе.

– Откуда фру Стефансен могло быть известно, что Холмгрен берет деньги в другом кабинете? Стефансен говорил об этом дома?

– Холмгрен приходил в контору и, не закрывая дверь, кричал: «Мне понадобятся наличные!» Последний раз взял двадцать тысяч.

Вебстер насторожился.

– Когда это было?

– За два месяца до того, как забрали отца. В начале августа, девятого числа, мама запомнила дату – день рождения моей сестры. Она и другие суммы помнит, но точных дат в голове не держала.

Вебстер взял папку, нашел нужную бумагу. Последняя сумма – двадцать тысяч. Согласно документации, как раз девятого августа эта сумма должна была быть отправлена одному лесовладельцу, однако адресат не получил денег. Вебстер хмыкнул, закрыл папку и сказал, что займется этим вопросом.

Проводив Арвида Стефансена, он задумался. Потом взял телефонную трубку и позвонил ревизору; тот обещал прийти. Полчаса спустя он сидел в маленьком кабинете Вебстера с кассовой книгой лесопильного завода.

– Странно, – сказал ревизор. – Где-то должно быть отражено, что Холмгрен брал деньги. У нас есть только его расписки в платежных ведомостях – жалованье, премия, прибыль от акций. Какой же кассир станет выдавать большие суммы без расписки.

– Что ж, пошли попробуем осторожно побеседовать со Стефансеном, – предложил Вебстер.

Стефансен был занят раскрашиванием игрушечных тачек, какие можно увидеть на распродаже предметов, изготовляемых заключенными. Пригладив свою красивую седоватую шевелюру, он кивнул рассеянно-приветливо. Поздоровался за руку с ревизором.

Косой солнечный луч пробился с улицы через решетку, расписал бликами зеленую стену. Вебстер поглядел на тумбочку – там лежала библиотечная книга, записки о путешествии на Борнео. Он хмыкнул и перевел взгляд на кассира, представил себе мальчонку, которому запретили гулять и который мечтает о путешествиях в дальние страны. Неприметно кивнул ревизору – деловитому, хорошо одетому и хорошо причесанному господину.

Заранее предупрежденный следователем, ревизор мягко произнес:

– У меня возникли проблемы, господин Стефансен. Я насчет крупных выплат лично директору Холмгрену.

Они уставились на кассира; он пробурчал:

– Да уж, не завидую вам – сплошные цифры. Ревизии, должно быть, мука мученическая. Кассиру и то несладко приходится.

– Вы не припомните, вам случалось выдавать Холмгрену лично большие суммы? Я пока не стану называть точные цифры.

Вебстера ожидал приятный сюрприз – Стефансен улыбнулся и ответил вполне нормальным голосом:

– Конечно, я выдавал Холмгрену много денег.

– Сколько, скажем, в последний раз, господин Стефансен?

– В последний – двадцать тысяч. Двадцать – простая и безвредная цифра, верно? Это был аванс по одной из сделок.

– Вот именно, совершенно верно, – подхватил ревизор. – Я тоже так считаю, цифра двадцать никогда меня не раздражала. Гм-м. И Холмгрен расписывался в получении денег? Я что-то не нахожу расписок. Конечно, это чистая формальность, но отсутствие расписок затрудняет мне работу, сами понимаете. Сидишь копаешься в множестве документов, и без расписок… Могу я попросить вас, господин Стефансен, помочь мне найти эти расписки?

Стефансен обвел камеру рассеянным взглядом, пробормотал:

– Да, не завидую я вам. Тогда уж мне тут лучше, спокойнее. Расписки? Холмгрен всегда расписывался в отдельной тетрадке, кроме тех случаев, когда деньги причитались ему по платежной ведомости.

Ревизор не мог припомнить, чтобы ему попадалась такая тетрадка. Стефансен объяснил, что тетрадка стояла на полке в заводоуправлении. В нее вносились только суммы, которые брал Холмгрен. Простая такая черновая тетрадка в коричневой картонной обложке.

Ревизор заметил, что речь идет о крупных суммах. Для чего они требовались Холмгрену? Ведь ему не полагалось таким способом брать из кассы деньги для личных расходов?

Стефансен поразмыслил, затем ответил спокойно, серьезным тоном:

– Конечно, но Холмгрен явно понимал, что мне приходилось трудно последнее время. Все крупные суммы он отсылал сам. Он расписывался в тетрадке, потом я регистрировал, что деньги отправлены.

– В основном лесовладельцам?

– Да, последнее время он сам рассчитывался по почте с лесовладельцами. Остальные выплаты были относительно мелкими. Крупные суммы мы рассылали ежегодно за короткое время. Правда, в редких случаях он не успевал расписаться, но ничего страшного в этом не было. Холмгрен был кристально честным человеком. Мы с ним были близкие друзья.

– Вы уверены, что тетрадка стояла на полке? – ровным голосом осведомился Вебстер.

– Абсолютно уверен, – ответил Стефансен. Вебстер показал ему листок с перечнем неучтенных сумм, и, как ни странно, кассир Стефансен отлично помнил, что Холмгрен получал эти деньги для отправки лесовладельцам. Когда же Вебстер задал ему новый вопрос, он вдруг отвернулся, сделал рукой отрицательный жест и принялся раскрашивать очередную игрушечную тачку. Выйдя в длинный тюремный коридор, ревизор сказал:

– Выходит, если мы найдем тетрадку и обнаружим в ней расписки Холмгрена в получении недостающих денег, Стефансена объявят невиновным?

– Н-да, выходит, так.

Странно, что он не заявил об этой тетрадке раньше. Или он чокнутый? Если тетрадь с расписками существует на самом деле.

– Странное дело, – пробормотал Вебстер.

7

На другой день он выехал утренним поездом в Фредрикстад. В пути привел в ярость одного железнодорожника своим утверждением, что поезда следует заменить трамваями.

– Вы всерьез предлагаете, чтобы трамваи ходили до Хаммерфеста на крайнем севере страны? Да у вас, наверно, не все дома, – возмущался железнодорожник.

– У вас-то, понятно, свой интерес – чтобы продолжало существовать железнодорожное разобщение, – холодно отвечал Вебстер.

Фру Эриксен предложила дивный ленч – яичница из четырех яиц с ветчиной, кукурузные хлопья со сливками и вареньем, свежайшее сливочное масло, ржаной хлеб двух сортов, белый хлеб и свежие булочки, четыре сорта сыра, мессинские апельсины, цельное молоко, ароматный кофе плюс газета «Фредрикстад дагблад». Вебстер проникался все большей симпатией к фру Эриксен. Она делалась все мягче в обхождении. Когда Ник Дал заговорил с ним через стол, Вебстер сухо что-то ответил, не глядя на Ника, попросил передать эдамский сыр и тихо пробормотал:

– Помолчи, черт бы тебя побрал, тебя что – не учили, как вести себя за столом?

Фру Эриксен была в восторге от фотографий Ника Дала, особенно рекомендовала свой портрет в шляпе. Вебстер, между прочим, тоже иногда фотографировался, и непременно в шляпе.

В очередном рапорте Ника Дала не содержалось ничего существенного. Три дня назад Арвид Стефансен посетил свою родительницу. Фру Стефансен поехала с ним в Фредрикстад, пила кофе вместе с фрекен Харм в ресторане «Медведь» напротив церкви. Они выпили также по рюмке вина, сидели и толковали. Точнее, фрекен Харм долго распространялась о нарядах для свадьбы. Фру Стефансен явно была чем-то обеспокоена. Хотя с какой стати ей интересоваться чужой свадьбой, учитывая состояние собственного брака. Фру Стефансен сшила Этте чудесное платье, но, конечно же, Этта придралась, сочла ее изделие недостаточно модным. Собирается кое-что подправить в Осло, жеманница. Вообще же была чудо как хороша, и фру Эриксен назвала ее «славной девушкой». Ночью, когда Этта поднялась в свою комнату на втором этаже, фру Эриксен подглядывала в коридоре. Фрекен Энген посещает кладбище раз в неделю. Ник Дал не следит за ней – слишком светло. Иногда заходит к ней на чашку кофе. Ничего особенно интересного. Этта считает фру Стефансен настоящей красавицей, «пылкой особой». Говорит о ней: «Тлеющий кратер». Соображает…

Закурив трубку, Вебстер прошел мимо старого дома Холмгрена и зашлепал дальше по грязной улице к старой церкви и конторе пристава. На полях еще лежал тонкий слой снега с черными и зелеными проталинами. Лед и снег таяли в лучах солнца, и в канавах журчала вода, в воздухе пахло весной. Он глубоко дышал, на душе было хорошо от доброй трапезы и от мысли о том, что подошел конец долгой, суровой и трудной зимы.

Бугер точно помнил, что в комнате кассира на заводе не было никакой тетради с расписками. Ударил по столу тяжелым кулаком и поклялся, что не видел ничего подобного. Помнил наперечет все кассовые книги до одной. И в доме Холмгрена не было такой тетради, дома у Стефансена – тоже. Она не числилась в перечне кассовых документов.

– Стало быть, ее унесли, – заключил Вебстер.

– Вот именно, если только такая тетрадь вообще существовала, – сказал помощник пристава.

– Думаю, существовала, – осторожно молвил Вебстер. – А впрочем, кто его знает.

Вебстер взял курс обратно на завод, чтобы допросить женщин. Он не спешил, держался предельно любезно, учтиво, в меру добродушно.

Фрекен Энген пригласила его, если будет время, зайти к ней завтра, в субботу, на кофе после обеда. Рыжеволосая, крупная, цветущая по случаю приближения весны. Синий конторский передник поверх черного платья с узкой полоской, траурного крепа на воротнике.

– Собственно, это дело меня мало касается, – пробурчал Вебстер. – Это Бугер, он попросил меня зайти и справиться о тетрадке с расписками, которая куда-то запропала. Ее не было среди документов, представленных ему. Мы сейчас вновь проверяем отчетность, ревизор этим занимается. Стефансен сидит ведь в тюрьме в Осло, там моя епархия. Здесь, в уезде, сами понимаете, компетенция Бугера.

Фрекен Энген никогда не слышала о какой-либо тетради с расписками, однако помнила, что на полке над конторкой кассира стояла какая-то коричневая черновая тетрадка. Маленькая такая, приблизительно пятнадцать на двадцать сантиметров. Похожая на школьную. Часто видела ее, когда заходила с ведомостями к Стефансену. Она стояла на полке отдельно, в маленьком отсеке. Тетрадь запомнилась ей потому, что на ней рукой Стефансена было написано: «Холмгрен». Никогда не задумывалась над тем, что в ней может быть записано. У Стефансена было несколько точно таких тетрадей для его черновых записей.

– Вам не случалось видеть, чтобы Холмгрен что-то писал в ней, когда заходил в кассу за деньгами?

Фрекен Энген вообще не видела, чтобы кто-либо что-то писал в этой тетради. С того места в конторе, где сидела она, не было видно конторку в кабинете Стефансена. Даже если дверь была открыта.

Фрекен Энген подтвердила, что Холмгрен не раз стремительно входил в комнату Стефансена и громко говорил тому, что ему нужны деньги. Она неохотно сказала об этом, даже слегка покраснела. Когда и сколько, точно не помнила. Хотя в последний раз речь шла о двадцати тысячах. Да-да, ровно двадцать тысяч. Девятого августа? Да, пожалуй.

Вебстер строго посмотрел на нее, стал читать вслух список, в котором значились суммы. Да-а-а-а, пожалуй. Да-а-а-а, Холмгрен брал большие суммы. Но разве в этом было что-то дурное?

– Конечно же нет, – сказал Вебстер. – Разумеется, он был вправе брать нужные суммы. Обычное дело. Вряд ли это как-то связано с растратой. Но сами понимаете – отчетность… Нам недостает только этой маленькой тетрадки. Ревизор не дает мне покоя. Бугер тормошит меня. Надо же нам разобраться во всем, когда-нибудь подвести черту. У меня есть куда более важные дела, чем эта бухгалтерия, фрекен Энген.

Вебстер погладил лысину, прищурил один глаз, напустил на себя добродушный вид. Фрекен Энген засмеялась.

– Конечно, наверно, вы не одного злоумышленника изловили.

– Бывает. Это дело из разряда довольно пресных. К счастью, оно меня и не очень касается.

Как обычно, Вебстер тщательно записал их беседу, прочитал вслух.

– Такой уж порядок! – добродушно сказал он. – Никуда не денешься, это входит в мои обязанности. Если бы вы знали, сколько ненужной болтовни мы записываем и читаем приличным людям.

Он потолковал с новым кассиром, который сидел в маленькой соседней комнате. Глядя поверх очков, тот заверил, что никакой тетрадки не видел, когда принял дела сразу после кончины Холмгрена.

Из заводоуправления Вебстер, чуть разомлевший от плотной трапезы, упругим решительным шагом направился прямо к фру Стефансен. На ходу он щурился, улыбался, расправлял плечи, лелея приятное чувство, которое посещало его, когда удавалось нащупать заветную нить, позволяющую как будто распутать весь клубок. Входя к фру Стефансен, он совершенно забыл о прискорбном отсутствии растительности на своей голове.

Фру Стефансен, как и фрекен Энген, помнила тетрадку. И добавила одно важное замечание:

– Холмгрен брал куда больше денег, я не все сказала Арвиду. Все даже сама не помню. Но ведь это не играет роли? Расходы значатся в кассовых книгах?

– Надо думать, – пробормотал Вебстер. – Стефансен не мог унести тетрадь с расписками перед тем, как попал в клинику в Осло? Бугер утверждает, что ее не было на месте, когда производился обыск.

– Стефансен, что вы! Ни в коем случае. С какой стати.

На лице мадонны промелькнуло выражение жалости с оттенком скрытой досады.

Снова он ощутил, что перед ним сидит умная и красивая женщина, страстная и волевая. Незаурядный человек, сказал бы Вебстер. Он ощутил исходящие от нее мощные биотоки и подумал: «Ведь как уверенно себя держит. Не стала никуда уезжать из поселка, сразу нашла способ прилично зарабатывать на жизнь. Спокойная, ухоженная. Не жалуется. Не демонстрирует своих переживаний. Бьюсь об заклад – она не плачет по ночам, ни слезинки не проливает. Притом отнюдь не холодная натура».

Он вел себя учтиво, сдержанно, но приветливо.

На обед фру Эриксен подала жареный лангет с капустой, тушенной в сливках, и превосходный десерт. Она не скрывала своего любопытства, и Вебстер оживленно разговаривал. Фру Эриксен нравилась ему все больше, он совсем перестал замечать изъяны ее строения и несколько преклонный возраст. Потрепав ее по плечу, он проследовал через коридор вместе с Ником Далом, чтобы посмотреть задуманную фотографом серию открыток, сулящую недурную прибыль.

Фру Эриксен принесла кофе. Ник Дал налил ей рюмочку, и она удалилась, весьма довольная. Этот полицейский Вебстер – приятный мужчина, похож скорее на коммивояжера, не прочь пошутить с ней. А молодого фотографа Ника Дала она воспринимала чуть ли не как примерного сына. У фру Эриксен не было детей. Фру Эриксен жила недурно, держа маленькое кафе и сдавая комнаты внаем. Люди приезжали издалека, довольно часто, чтобы сфотографироваться, приезжали крестьяне и мелкие служащие, которые пользовались случаем пообедать в кафе или хотя бы выпить чашечку кофе со сдобой.

Ощущая приятное возбуждение, Вебстер вышел на веранду, закурил трубку и побрел по улице к дому Холмгрена. Юго-западный ветер принес весеннюю оттепель. Снег быстро таял на солнце. От калитки к черному ходу и обратно вели следы мужских сапог. Вебстер знал, что это следы Ника Дала. Ник поднимался к дому, держась справа от дорожки, и по той же стороне вернулся. Верный парень, знает свое дело. И с хорошим чутьем.

Напевая себе под нос, Вебстер отпирает дверь черного хода, проходит через буфетную комнату в столовую, осматривается кругом, входит в библиотеку. Тяжелые портьеры закрывают высокие окна и дверь, ведущую на длинную веранду. Он раздвигает портьеры, впуская в комнату свет. Никаких изменений. Кресло стоит, как прежде, перед камином. Дама, что недавним зимним вечером сидела здесь, кто она? Вебстер гудит себе под нос, теряясь в догадках. Это могла быть любая из трех, если не из четырех.

Красивая просторная комната – библиотека Холмгрена. Здесь он наслаждался отдыхом. Надев халат, сидел в кресле, курил сигару. И предложил фрекен Харм не задерживаться, ехать к своему другу в Фредрикстад. После чего поднялся наверх, лег в постель и выпил пузырек яда.

Вебстер ходит взад-вперед по длинной красивой комнате Холмгрена. Ему зябко.

Он ощущает присутствие Холмгрена.

Медленно скользит взглядом по стеллажам с множеством книг. Стеллажи протянулись на восемь метров в длину, на полметра не достают до потолка. Художественная литература, собрания сочинений, отдельно – книги по специальности. И как будто никаких приходно-расходных книг. Он продолжает медленно рассматривать корешки, иногда вытаскивает книжку потоньше, без надписи на корешке. Вебстер никуда не торопится. Наконец приходит очередь пятого снизу стеллажа, и он вытаскивает маленькую тетрадь в светло-коричневой обложке, что-то вроде школьной тетрадки. Почерком Стефансена, с наклоном в левую сторону, на обложке написано: «Холмгрен».

Присвистнув, Вебстер садится в кресло перед камином. Тетрадь заполнена цифрами и расчетами Стефансена. Видно, он пользовался ею для черновых записей. Но на последней странице вверху значится: «Выплаты Холмгрену, расписки». Ниже – колонка сумм, преимущественно крупных. Справа – число и роспись Холмгрена. Первая сумма датирована 1 августа прошлого года, последняя – 3 августа. Итого выплачено около ста тысяч крон. И все. Двадцать тысяч, о которых также шла речь, получены позднее. Фру Стефансен помнит это, фрекен Энген помнит. Выходит, Холмгрен взял намного больше ста тысяч.

Вебстер насвистывает. Если роспись Холмгрена подлинная, растрата Стефансена сокращается, во всяком случае, на одну треть. И может возникнуть сомнение, виновен ли он вообще в чем-нибудь. Вебстер склоняется к тому, что роспись подлинная, – четкий почерк, рука энергичного человека. Можно подумать, что он унес тетрадку из заводоуправления, чтобы подшутить над Стефансеном.

Вебстер быстро выходит из дома и направляется к помощнику пристава Бугеру. Вызывает его для разговора с глазу на глаз. Бугер уверяет, что стеллажи были тщательно осмотрены. Он горячится, широкое лицо его краснеет.

– Вы снимали с полки каждую книгу?

– Ну-у, не то чтобы каждую, но я все полки тщательно осмотрел, Вебстер, это точно. Этой тетрадки там не было, провалиться мне на этом месте.

– Гм, – отозвался Вебстер. – Тетрадь маленькая, тонкая.

– Не такая маленькая, чтобы я не увидел. Ее не было там. Кто-то потом засунул ее между книгами.

– Возможно, – сказал Вебстер.

И быстро пошел обратно. Бугер вполне мог просмотреть такую тонкую тетрадь, он вообще не искал тетрадки. В тот раз никто не знал об отсутствии тетради с росписями.

Рослый почтмейстер трудился на своем огороде. Приветствовал Вебстера кивком, подошел к забору.

– Скажите, Холмгрен много писем получал из-за границы?

– Как вы сказали? Да нет… Из Швеции изредка письма приходили. Должно быть, от родственников. Из Парижа – с большими перерывами.

Они посмотрели на стоящий поодаль старый дом Холмгрена.

Вебстер позвонил фрекен Энген, поблагодарил за приглашение на кофе на субботу, извинился, что не сможет прийти, ему нужно ехать в город. Довольно важное дело.

В Фредрикстаде он сел на первый поезд, идущий в Осло. Он был бы рад найти доказательства вины Стефансена. Тем самым будет завершено следствие по этому делу, он подведет черту. Но еще больше радовался Вебстер, обнаруживая свидетельства невиновности человека.

Выяснилось, что росписи Холмгрена в тетрадке подлинные. Два эксперта подтвердили это.

Вебстер поговорил с шефом угрозыска и с ревизором. Прокурор охотно утвердил отсрочку. Сумма растраты резко сократилась, и они начали сомневаться в виновности Стефансена.

Он ведь не упоминал эту сотню тысяч, в получении которой расписался Холмгрен, говорил только о тетрадке с росписями.

Сам Стефансен воспринял новость равнодушно, не пожелал обсуждать ее ни с Вебстером, ни с ревизором.

– Вот как? – сказал он. – Выходит, я должен только двести тысяч? Очень рад. Может быть, вы объясните, почему вообще за мной числится долг, если я не брал этих денег?

Нервно пригладив волосы, он отвернулся к стене. Вебстер сдался: от него толку не добьешься. Сказал ревизору:

– Будем заходить, дождемся, когда он будет в лучшем настроении.

Вебстер походил по сухим, чистым улицам столицы, взял курс в центр, прошелся туда и обратно по улице Карла Юхана. Люди понемногу оживали после долгой зимы. Они не обращали внимания на Вебстера, в меру плечистого, дюжего, статного, в добротном плаще, в хорошей серой шляпе. Поди определи, что за человек, чем занимается. Он часто в уме подводил итоги, гуляя вот так по улицам, если только не заглядывался на кого-нибудь, с кем был бы не прочь «пообщаться».

Кажется, что-то начинает проясняться, – говорил он себе. – Похоже на то. Необычное дело. Тугой курок. Во всяком случае, эти сто тысяч он не брал. Это вовсе не значит, что не взял остальные. Правда, жена утверждает, что Стефансен выдавал Холмгрену намного больше денег, В этом надо разобраться в первую очередь. Что, если Холмгрен получил всю недостающую сумму? Судя по всему, вполне возможный вариант. Но если так, куда Холмгрен дел эти деньги? Спрятал где-то? Для чего тогда кончать с собой? Проиграл на бирже? Вряд ли. Хотя кто знает. Если и впрямь каким-то образом проиграл деньги, это могло стать поводом для самоубийства. Что-то здесь нечисто. Фрекен Энген считает, что он был неспособен на такое. Дескать, она хорошо знала его. Но почему она избегает говорить о частных выплатах Холмгрену? М-м-м-м-м. Возможно, оберегает от пятен его репутацию. М-м-м-м-м.

Ладно, довольно об этом. Вебстер посмотрел на часы и сел на трамвай у «Гранд-отеля». Он предвкушал обед. Его жена была хорошая стряпуха.