Текст книги "Риф Скорпион (cборник)"

Автор книги: Артур Омре

Соавторы: Чарльз Уильямс,Идар Линд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

5

Однако кассир Стефансен не спешил раскаиваться. Надзиратели отзывались о нем положительно. Спокойный узник, никаких хлопот с ним. Разговоров не затевает, каждый раз благодарит за еду и за библиотечные книги, которые получает по субботам. И не стал возражать, когда в январе его перевели из больничной камеры в обычную. Ему нашли работу – раскрашивать игрушки, и он хорошо справлялся с этим делом.

Когда ему предъявили опись имущества: дом, мебель, страховка, десять акций (подарок Холмгрена), несколько тысяч на сберегательной книжке, – он сказал сухо:

– Извините, я не в силах этим заниматься, цифры в голову не идут. Поговорите с моей женой.

Вебстер только хмыкнул, когда ему передали эти слова.

Две недели он был занят делом о зверском убийстве. Для осмотра места преступления пришлось в мороз выезжать куда-то в захолустье, кормиться кое-как в дешевом пансионате.

Очередной еженедельный рапорт Ника Дала не содержал ничего примечательного. Жители поселка вели себя как обычно. В постскриптуме Ник пошутил: «Похоже, я так и умру здесь, работая фотографом»:

– Что ж, оставайся там и умирай там, – пробурчал себе под нос Вебстер.

Потер лысину, мрачно посмотрел сквозь морозную мглу на окна камер через двор, дописал на машинке свой рапорт. Стук, стук, стук. Взлом сейфа, в самом центре столицы. У Вебстера и зимой хватало хлопот. Короткие дни, долгие ночи, и нет спасу от злоумышленников. В комнатах по соседству следователи отстукивали на машинках показания свидетелей, слышались монотонные реплики.

– Значит, вы видели, как он поднимался вверх по лестнице?

– Видела! Собственными глазами, как вас сейчас вижу.

Следующий рапорт Ника Дала оказался поинтереснее, хоть и не содержал ничего особенно важного. Вебстеру захотелось дня на два отвлечься от повседневной рутины, и он доехал поездом до Фредрикстада, дальше автобусом до завода. Водитель был совершенно согласен с Вебстером: трамваи были бы куда лучше поездов. Вебстер проникся к нему великой симпатией и глубоким уважением.

Вышло так, что он поспел как раз к обеду в кафе фру Эриксен: бульон с крупой, солонина с пюре из репы и тушеной морковью, на третье – карамельный пудинг. Меню давало повод для дискуссии, но Вебстер не роптал. Он наслаждался трапезой. Он ел. Два других посетителя – добродушный коммивояжер и фотограф Ник Дал – тоже были поглощены трапезой.

Как-то так получилось, что они представились друг другу. Коммивояжер, специалист по скобяному товару, откланялся – ему надо было ехать дальше. Вебстер похвалил блюда и подчеркнул, что после баранины с капустой, которую ему здесь подавали осенью, нигде не ел с таким удовольствием.

– Так ведь это было любимое блюдо директора Холмгрена, – заметила фру Эриксен. – Каждый вторник я посылала ему обед, в этот день он признавал только мою кухню. Холмгрен был разборчив в еде, любил хорошо поесть. Вам кофе подать в гостиную, господин Дал?

– Симпатичный господин этот Холмгрен, – пробормотал Вебстер.

Ник Дал согласился пить кофе в гостиной.

– Может быть, вы составите мне компанию? – обратился он к Вебстеру. – Могу предложить рюмочку ликера.

С этими словами он на время удалился: дескать, надо срочно проявить несколько негативов.

Вебстер поблагодарил его за приглашение и остался в столовой покурить. Фру Эриксен убрала посуду, полюбопытствовала, что там с кассиром Стефансеном. Есть что-нибудь новое? Нет, он ничего нового не узнал. Приехал только поговорить с Бугером об имуществе Холмгрена.

– У вас в доме поселился фотограф?

– Да, очень приятный молодой человек. И дела у него идут хорошо.

– В таком маленьком поселке?

– А вот вы и ошибаетесь. Люди приезжают со всей округи, очень рады, что фотограф тут поблизости. У нас ведь, если хотите, вдоль реки целый город протянулся, тысячи людей живут. Вход в гостиную господина Дала – через коридор. Вы можете пройти прямо к нему, я скоро принесу кофе. Только мне никак не верится, что кассир Стефансен присвоил все эти деньги.

– Ну почему же? Впрочем, я к этому делу, по сути, не имею отношения. Им занимается здешнее управление.

– Стефансен был такой деликатный, образованный мужчина, – сказала фру Эриксен. – Он и директор Холмгрен так дружили. Нет, я решительно не могу поверить. Там какое-то недоразумение с отчетностью. Многие здесь убеждены в этом.

– И что же там было на самом деле?

– Так разве нам что-нибудь известно? Но люди поговаривают. Такое ведь не каждый день случается. Он жил тут у всех на виду много лет. Жил скромно, трудился честно. Я знаю, что он вел дела аккуратно. Когда живешь в таком поселке не один десяток лет, уж как-нибудь знаешь, что за люди тебя окружают. Тот – этакий, тот – такой. Стефансен был из тех, что неспособны на дурные дела, так почти все думают, кто его знал. Да и…

– Что?

– Ну, в общем, он не замахивался на большое. Триста тысяч – слишком много для Стефансена. Вот так у нас считают. Правда, кое-кто говорит, что он припрятал деньги. Пустое, скажу я. Тут не обошлось без недоразумения.

– Собственно, это меня не очень касается. Стефансен был ведь кассиром.

– Ну да. Был кассиром – на беду для него. Кое-кто здесь жалеет его, кое-кто – нет. Но чтобы на триста тысяч замахнуться – только не он. Не поверю, хоть убейте, господин Вебстер.

– Н-да… А кто же еще тогда?

– То-то и оно. Но люди поговаривают. Многие здесь изменили свое мнение. Поначалу я сама думала: «Как же такой приличный человек мог пойти на такое?» Но время идет, и в голову разные мысли приходят. Неожиданные мысли, господин Вебстер. Не мог он так высоко замахнуться, говорим мы себе. И такой добросовестный человек, такой честный, трудился сверхурочно по вечерам. Я тут как-то беседовала с фру Стефансен, она мне платье шьет. Сама она ни с кем об этом деле не заговаривает, никогда, ни слова. У меня сорвалось что-то с языка, а она в ответ: «Стефансен никогда не делал ничего дурного». И все. Так убедительно сказала. Фру Стефансен очень умная женщина.

– Ну хорошо. А кто же еще мог замахнуться на триста тысяч, фру Эриксен? Касса-то у него была.

– Это верно, была – на беду для него. А кто еще? Поди угадай. Мы тут в поселке так и этак это дело обсуждаем. Холмгрен мертв, а какой был прекрасный человек, как он всем здесь нравился. Никто не скажет дурного слова о Холмгрене. Но он-то был человек с размахом, скажу я вам, господин Вебстер. Триста тысяч ему по плечу. Нет… мы вовсе не думаем, что он присвоил эти деньги. Но представим себе, что он впутался в какое-то дело и оно не заладилось? С чего это он так внезапно покончил с собой? Поначалу мы так рассуждали: «Это он потому, что Стефансен его разорил». Но теперь многие из нас рассуждают иначе. Он ведь и за границу часто выезжал. Во время войны что-то там с акциями соображал. Кто знает… Конечно, я во всех этих отчетностях ничего не смыслю. Слышала, что у Стефансена нет квитанций, но…

– Гм. Нет, меня это дело мало касается, фру Эриксен. Пойду-ка я загляну к фотографу Далу.

– Кофе будет скоро подан, – сказала фру Эриксен.

В центре крытой веранды фру Эриксен стояла завешенная черным бархатом большая старая фотографическая камера. Вдоль одной стены Ник Дал поставил полки; в примыкающем закутке разместил рабочий столик и ванночки. Он поклонился, пригладил чуб и сказал:

– Добро пожаловать, господин Вебстер.

– Завидую твоей шевелюре. А вот то, что под ней… Здесь темновато для фотоателье.

– Магниевые вспышки, – отозвался Ник Дал. – На той вон кушетке я увековечиваю молодых влюбленных и празднующих золотую свадьбу. Остальные сидят в кресле или стоят у стены под бригом «Фремтиден». Неплохо зарабатываю, сколачиваю состояние. Здешние люди страсть как любят увеличивать друг друга. Тс-с, фру Эриксен кофе несет.

Фру Эриксен вошла с подносом, подбросила в печь два березовых полена, с удовольствием выпила рюмочку ликера и удалилась. Малость костлявая, немолодая, но энергичная. Мужчины закурили трубки.

– Ну? – произнес Вебстер.

Ник Дал сходил за папкой.

– Красивый мужчина?

Вебстер посмотрел на отпечаток большого формата, призадумался. Вроде бы знакомое лицо. Обычно он сразу запоминал любые лица, но это вспомнить не мог. Просто похоже на кого-то. Красивое, волевое, широкий, чуть выступающий подбородок, широкий, довольно низкий лоб, густая шевелюра, широко расставленные глаза, заметные скулы, в меру крупный нос – не слишком большой и не слишком маленький, прямой. Брюнет, по-видимому.

– Директор Холмгрен, – сказал Ник Дал.

– Да ну? – Вебстер долго всматривался в снимок. – Точно, он. Холмгрен. Но…

Он снова задумался, но, как ни раскидывал мозгами, ничего не получалось, наконец бросил гадать. Вебстер не знал директора Холмгрена и прежде никогда его не видел, в этом он был твердо убежден.

– Ну, и в чем дело, Ник Картер?

– Это увеличение, сам видишь, – ответил Ник Дал. – Угадай, кто его заказал?

– Я приехал сюда не загадки разгадывать.

– Фрекен Катрина Энген.

– Что ж, логично, – сказал Вебстер, подумав. – Она, наверно, была влюблена в Холмгрена. Шеф и влюбленная секретарша. Жаль, что он ей не достался. Налей-ка мне еще рюмочку. Ты неплохо зарабатываешь. Сколько стоила эта бутылка? Лично я предпочитаю к кофе коньяк, желательно «Наполеон». Да только где взять на него деньги. А ликер вполне приличный.

– Всего тридцать восемь с полтиной в монополии в Фредрикстаде, это лучшее, что у них есть. Фрекен Энген храбрая женщина.

– Вот как? Храбрая?

Ник Дал объяснил.

Кто, как не он, держит ушки на макушке в любое время суток, в том числе и зимой? Ничего не происходит? А что здесь может происходить?

– Ну, кое-что все-таки произошло, – заметил Вебстер. – И разве не ты сам вызвался открыть тут фотографию?

Это точно. Люди ходят на завод и возвращаются домой. Люди фотографируются. Красивый маленький коттедж Стефансена стоит там опечатанный, в окнах темно. Никаких следов на снегу. Дом Холмгрена стоит опечатанный, в окнах темно. Фру Стефансен знай себе шьет и никуда не выходит. Лишь иногда отправляется на автобусе в Фредрикстад за покупками. Кстати, навещает там фрекен Харм, больше никого. Ник Дал узнал об этом, потому что ездил тем же автобусом в Фредрикстад. Фрекен Энген иногда выходит вечером подышать свежим воздухом. В шубе, меховой шапочке и теплых ботиках. Конечно, Ник Дал не может все время ходить за ней по пятам. Что тут такого, если человек вышел прогуляться. Она не подходила близко к названным домам.

Но однажды вечером он все же решил последить за ней в темноте. Скучно стало дома сидеть, вот и пошел за ней. Прогулка выдалась довольно долгая, до самой церкви.

Там фрекен Энген без раздумья отворила калитку в каменной ограде и быстро прошла между могилами прямо к могиле директора Холмгрена. Ник Дал потом убедился, что это могила директора – большая урна на низком гранитном цоколе.

– И что она делала там?

– Она упала на колени, – сказал Ник Дал.

Только и всего. Фрекен Энген упала на колени в снег, вскоре поднялась и спокойно направилась домой. Это повторялось раз или два в неделю. Холод, темно, на кладбище завывает ветер. Ник Дал прокрадывался следом за ней и смотрел, прячась за гранитной колонной, и его била дрожь, потому что со всех сторон ему чудились во мраке выходящие из могил покойники. В один из вечеров в окнах церкви вдруг появилось сияние, сперва слабое, потом сильнее, потом оно вдруг погасло. Тут Ника Дала чуть не хватила кондрашка, он сам окаменел, точно гранит, только зубы стучали. Пока не сообразил, что это просто луна выглянула из-за тучи за церковью. После чего он сел, где стоял, прямо на чью-то могилу, и конечно – на скрытую в снегу палочку от старого букета. Палочка та была длинная и достаточно острая.

Ну вот, а потом вышло так, что он познакомился с фрекен Энген. Он рассылал по почте рекламные карточки: «Николай Дал. Фотограф. Специалист по увеличениям. Умеренные цены». Во все дома разослал вдоль реки от Фредрикстада до Сарпсборга. Надо же было что-то предпринимать, чтобы зарабатывать деньги. Конечно, большинство все равно предпочитало городские фотоателье, но и он пожинал недурной урожай. Кому-то хотелось увековечить младенца в колыбельке, девушкам требовалась фотография любимого, парни тоже не отставали. Но в основном он занимался проявлением пленок и увеличениями.

Фрекен Энген явилась как-то после работы с фотографией Холмгрена. Попросила сделать увеличение. Ник Дал как следует постарался, отпечатал копию и для себя. Фотография была снята в Париже. Порядка ради Ник Дал записал имя и адрес фотографа. Анри Дюбуа, Рю… На обороте еще и надпись: «Катрине от Эрика, 16 мая 19…» Снимок был сделан всего за несколько месяцев до кончины Холмгрена.

Сыщик Ник Дал не мог оставаться без дела и не мог отказать себе в удовольствии порыться в чужих тайнах.

– Что ж, запишем и это. Хотя тут вряд ли что-нибудь кроется. Жаль, что ей не довелось вместе с ним съездить в Париж. Весна там чудесная. Я провел там однажды восемь дней, много лет назад, было у нас одно мероприятие по обмену опытом – Берлин, Париж, Лондон. Ты беседовал с ней?

Беседовал, и не раз. Фрекен Энген была в восторге от увеличения, они с Ником Далом поговорили о том о сем. Кончилось приглашением к ней домой на кофе с печеньем. Все-таки приятно, когда есть куда зайти одинокому человеку.

– Право, не знаю, – сказал Ник Дал. – Будь я лет на десять – пятнадцать старше… А так-то она обращается со мной по-матерински. Или как добрая тетушка, если хочешь. И вообще, известно ведь, что разница в возрасте не играет большой роли первые медовые годы. А какое печенье она печет! Знаешь, кто ее научил?

– Холмгрен, – сухо ответил Вебстер. – И кажется мне, что очень далекими окольными путями пытаемся мы подобраться к тем тремстам тысячам.

Молодая шевелюра Ника Дала могла служить рекламой для средства для ращения волос, и Вебстер ощутил легкую досаду. Он смотрел на волосы Ника и думал о пропавших деньгах. Сумму вознаграждения уже повысили до пяти процентов. Обычно затяжка следствия не раздражала Вебстера.

– И о чем же ты разговариваешь с этой дамой? Сидишь и держишь ее за руку?

Ник Дал поднял рюмку и задумчиво посмотрел на свет сквозь её золотистое содержимое.

– Ну да, – сказал он. – Иногда беру ее за руку, чтобы утешить фрекен Энген, когда она рассказывает. Говорит-то все больше она. Угадай – о ком говорит?

– О Холмгрене, о ком же еще.

Ник Дал с отсутствующим видом подлил ликера в рюмки и с таким же отсутствующим видом произнес:

– Весной мне исполняется двадцать пять, я прилично зарабатываю, она зарабатывает триста в месяц, есть сбережения на книжке, есть очень милый дом. Вообще-то в моем возрасте пора жениться. Конечно, придется каждый день выслушивать, какой Холмгрен был замечательный человек, но… Ну, и еще моя Этта там, в Осло, она мне все волосы выдерет.

– И что же, у фрекен Энген на книжке приличная сумма?

– Тысяч двадцать с хвостиком.

– Недурно. Откуда тебе известно?

– Как всякие порядочные дамы, она держит сберкнижку и письма под бельем в нижнем ящике комода. Иногда выходит на кухню за новой порцией кофе и печенья… Сберегательный банк Фредрикстада. Она ничего не снимает с книжки, только вкладывает. В последний раз, год назад, сразу после Нового года, положила пять тысяч. И в такие же сроки клала по пять тысяч до того.

– Рождественские подарки от Холмгрена?

– Вероятно, я пока еще не выяснил. Понимаешь, Вебстер… Нет между нами такой откровенности. Должно быть, я слишком молод. Она гладит меня по голове, словно добрая тетушка. Говорит о Холмгрене, дескать, как жаль, как он всем помогал здесь, и все такое. Какой он был любезный, как замечательно вел дела. Тут она принимается вздыхать, и без слез не обходится. Она не может не говорить о нем, но и лишнего не скажет. Я не уверен, что она была его любовницей. Может быть, как ты говоришь, влюбленность секретарши в шефа.

– Главное, известно ли ей что-нибудь о пропавших деньгах, да только вряд ли, – заметил Вебстер. – Придется и мне скоро побеседовать с ней. А что письма?

– Ничего. Холмгрен был осторожен, только открытки из Парижа с добрыми пожеланиями. В остальном – письма от родных и подруг.

Вебстер остановился на ночь в доме фру Эриксен. Ник Дал, как обычно, вышел прогуляться по морозцу в темноте, с девяти до двенадцати ночи. Надвинув на уши меховую шапку и засунув руки в карманы, побрел мимо территории завода и квартала жилых домов, затем – налево, мимо старого дома Холмгрена, и дальше, к модерновому коттеджу Стефансена. Фру Эриксен давно уже крепко спала, когда он среди ночи тихо входил на веранду в торце дома. Ник Дал и днем прогуливался по этому маршруту. Никто не обращал особого внимания на прогулки фотографа. Надо же было ему поразмяться. По воскресеньям он становился на лыжи и отмерял не один километр.

Итак, в девять часов он пожелал Вебстеру доброй ночи и пошел подышать свежим воздухом.

– Счастливо, – сказал Вебстер. – Хорошей прогулки тебе. А я пойду лягу.

Он закурил трубку, взял книжку и лег в постель. Погода резко изменилась, как это бывает в феврале. Южный ветер принес дождь, который хлестал по окну, и Вебстеру было очень уютно в тепле.

Итак, пока Вебстер лежал в теплой постели. Ник Дал бродил по заводскому поселку от девяти до двенадцати ночи. Дождь струился по его дождевику, поливал снег в маленьких садах, дорога стала скользкой, затрудняя его хождение. В девять он видел свет за многими гардинами, в двенадцать всюду было темно.

В четыре часа ночи фотограф проснулся, ему показалось, что он отчетливо слышал скрип чьей-то калитки и последовавшие затем шаги на улице. Он скатился с дивана и проследовал, сонный, босиком к окну. Никак это железная калитка Холмгрена скрипнула?

Какая-то тень мелькнула под фонарем поодаль, а может быть, просто ветер качает фонарь, рождая разные тени. Шаги? Может быть, просто дождь барабанил по водосточному желобу. Все же он быстро оделся, тихо вышел на улицу, ворча про себя и скользя по гололедице, побежал вдоль домов. Ни одного человека на улице, ни в одном окне не горит свет.

Он быстро пошел обратно. Калитка перед домом Стефансена закрыта, как всегда, и на снегу в саду не видно следов. Он поднялся проулком за жилым кварталом к старому дому Холмгрена и посветил фонариком – сперва перед главными воротами, потом у калитки, ведущей в сад, с другой стороны.

На снегу перед калиткой и сразу за ней Ник Дал увидел ясные следы дамских теплых ботиков. Следы от дома к калитке выглядели совсем свежими, настолько не размытыми дождем, что он мог различить фабричное клеймо. Он отворил калитку, достал из кармана складной метр, опустился на колени и тщательно измерил длину следа.

Ник Дал поразмыслил. На скользкой улице все следы, конечно, стерты дождем. На всякий случай он прошел немного, светя под ноги фонарем, но ничего не обнаружил. Тогда он осторожно прошагал рядом с следами к дому и вошел внутрь с черного хода. Электричество было подключено: дом Холмгрена соединялся проводами с заводом, и он зажег свет. Кое-где в комнатах теплились электрокамины.

Маленькие мокрые пятна на паркете столовой привели Ника Дала в библиотеку, где директор Холмгрен когда работал, когда отдыхал в одиночестве, сидя в халате. Ник Дал обратил внимание на то, что дверь библиотеки была закрыта неплотно. Лужица перед креслом у камина свидетельствовала, что гостья посидела здесь. Он принюхался. Кажется, пахнет табачным дымом? Окурок в камине был той же марки, что сигареты в кожаной сигаретнице на круглом столе. Он не стал его убирать.

– Она знает толк в куреве, – пробурчал он. – Тут пахнет виргинским табаком.

Ему захотелось взять сигарету, он даже посмотрел на сигаретницу, но воздержался. Вообще же Ник Дал не видел ничего необычного в этой комнате. Вдоль одной стены книги на стеллажах до потолка, мебель как будто не сдвинута. Под длинным угловым окном – большое бюро красного дерева, с запертыми ящиками. Ник знал, что все здесь уже осмотрено. Еще раз окинул взглядом всю комнату, пробормотал что-то себе под нос и отправился будить Вебстера.

В пять часов они оба стояли в библиотеке директора Холмгрена. Дождь прекратился, в маленьком черном парке шумел сырой ветер. Вебстер молча проверил ящики и шкафы, внимательно осмотрел стеллажи, взял в руки бутылку коньяка, стоявшую на шкафчике у камина.

– Не берусь утверждать, – сказал он, – но, похоже, ее трогали.

Он проверил рюмки, принюхался к одной, поставил рядом с бутылкой.

– Она нуждалась в глотке спиртного, – заключил Вебстер.

После чего приступил к методичным действиям. Достал из портфеля нужные принадлежности, посыпал порошком бутылку и рюмку, внимательно изучил результат.

– Она была в перчатках, – заключил он. – Что ж, дамы не выходят из дома без перчаток, во всяком случае, в такую погоду. Но ведь не за тем же она приходила сюда среди ночи, чтобы только выкурить сигарету и выпить рюмку «Наполеона». Давай-ка и мы согреемся. Ник Картер. Наследники не пострадают. В погребе полно бутылок.

– Странно, что он не составил завещания перед тем, как покинуть сей славный мир.

– О, в этом деле все выглядит необычно. Наверно, он был в отчаянии, и… Уж не думаешь ли ты, что у фрекен Энген примерно такой размер ботиков? Ладно, придется тебе проверить. И обувь фру Стефансен тоже. Надо думать, не меньше полумиллиона женщин в этой стране носят ботики этой фирмы, так что вряд ли клеймо нам что-нибудь даст.

Вебстер прислушался. Дорогу возле завода внизу осветили фары автомобиля, который стремительно удалялся в сторону Фредрикстада.

– Пойдем-ка лучше вернемся домой, прежде чем фру Эриксен примется варить кофе, – сказал он.

Расправил плечи и зашагал, рослый, крепкий, к выходу, сопровождаемый молодым Ником Далом.

После завтрака они в гостиной Ника обсудили ситуацию. Ник брался в несколько часов управиться с решением вопроса о ботиках.

– Черт возьми, – выпалил вдруг Вебстер. – Мы должны принимать в расчет трех дам. Может быть, фрекен Харм тоже носит теплые ботики. Как я мог забыть про автомобиль! Мы могли бы перехватить его, если бы вовремя позвонили.

Они продолжили беседу.

– Если только тут не замешана какая-нибудь четвертая дама, – заметил Вебстер. – Такая возможность не исключена, хотя вероятность невелика. Действуй, Ник Картер.

В тот же вечер Ник Дал смог сообщить следующие малоутешительные сведения:

– Все три дамы носят теплые ботики тридцать восьмого размера одной и той же фирмы. Ни одна из них не пристрастна к алкоголю, но не прочь выпить рюмочку в хорошем обществе и выкурить сигарету.

Насколько удалось выяснить Далу, они ночью были дома. После двух часов ночи ни из Фредрикстада, ни из Сарпсборга не выезжали такси. У одного из друзей фрекен Харм есть собственная машина, но она оставалась в гараже, никуда не выезжали и таксисты из окрестных селений.

– Ты действовал осторожно?

– Они даже не подозревают о моих исследованиях, – ответил Ник.

Всю следующую ночь они дежурили вместе, однако ничего не происходило. Вебстеру надо было возвращаться в столицу, его ждали срочные дела. Перед отъездом он тщательно проинструктировал Ника Дала.

В поезде он малость повздорил с одним пожилым господином. Тот утверждал, что трамваи никак не могут заменить поезда. Вебстер никогда не ссорился с людьми, кроме тех случаев, когда заходила речь о преимуществе трамвая перед поездом. Тут он способен был прийти в бешенство.

Разве не ясно, что с трамваем все проще и удобнее? Можно обойтись без этих сложных сигнальных систем. И без многих дорогих электровозов.

Людям не надо будет ломать голову над расписаниями поездов, понадобилось тебе побывать в Хамаре, или Конгсберге, или Бергене, каком другом городе – садись в любое время на трамвай и поезжай.

Большие удобные трамваи с мягкими сиденьями, как в поездах-экспрессах, но только один вагон и прицеп для багажа. В свой черед – специальные, почтово-багажные трамваи, а также товарные, помимо ночных перевозок.

У Вебстера в уме все было разработано, и он мечтал стать диктатором – но только в области железнодорожного сообщения, которое он называл железнодорожным разобщением.