Текст книги "Глаз времени"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

Соавторы: Стивен М. Бакстер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

И вновь македонские трубы заиграли знакомую всем защитникам команду.

В самом центре поля, прямо перед Абдикадиром, оставляя раненых и павших соратников, воины передних рядов отступили, сливаясь с рядами македонцев, стоявших за ними. Неожиданно оказалось, что ничего не отделяет его от самых свирепых всадников из всех, которых когда-либо видел мир.

Несколько секунд монголы стояли на месте, удерживая шарахающихся в стороны лошадей. Один огромный воин, маленький, но широкий, как медведь, смотрел пуштуну прямо в глаза, подняв свою ощетинившуюся шипами булаву, с которой уже капала кровь.

Возле себя Абдикадир услышал голос капитана Гроува:

– Огонь по готовности!

В ту же секунду Абдикадир вскинул своего Калашникова на плечо и спустил курок. Голова монгола-медведя вмиг превратилась в месиво из крови и костей, а его шлем с металлическим козырьком нелепо полетел в воздух. Лошадь под монголом понесло, и его обезглавленное тело упало с седла на превратившихся в толкающуюся толпу собратьев.

Вокруг Абдикадира со всех сторон британцы палили в монголов, и звуки их мартини-генри и снайдеров казались редким кашлем по сравнению с громыханием Калашникова. Люди и лошади рассыпались перед испепеляющим градом пуль. Полетели гранаты. Хоть большинство из них были светошумовыми, но и этого оказалось достаточно, чтобы напугать животных и, по крайней мере, некоторых всадников. Одна из гранат попала под ноги коню. Животное взорвалось, а его кричащего хозяина отбросило в сторону.

Одна граната упала слишком близко от Абдикадира. Взрыв был словно удар кулаком в живот. Он упал на спину, в ушах звенело, во рту и в носу чувствовался кисловатый, металлический привкус крови, а на его лице взрыв оставил химический ожог. Он был немного дезориентирован, словно попал в еще одно Слияние. Но что-то в его голове говорило ему, что если он упал, то на его месте в рядах товарищей образовалась щель. Он поднял свой автомат, дал очередь вслепую и с большим трудом стал подниматься на ноги.

Пришел приказ наступать. Ряды британцев твердым шагом двинулись вперед, непрерывно стреляя.

Абдикадир шел за ними, на ходу сменив магазин. Земли не было видно: ему пришлось переступать через трупы и отрубленные конечности, замедляя шаг в тех местах, где почва была скользкой от вывалившихся внутренностей. Он даже был вынужден наступить на спину раненому человеку, который бился в агонии. Но иначе было нельзя.

«Получается», – думал Абдикадир. Слева и справа от него, насколько ему было видно, монголы, если только не умирали в седлах, отступали. Их мечи и копья были не ровня огнестрельному оружию из времен, отдаленных от их собственного времени больше, чем на шесть столетий.

И тут-то он услышал звонкий, высокий голос – женский голос, – и монголы начали спешиваться. Более того, они стали наступать на стрелков, прикрываясь телами своих убитых братьев по оружию или прячась за лошадьми. Абдикадир узнал эту тактику: высмотрел противника, сменил позицию, спрятался, снова высмотрел противника. Монголы стреляли в них из луков – единственного оружия, которое могло сравниться с винтовками по дальнобойности, – поочередно, прикрывая продвигающихся вперед товарищей. И когда они стреляли, крики македонцев и стремительный поток британской брани говорили ему о том, что некоторые стрелы попали в цель.

Абдикадир понимал, что этих монголов учили тактике боя против вооруженного огнестрельным оружием противника. Сейбл! Это было дело ее рук, чего они и опасались. Сердце у него екнуло. Он вновь сменил магазин и стал стрелять в подкрадывающихся кочевников.

Но монголы не останавливались. К Абдикадиру и каждому стрелку был приставлен гипаспист, чтобы прикрывать и защищать от стрел. Но тех теснили в первую очередь. Одному монголу верхом на коне удалось пробиться сквозь македонцев, и он летел на Абди. Пуштуну пришлось использовать автомат как дубину. Ему повезло, и приклад угодил нападавшему прямо в висок. Монгол свалился с лошади. Абдикадир не дал ему опомниться, застрелив на месте, после чего приготовился отражать следующие атаки.

С высоты своей позиции на воротах Иштар Джош мог видеть размах битвы. Ее кровавым ядром все еще был клубок из сражающихся людей и лошадей прямо перед воротами, где тяжелая монгольская конница наскочила на педзетайров Александра. Серебряные сферы были повсюду, напоминая собой парящие над головами бьющихся воинов жемчужины.

Тяжелая конница была у монголов самым мощным оружием, созданным исключительно для того, чтобы сокрушать отборные силы противника одним ударом. Они надеялись избежать этого удара, в подходящий момент применив огнестрельное оружие, чтобы монголы, понеся достаточные потери, прекратили атаку. Но по какой-то причине враг, вопреки их ожиданиям, не откатился назад, и его закованные в броню воины увязли в бою.

Это были плохие вести. Все-таки гарнизон Джамруда состоял лишь из трехсот солдат. Их количество не шло ни в какое сравнение с монголами, и даже если бы каждая выпущенная ими пуля забирала у противника жизнь, воинам Чингисхана, без сомнения, в конце концов удалось бы задавить защитников исключительно своей численностью.

Тут он увидел, что противник посылает подкрепления из конных воинов, чтобы обойти поле битвы с флангов и взять в кольцо. Этого они тоже ожидали – классический монгольский маневр, называемый тулугхма, – но то, с какой ужасающей яростью новые отряды врезались македонцам во фланг, было просто невероятно.

Однако и на этот раз Александр сумел дать сдачи. На городских стенах вновь запели трубы. С гулким лязгом открылись ворота, и македонская конница наконец-то вступила в сражение. Даже когда они только выезжали из ворот, то уже образовали свой непроницаемый строй клином. Джошу было достаточно и одного взгляда, чтобы понять, насколько эти всадники из времен античности превосходили своими навыками монголов. И впереди гетайров, которые скакали на правом фланге, Джош узнал яркий пурпурный плащ и шлем с белым плюмажем самого Александра, который, сидя на положенной поверх чепрака шкуре пантеры, как всегда, вел своих воинов к славе или гибели.

Быстрые, проворные и высокодисциплинированные македонцы описали небольшую дугу и, как скальпелем, пронзили монгольский фланг. Кочевники пытались развернуться, но ввиду того, что они оказались зажатыми между стоявшей насмерть македонской пехотой и гетайрами, их движения были скованы, и воины Александра стали наносить им удары в незащищенные лица своими длинными деревянными копьями. Джош знал, что это уже была другая классическая тактика: боевое построение, усовершенствованное Александром Великим, которое тот получил в наследство от своего отца. Хитрость заключалась в том, что конница справа наносила смертельный удар, а находящаяся в центре пехота неумолимо добивала противника.

Джош не искал оправданий войне. Но в глазах воинов обеих противостоящих друг другу сторон он видел один и тот же восторг, когда те бросались в бой: для них как будто наступало своего рода долгожданное освобождение, снимавшее с них все запреты, и какая-то радость… Джош испытывал глубокий, внутренний трепет, когда наблюдал, как на его глазах выполнялся древний, замечательный маневр, несмотря на то что внизу умирали в грязи люди и их по-своему уникальные жизни обрывались.

«Вот почему мы, люди, развязываем войны, – думал он. – Вот почему мы играем в эту игру с самой высокой ставкой: не из-за выгоды, не из-за власти, не из-за территории, а из-за этого глубокого наслаждения. Киплинг оказался прав: война – это забава. Она – мрачная тайна нашего вида».

Возможно, именно потому здесь были сферы: они пришли насладиться уникальным зрелищем, в котором самые порочные создания во Вселенной умирают в грязи. Думая об этом, Джош испытывал чувство негодования и в то же время мерзкой гордости.

За исключением отрядов, оставленных в резерве, в сражении были задействованы почти все силы. Несколько стычек происходило на флангах, но исход битвы решался в тугом, кровавом побоище, развернувшемся в центре, где люди свирепо набрасывались друг на друга. От все еще не прекративших гореть смоляных ям валил густой дым, который скрывал происходящее, а с вавилонских стен не переставая сыпался дождь македонских стрел.

Джош уже не мог сказать, как битва будет разворачиваться дальше. В ней теперь ничего не решала тактика, и противостоящим друг другу воинам, возможно, самым великим за все времена, не оставалось ничего иного, кроме как последовать примеру Александра и обнажить свои мечи. Теперь пришло время сражаться или умирать.

Медпункт Байсезы трещал по швам. Другого слова было не придумать.

Она боролась за жизнь македонца, неуклюже лежавшего перед ней без сознания на столе, на который его бросили, как бросают говяжью тушу на прилавок мясника. Он был еще мальчиком, которому нельзя было дать больше семнадцати-восемнадцати лет. На животе у него зияла рана от удара копьем. Она ее вычистила, засунула внутрь тампон, а затем убрала и заштопала, как только могла, ведь руки у нее дрожали от усталости. Но она понимала, что мальчишку убьет инфекция, вызванная грязью, которую занесло острие копья.

Поток тел вокруг нее и не думал спадать. Тех, кого отсеивали сортировочные команды, перестали уносить в тот городской дом, который она определила в качестве морга, а бесцеремонно сбрасывали на землю, где тела накапливались, оставляя кровавые темные пятна на улице Вавилона. Из тех, кого сочли стоящим лечения, лишь горстку штопали и снова отправляли в бой, но большая часть ее пациентов умирала на операционных столах.

«А чего ты ожидала, Байсеза? – спрашивала она саму себя. – Ты не врач. А твой единственный опытный помощник – грек, который когда-то жал руку самому Аристотелю. У тебя нет ни медикаментов, ни оборудования – у тебя вообще все заканчивается, в том числе чистый перевязочный материал и кипяченая вода».

Но она знала, что за этот день сумела спасти несколько жизней.

Это могло оказаться напрасной тратой сил; в любой момент огромная волна монгольских агрессоров могла смести стены города и уничтожить всех, – но в тот момент она искренне и свято не хотела, чтобы этот мальчик с пробитым животом умер. Она порылась в содержимом своей аварийной аптечки двадцать первого века, которую она с тайным стыдом хранила и от всех скрывала. Стараясь, чтобы никто не поймал ее на «горячем», Байсеза сделала мальчику угол стрептомицина в бедро.

Затем она позвала санитаров, чтобы юного воина вынесли, как и всех остальных.

– Следующий!

Коля считал, что монгольская экспансия носила характер патологии. Это была отвратительная спираль положительной обратной связи, рожденная, бесспорно, военным гением Чингисхана и вскормленная чередой легких завоеваний, чума помешательства и разрушения, которая поглотила большую часть мира.

У русских были особые причины презирать память о Чингисхане. Иго держалось более двухсот лет. От таких разросшихся на торговле богатых городов, как Новгород, Рязань и Киев, остались одни кладбища. В те ужасные времена у страны навсегда вырвали сердце.

– Больше такого не произойдет, – прошептал себе Коля, будучи лишенным возможности слышать собственные слова. – Никогда.

Криволапов не сомневался в том, что Кейси и остальные будут сопротивляться монгольской угрозе изо всех сил. Может быть, в прежнем времени монголы нажили себе слишком много врагов и теперь каким-то непостижимым образом расплачиваются за свои прегрешения.

Но он должен был закончить свою игру. Было ли его оружие достаточно мощным? Сработает ли оно вообще? И все же он был уверен в своих навыках обращения с техникой.

Но одно дело – спустить курок, и совсем другое – достичь своей цели. Он наблюдал за Чингисханом. В отличие от Александра, монгол принадлежал к тем полководцам, которые всегда следили за ходом сражений на безопасном отдалении и возвращались в свою юрту под конец дня. В свои шестьдесят лет он, как и полагалось, стал довольно предсказуем.

Мог ли Коля быть уверен, спустя три дня, если не дольше, день ли на улице или ночь? Мог ли он быть уверен в том, что тяжелая поступь, которую он ощущал у себя над головой, на самом деле принадлежала тому, кого он хотел уничтожить? Он сожалел лишь о том, что никогда этого не узнает.

Коля улыбнулся, вспомнив жену, и привел свое устройство в действие. У него не было глаз, чтобы видеть, у него не было ушей, чтобы слышать, но зато он мог почувствовать, как земля содрогнулась.

Абдикадир стоял, спина к спине, с горсткой британцев и македонцев, отбиваясь от круживших вокруг них монголов, большинство из которых были на лошадях и пытались достать их хлыстом или саблей. Его боезапас давно закончился, поэтому он выкинул ставший бесполезным Калашникова и сражался штыком, саблей, копьем, дротиком – всем, что только под руку попадалось, – с осколками мертвого воинства, пришедшего из времен, отделяемых от него более чем тысячелетием.

Когда битва стала стягиваться вокруг него, Абдикадиру казалось, что он как будто стал более живым, словно вся его жизнь сузилась до размеров этого момента, заливаемого кровью, шумом, невероятным напряжением и болью, а все, что произошло с ним раньше, было не более чем прологом. Но он уже ощущал на себе ядовитое действие усталости, и ту яркость, которая позволяла ему видеть все вокруг чуть ли не с закрытыми глазами, постепенно накрывала медно-желтая пелена чувства нереальности происходящего, словно он был на грани того, чтобы упасть без сознания. Пуштун был готов к этому: такое состояние у них называлось «беспилотным режимом», когда тело перестает чувствовать боль и становится невосприимчивым к жаре и холоду. В тот момент в дело вступает измененная форма сознания, своего рода защитный автопилот. Но как бы там ни было, сохранять это состояние было нелегко.

Их маленькая группа старалась выжить там, где остальные пали, образуя, таким образом, островок сопротивления в море крови, в котором господствовали гигантские волны монголов. Абдикадиру удавалось отражать удар за ударом, но он понимал, что надолго его не хватит. Они вот-вот должны были проиграть сражение, и он не мог ничего изменить.

Вдруг он услышал, как над полем кровавой резни пронесся вой трубы и неровный бой барабанов. На какое-то мгновение он отвлекся.

Тут с неба упала булава и выбила из его руки саблю. Он почувствовал резкую боль: ему размозжили палец. Лишившись оружия и одной руки, он развернулся и увидел возвышавшегося над ним на коне монгола, вновь заносившего свою булаву для удара. Абдикадир сделал резкий выпад вперед и своей здоровой рукой нанес воину удар в бедро, целя в нервный узел. От боли враг окаменел и повадился, едва не утянув с собой лошадь. Пуштун упал на колени, отыскал саблю на пропитанной кровью земле и одним прыжком оказался на ногах, тяжело дыша и ища глазами следующего противника.

Но так его и не увидел.

Монголы разворачивали лошадей и удалялись в направлении далекого лагеря. Проносясь галопом, лишь некоторые из них останавливались, чтобы протянуть руку лишившемуся коня товарищу и посадить его себе за спину. По-прежнему тяжело дыша и крепко сжимая в руке рукоять сабли, Абдикадир все никак не мог понять, что случилось. Все произошло неожиданно и напоминало то, как если бы бурный поток вдруг взял и повернул обратно.

Возле его уха раздался резкий хлопок. Абдикадир знал, что это было, но его мозг, казалось, медленно выуживал информацию из памяти. Звуковой удар. Пуля. Он повернулся туда, откуда послышался выстрел.

Перед воротами Иштар он увидел, что не все монголы выполняли приказ к отступлению. Человек пятьдесят всадников, твердо сидевших на своих лошадях, пытались пробиться сквозь открытые ворота. И кто-то из них, находясь в самом центре атаки, стрелял в него.

Абдикадир выронил саблю из руки. Мир вокруг него закружился, и обильно политая кровью земля бросилась ему навстречу.

Байсеза услышала шум и крики, которые раздавались прямо под дверью ее госпиталя. Она выскочила наружу, чтобы узнать, что происходит. Редди Киплинг, чья рубашка была полностью испачкана кровью, последовал за ней.

Отряд монголов прорвался сквозь линию обороны македонцев и теперь пробивался к воротам. Исполняя команды офицеров, воины Александра теснили их, окружив плотным кольцом, подобно тому, как антитела захватывают болезнетворный микроорганизм. Но монголы продолжали свирепо сражаться даже после того, как их сбрасывали с лошадей.

Одному человеку все же удалось проскользнуть сквозь сражающуюся толпу, и теперь он бежал по направлению к храму. Это была женщина. Македонцы не заметили ее или просто не стали останавливать, не считая ее серьезной угрозой. На ней был кожаный доспех, но волосы были подвязаны полосой ткани ярко-оранжевого цвета.

– Какой яркий цвет, – проворчала Байсеза.

– Что ты сказала? – спросил Редди.

– Это, должно быть, Сейбл. Она направляется в храм…

– Ей нужно… Глаз Мардука…

– Из-за него все и началось. Пошли!

Они бросились вслед за Сейбл, бежавшей по Дороге процессий.

С беспокойными лицами македонские воины проносились мимо них к внезапно атакованным воротам, тогда как перепуганные и растерянные жители Вавилона искали, где укрыться. Над их головами неподвижно застыли в воздухе серебряные сферы, словно цепь камер наблюдения. Байсеза была потрясена тем, как много их было.

Редди оказался в зале Мардука первым. Огромный Глаз по-прежнему парил над застывшей лужей расплавленного золота. Сейбл стояла перед ним. Тяжело дыша, с растрепанными волосами, ниспадающими ей на плечи, которые покрывал монгольский панцирь, она смотрела на свое искаженное отражение. Женщина подняла руку и хотела прикоснуться к сфере.

Журналист сделал шаг вперед и сказал:

– Мадам, я вынужден попросить вас покинуть это место, иначе…

Одним движением Сейбл повернулась и навела на него пистолет. Раздался выстрел, гулким эхом прокатившийся по древнему залу. Редди отлетел в сторону, ударился спиной о стену и рухнул на пол.

– Редди! – закричала Байсеза.

Сейбл навела на нее пистолет и сказала:

– Даже и не думай.

Киплинг взглянул на нее с какой-то беспомощностью. Его широкий лоб покрылся каплями пота, а толстые стекла очков были забрызганы кровью раненых, которым он старался помочь. Он схватился за бедро. Сквозь его пальцы хлестала кровь.

– Меня подстрелили, – сказал он с глупой улыбкой.

Байсеза уже было бросилась к нему, но застыла на месте и подняла руки вверх.

– Сейбл Джоунз, полагаю? – сказала она.

– О, слава обо мне идет впереди меня.

– Где Коля?

– Умер… А впрочем… – Она улыбнулась. – Кажется, я начинаю понимать, что произошло. Когда монголы затрубили отступление, я подумала, что это просто совпадение. Знаешь, что могло случиться? Чингисхан мертв, и все его сыновья, братья и генералы сейчас спешат на курултай, чтобы решить, кому достанется главный приз. У монголов социальная структура, как у стаи шимпанзе. Как и у этих обезьян, когда умирает доминантный самец, все стремятся занять его место. И Коля использовал это против них, – она покачала головой. – Нужно отдать должное этому тощему маленькому ублюдку. Интересно, как это ему удалось?

Пистолет в ее руке был словно влитой.

Редди застонал.

Байсеза старалась не обращать на это внимания.

– Что тебе нужно, Сейбл?

– А ты как думаешь? – Женщина подняла руку и большим пальцем указала на сферу у себя за спиной. – Мы услышали сигнал этой штуковины прямо с орбиты. Что бы тут ни происходило, но она – ключ к прошлому, настоящему и будущему…

– Ключ от нового мира.

– Да.

– Думаю, ты права. Я ее изучала.

Глаза Сейбл сузились.

– Раз так, ты могла бы мне помочь. Что скажешь? Ты либо со мной, либо против меня.

Байсеза посмотрела прямо на сферу. Она широко открыла глаза и заставила себя улыбнуться.

– Это явно ждало именно тебя.

Сейбл повернула голову. Простая уловка, но тщеславие этой женщины сыграло с ней злую шутку, а Байсезе подарило полсекунды. Ударом ноги она раздробила кисть Сейбл и выбила оружие из рук, а вторым – сбила ее с ног.

Тяжело дыша, Байсеза стояла над поверженным врагом. Ей казалось, что от Сейбл исходил тот же запах, та же вонь, что и от монголов, с которыми та связалась.

– Сейбл, ты действительно думаешь, что этому Глазу есть дело до тебя и твоих никчемных амбиций? Да чтоб ты сдохла, – она перевела взгляд на сферу и сказала: – Ну как? Достаточно увидели? Вам это было нужно? Вы довольны нашими страданиями?..

– Байсеза, – это прозвучало скорее как стон, а не как слово.

Байсеза бросилась к Редди.