Текст книги "Глаз времени"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

Соавторы: Стивен М. Бакстер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

– Но на дереве нет ни одной поющей птицы! – пожаловался Джош.

– Птицы – первый звоночек беды, Джош, – сказала Байсеза. – Они уязвимы… их места обитания – заболоченные луга и пляжи – легко разрушаются, когда происходят климатические изменения. Исчезновение птиц – это плохой знак.

– Но раз такое происходит с животными… – Американец стукнул кулаком по борту судна. – Мы должны что-то предпринять.

Абдикадир рассмеялся, но сразу же остановился.

– Что именно?

– Не издевайся, – сказал Джош. Пытаясь что-нибудь придумать, он начал беспорядочно двигать руками. – Соберем зверей в зоопарках или заповедниках. То же самое проделаем с растениями. И с птицами и насекомыми – особенно с птицами! А когда все наладится, то просто выпустим их на свободу…

– И позволим новому Эдему самому себя создать? – спросила Байсеза. – Милый мой Джош, мы совсем над тобой не издеваемся. Твою идею с зоопарками нужно обязательно передать Александру: если мамонты и пещерные медведи вновь вернулись к жизни, давайте сохраним нескольких. Но все то, что мы с таким трудом узнали о Мире, куда сложнее… Сохранение экосферы, не говоря уже об ее восстановлении, – не такое простое дело, как кажется, особенно если учесть тот факт, что мы никогда толком не понимали, как она устроена. Она не статична, а динамична и живет циклично… Вымирание – явление, которого не избежать. Они случаются и в лучшие времена. Не важно, что мы можем предпринять, но остановить процесс не удастся.

– И что же нам делать? – спросил Джош. – Просто сидеть сложа руки и смириться со всем, что бы ни уготовила нам судьба?

– Нет, – ответила Байсеза. – Но нужно знать, где заканчиваются наши возможности. Нас всего горстка. Нам не под силу спасти мир, Джош. Мы даже не знаем, как это сделать. Большим достижением станет для нас то, если мы сами сможем выжить. Нам следует быть терпеливыми.

– Терпеливыми – это верно, – мрачно сказал Абдикадир. – Вот только понадобились доли секунды для того, чтобы раны от Слияния появились. И понадобятся миллионы лет, чтобы они зажили…

– И судьба здесь ни при чем, – сказал Джош. – Если бы боги Глаза были достаточно мудры, чтобы разорвать на части пространство и время, разве не могли они в таком случае предвидеть последствия, которыми обернется их поступок для нашей экологии?

Они замолчали. Мимо них скользили вдаль густые, ощетинившиеся, но умирающие, леса Греции.

41. Зевс-Амон

Италия предстала перед ними такой же безлюдной, как и Греция. Они не увидели ни городов-государств, которые помнили македонцы, ни городов двадцать первого века. Даже в устье Тибра не нашлось и следа масштабно обустроенного порта, построенного римлянами, чтобы обслуживать огромную флотилию кораблей, привозящих в разжиревший город зерно, тем самым поддерживая в нем жизнь.

Александра заинтриговали рассказы о том, что Рим, в его время – всего лишь очередной честолюбивый город-государство, в один прекрасный день построит империю, которая будет соперничать с его собственной. Поэтому он велел подготовить горстку речных судов и отправился вверх по реке, возлежа под пурпурным навесом тонкой работы.

Семь римских холмов они узнали сразу. Но местность не была заселена, если не считать нескольких уродливых городищ, ютившихся на Палатине, на котором когда-то должны вырасти дворцы цезарей. Увидев их, Александр решил, что все было шуткой, и великодушно сохранил жизнь возможным будущим соперникам.

На ночь разбили лагерь недалеко от болотистых низин, где должен был появиться Римский Форум. В ту ночь перед ними снова предстало удивительное сияние, и македонцы восторженно за ним наблюдали.

Хотя Байсеза и не была геологом, но ее очень интересовало, что в тот момент должно было происходить с ядром Мира. Ядро Земли было своего рода маленьким миром из железа, размером с Луну. Если сшивание Мира коснулось и его центра, то эта удивительная подземная планета, неумело собранная из кусочков, должно быть, теперь вся тряслась и бурлила. Ее внешние части, достигающие мантии, в свою очередь, будут тоже затронуты, взрываясь фонтанами расплавленной породы. Может быть, последствия этих подземных штормов уже ощущались где-то на поверхности планеты.

Магнитное поле Мира, создаваемое столь огромной железной динамо-машиной, как ядро планеты, скорее всего, ослабло. Вероятно, этим можно было объяснить часто видимые ею ночные сияния и неисправную работу их компасов. В нормальных условиях этот магнитный щит оберегал хрупкие формы жизни от безжалостного космического дождя: от тяжелых частиц, испускаемых солнцем, и остатков, долетавшим до планеты после взрывов сверхновых. Прежде чем магнитное поле сумеет восстановиться, жизнь на Земле будет страдать от космической радиации: рак, волны мутации – все они будут заканчиваться смертью. И если потрепанный озоновый слой тоже ослаб, то возросшую интенсивность солнечного света можно было объяснить усилившимся потоком ультрафиолетовых лучей, который причинит даже больший вред живым существам, обитающим на поверхности.

Но ведь жизнь существовала не только на поверхности. Мысли Байсезы устремились к нижним границам биосферы, в которой теплолюбивые древние существа выживали еще с первых дней Земли, укрывшись на океаническом дне и глубоко в скалах. Им не был страшен возросший на поверхности ультрафиолет, но если мир был разрезан до самой своей середины, то их владения, должно быть, были тоже расчленены. Имело ли место в глубинах такое же вымирание, как и на поверхности? И были ли такие же сферы ввинчены в тело планеты, чтобы наблюдать и за этим?

Корабли отправились дальше, рассекая волны вдоль южного побережья Франции, чтобы затем устремиться к восточным и южным берегам Испании, держа путь к Гибралтару.

Во время этого плавания следов людей они почти не встречали. Но в скалистых землях южной Испании лазутчики обнаружили поселения низкорослых созданий с нависшими бровями, обладающих огромной физической силой, которые убегали прочь, едва заметив македонцев. Байсеза вспомнила, что эта территория была одним из последних оплотов неандертальцев на пути продвижения человека разумного через Европу на запад. Если они действительно были поздними неандертальцами, то поступали весьма разумно, держась подальше от македонцев и их попутчиков.

Александра больше интересовал сам пролив, который он называл Геркулесовыми столбами. Океан за этими «вратами» был немного известен его поколению. За два века до рождения Александра некий карфагенянин, имя которому было Ганнон, совершил смелое плавание на юг вдоль Атлантического побережья Африки. Были у них и менее подтверждаемые документами сведения об исследователях, которые поплыли на север и обнаружили незнакомые, холодные земли, в которых лед не исчезал и летом, а солнце не садилось даже в полночь. Александр ухватился за свои новые знания о форме мира: такие странности было легко объяснить, если предположить, что плывешь по поверхности сферы.

Александр горел желанием немедленно бросить вызов безграничным просторам океана, отделяемым проливом от его владений. Джош его в этом поддерживал, так как хотел связаться с общиной в Чикаго, которая не должна была быть сильно удаленной от его времени. Но самого Александра куда больше интересовал новый остров, возникнувший посреди Атлантического океана, о котором сообщал «Союз»: взволнованный рассказами Байсезы о путешествиях на Луну, он сказал: «Одно дело покорять земли, и совсем другое – быть первым, вступившим на них».

Но даже царь оказался бессилен в сложившейся ситуации. Его крохотные суденышки не могли выжить в открытом море дольше, чем несколько дней, не приставая к берегу. Да и спокойные слова советников убедили его в том, что западная сторона нового мира могла еще некоторое время подождать. Так, с большой неохотой, перемешивающейся с предвкушением будущих приключений, Александр согласился повернуть обратно.

Флот двигался у южных границ Средиземного моря, вдоль африканского побережья. На этот раз их плавание было непримечательным, а берега – явно необитаемыми.

Байсеза снова замкнулась в себе. Недели, проведенные в царской экспедиции, вырвали ее из плена интенсивного общения с Глазом и дали возможность хорошенько поразмыслить над тем, что ей удалось узнать. Теперь же пустынные морские просторы и необитаемые владения суши пробудили в ее голове загадки Глаза.

Абдикадир и особенно Джош старались вывести ее из этого состояния. Как-то ночью, когда они втроем сидели на палубе, Джош сказал:

– Я до сих пор не понимаю, как ты можешь это знать. Когда я гляжу на Глаз, то не чувствую ничего. Готов поверить в то, что в каждом из нас таится способность чувствовать других, что разум каждого, который подобен пене на волнах темного океана времени, каким-то образом находит других, таких как он. Для меня Глаз – ужасно огромная загадка, в которой явно заключена невероятная сила… но сила машины, а не разума.

– Глаз – не разум, а средство связи с разумом, – сказала Байсеза. – Они подобны теням в конце темного коридора. Но они там. – В человеческом языке не существовало слов, способных объяснить ее ощущения, потому что, как подозревала она, ни один человек ранее с таким не сталкивался. – Ты должен мне поверить, Джош.

Он сильнее прижал ее к себе и сказал:

– Я верю и доверяю тебе, иначе бы меня здесь не было…

– Знаешь, иногда мне кажется, что все эти фрагменты разных эпох, которые мы посещали, просто… кусочки иллюзии, осколки сна.

Абдикадир нахмурился, в его голубых глазах отражался свет от масляных ламп.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

Женщина с трудом смогла объяснить свои ощущения.

– Мне кажется, что в каком-то смысле мы сами находимся в Глазе, – сказала она и перешла на надежный язык физики. – Представь себе это следующим образом. В основе нашей действительности лежат…

– Крохотные струны, – подсказал Джош.

– Правильно. Они действительно похожи на струны у скрипки. Они могут по-разному располагаться над своим внутренним слоем, над декой. Представьте себе петли, которые свободно охватывают поверхность деки, тогда как другие ее сжимают. Если изменить размеры слоя – скажем, сделать его толще, – то энергия, создаваемая намотанными струнами, увеличится, а вот энергия колебаний петель – уменьшится. И все это отразится на видимой нами части Вселенной. Если изменения продлятся достаточно долго, то размеры, длинный и короткий, поменяются местами… Между ними существует обратно пропорциональная зависимость…

Джош покачал головой.

– Ты меня совсем запутала.

– Кажется, она хочет сказать, что в этой физической модели очень большие расстояния и очень малые каким-то образом эквиваленты, – постарался объяснить Абдикадир.

– Да, – сказала Байсеза. – Именно так. Если правильно взглянуть на Вселенную и атом, станет видно, что они – просто противоположности друг другу.

– А Глаз? – спросил Джош.

– Глаз содержит мое изображение, – сказала она, – подобно тому, как на сетчатку моего глаза проецируется твое изображение, Джош. Но мне кажется, что в случае Глаза реальность моего изображения, как и всего мира, является более чем простой проекцией.

Абдикадир сдвинул брови.

– Получается, что искривленные образы в Глазе – не просто отражения нашей действительности. И воздействуя на эти образы, Глаз как-то способен управлять тем, что происходит во внешнем мире. Возможно, так ему удалось вызвать Слияние. Это ты хочешь сказать?

– Напоминает колдовство с куклой вуду, – сказал Джош, придя в восторг оттого, что понял идею. – Глаз содержит в себе куклу вуду целого мира… Но Абдикадир ведь не совсем прав, да, Байсеза? Глаз сам ничего не делает. Ты сказала, что каким бы невероятным он ни был, это всего лишь инструмент. И еще ты рассказывала нам, что чувствуешь за Глазом присутствие тех, кто на самом деле им управляет. Значит, Глаз не является каким-то существом с дьявольской силой. Он просто… э… э…

– Пульт управления, – прошептала женщина. – Я всегда знала, что ты сообразительный, Джош.

– Ага, – задумчиво сказал Абдикадир. – Кажется, я начинаю понимать. Ты считаешь, что у тебя появился своего рода доступ к этому пульту и ты можешь воздействовать на Глаз. Но именно это тебя пугает.

Байсеза не смогла выдержать его проницательный взгляд и опустила глаза.

– Но если ты способна влиять на Глаз, что ты у него попросила? – спросил Джош, недоумевая.

Лейтенант отвернулась от них и сказала:

– Попросила вернуть меня домой. И кажется…

– Что?

– Возможно, он это сделает.

Потрясенные услышанным, Абдикадир и Джош не могли произнести ни слова. Но Байсеза наконец поведала друзьям об этом и теперь не сомневалась, что, когда их путешествие завершится, ей придется снова предстать перед Глазом, чтобы заставить его выполнить ее желание или умереть, пытаясь от него этого добиться.

Когда до Александрии оставалось несколько дней пути, их флот пристал к берегу. Топографы заверили Александра, что в этом месте должен находиться Параэтониум, город, который царь однажды посетил, но теперь место пустовало. На суше их уже встречал Евмен. Он рассказал о том, как сильно опечален тем, что не смог принять участие в, возможно, самом значимом путешествии в своей жизни.

Царь велел воинам отправляться за верблюдами, которые должны были нести на себе запасы воды, рассчитанные для пятидневного путешествия. В путь отправился отряд из двенадцати человек, в число которых вошли Александр, Евмен, Джош и Байсеза. Подобно бедуинам, македонцы обмотали свои лица длинными кусками ткани: они бывали здесь раньше, поэтому знали, к чему следовало быть готовым в пути. Джош и Байсеза последовали их примеру.

От моря отряд отправился на юг. Их путешествие должно было продлиться несколько дней. Двигаясь вдоль границы Египта и Ливии, они шли мимо цепи разрушенных ветром холмов. Когда ее апатия исчезла, а мышцы и легкие стали отвечать на позабытые от долгого плавания нагрузки, Байсеза заметила, что ее мысли теряются в монотонном повторении шагов. «Еще один вид лечения для меня», – подумала она без особой радости.

Ночью спали в палатках, даже не снимая защитные повязки. На следующий день отряд накрыла песчаная буря – настоящий ураган из крупного песка. После этого они двигались по ущелью, чье дно удивительным образом устилали морские раковины, затем миновали скалы с растрескавшимися под дыханием ветра вершинами и вышли на усыпанное галькой плато, переход по которому лишил их последних сил.

Наконец они добрались до небольшого оазиса. В нем были пальмы и даже птицы – перепела и соколы, – которым удалось выжить посреди пустынного пейзажа соляных равнин. Куда бы ни упал взгляд – всюду были видны руины заброшенной цитадели и наполовину скрытые растительностью маленькие усыпальницы, скромно стоящие среди ручейков. Они не нашли ни людей, ни даже следов, говорящих о том, что они здесь когда-либо жили. Ничего, кроме живописных развалин.

Окруженный телохранителями, Александр направился вперед. Он миновал разрушенные фундаменты исчезнувших зданий и подошел к ступеням лестницы, ведущей к месту, где когда-то находился храм. Когда царь поднимался наверх, было видно, что его трясло. Ступив на пустую, покрытую песком платформу, он опустился на одно колено и склонил голову.

– Когда мы были здесь, это место уже было древним, но не разрушенным, – проворчал Евмен. – Бог Амон появился перед ним на своей священной ладье, поддерживаемой в воздухе безгрешными носильщиками, и непорочные девы пели оды божественности. Повелитель вступил в самое священное место в храме, в маленькую залу, крышей которой служили пальмы. И там его встретил оракул. Никогда он не раскрывал вопрос, который задал прорицателю, никому не говорил, ни мне, ни даже Гефестиону. И именно в этом месте Александр осознал свое божественное происхождение.

Байсеза знала эту легенду. После первого паломничества Александра в этот храм македонцы стали отождествлять ливийского бога Амона, изображаемого с бараньими рогами на голове, с греческим Зевсом, а Александр признал в нем своего истинного отца, которым до этого считался царь Филипп II Македонский. До конца своей жизни отцом в его сердце останется Зевс-Амон.

Царь казался разбитым. Возможно, он надеялся, что каким-то образом Слияние пощадит храм и это самое святое для него место уцелеет. Но надежды не сбылись, и лишь смертельный груз времени давил на руины.

Байсеза прошептала Евмену:

– Скажите ему, что так было не всегда. Скажите, что даже спустя девять столетий, когда это место было частью Римской империи, официальной религией в которой стало христианство, здесь, в этом оазисе, все равно будут собираться люди, поклоняющиеся Зевсу-Амону, чтобы помолиться ему и самому Александру.

Евмен с пониманием кивнул и сдержанным тоном передал эти вести из будущего. Царь ему ответил, и грамматевс передал Байсезе его слова:

– Повелитель говорит, что даже боги бессильны перед временем, но девять веков им будет достаточно.

Царь оставался в оазисе день, чтобы отдохнуть и напоить верблюдов, после чего они вернулись на побережье к кораблям.

42. Последняя ночь

С момента их возвращения в Вавилон прошла неделя, и Байсеза объявила, что, возможно, Глаз Мардука вернет ее домой.

Ее слова были встречены всеобщим недоверием, даже со стороны ближайших друзей. Она чувствовала, что Абдикадир воспринял это как печальное заблуждение. Ее догадки насчет Глаза и существ, которые за ним находились, вполне могли оказаться выдумками, и все это было не чем иным, кроме как ее желанием верить.

Что касается Александра, то он задал лишь один вопрос:

– Почему тебя?

– Потому что я его попросила, – просто ответила она.

Несколько секунд царь оценивал ее ответ, затем кивнул и позволил уйти.

Поверили ей или нет, но ее товарищи – Абдикадир, Кейси, британцы и македонцы – воздали должное ее откровенности и старались помочь в приготовлениях к уходу, как только могли. Они даже не стали подвергать сомнению день, в который она собиралась их покинуть. У Байсезы не было никаких оснований верить, что все, о чем она говорила, произойдет. Она даже не могла полагаться на то, что правильно понимает свои внутренние смутные ощущения, которые будил в ней Глаз. Но все воспринимали ее серьезно, и ей это льстило, пусть даже некоторые немного злорадствовали, представляя себе, каким посмешищем она станет, если Глаз не оправдает ее ожиданий.

Когда день отбытия наступил, Байсеза и Джош сидели, прижимаясь друг к другу, в зале Мардука под беззвучно мерцающим Глазом. Они уже утолили свою страсть; открыто продемонстрировав свое пренебрежение Глазу, они занимались любовью под его взором, но даже тогда не могли забыть о нем ни на секунду. Все, что им теперь было нужно, что они друг от друга хотели, был отдых.

– Как ты думаешь, – спросил Джош шепотом, – их хоть немного заботит то, что они натворили… мир, который они разорвали на части, люди, которые погибли?

– Нет. А впрочем, вполне возможно, что так они пытаются изучить наши эмоции, и ничего более.

– Тогда они – ниже меня. Когда я вижу, как убивают животное, то начинаю за него переживать, могу ощутить его боль.

– Это правда, Джош, – снисходительно сказала она. – Но ведь тебе все равно, что каждую секунду в твоем животе гибнут миллионы бактерий. Мы – не бактерии. Мы – сложно устроенные, независимые существа, обладающие сознанием. Но они настолько превосходят нас, что в их глазах мы становимся ничем.

– Тогда с чего бы это им отправлять тебя домой?

– Не знаю. Думаю, потому что это их позабавит.

Он сердито посмотрел на нее.

– То, чего хотят они, не имеет значения. Байсеза, ты уверена, что точно этого хочешь? Даже если ты вернешься, что, если Майра отвергнет тебя?

Она повернулась и посмотрела на него. В тусклом свете масляных ламп глаза Джоша казались огромными, а кожа – очень молодой и гладкой.

– Это смешно.

– Разве? Байсеза, кто ты? Кто она? После разрыва мы все стали осколками себя, разбросанными между мирами. Возможно, какой-то осколок тебя мог вернуться к какому-то осколку Майры…

Внутри нее бушевало негодование, смешанные чувства к Джошу и Майре боролись между собой.

– Ты не соображаешь, о чем говоришь.

– Ты не можешь вернуться, Байсеза, – вздохнул он, – это ничего не изменит. Останься здесь, – он схватил ее за руку, – нам нужно строить дома, выращивать урожаи… растить детей. Останься здесь со мной, Байсеза, и подари мне детей. Этот мир уже не чужой нам артефакт: он стал для нас домом.

Неожиданно она смягчилась.

– О Джош, – прошептала она и прижала его к себе, – дорогой мой Джош. Поверь, я хочу остаться, хочу. Но не могу. Дело не только в Майре. Это возможность, которую они дали лишь мне. Каковы бы ни были их намерения, я должна ею воспользоваться.

– Почему?

– Потому что тогда я, возможно, пойму причину того… почему все это произошло с нами. Узнаю, кто они. Выясню, что мы могли бы сделать с этим в будущем.

– Вот как, – грустно сказал Джош. – Я должен был догадаться. Я могу спорить с матерью о любви к ребенку, но не могу стоять на пути воинского долга.

– Джош…

– Возьми меня с собой.

Ошеломленная, она отпрянула.

– Я такого не ожидала…

– Байсеза, ты для меня все. Я не хочу оставаться здесь без тебя. Я последую за тобой, куда бы ты ни пошла.

– Но меня могут убить, – мягко сказала она.

– Если я умру вместе с тобой, то умру счастливым. Без тебя мне незачем будет жить.

– Джош… я не знаю, что сказать. Я только и делаю, что причиняю тебе боль.

– Нет, – сказал он ласково. – Майра всегда там – если не между нами, то на твоей стороне. Я понимаю.

– Пусть даже так, никто меня так никогда не любил.

Они заключили друг друга в объятия и некоторое время молчали.

– А знаешь, у них ведь нет имени, – сказал вдруг он.

– У кого?

– У тех злобных умов, которые стоят за всем этим. Они – не Бог и не боги…

– Ты прав, – сказала она. Байсеза закрыла глаза. Даже в тот момент она могла ощущать их, похожих на запах ветерка из самого сердца старого, умирающего леса, сухого, скрипящего, мучимого гнилью. – Они – не боги. Они принадлежат этой Вселенной… как и мы, они в ней рождены. Но они – стары… ужасно стары, мы даже представить себе не можем насколько…

– Они живут слишком долго.

– Наверное.

– В таком случае давай их так и назовем. – Он дерзко посмотрел на Глаз, высоко подняв голову. – Перворожденные. И пусть горят они в аду.

В честь необычного отъезда Байсезы Александр велел организовать невероятное торжество. Праздник длился три дня и три ночи. Были соревнования атлетов, забеги на лошадях, танцы и музыка, и даже императорская охота в монгольском стиле, рассказы о которой поразили Александра Великого.

В последнюю ночь празднования Байсеза и Джош были приглашены в качестве почетных гостей на богатый банкет, проходивший во дворце вавилонских царей, в котором теперь жил Александр. Сам царь оказал ей честь, переодевшись в Зевса-Амона, своего бога-отца: он был в тапочках, в пурпурном плаще и с рогами на голове. Банкет оказался буйным, шумным, пьяным мероприятием, похожим на пирушку команды регби после соревнований. В три часа ночи выпивка одолела Джоша, и слугам Александра пришлось унести его в отведенные для него покои.

В тусклом свете масляной лампы Байсеза, Абдикадир и Кейси устроились на дорогих ложах вокруг небольшого огня, горевшего в очаге.

В руках у Кейси был высокий стеклянный кубок с вином. Он протянул его Байсезе.

– Хочешь? Это вавилонское вино. Получше, чем македонское пойло.

Она улыбнулась и отказалась.

– Думаю, мне завтра лучше быть трезвой.

– Вспоминая Джоша, думаю, ты права: кому-то из вас точно нужно быть трезвым, – проворчал американец.

– Ну вот, горстка выживших из двадцать первого века снова вместе. Я уже и не помню, когда мы в последний раз оставались одни.

– Когда разбился наш вертолет, – ответил Кейси.

– Так вот, как ты это видишь? Когда разбился «Птичка-невеличка», – сказала Байсеза. – Нет чтобы сказать, что с того дня, как наш мир разлетелся на куски.

Кейси пожал плечами.

– Я – профессионал, который потерял свой корабль.

Она кивнула.

– Ты хороший человек, Кейси. Дай хлебну.

Она отобрала у него кубок и сделала глоток. Вино было богатым на вкус, казалось очень старым, почти испортившимся, но точно было создано опытными виноделами.

Абдикадир смотрел на нее, в его голубых глазах отражалось пламя очага.

– Джош говорил сегодня со мной, прежде чем потерял способность шевелить языком. Он считает, что ты от него что-то скрываешь – даже сейчас, – что-то насчет Глаза.

– Порой я не знаю, что следует ему рассказывать, – сказала Байсеза. – Он человек девятнадцатого века. Боже, он еще такой молодой.

– Но он же не ребенок, Биз, – сказал Кейси. – Многим из тех, кто умер за нас, сражаясь против монголов, было даже меньше. И ты знаешь, он готов жизнь отдать за тебя.

– Знаю.

– Ну, так поведай нам о том, что ты не хочешь рассказывать ему, – попросил Абдикадир.

– Мои худшие опасения.

– Относительно чего?

– Относительно того, что было у нас под носом с самого первого дня, парни. Наш кусочек Афганистана и неба над ним, которое сберегло «Союз», – вот все, что попало сюда из нашего времени при Слиянии. И как бы старательно мы ни искали, нам не удалось найти ничего, что принадлежало бы к эпохам после нас. Мы были последними, кого нужно было отобрать. Разве вам это не кажется странным? Почему исследование двух миллионов лет земной истории заканчивается именно на нас?

Абдикадир кивнул.

– Точно. Потому что мы – последние. После нас уже не из чего собирать образцы. Нашему времени принадлежал последний год, последний месяц… даже последний день.

– Мне кажется, – сказала Байсеза, – что в последний день должно было случиться нечто ужасное – с человечеством или всем миром. Может быть, поэтому нам не нужно беспокоиться о временных парадоксах. Ничего бы не произошло, история бы не изменилась из-за того, что мы попали в прошлое. Ведь после нас у Земли больше не будет истории…

– Наверное, это дает ответ на вопрос, который появился у меня, когда ты рассказывала нам с Джошем свои идеи о разрывах в пространстве-времени, – сказал пуштун. – Бесспорно, понадобилось бы огромное количество энергии, чтобы порвать пространство-время на части. Ведь это ждет Землю? – он развел руками. – Некая колоссальная катастрофа: безудержный поток энергии, на фоне которого наша планета подобна снежинке, падающей в раскаленный горн – энергетический шторм, который разрушает само пространство-время…

Кейси закрыл глаза и отпил из своего кубка еще вина.

– Бог мой, Биз, – сказал он. – Ведь знал же, что ты испортишь настроение.

– А может быть, именно поэтому отбор образцов произошел в первую очередь, – предположил Абдикадир.

Байсеза никогда об этом не думала.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– Представь себе, что горит библиотека. Что ты будешь делать? Станешь бегать между полками и хватать все, что под руку попадется. Возможно, создание Мира является подготовкой к спасению имущества.

– Или мародерством, – сказал Кейси, не открывая глаз.

– Это ты о чем?

– Может, эти Перворожденные здесь не только для того, чтобы запечатлеть конец нашего мира. Что, если он – их рук дело? Готов поспорить, об этом ты тоже не думала, Биз.

– Все равно, почему ты не могла рассказать Джошу об этом? – спросил Абдикадир.

– Потому что он полон надежд. Мне бы не хотелось отнимать их у него.

Какое-то время они сидели в тяжелой, гнетущей тишине, но потом стали рассказывать друг другу о своих планах на будущее.

– Мне кажется, Евмен находит меня весьма полезным в своих бесконечных стратегиях увести внимание царя от Вавилона, – сказал Абдикадир. – Я предложил экспедицию к верховьям Нила. Кажется, Перворожденные сохранили фрагменты человечества, которые относятся к первым поколениям, отделившимся от шимпанзе. А что, если они были самыми первыми? Что такого от человека могли найти Перворожденные в этих самых давних и самых волосатых наших прародителях? Этим я и хочу подкупить Александра…

– Отличная идея, – похвалила его Байсеза, но в глубине души она все же сомневалась, что царь на это купится. Именно его мировоззрению суждено было заправлять в ближайшем будущем, и это были мечты о героях, богах и мифах, а не поиск ответов на вопросы научной викторины. – Мне кажется, что ты всегда найдешь себе место, куда бы ты ни пошел, Абди.

Он улыбнулся.

– Думаю, меня всегда привлекали традиции суфизма. Понимание веры путем внутреннего созерцания себя. Где я нахожусь – не имеет значения.

– Как бы мне хотелось, чтобы и я так могла, – откровенно призналась Байсеза.

– Что касается меня, – сказал Кейси, – то я не собираюсь всю жизнь прожить в тематическом парке Джеймса Уатта. Я пытаюсь дать новое рождение другим областям человеческой мысли – электричеству, возможно, даже электронике…

– Иными словами, – перебил его Абдикадир, – он станет учителем в школе.

Отик немного поморщился, затем почесал свой широкий затылок.

– Просто хочу быть уверенным в том, что, когда меня не станет, все, что сейчас здесь делается, не умрет вместе со мной и новые поколения смогут продолжить заново открывать все утерянное.

Байсеза пожала ему руку.

– Все в порядке, Кейси. Уверена, ты будешь отличным учителем. Я всегда думала о тебе, как о суррогатном отце.

Ругань Кейси на английском, греческом и даже монгольском языке была впечатляющей.

Байсеза поднялась со своего ложа и сказала:

– Парни, мне жаль прерывать веселье, но я должна немного поспать.

В едином порыве все трое обнялись, прижавшись головами, словно совещающиеся на поле игроки.

– Дать тебе «голубой отбой»? – спросил Кейси.

– У меня еще есть… Вот еще что, – прошептала она. – Освободите людей-обезьян. Если я смогу вырваться из этой клетки, то и они должны.

– Обещаю… – сказал Кейси. – Прощаться не будем, Биз.

– Нет, не будем.

– «Зачем дается жизнь, чтобы потом ее у нас отняли…» – процитировал вдруг Абдикадир.

– Мильтон, «Потерянный рай». Я прав? Монолог Сатаны.

– Ты не перестаешь меня удивлять, Кейси, – сказала Байсеза и улыбнулась. – Перворожденные – не боги. А вот я всегда восхищалась Сатаной.

– К черту все это, – сказал Кейси. – Их нужно остановить.

Постояв так еще немного, она освободилась из их объятий и ушла, оставив наедине с вином.

Байсеза отыскала Евмена и попросила его разрешения покинуть банкет.

Грек поднялся со своего места, как всегда невозмутимый и явно трезвый. На своем высокопарном английском с резким акцентом он произнес:

– Хорошо, вы можете идти, мадам, но если только позволите мне ненадолго составить вам компанию.

В сопровождении двух стражей они пошли по вавилонской Дороге процессий и зашли в дом, который занял капитан Гроув. Британец обнял ее и пожелал удачи голосом Ноэля Кауарда[39]39
  Сэр Ноэл Пирс Кауард – английский драматург, актер, композитор и режиссер.


[Закрыть]. Байсеза и Евмен продолжили свой путь и, покинув город через ворота Иштар, направились в македонский лагерь.