Текст книги "Глаз времени"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

Соавторы: Стивен М. Бакстер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

36. После битвы

Гефестион погиб.

Александр одержал победу в битве, в которой почти невозможно было победить, разбил врага, который более чем на тысячу лет превосходил его в развитии, выиграв сражение не в своем мире. Но при этом он потерял соратника, своего любовника, который был его единственным верным другом.

Царь понимал, чего от него ожидали в тот момент. Он должен удалиться в свою палатку и напиться там до беспамятства. Либо отказаться от еды и воды и днями ничего не есть, пока его родные и соратники не начнут серьезно беспокоиться за его здоровье. Либо приказать начать строительство невероятно грандиозного мемориала. У него даже мелькнула мысль сделать его в виде величественного льва, вырезанного из скалы.

Александр решил ничего такого не предпринимать. Он будет оплакивать Гефестиона в одиночестве, как это и следует делать, когда теряешь близкого человека. Возможно, он велит обрезать гривы и хвосты всем лошадям в лагере. В «Илиаде» Гомер рассказывает о том, что Ахиллес остриг своих лошадей в память о своем погибшем любимом друге Патрокле. Да, именно так он должен почтить Гефестиона.

Но пока что у него много дел.

Он ходил по пропитанному кровью полю сражения и посещал палатки и дома, в которых находились раненые. За ним по пятам беспокойно следовали его советники и соратники, а также Филипп, ведь Александр и сам получил несколько ударов в битве. Конечно, многие из воинов радовались приходу своего повелителя. Некоторые даже хвастались подвигами, которые они совершили в этой битве, и Александр внимательно слушал их, после чего с серьезным лицом хвалил за храбрость. Но были и такие, которые еще не успели оправиться от потрясения, пережитого в схватке с монголами. Он уже видел такое раньше. Они либо молча сидят, уставившись в одну точку, либо раз за разом повторяют никому не интересные истории из своей жизни. Как это всегда бывает, после сражения они оправятся, как и залитая кровью земля, которая с приходом весны покроется зеленой травой. Но ничто не избавит их от того гнева на самого себя и чувства вины за то, что им не удалось спасти от смерти своих товарищей, как и ничто не сможет заставить царя забыть о Гефестионе.

Редди сидел, прислонившись спиной к стене и согнув руки в локтях. Его ладони были обращены вверх, а пальцы рук – согнуты. Его маленькие кисти, покрытые кровью, напоминали Байсезе двух крабов. Кровь пульсирующим потоком вытекала из раны прямо под его левым бедром.

– Сегодня мы много крови повидали, Байсеза, – сказал он, не переставая улыбаться.

– Да уж, – ответила она.

Байсеза вытащила из кармана тампон и попыталась засунуть его в то место, куда вошла пуля. Но кровь не переставала быстро вытекать. Выстрелом Сейбл, должно быть, повредила ему бедренную артерию, одну из главных магистралей, по которой кровь попадает в нижнюю часть тела. Она не могла его никуда перенести, не могла сделать ему переливание, не могла вызвать помощь.

Но она не должна терять время: лейтенант попыталась представить себе, что ремонтирует сломавшуюся машину, грузовик, у которого пробило радиатор. Мысли в ее голове мелькали одна за другой. Байсеза начала рвать штанину у раненого на ноге.

– Ты лучше помолчи, – посоветовала она. – Все будет хорошо.

– Как сказал бы Кейси: «Не надо гнать».

– Не стоит брать пример с Кейси.

– Расскажи мне, – прошептал он.

– О чем?

– О том, что из меня получится… вернее, о том, что бы из меня получилось.

– Сейчас у меня нет на это времени.

Когда Байсеза убрала ткань, перед ее глазами широко распахнула рот рана, напоминающая собой кровавый кратер, из которого не переставала вытекать темно-красная жидкость.

– Ну же, помоги мне.

Она взяла его руки, наложила их на рану и стала давить на них одной своей рукой, тогда как пальцы второй, по первую фалангу, засунула внутрь ноги Редди.

От боли его спина выгнулась, но парень не закричал. Лицо его казалось ужасно бледным. На полу под ним образовалось озеро из собственной крови, в котором отражалось расплавленное золото бога.

– Скоро времени на это не будет у меня. Байсеза, пожалуйста.

– Тебя будут восхвалять, – сказала она, не отрываясь от дела. – Глас народа, глас века. Слава о тебе разнесется по всему миру. Станешь богатым. Ты будешь отказываться от наград, но они не перестанут к тебе приходить. Ты поможешь сформироваться национальному образу. Будешь удостоен Нобелевской премии в области литературы. Будут говорить, что слова твои знакомы в мире всем, кто только может читать…

– А-а, – он улыбнулся и закрыл глаза.

Она сдвинула свои пальцы, и кровь хлынула наружу с той же силой. Редди застонал и сказал:

– Ты говоришь о тех книгах, которые я никогда не напишу.

– Но ведь они существуют, Редди. Они в моем телефоне. Все до последней строки.

– Да, наверное, существуют, даже несмотря на то, что это противоречит здравому смыслу, ведь автор умрет прежде, чем успеет их написать… А у меня будет семья?

Пытаться остановить кровотечение подобным образом было все равно, что пытаться заткнуть бьющую из прорвавшейся водопроводной трубы воду подушкой. Байсеза понимала, что все, что ей оставалось делать, так это нащупать бедренную артерию и пережать непосредственно ее.

– Редди, сейчас будет чертовски больно, – предупредила она, после чего засунула пальцы в рану и расширила ее.

От боли он закрыл глаза и еще раз резко выгнул спину.

– Расскажи мне о моей семье, пожалуйста. – Его голос дрожал и был подобен шороху опавших осенних листьев под ногами.

Ее пальцы проникали все глубже, проходя сквозь жировые и мышечные ткани, а также кровеносные сосуды, но найти артерию никак не удавалось. Вполне возможно, что она втянулась, словно резиновая, в массив плоти, когда пуля Сейбл ее разорвала.

– Я бы могла вскрыть рану, чтобы найти эту проклятую артерию. Но ты потерял уже слишком много крови… – сказала она.

Байсезе казалось невероятным то количество крови, которое уже вытекло из этого молодого человека. Кровь была везде: на ее ногах, руках, на полу.

– Знаешь, а больно. И холодно. – Редди с трудом выговаривал слова. Скоро у него должен был наступить шок от потери крови.

Она продолжала давить на рану.

– У тебя будет долгий брак, – быстро сказала она. – Счастливый, я думаю. И дети – сын.

– Сын? А как его зовут.

– Джон. Джон Киплинг. Случится большая война, в которую будет втянута вся Европа.

– Полагаю, с немцами. Ох уж мне эти немцы.

– Да, с немцами. Джон добровольцем уйдет в армию, чтобы воевать во Франции. Он погибнет.

– Ох… – Лицо Редди уже почти не выражало эмоций, но его губы задрожали. – По крайней мере он будет избавлен от этой боли, как и я… а возможно, и нет. Вот опять эта проклятая логика! Как жаль, что я не могу этого понять.

Он открыл глаза, и она увидела в них отражение невозмутимого Глаза Мардука.

– Свет, – сказал он. – Утренний свет…

Байсеза прижала свою окровавленную руку к груди Редди и почувствовала последние удары его сердца, прежде чем оно навеки замолчало.

Сознательно отвергая чью-либо помощь, Александр с гордым видом взошел на ворота Иштар. Оттуда он обратил свой взгляд на восток, на равнину, на которой все еще горели монгольские костры. Неподвижно парящие сферы, которые люди привыкли называть Глазами, заполонившие воздух во время битвы, теперь все куда-то испарились, и лишь огромное чудовище все еще оставалось в храме Мардука. Вероятно, эти новые равнодушные божества увидели все, что хотели увидеть.

Впереди был суд. Неожиданно выяснилось, что странный англичанин Сесиль де Морган снабжал монгольских лазутчиков важными сведениями, включая и те, благодаря которым Сейбл Джоунз удалось так легко добраться до Глаза Мардука. Предводитель англичан Гроув и те другие, Байсеза и Абдикадир, настаивали на том, чтобы судить этих двух изменников, де Моргана и Сейбл, по их обычаям. Но Александр был царем и понимал, что его воины признают лишь одно правосудие. Де Моргана и Сейбл будут судить перед всем войском, построенным на равнине за городской стеной. Сам же он давно вынес им приговор.

Царь знал, что со смертью столь важного для монголов человека, как Чингисхан, война не закончится. Он был уверен, что все равно разобьет кочевников рано или поздно. Но зачем им вообще сражаться по воле богов Глаза, словно псам, брошенным в яму? Они же люди, а не звери. Может оказаться, что для них есть иной путь.

Его забавляло, когда Байсеза и остальные ее товарищи называли себя «современными людьми», как будто бы он, Александр, и его время были всего лишь бледными сказаниями давно минувших дней, рассказываемыми усталым старцем. Но для него самого эти странные, длинные, шумные существа из далекого и неинтересного будущего были не чем иным, как пылью. По сравнению с огромными толпами его македонцев, да и монголов тоже, их была горстка. Да, их изобретения на короткое время сумели стать полезными против хана, но быстро себя исчерпали, и все решило самое древнее оружие в мире – железо и кровь, дисциплина и отвага в сердцах воинов. Действия «современных людей» не имели значения. Ему было ясно, что бьющееся сердце нового мира находилось с ним и теми монголами.

Александр всегда знал, что проявленная им на берегах реки Ганг нерешительность была ошибкой. Он усвоил этот урок. Он велит Евмену снова отправить послов к монголам с предложением о мире. Если он разобьет их, то останется сильным. Но если объединится с ними, то все равно будет сильнее. Было очевидно, что в этом израненном мире у него не было достойного соперника. А с теми знаниями, которые подарили ему «современные люди», в будущем его возможности станут просто безграничны.

Размышляя и строя планы, Александр пробовал на вкус ветер, который дул с востока, из самого сердца мирового континента, у которого было в избытке богатств и времени.

Часть 5
МИР

37. Лаборатория

Это едва можно было назвать клеткой.

Спустя пять лет после Слияния и своего пленения люди-обезьяны продолжали жить под камуфляжной сеткой, небрежно наброшенной на удобно зависший в воздухе Глаз и укрепленной по краям валунами. Никто и не думал соорудить им жилище получше, но странная причуда одного из офицеров привела к тому, что валуны вокруг сетки покрасили в белый цвет. В армии всегда находился кто-то, чье отношение к службе могла улучшить исключительно бессмысленная работа.

Под этой сеткой Та-которая-ищет провела эти пять лет. Все это время компанию ей составляла лишь Та-у-которой-крепкая-хватка. Теперь ее дочери было почти шесть лет. Ее молодой, еще не сформировавшийся ум легко смирился с действительностью их заточения. А вот Та-которая-ищет смириться с ним не могла, но была вынуждена принять его.

Раз в день солдаты приносили им еду и воду и чистили клетку. Иногда они прижимали ее к земле и насиловали. Но ей было все равно. Ее не били, и она давно усвоила, что не стоит мешать своим тюремщикам делать их грязное дело. В те моменты она не спускала глаз с Той-у-которой-крепкая-хватка. Она не понимала, зачем с ней это делают. Да и это не имело никакого значения, потому что она все равно не могла это прекратить.

В глубине своего сознания Та-которая-ищет знала, что могла вырваться из своей клетки. Она была сильнее любого из солдат. Она могла порвать сетку своими клыками, руками и даже ногами. Но со дня своего пленения она не видела дикого, похожего на ее соплеменников, кроме дочери. Сквозь отверстия в сетке ей не было видно ни деревьев, ни доброжелательной зеленой тени. Если бы она действительно сбежала из своего плена, то ей некуда было бы идти и ничто бы ее не ждало, кроме ударов палками, кулаками и прикладами винтовок. Ее заставили хорошо выучить этот жестокий урок.

Подобно тому, что она была связующим звеном между животными и людьми, Та-которая-ищет имела смутные представления о своем будущем и размытые воспоминания о своем прошлом. Память ее была похожа на галерею, на стенах которой висели живые картины: лицо матери, тепло ее гнезда, запах превосходства, исходящий от первого самца, который ею овладел, приятная боль от вынашивания ребенка, внушающая ужас неподвижность ее первенца. Будущее свое она себе представляла шаткими, мимолетными картинами собственной смерти или вечным мраком, прячущимся за желтыми глазами большой кошки. Но все картины в ее голове из прошлого или о будущем появлялись беспорядочно, поэтому были для нее бессмысленны: как и многие животные, она жила настоящим, ведь какой смысл в прошлом и будущем, если бы ей не удавалось выживать в нем? И это настоящее, в котором она лишилась свободы, разрослось и поглотило все ее сознание.

Она была пленницей и никем больше. Но, по крайней мере, с ней все еще оставалась ее Та-у-которой-крепкая-хватка.

Но однажды утром что-то изменилось.

Первой это увидела Та-у-которой-крепкая-хватка.

Та-которая-ищет открыла глаза с неохотой, не желая, чтобы ее сны о деревьях уходили. Она зевнула во весь рот и потянулась, высоко подняв свои длинные лапы-руки. Солнце уже стояло высоко, и она видела, как его яркие лучи проходили сквозь отверстия в сетке.

Та-у-которой-крепкая-хватка смотрела наверх, высоко подняв голову. На ее морде покоился свет. Та-которая-ищет тоже взглянула наверх.

Глаз над их головами сиял. Он был похож на миниатюрное солнце, пойманное в сетку.

Та-которая-ищет встала на ноги. Стоя бок о бок и не спуская глаз со сферы, мать и дочь пошли вперед. Та-которая-ищет протянула к Глазу лапу, но не могла до него дотянуться. Сфера отбрасывала от них двоих тени на истоптанную землю. Она не испускала тепла, а только лишь свет.

Едва опомнившись после сна, Та-которая-ищет очень хотела помочиться, испражниться, вычистить свою шерсть от надоевших за ночь клещей, хотела есть и пить. Но она не могла пошевелиться и стояла с широко открытыми глазами и высоко поднятой лапой. От холода и пыли у нее защипало в глазах, но она была не в состоянии даже моргать.

Послышалось тихое скуление, но голову повернуть, чтобы увидеть дочь, она тоже не могла. Та-которая-ищет не знала, как долго они находились в таком состоянии.

Ее лапа была у нее перед глазами. Она не помнила, как подняла ее, и смотрела на нее, как на чужую. Пальцы на лапе сжимались и разжимались сами по себе, а большой палец двигался вперед и обратно.

Не по своей воле она подняла высоко и вторую лапу, затем опустила обе. Потом она согнула их в локтях и запястьях. Она нагнулась и согнула ноги в коленях. Ходила туда-сюда, насколько позволяла сетка, сначала на двух ногах, затем – опираясь на костяшки пальцев. Совала пальцы во все отверстия, которые были в ее теле. Руками исследовала себе грудную клетку, форму черепа, даже таз. Ей казалось, что это делает с ней кто-то другой, кто-то другой изучает ее.

На пару секунд людей-обезьян отпустили. Тяжело дыша, страдая от голода и жажды, они кинулись друг к другу, но тут невидимая рука вновь их схватила.

Свет снова пульсировал над их головами, и теперь Та-у-которой-крепкая-хватка опустилась на корточки и принялась изучать землю, водя по ней лапами. Она нашла прутики и обрезки тростника. Та-у-которой-крепкая-хватка стала тереть прутики друг о друга, расщеплять и гнуть тростник и ударять камень о камень.

Тем временем Та-которая-ищет подошла к сетке. Она схватилась за нее передними лапами и стала лезть по ней вверх. Пропорции ее тела были такими же, как и у ее похожих на человекообразных обезьян предков, поэтому она карабкалась и лазила по деревьям лучше, чем любой из ее тюремщиков. Но очутившись на сетке, она почувствовала страх, потому что знала, что ей не разрешали этого делать.

Естественно, что один из солдат подбежал к сетке и с криками: «Эй, ты! Давай слезай!» ударил ей в лицо прикладом винтовки.

Та-которая-ищет не могла даже закричать от боли. Несмотря на то, что ее контролировал Глаз, она сорвалась с сетки и упала спиной на землю. Пытаясь поднять голову, она почувствовала, что ее рот полон крови медного цвета.

Она увидела дочь, сидящую на песчаной земле. В своей лапе Та-у-которой-крепкая-хватка зажала скрученный в узел кусок тростника. Та-которая-ищет никогда не видела ничего подобного.

Ее снова заставили подняться, хотя у нее изо рта тонкой струйкой текла кровь, и смотреть на Глаз.

Смутно она понимала, что в сфере стало происходить нечто новое. Исходящий от Глаза свет больше не был однородным: более яркие горизонтальные полоски двигались на фоне света, казавшегося в тот момент серым. Человеку это могло напоминать линии меридианов на глобусе. Полоски поднимались вверх и начинали сокращаться, когда пересекали «экватор» Глаза, пока не исчезали на северном поле. Между тем другие полоски, на этот раз вертикальные, начали подобное движение, только появлялись они на одной стороне экватора и исчезали на другой, а не на полюсе. Еще полоски, находящиеся под прямым углом друг к другу, поползли одновременно вниз и вправо, будучи перпендикулярными к параллелям и меридианам. Беззвучное зрелище сменяющих друг друга прямоугольников завораживало Ту-которая-ищет и казалось ей прекрасным.

Появились еще полоски. Обезьяна пыталась отследить, куда они исчезнут, но тут ее голову разорвала ужасная боль. Она закричала.

Невидимые руки снова ее отпустили, и она рухнула на землю. Ребрами своих ладоней она терла глаза, из которых покатились слезы. Тут она почувствовала тепло на внутренней стороне своих бедер. Она обмочилась и даже этого не почувствовала.

Та-у-которой-крепкая-хватка, дрожа, продолжала стоять на двух ногах и с выпрямленной спиной, не отрывая взгляда от волн света, которые отбрасывали на ее морду сложные узоры из теней. Исчезая в невозможных направлениях, перед ее глазами пробегали еще полоски, затем еще…

Тело занемело, голова запрокинулась. Ее пальцы пытались ухватиться за воздух. Как и стояла, Та-у-которой-крепкая-хватка вдруг начала падать на спину, словно спиленное дерево. Мать подхватила ребенка и прижала к себе пахнущими мочой лапами. Тело дочери вновь стало мягким, и она превратилась в комок пушистого меха. Та-которая-ищет похлопала ее по морде и попыталась покормить грудью, хотя молочные железы были сухи вот уже несколько лет.

Даже в тот момент Глаз наблюдал за ними, фиксируя связь между матерью и ребенком, лишив всех ощущений. Все это было частью эксперимента.

Передышка длилась недолго. Вскоре Глаз снова наполнился монотонным перламутровым светом, и словно невидимые руки вошли в конечности Той-которая-ищет. Она отстранилась от дочери, встала на ноги и подняла морду к загадочному свету.

38. Глаз Мардука

Теперь Байсеза жила в храме Мардука. Она поставила там койку, на которой спала, укрывшись несколькими одеялами. Туда же ей приносили и еду. Женщина даже умудрилась устроить там химический туалет, который был в их вертолете. Она редко выходила из храма, пребывая в одиночестве, если не считать компании, которую ей составляли ее телефон и неподвижно парящий Глаз.

Она чувствовала, что за ним что-то есть, что что-то скрывается за непроницаемой поверхностью. Это чувство не приходило к ней напрямую через ощущения. Это было… Словно бы ей завязали глаза повязкой и втолкнули в дверь, но при этом она бы была в состоянии сказать, является ли пространство перед ней открытым или закрытым. Присутствие она ощущала примерно так же.

Но это не было присутствие человека. Были моменты, когда Глаз представлялся ей лишь огромной камерой. Но порой Байсезе начинало казаться, что внутри она что-то видит. Имела ли она дело с наблюдателем, который стоял за всеми этими сферами в Мире? Иногда она представляла, что за всем этим стоит целая иерархия разума, которая начиналась с таких простых конструкций, каким были неподвижно парящие в воздухе сферы и наблюдатели, и восходила к чему-то невообразимому, что отфильтровывало и классифицировало суть ее поступков, реакций, самую ее суть.

Все больше и больше времени женщина пыталась разобраться в этих ощущениях. Она стала всех избегать, даже своих товарищей из двадцать первого века и беднягу Джоша. Байсеза приходила к нему за утешением, лишь когда чувствовала холод и невыносимую тоску одиночества. Но после всего, даже питая к нему подлинное влечение, она ощущала вину, как если бы просто использовала его.

Байсеза старалась не копаться в себе, не думать о том, любит ли она Джоша или нет. Глаз стал центром ее мира. Так и должно быть. И она не подарит себя больше никому и ничему, даже Джошу.

Лейтенант Датт не прекращала попыток изучить Глаз, применяя к нему все свои знания законов физики.

Поначалу она проводила простые геометрические измерения, как те, что пытался сделать Абдикадир в Северо-Западной пограничной провинции. При помощи лазерных инструментов она убедилась в том, что и для этой игрушки число «пи» не было равно примерно трем и одной седьмой, как в свое время утверждал Евклид, школьный учебник по геометрии и весь остальной мир, а просто трем. Как и все остальные сферы, этот Глаз тоже оказался пришельцем из неизвестного далека.

Но геометрией ее исследования не ограничились. Вместе с отрядом, состоящим из македонцев и британцев, Байсеза вернулась в Джамруд к останкам разбившегося «Птички-невелички». Месяцы проливных кислотных дождей не прошли для вертолета бесследно, но все еще сохранились некоторые полезные электромагнитные сенсоры, работающие в видимом, инфракрасном и ультрафиолетовом свете, – электронные глаза двадцать первого века для проведения шпионской деятельности с воздуха – и химические датчики, «носы», специально разработанные для того, чтобы обнаруживать взрывчатые вещества и им подобное. Она выкопала аппаратуру, детали, провода – все, что только могло пригодиться, включая и тот маленький химический туалет.

Все это она установила в зале храма Мардука. Она соорудила вокруг Глаза нечто, похожее на строительные леса, и закрепила на нем вырезанные с «Птички-невелички» сенсоры, чтобы они наблюдали за внеземным предметом под разными углами, двадцать четыре часа в сутки. Под конец Байсеза наполнила зал древнего вавилонского храма клубками спутанных проводов и инфракрасными лучами датчиков, которые посылали информацию на интерфейс аппаратных устройств, к которым был подключен и терпеливо работал и ее телефон. Кроме батарей «Птички-невелички» и тех, что были встроены в аппаратуру, больше электроэнергии у нее не было. Поэтому сенсоры двадцать первого века изучали до невозможности высокотехнологичный внеземной артефакт в свете чадящих ламп, в которых сгорал животный жир.

Кое-что новое ей удалось узнать.

Сенсоры радиации с вертолета, усиленные счетчики Гейгера, разработанные для обнаружения возможного ядерного оружия, созданного в подпольных условиях, обнаружили следы рентгеновского излучения высокой частоты, а также частицы высоких энергий, которые исходили от Глаза. Результаты были провоцирующими и труднопостижимыми, и Байсеза решила, что это было просто просачивание, что от ядра шел целый спектр экзотического излучения высокой энергии, который несовершенные счетчики Гейгера «Птички-невелички» были не в силах определить. Это излучение, вероятно, являлось признаком колоссального расхода энергии, которая, возможно, требовалась для того, чтобы поддерживать существование Глаза во враждебной ему обстановке.

Но оставался еще вопрос времени.

Байсеза использовала альтиметр, чтобы отразить лазерные лучи от поверхности Глаза. Свет от лазеров вернулся на все сто процентов. Получалось, что поверхность сферы являлась идеальным зеркалом. Но вернувшиеся лучи можно было изучить, проверив на наличие доплеровского смещения. Оказалось, что Глаз как бы постоянно удалялся и очень быстро, со скоростью выше ста километров в час. В какую бы точку Байсеза ни направляла луч, результат все равно оставался тем же. Полученные данные говорили, что Глаз ежесекундно взрывается изнутри.

Конечно, когда она смотрела на сферу невооруженным глазом, та оставалась огромной и неподвижной и неподвижно висела в воздухе. Тем не менее женщина почему-то не могла согласиться с тем, что его гладкая поверхность движется. Она подозревала, что каким-то образом существование Глаза находится за гранью ее понимания и возможностей ее приборов измерить его.

Это заставило ее задуматься о том, что, вероятно, существует только один Глаз, который, находясь в измерении более высокого порядка, посылал в этот мир свои проекции, словно пальцы руки, которые проходят сквозь водную гладь пруда.

Но случались моменты, когда она начинала думать, что все ее эксперименты лишь отвлекают от главного, то есть от ее интуитивного постижения Глаза.

– Может быть, я просто ищу в нем что-то от человека, – сказала она как-то телефону. – Почему в нем обязательно должен быть разум или что-то наподобие разума?

– Дэвид Юм[35]35
  Дэвид Юм (1711–1776) – шотландский философ, представитель эмпиризма и агностицизма, один из крупнейших деятелей шотландского Просвещения.


[Закрыть] задавал себе тот же вопрос, – прошептал телефон. – В своем труде «Диалоги о естественной религии» он рассуждает о необходимости поиска разума в основополагающих принципах строения Вселенной. Конечно, он говорил о традиционных концепциях понятия Бога. Может быть, порядок, к которому мы привычны, только появляется. «Ибо все то, что мы знаем априори, может нести в себе источник, или родник, порядка, как это делает разум». После того как он написал эти строчки, пройдет целых сто лет, и Дарвин докажет, что жизнь может возникнуть и без присутствия разума.

– Выходит, ты действительно считаешь, что я все-таки приписываю ему человеческие свойства?

– Вовсе нет, – ответил телефон. – Мы не можем объяснить появление подобного объекта ничем иным, кроме как вмешательством разума. Предположение о том, что причиной всему является разум, – самая простая гипотеза. Так или иначе, может оказаться, что те ощущения, которые ты испытываешь, могут иметь под собой некую физическую основу, даже если они и не проходят через твои органы чувств. Твое тело и мозг уже сами по себе являются сложным механизмом. Возможно, в этом случае каким-то образом оказывается влияние на электрохимические процессы, которые поддерживают твой мозг. Это не телепатия… но весьма реально.

– Ты тоже чувствуешь, что здесь что-то есть?

– Нет, но я же и не человек, – вздохнул телефон.

Иногда у нее появлялись подозрения, что Глаз намеренно заставляет ее об этом думать.

– Это как будто бы он бит за битом загружает в меня информацию. Но вот мой разум, мой мозг просто не в состоянии принять ее целиком. Это все равно что я бы пыталась установить современное программное обеспечение для создания виртуальной реальности в разностную машину Бэббиджа[36]36
  Чарльз Бэббидж (1791–1871) – английский математик, изобретатель первой вычислительной машины.


[Закрыть]…

– Такое сравнение я в состоянии понять, – сухо ответил телефон.

– Не обижайся.

Иногда Байсеза просто садилась перед тяжеловесным Глазом и начинала думать обо всем подряд.

Она не переставала думать о Майре. Время шло, месяцы перетекали в года, и даже Слияние, явление уникальное своей экстраординарностью, отошло в прошлое. Поэтому она начала чувствовать, что новый мир все крепче сжимает ее в своих объятиях. Иногда пребывание в этом сером древнем месте заставляло ее воспоминания о Земле двадцать первого века казаться абсурдными, невероятно яркими, как мечты, которым никогда не суждено сбыться. Но боль от разлуки с Майрой в ее сердце ни на миг не утихала.

Для нее не было бы большей мукой, если бы Майру вдруг отняли у нее и увезли куда-то в другую часть света. Мысли о том, сколько бы Майре было бы теперь лет, как бы она выглядела, в какой школе начала бы учиться или что бы они делали, если бы были вместе, заставляло ее сердце обливаться кровью. Ни одна из тех понятных для человека ситуаций не подходила для ее случая, потому что она даже не могла быть уверенной в том, что у нее с Майрой есть общая временная линия. Вполне могло оказаться, что существовало много копий Майры в бесчисленных осколках миров, и в некоторых они были вместе с копиями ее самой. И что же ей делать в таком случае? Слияние было явлением сверх человеческого понимания, и боль от потери, которую она испытывала, тоже была сверх человеческих сил, а вот загадку эту она могла пытаться решить лишь доступными человеку способами.

Случалось, она лежала на своей соломенной кровати, погруженная в размышления, и чувствовала, что Глаз за ней наблюдает и поощряет в ней страдания от непонимания. Она чувствовала, что он обладает сознанием, но не чувствовала в нем ни сострадания, ни жалости, ничего, кроме высокомерия, присущего олимпийским богам.

И тогда она вскакивала на ноги и начинала бить кулаком о его невозмутимую поверхность или швырять в него вавилонскими булыжниками.

– Вот этого вы хотите? – кричала она. – Поэтому вы пришли сюда и разбили наш мир и наши жизни? Вы хотели заставить меня страдать? Почему бы вам просто не отправить меня домой?..

В те моменты Байсеза чувствовала, что ее мольбы и крики определенным образом воспринимаются. Обычно это напоминало эхо, отражаемое от купола гигантского собора, в котором терялся ее негромкий, бессмысленный плач.

Но иногда ей казалось, что ее слушают.

И уж совсем редко у нее появлялось чувство, что из сострадания или по другой причине ей ответят.

Настал день, когда телефон прошептал ей:

– Пора.

– Что пора?

– Я вынужден перейти в режим экономии батареи.

Она давно ждала этого. В памяти телефона хранилось огромное количество бесценных и незаменимых данных: не только записи ее исследований Глаза и событий, связанных со Слиянием, но и последние сокровища их старого исчезнувшего мира, в том числе и творения бедного Редди Киплинга. Но они не могли никуда загрузить эти данные. У них не было даже возможности их распечатать. Поэтому, ложась спать, Байсеза отдавала телефон Абдикадиру, под чьим надзором команда британских писарей переписывала от руки различные документы и перечерчивала разные графики и карты. Это было лучше, чем ничего, но все их труды едва ли могли охватить и сотую долю обширной памяти телефона.

Как бы там ни было, а Байсеза и телефон договорились, что когда у телефона аккумулятор разрядится до определенного критического уровня, он должен стать инертным. Понадобится всего лишь капля оставшегося питания, чтобы данные хранились в нем практически вечно, пока не придет время, когда новая цивилизация в Мире не станет достаточно развитой, чтобы получить доступ к его бесценной памяти.

– Я верну тебя к жизни, – пообещала она телефону.

Все казалось вполне логичным. Но теперь, когда этот момент наступил, Байсеза почувствовала, что была неготовой. Как-никак, а телефон был ей верным товарищем с тех пор, как ей исполнилось двенадцать.

– Тебе следует нажать кнопки в определенной последовательности, чтобы выключить меня, – подсказал ей телефон.

– Я помню, – ответила Байсеза.

Она держала маленький прибор перед собой и сквозь предательски выступающие на глаза слезы набирала правильную комбинацию клавиш, необходимую, чтобы телефон перешел в режим экономии батареи.