Текст книги "Другие Звезды 2 (СИ)"

Автор книги: Артем Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Глава 10

Странное дело, но если бы кто-то из моих деревенских друзей сейчас узнал, что их Саня вновь собирается поиграть в Смелого Почтальона, причём не где-нибудь там, а в кольцах далёкого газового гиганта у далёкой-далёкой звезды, причём кольца эти состоят из хороших таких каменных и ледяных осколков, размером от обычной гальки и до среднего грузовика, причём всё это великолепие ещё и несётся в пространстве со скоростью многих и многих километров в секунду, то он бы, наверное, не только пальцем у виска покрутил, а прямо в глаза дураком бы меня назвал, и был бы при этом не так уж и не прав.

Но я сейчас, загребая воздух вёслами спортивного тренажёра, откидываясь всей спиной назад, елозя задницей на подвижной тележке, а потом вновь скручиваясь всем телом в клубок, всё больше и больше преисполнялся мрачной, торжественной решимости.

И эта решимость странным образом гармонировала с обстановкой этого небольшого тренажёрного зала, но здесь всё было такое, на свершения зовущее и не дающее расслабиться.

Что за чушь, думал я, накачивая сам себя, все эти метания, подбадривания, неуверенности и прочее, а потом вдруг вспомнил, как сам – а было мне тогда почти семнадцать лет, но выглядел я года на три старше, здоровый же был лось, сразу после побега в Комсомольск устроился в бригаду электромонтёров. Эти весёлые, разбитные, не боящиеся ни бога, ни чёрта парни казались мне небожителями, и я был рад до обморока, что сумел за них зацепиться.

А потом, в первый же день работы, сразу же, меня, деревенского увальня, эти ребята засунули на воздушные работы, без всяких раскачек и привыканий, не дав ни опомниться, ни что-то сообразить, и правильно сделали.

Они тогда, с шутками и прибаутками, ничего не объясняя, заволокли меня метров на пятнадцать от земли, невысоко, но мне показалось что прямо под облака, и начали сразу же что-то очень насмешливо и язвительно требовать, не давая ни минуты опомниться. То вот одному что-то срочно потребовалось передать через меня другому, но для этого мне надо было пройтись по балке шириной сантиметров двадцать, то потом снова первому что-то подержать, то второму помочь.

И я неуклюжей обезьяной ползал по высоте туда-сюда, прикусив губы до крови и стараясь не обращать внимания на трясущиеся ноги, потому что показать это было бы стыдно, очень стыдно, но прогресса всё не было, всё не смелел я никак, всё не мог привыкнуть, и вот уже накал их слов повысился, но тут же, заметив это, ко мне спустился Колька, наш бригадир и по совместительству секретарь комсомольской ячейки, и был это такой парень, что я тогда всё отдал бы за дружбу с ним, вот такой это был парень.

А он подошёл и присел рядом со мной, свесив ноги в пустоту, да внимательно посмотрел на меня своими пронзительными голубыми глазами, и я вдруг понял, что они, эти глаза, сейчас наполнятся или презрением, или одобрением, и всё это будет зависеть только от меня.

– Ну что ты вцепился в неё, как в роднульку, – постучав по укосине, вокруг которой я обвился, спросил он, и голос его был насмешлив и язвителен до предела, но может, мне это тогда просто показалось, – жениться на ней, что ли, собрался? Ты для этого сюда залез? Вас, может, тогда наедине оставить, чтобы не мешать? Ну так ты только скажи, а мы уважим!

– Нет! – зло выдохнул я и отцепился, выпрямившись, мысленно плюнув на всё, тем более что в случае чего тут падать есть куда, вон кусты и вон сугробы, – я сюда работать залез! Как все!

– А молодец! – поднявшись на ноги и ещё раз внимательно меня рассмотрев, ответил он, а потом, нацепив мой карабин от страховочного пояса на натянутый трос, добавил, – ну пошли работать тогда, вот только перещёлкиваться не забывай, не смотри на этих обалдуев, что без страховки лазят. Они всё форсят перед кем-то, а как по мне, так с поясом хотя бы просто теплее.

И мы пошли, и злобная решимость в моей душе вытеснила страх, и я доработал до конца этого длинного дня, держась на этой решимости, а вечером стоял на твёрдой земле в кругу настоящих друзей, как равный среди равных, но стараясь не подавать виду, что меня качает. И пояс, страховочный пояс в нашей бригаде был только один, и вот уже через две недели я работал без пояса, как все остальные, откидываясь спиной на фермы и держась только за счёт силы ветра, чтобы руки для работы были свободны.

Конечно, месяц-другой меня мучали кошмары в бараке, они не давали мне спать, всё мне снилось, что я падаю с опоры или вот-вот упаду, ну и ладно, мало ли кому чего снится, человек над своими снами не властен, зато днём я работаю так, что не стыдно смотреть ребятам в глаза.

Мы тогда выделывались друг перед другом своими трудовыми подвигами, по-настоящему, всерьёз, время было такое и люди были такие, мы строили города и заводы, все эти Магнитки и Днепрогэсы и гордились этим. Нам говорили, что это для потомков, что уж они-то будут жить при коммунизме, но мне было всё равно, я уже тогда был счастлив.

Счастлив с голой задницей, не имея ничего материального, даже место в бараке было не моё, но зато моими были: дружба с прекрасными людьми, я и сейчас помню каждого в бригаде так, как их родственники не помнят, ещё у меня учёба была, настоящая учёба, не как в деревенской школе, ещё мне давали повышенную пайку за ударный, стахановский труд, а ещё, самое главное, у меня был аэроклуб, были мечты, была настоящая цель в жизни, а все препятствия ломались и рушились под моим напором.

Я был счастлив тем, что моя работа имеет великий смысл, что мы строим первое в мире государство рабочих и крестьян, что нужно отдать все силы и всё у нас получится, уже получается, вот они – первые дома и цеха, и первый металл в первых печах, первые корабли и самолёты, собранные на краю земли, в глухой тайге, и ради всего этого стоит наступить на горло своему страху, чтобы спокойно работать на такой высоте, куда не всякий цирковой артист полезет, презрительно поплёвывая на отсутствие страховки.

А потом я с горечью узнал, что есть, оказывается, на строительстве ребята и погероичнее, это были вальщики леса, что готовили для нас, для наших опор, просеки в тайге, так они чего придумали – сырую, промёрзшую лиственницу не сразу срубишь или спилишь, в иную лиственницу даже гвоздя не вобьёшь, так чего же – темпы стахановские терять? Не, не пойдёт, а давайте один из нас будет залезать на верхушку дерева, привязывать там канат, а остальные тянуть, одновременно подрубая вылезшие корни, вот дело и наладится.

Попробовали – получилось, а чтобы время нагнать, тот смельчак, что канат привязывал, уже не спускался с высоты, не тратил драгоценные минуты, так его вместе с деревом и роняли на землю, а ветви смягчали падение до безопасного.

Такое нововведение прогремело на всю стройку как пример героического отношения к труду, и мы все, вся наша бригада, по одному сгоняли к ним в гости на лыжах, чтобы самим попробовать, на себе, что это за веселье. Эмоций я тогда выхватил по-полной, да ещё и глаза на той лиственнице чуть не оставил, но зато понял, что если не трястись от страха, то всё пройдёт нормально, видно же, куда падаешь и за что держаться. И вообще, если ты собран, готов ко всему и не боишься, то убиться там это ещё надо постараться, такие дела.

А ведь были ещё девчонки, девчонки-линейщицы, телефонистки, у нас в тот год с рукавицами был затык, не хватало их, и работа чуть замедлилась, так они затеяли комсомольский почин, что можно работать и без рукавиц, и сдержали слово, и руки их стали напоминать гусиные лапки, но мы застыдились и тоже стали работать голыми руками на морозе, разве что Колька заставлял нас обматывать кисти портянками, но мы сдёргивали их сразу же, как только кто-то из линейщиц проходил мимо, чтобы не позориться.

Бедные, бедные девчонки, вдруг кольнула меня запоздалая игла в сердце, да как же так, как же ваши милые руки потом, ведь и меня самого не сразу отпустило, не сразу они перестали ныть по ночам, да и потом руки иногда начинали болеть, стоило чуть-чуть сильнее подморозиться, но я-то уехал, меня-то вылечили, а вы остались!

Но время было такое, ох и время было, жестокое к тем, кто его не понимал и не принимал, безжалостно давящее сброшенных на обочину, всех этих бывших, цепляющихся за своё прошлое, это было время, безразличное к отдельным личным трагедиям, лес рубят – щепки летят, лучше и не скажешь. Я ведь видел и заключённых на строительстве, много их было, всяких сутулых саботажников-вредителей, паршивых доходяг, едва поднимающих лопату, а их нужно было гнать сюда больше, ещё больше, ведь грунт на площадках сам себя не вынет, а меня тогда больше интересовал вынутый грунт да ударные темпы, чем их жалобные, слезящиеся глаза.

Это они умели, этому они научились – в глаза заглядывать, то слёзно-жалобно, с беспомощным недоумением, по-собачьи, то колюче-нагло, дерзко и вызывающе, но меня эти взгляды не трогали и не волновали, я был комсомолец, настоящий комсомолец, а все те, кто не разделял мои убеждения, кто не строил лучшее будущее вместе со мной, те для меня просто не существовали, ведь не разделять мои взгляды могли только недорезанные буржуи и попы, кулаки-мироеды да прочая контрреволюционная сволочь, жалости к которым нет и быть не может, да и вообще мы их с собою в светлое будущее не возьмём, зачем они нам в будущем?

Потом, конечно, я кое-что понял, повзрослел, стал умнее, особенно когда начал с курсантами возиться, но тогда, в шестнадцать лет, максимализм во мне бил ключом, хотелось свершений и геройства, и я свершал и геройствовал как умел, как оно тогда и требовалось, и не было чему-то другому места в моей душе.

Мещанин, интеллигент вшивый – хуже ругательства для нас не было, и боялся я показаться слабаком, боялся отстать от своих товарищей – а больше ничего я не боялся. И вот таким, заряженным и несгибаемым, меня отправили в лётное училище, на этих же старых дрожжах я пошёл на фронт, так чего я сейчас-то расслабился?

Не целая жизнь же прошла, всего лишь несколько месяцев, а смотри ты, уже наш Саня и не Саня, уже он прямо настоящий дэнди, и расслабленно пьёт шампанское в компании настоящей леди, и уже он к кому-то заранее снисходителен, и уже он готов кого-то пожалеть раньше времени, вот это да!

Так уж сложилось, непредставимым образом сложилось, что я сейчас – капитан корабля, вот я и буду этим капитаном, и сегодня, сейчас, я так протащу экипаж и корабль по испытательной программе, что Колька, мой первый бригадир, был бы мной доволен.

– Да, – сказал я себе, поднимаясь на ноги и успокаивая дыхание, – так и сделаем. Надо же понять, на что мы способны.

– Вы что-то сказали, капитан? – тут же откликнулась Кэлпи, уж она-то всё слышала и всё замечала, но я предпочёл просто отмахнуться, ничего не объясняя.

Так просто ведь это не объяснишь, не поймёт, тут нужно воспоминания показывать, с полным погружением, а я не был уверен, что это пойдёт ей на пользу. Тут надо быть помоложе и даже, наверное, немного если и не поглупее, то полегкомысленнее уж точно, чтобы правильно всё воспринять, всякому же овощу своё время, а то получим какую-нибудь новую Розалию Землячку в виде боевого корабля, всем чертям в галактике тошно станет, и первому – мне самому.

– Нет, ничего, – успокоил её я, – так, мысли вслух.

– Тогда хочу напомнить вам, что через сорок минут обед, – и в моём расписании загорелось получасовое окно, – экипаж приглашает капитана в кают-компанию.

– Спасибо, – отозвался я, – обязательно буду.

Следовало поспешить, ведь я хотел не только принять душ и переодеться, но и закинуть себе в библиотеку кое-какие материалы по Зевсу, этому самому газовому гиганту с кольцами, радиационными поясами и сотней спутников. Нет, так-то я район полётов знал, и знал хорошо, но появились у меня кое-какие идеи, вот и нужно было их обдумать. Будет, будет вам сегодня Смелый Почтальон, это уж точно. Фактически будет, без обмана, посмотрим, кто как по льдинам прыгает.

А потом я снова пришёл в кают-компанию последним, задержался, Олег и Кэлпи уже вертелись там, нашли же они себе объединяющее увлечение, вот и хорошо, кстати.

Я спокойно дождался взмаха руки бортинженера, между делом указавшего мне на место справа от его стула, в кают-компании Олег был главным, и главным всерьёз, это была давняя и не отменённая никем традиция и был в ней, наверное, какой-то глубокий смысл, вот и подчинимся, раз такое дело.

Пахло вкусно, хоть корабельная вентиляция не давала запахам шанса, в коридор они не прорывались, но всё же здесь, за столом, было очень тепло и уютно. Олег вновь затеял обед из множества блюд, хорошо хоть порции были маленькие, ну да так-то, с комбайном-то, чего не готовить? Не сам ведь картошку чистишь, иначе бортинженер поскромничал бы, а так всё равно что в игрушки играешь.

Но и в игрушки играть тоже надо уметь, а потому я спокойно сидел и ждал, с удовольствием принюхиваясь и выбирая себе цели. Вот куриная суп-лапша в небольшой пиалушке, вот ляпка картофельного пюре с котлетой и несколькими дольками солёного огурца, вот хлеб, вот компот, а больше ничего мне и не надо. Ну, ещё пирожное, наверное, вот это. И, может быть, ещё вон то. И компота ещё стакан, я всегда в столовой училища по два стакана выпивал, нравится мне это дело.

– Ну что, готово! – Олег оглядел стол, потом, довольный, перемигнулся с Кэлпи, но ведь и правда это был небольшой пир, правильно сервированный, с правильно подобранными блюдами, появился даже небольшой оттенок праздничности, – можно начинать! Благословишь, командир?

– Слава труду! – благословил я его и Кэлпи поднятой ложкой, – приятного аппетита!

Я не хотел наедаться, мне хотелось сохранить лёгкость, и с таким столом это было очень трудно сделать, но я справился. Немного, но вкусно и очень разнообразно, что может быть лучше, разве что ещё пирожное, компот-то допить надо, а потом я заметил, что Кэлпи снова ёрзает.

Она сидела за ещё одним маленьким стаканчиком чего-то сложно заваренного, какого-то чайного сбора, принюхивалась с удовольствием, составляя нам компанию, но нетерпение брало вверх, и вот она поглядывала на меня, думая, что я ничего не замечаю.

– Чего тебе опять? – вздохнул я, откидываясь на спинку стула, Олег-то ещё не доел, не буду же я выскакивать из-за стола, не стоит этого делать, неприятно это другим, выходить из-за стола нужно всем вместе, так что можно и поговорить, компот как раз допить между делом спокойно.

– Скажите, капитан, – оживилась она, – а сегодняшний полёт, вы планируете…

– Сегодняшний полёт, – негромко, но с нажимом, перебил её я, глядя прямо в её удивившиеся глаза, – пройдёт согласно утверждённой программе с небольшими вариациями, и проведу его я лично. А ты, Кэлпи, отвечаешь за матчасть, ты у нас, собственно, и есть матчасть, и я хочу быть уверен, что эта матчасть нас сегодня не подведёт. Не тем у тебя мозги заняты, не о том ты волнуешься и не того боишься. Понятно?

– Ого! – Олег даже замер с ложкой в руках.

– Вот тебе и ого, – посмотрел на него я, – тебя это тоже касается.

– Согласен, – кивнул тот, вновь принимаясь за еду.

– Пристегнуться не забудь, – мне захотелось достучаться до него, а то больно легко нашего бортинженера отпустило, – чтобы не было, как в тот раз.

– Саня, не надо, – передёрнуло его, – ты чего задумал, Саня?

– Ничего такого, – ответил я, – всё будет в рамках наших возможностей.

– А что было в тот раз? – очень заинтересовалась Кэлпи, но я кивнул на Олега, мол, этот тот раз был его, вот пусть он сам и рассказывает.

– А в тот раз, Кэлпи, – Олег даже помотал головой от избытка чувств и воспоминаний, – в тот раз я чуть было не погиб смертью раздолбая. Я, когда с другими летал и сидел сзади, в кабине стрелка, то не привязывался никогда, да и никто же не привязывался! Во-первых – неудобно, брезентовая лента, на которой стрелки сидели, низко была расположена, непродуманно её туда воткнули. Не высунешься, от этого и обзор плохой, и пулемётом вертеть не так лихо получается. Во-вторых, если подобьют, а если ещё и не дай бог ранят, то не сразу и выпрыгнешь, а ведь там счёт на секунды идёт. В-третьих, смысла не было, те лётчики летали, честно сказать, вот как моя бабушка на прогулку выходила, воздухом подышать, вот так они и летали, осторожненько и с оглядкой, без огонька. Ну, вспомни, чего я тебе утром рассказывал, они больше собственной машины боялись, чем немцев. А вот он, – и тут Олег ткнул в меня пальцем, – как начал над целью крутить, противозенитный-то манёвр крутить, как начал вензеля в воздухе выписывать, что твой истребитель! Это наш-то утюг! Правда что, и отбомбились мы очень хорошо в тот раз, как вспомню, так сердце радуется, и дырок в крыльях домой не привезли, все зенитные трассы мимо прошли, остальных-то, аккуратных-то, всех потрепали, да.

Олег залпом добил свой компот, собрался с мыслями, и продолжил:

– Схватился я, значит, при отходе от цели за пулемёт, я всегда на отходе, если кто бегал по земле в пределах досягаемости, всегда давал им прикурить, на половину ленты примерно, не больше, чтобы на обратный путь хватило, и я ведь попадал даже иногда, а тут! Чувствую, что кто-то меня из кабины прямо тащит! И не за шиворот, а всё тело тащит!

– Отрицательные перегрузки, – помогла Олегу Кэлпи, глянув на меня, и я кивнул.

– Именно! – наставительно поднял палец бортинженер, – именно они! Но ведь не делал так никто и никогда, понимаешь? Никто и никогда! Ну ладно, вцепился я в пулемёт, одну ногу вперёд, в перегородку упёр, вторую назад, под брезентовую ленту, раскорячился как смог, локтями упёрся, зубами схватился, визжу как поросёнок, но кто бы меня там, кроме фрицев, услышал, и чувствую, что ничего не помогает, сейчас вылечу и всё тут! Там ведь не одно «же» перегрузки было, там я килограмм двести весил, причём весил именно в сторону выхода из кабины! Но тут, слава богу, всё кончилось, меня опять в кабину вдавило, потом резкое левое скольжение, потом правое, потом снова левое, потом крен туда, потом обратно, потом снова туда! А я башкой своей дурной об правый борт – бац, потом об левый – тресь, потом снова об правый – шмяк! В глазах потемнело, ничего не соображаю, забился под брезентовую ленту, вцепился в неё и ору! Ведь чуть не обделался я тогда, Кэлпи!

Девушка смотрела на нас квадратными глазами, не попадая в общее настроение, потому что я улыбался, прикрывшись рукой и вспоминая, как Олег в тот раз, уже на земле, из кабины выскочил и что он мне тогда в сердцах наговорил, да и сам Олег улыбался до ушей, вспоминая всё это.

– И ведь он меня предупреждал! – ткнул в меня рукой бортинженер, – перед вылетом-то! Пристегнуться, мол, товарищ стрелок, не забудь! Будем активно над целью маневрировать! Но я ведь умнее всех, у меня уже пятнадцать боевых вылетов, а он кто? Что эта морда плакатная себе позволяет, кем он себя возомнил, а? Да я и не таких видал, через плечо кидал! За восемь-то лет службы! Но оказалось, что нет, не видал, а потому ко второму вылету я себе такую сбрую в кабине сварганил, что сам чуть в ней не запутался, а остальные стрелки начали про Саню всякие сказки страшные на ночь друг другу рассказывать! И пристёгиваться тоже начали, от греха подальше!

– Вообще-то, это смешно, – когда Олег выдохся и замолк, сказал Кэлпи я и она осторожно улыбнулась. – С иронией к такому нужно относиться, только так и никак иначе, это традиция, байки травить называется. А если начнёшь всерьёз слушать, то он тебе такого наплетёт, мама дорогая, чего он тебе наплетёт, и это тоже будет традиция.

– Ну ты, Саня, даёшь, – оскорбился немного Олег, – ты за кого меня принимаешь? Я ведь понимаю, что она у нас человек свежий, необкатанный, постараюсь без этого обойтись. Но и ты, Кэлпи, уши не развешивай, вникай в культуру общения! Если всерьёз ко всему относиться, с ума же можно сойти!

– Вот и хорошо, – я встал из-за стола, собрал свою посуду и посмотрел на часы, – тогда через полтора часа команде быть на мостике, начнём тормозить, а пока можете заниматься своими делами.

Глава 11

– Капитан на мостике! – эту фразу Олег произнёс, стоило мне лишь выйти из корабельного лифта, и я даже сбился с шага от неожиданности. Но сказано было спокойно и всерьёз, как дань регламенту, наш бортинженер, когда надо, умел быть собраннее и ответственнее меня, всё зависело от ситуации.

– Вольно, – скомандовал я, усаживаясь в кресло и пристёгиваясь, – доклад!

– Всё штатно, – ответила Кэлпи, да я и сам всё это видел, через собственный нейрокомп, – можно приступать к работе.

– Принял, – кивнул я и вывел на обзорный экран перед нами Зевс в увеличенном масштабе, со всеми его кольцами, поясами и спутниками, естественными и искусственными, со всеми их зонами и векторами движения, а также наши собственные траектории, текущую и конечную.

Сейчас мы неслись на десяти процентах от скорости света мимо газового гиганта, много выше плоскости эклиптики всей системы, и нам нужно было оттормозиться до чуть выше первой космической Зевса, чтобы выйти на очень высокую орбиту над ним, да ещё и перпендикулярно плоскости его колец.

– Тормозить будем в один приём, – предупредил я экипаж, – максимум в два, курс корректировать на ходу. Кэлпи, справишься?

– Так точно, капитан, – отозвалась она. – Ничего невозможного в этом манёвре нет, двигатель и вычислительные мощности позволяют.

– Про противометеоритную защиту не забывай, – я видел, что что Кэлпи бдит, что все сенсоры, локаторы и датчики дальнего обнаружения задействованы в работе, на тот случай если вдруг выскочит что-то неучтённое, а с противометеоритных орудий, как говорится, сняты чехлы и они готовы в любой момент выплюнуть на половине скорости света в любую сторону изрядную дозу антиматерии, как размазанной по пространству широким блином, так и узким жалом, от нескольких миллиграмм и до полновесного килограмма, на сорок семь мегатонн в тротиловом эквиваленте, чтобы никому мало не показалось.

– Есть, не забывать, – отрепетовала она, предупредив, – вблизи Зевса процент моих вычислительных мощностей, отданных на противометеоритную защиту, резко возрастёт. И надо ещё будет оставить резерв для пиковых случаев, учитывайте это, капитан.

На это я лишь кивнул головой, мне было понятно её желание перестраховаться, но не будем ему потакать, это она зря надеется, и стал рассматривать выведенную на обзорный экран цель, то есть собственно Зевс и всю его периферию.

Сама планета меня занимала мало, ну гигант и гигант, огромный газовый шар, чего там рассматривать, тем более что масштаб его я сейчас оценить был не в состоянии, разве что бури и облака на поверхности выглядели красиво, зато вот кольца его, кольца – это было зрелище на века, я даже засмотрелся.

Шириной в сотни тысяч километров, издалека они казались единой сплошной поверхностью, но чем сильнее я уменьшал масштаб просмотра, тем больше они разделялись щелями на отдельные участки, а в щелях этих проглядывали звёзды и спутники.

При всей своей невообразимой ширине, толщина колец начиналась от десяти метров и нигде не была больше пятидесяти, так что такие кольца были самым тонким и ровным объектом из всех, что только можно себе представить и увидеть, причём во всей вселенной.

И плотность, из-за своей плотности кольца были физическим объектом, в отличие от того же пояса астероидов, что был поясом только по названию, там-то фактическая плотность не сильно отличалась от плотности соседних, пустых областей, там по огромной орбите было размазано всего четыре процента массы нашей Луны, там нужно было сильно постараться, чтобы поймать обломок, а вот здесь…

Здесь я смотрел и видел густую снежную метель, странную метель в космосе, метель, не пропускающую солнечные лучи. И пусть солнце «Надежды» на таком отдалении больше напоминало тусклую копейку вдалеке, но всё же его лучи не могли прорваться через эти застывшие во времени и пространстве снежинки, я-то думал, что они мельтешить будут, а они застыли на своих местах, застыли на многие миллионы лет, застыли и не двигались, и как такое могло быть, я вроде бы знал, но принять не мог.

В материалах о кольцах было сказано, что составляющие их части всё же движутся относительно друг друга, движутся в среднем со скоростью один миллиметр в секунду, но такое движение можно уловить только вблизи, поэтому мне сейчас кольца казались застывшими в космосе, застывшими вместе со всем своим содержимым и тот факт, что всё это ещё и вертится вокруг Зевса, лишь добавляло нереальности в происходящее.

– Начинаем манёвр торможения, – мне подспудно захотелось развернуть корабль кормой вперёд, а как же, двигатели-то снизу, но делать это было не нужно, наш звездолёт мог выдать самому себе тягу в любую сторону от центра масс, и Кэлпи выбрала вектор, который потихоньку, на тысяче «же», по довольно крутой параболе, нас затормозит и выведет точно на высокую, заранее предназначенную нам орбиту над Зевсом, над всеми его кольцами и спутниками.

На этой орбите мы осмотримся, как говорится, в отсеках, там Кэлпи свяжется с местной диспетчерской службой, доложится ей, примет обстановку, ну а там уже и видно будет.

Я сейчас рулил кораблём так, как это делает капитан какого-нибудь парусного фрегата в море, одним своим присутствием, просто подтверждая то, что происходит. Там ведь тоже штурвалом или даже просто кормовым веслом вертит рулевой, вертит по тому курсу, что выдаёт и корректирует ему штурман, а капитан вроде как не при делах, вот и я так же, только вместо рулевого и штурмана у нас была Кэлпи, уж она-то сейчас была занята на все сто, хотя чего это я, на все тридцать процентов, что было много, очень много. Чрезмерно много по всем нормативам, перестраховывается она, но для первого раза сойдёт.

– Расчётная орбита занята, – наконец раздался её голос, – внутрисистемный привод выключен, прошу разрешения приступить к радиообмену.

– Действуй, – кивнул я и добавил чисто для Олега, – экипажу осмотреться и доложить по итогам осмотра.

Экипаж согласно кивнул, пожав плечами, ну да ему можно, и тут Кэлпи меня предупредила о входящем голосовом вызове, который я сразу же принял.

– Диспетчерская служба Зевса, – раздался негромкий, но отчётливый голос, и не было в этом голосе того шипения и треска, к которым я привык на полевых аэродромах, собеседник будто бы стоял передо мной, и ещё, судя по немного недовольному и уставшему тону, это был именно человек, ну или искин класса Кэлпи, не меньше, что сильно вряд ли. А потом, чтобы меня добить, изображение Зевса со всеми его кольцами на рабочем экране уехало куда-то вбок, а на освободившемся месте возникло окно, в котором нарисовался неулыбчивый мужик лет сорока, из одежды мне был виден лишь форменный китель, чем-то похожий на мой, с теми же защитными свойствами, а ещё он очень недовольно щурился, как будто его только что разбудили, но тёмные волосы на его голове были приглажены в аккуратнейший пробор, густые щегольские усы тоже нигде не топорщились, так что не знаю, хреновый из меня Шерлок Холмс.

– Диспетчерская служба, – повторил он, немного снисходительно разглядывая меня и мой парадный капитанский мундир, а ещё откровенно косясь взглядом на нашего основного члена экипажа, – вызывает звездолёт «Кэлпи», ответьте.

– Диспетчерская, – отозвался я, – капитан «Кэлпи» Александр Артемьев на связи. Добрый день и слушаю вас.

– Здравствуйте, капитан, – немного холодно сказали мне с экрана, – позвольте представиться, меня зовут Евгений Фомин, я начальник станции «Зевс-Первая», но сейчас выступаю в роли главного диспетчера и именно в этой роли решил сейчас поговорить с вами лично. Догадываетесь, почему?

– Не имею ни малейшего понятия, – в тон ему ответил я, удивил он меня, конечно, таким радушным приёмом, но смутить не смутил, куда ему, усатому, – потрудитесь объясниться.

– Зевс и вся его периферия, – как школьнику, начал объяснять он мне, немного всё же удивлённо-картинно вскинув брови в ответ на мою фразу, – это устоявшаяся зона научных исследований, но немного замкнутая и, скажем так, самодостаточная вещь в себе. Здесь, на этой станции и по всем орбитальным спутникам проживают и ведут работу примерно три тысячи человек. Работу важную и работу нужную, понимаете меня, капитан Артемьев? Кстати, не подскажете, а почему я раньше о вас не слышал? Всё же кандидаты на такие должности обычно люди довольно известные в наших узких кругах, обычно уже с опытом и богатым прошлым.

– Не знаю, – не стал ему облегчать жизнь я, – но внимательно слушаю дальше.

– Так вот, – недовольно пожевал губами он, – мои искины уже скинули вам, – и тут он вновь уставился на Кэлпи, как будто не со мной разговаривал, – всю информацию по периферии Зевса. Все орбиты, все объекты, все скорости – всё там учтено. И нам очень не хотелось бы после вашего отбытия всё это дело сканировать и пересчитывать по новой. Во-первых, оцените сложность работы, у нас ведь тут больше сотни лун, про мелкие астероиды я и не говорю, а ведь есть ещё и кольца. Во-вторых, любое изменение, любое возмущение в существующем порядке орбит и объектов может нарушить работу множества людей.

– Понял, – кивнул я, соглашаясь, действительно, этот Фомин дело говорил, ну а что до тона, то в этом случае простительно, мы-то потом улетим, а он останется, – да, лично мне было бы неприятно, согласен, объяснили доступно. Но всё же это общие слова, а мне хотелось бы точно знать границы допустимого, у нас ведь, всё-таки, ходовые испытания.

– Ох уж эти испытания, – поморщился он, – вот и прыгали бы, например, в другую систему да там бы и резвились себе сколько душе угодно.

– Хорошо бы, – в тон ему ответил я, – но неприемлемо, к сожалению. Внесистемный привод испытывается на четвёртом этапе, погружение в газовый гигант – на втором.

– Вот только поэтому я и подписал это разрешение, – желчно вздохнул он, моя понятливость нисколько его не смягчила, – что же до границ, то слушайте: вплотную к Зевсу и в его атмосфере можете испытывать корабль согласно регламенту. А вот выше настоятельно прошу вести себя очень осторожно, то есть луны не толкать, по астероидам не стрелять, значимых возмущений не создавать.

– Даже и в мыслях не было, – покривил я душой, – а вблизи Зевса, значит, можно?

– Там многое можно, – подтвердил он, – там такое творится, что возмущением больше, возмущением меньше, разницы никакой.

– А ещё мы хотели бы на кольца посмотреть, – признался я, – с расстояния вытянутой руки, через иллюминатор. С этим как?

– Очень рекомендую, – внезапно оживился он и недружелюбность его куда-то ненадолго отступила, хоть и не исчезла, это я, значит, правильно попал, – прямо очень. Я вам сейчас скину одну точку, вблизи внешнего края кольца «Б», там вы получите незабываемые впечатления, я сам недавно оттуда. Там, по этому краю, там такой ледяной лес, такие тени, в общем, сами всё увидите.