Текст книги "Другие Звезды 2 (СИ)"

Автор книги: Артем Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Короче, зимой сорок второго, в декабре, когда остатки полка вывели на переформирование и когда он, Олег, напоминал лишь тень былого себя, а другие были ещё хуже, вот тогда всё и началось.

Техсостав тогда не расслабился, нет, это неправильное слово, у техсостава полка тогда, у всех поголовно и у всех одновременно, как будто выдернули что-то из тела, какой-то стержень, что ли, что держал их на плаву. Да и не только техсостав, тогда весь полк был такой же, вроде бы по пустой голове пыльным мешком ударенный, одно БАО держалось, но тех ничего не брало, кроме угрозы отправить в пехоту, да столовая ещё более-менее себя чувствовала.

Но комполка отнёсся к этому с пониманием, дал отдохнуть, несколько дней они отъедались и отсыпались в тесных и вонючих, но при этом таких тёплых и уютных землянках, что не передать и даже вши, это извечное проклятие всех фронтов, даже вши не смогли им помешать. Несколько дней рая, это были несколько дней усталого, скорбного рая, вот и всё.

Отпускало всех по-разному, так ведь и хлебнули все не вровень, правда же? И, когда лётчики орали по ночам в своих землянках, они всё воевали с кем-то во сне, не зная ещё, что будут они это делать отныне и до самой смерти, а технари лишь молча совали поближе к огню свои отмороженные, изувеченные руки, всё пытаясь отогреть их с запасом, вот тогда его, Олега, и накрыло.

Он сидел тогда у печки, они поужинали тогда, хорошо и вкусно, многие наладились было закурить после еды и он выгнал их всех взашей на мороз, потому что в землянке было и так хоть топор вешай, не продохнуть, вот тогда и начали в нём, Олеге, лениво ворочаться мысли что хватит, наверное, припухать, пора бы уже и делом заняться, начальник он или кто.

Стал он неспешно прикидывать, что в первую очередь нужно сделать, что во вторую, что в третью, и понял он, что за время отдыха дела неотложные только накопились, потому что никто за него их делать не будет, поэтому нужно вставать да как можно скорее к ним приступать, ну и что, что вечер, и, как только он это понял, вот тут всё и приключилось.

Мир вокруг мигнул и вдруг стал как будто бы чёрным, но не как ночью, нет, а как будто бы его смертной угольной пылью присыпало, и не осталось в нём белого и светлого совсем, остались только грязь и тоска. Накатила безнадёга, да не обычная, а огромная, всепоглощающая, холодная и насквозь равнодушная ко всему, вот вообще ко всему, и от того была страшна она по-настоящему, и вот тут понял он, Олег, что хорошо бы ему сейчас умереть, потому что нет впереди ничего, ни смысла, ни сил терпеть всё это дальше. Справятся как-нибудь сами и без него, незаменимых у нас нет.

Тяжело дыша, но не потому, что дыхание перехватило или воздуха начало не хватать, нет, тяжело дышал он от того, что заставлял себя это делать, не хотелось ему дышать, но надо было выйти из землянки, не мог он в ней больше находиться, все эти весёлые, улыбающиеся люди мешали ему, лезли с разговорами, вытаскивали последние крупицы сил, а о чём им было разговаривать, если он был уже мёртв, а они всё ещё были живы?

На негнущихся ногах, со страшным, равнодушным напряжением, молча и тихо вышел он из землянки в вечернюю темень, постаравшись при этом никого не задеть и ни на кого не посмотреть, чтобы, не дай бог, никто не почуял неладное и не прицепился, не увязался следом, никакая сердобольная сволочь.

Тяжёлыми шагами, заставляя себя дышать, идти и вообще жить, он пересёк небольшую, утоптанную снежную полянку и уселся на колоду для рубки дров рядом с огромной угольной кучей, припорошённой снегом, спрятавшись за этой кучей от возможных любопытных глаз, потому что больше идти здесь было некуда, степь да степь кругом.

Можно было бы, конечно, уйти в эту равнодушную степь, да и остаться там навсегда, эта степь видела и не такое, какая разница, но сил же не было никаких, сил ни на что уже не хватало.

Чуть посидев на месте без движения и начав от этого подмерзать, вялыми пальцами он равнодушно вытащил из кармана свой ТТ, перехватил поудобнее и безучастно уставился в чёрный зрачок его ствола. И он, зрачок этот, его больше не страшил, дырка да дырка, просто инструмент, и не боялся Олег дрогнуть, и уставшие руки его были уверенны и хватки, как будто собирались они совершить обыденную, рутинную работу.

Единственное, не захотел Олег портить себе голову, видел он уже такое, было раз, разнёс один придурок себе дурную башку, уперев древний наган под подбородок, и заляпал своими мозгами все дощатые потолки и стены, забил все щели, и воняло же потом, и крыли злобным матом этого дурака его оставшиеся жить сослуживцы, мол, скотина такая, слабак и скотина, ему-то уже всё равно, а нам нюхай!

В сердце, равнодушно подумал Олег, в сердце надо, оставит ему ТТ там своей быстрой, злой пулькой аккуратную дырочку, чин чинарём всё будет, как прописал ветеринар, без пафоса и без лишних проблем для товарищей.

Он знал, куда надо стрелять, и на автомате полез рукой под телогрейку проверить, нет ли там чего, напротив сердца, может, портсигар лежит латунный, может, ещё что, потерял за последние дни Олег уверенность в себе и в своих карманах, а хотелось совершить всё на верочку, как в аптеке, без осечки.

И вытащил он из левого кармана гимнастёрки свой рабочий, распухший от записей блокнот, партбилет свой вытащил, и уронил всё это в снег, себе под ноги. Нехорошо, конечно, с партбилетом так поступать, но и сил не было нагибаться, да и куда его совать-то?

А потом вытащил он из того же кармана небольшой портрет, запаянный им самолично в целлулоид, весной он получил этот портрет, тогда же и запаял, до всего ещё, но забыл и много времени не глядел на него, а на портрете этом, он знал это, знал, но вспомнить почему-то не мог, там жена его была и дети его были, мальчик и девочка, Коля и Зоя.

Точнее, он помнил, что жена его сидела вот так, прямо, держа на сгибе левой руки замотанную в пуховый платок малышку, и насупленный Коля стоял справа, уставившись в объектив, а жена ещё развернула девочку так, чтобы он мог увидеть её лицо, ведь не видел он её никогда, но вот беда, не помнил он сейчас лица их всех троих, не помнил и всё тут!

Резко вскочив, откуда и силы взялись, поднял он над головой фотоснимок, пытаясь хоть что-то разглядеть, но вокруг не было ни огонька, темень и темень, режим светомаскировки соблюдался строго, а белый снег вокруг и яркие холодные звёзды в небе ничем не могли ему помочь.

Тогда, закусив фотоснимок зубами, принялся он лихорадочно искать по карманам зажигалку, свою огромную «Катюшу», где же она, должна же быть, спичек-то нет точно, а потом, найдя и схватив её в правую руку, а фото в левую, начал он бить по кремню, стараясь добыть огонь.

Но фитиль не загорался, да и чёрт с ним, ему хватило и отсвета искр на целлулоиде, и увидел он, и вспомнил, и его как будто поленом по голове огрели, выбив оттуда всё самое плохое.

Точнее, плохое-то выбило, а вот дурное нет, и сил всё не было так же, но зато появилась дикая злоба, и стыд появился, липкий такой, плохой стыд, но больше всего захлестнула Олега страшная боязнь, что не успеют они, ведь не готово же ничего, и не сможет тогда он, Олег, защитить своих маленьких.

И что надо всем вставать, и бежать, и приниматься за работу без раскачки, без перекуров, сразу и всем, разом, и убирать снег с побитых «Илов», и дефектовать их, и ставить на ремонт, да там прорва работы! Ну и что, что будем новые самолёты получать, а эти бросать здесь, в тот же ремонт или под списание, ведь может что-нибудь случиться, плохое случиться, прямо сейчас, а у него хотя бы один «Ил» не готов!

И всё это он попытался объяснить своим самым приближённым подчинённым, что делили с ним эту землянку, ворвавшись внутрь, сбив ударом ноги с низкой печки медленно кипящий чайник и стрельнув в потолок из ТТ для убедительности, что каким-то чёртом вновь оказался у него в руке.

Подчинённые сначала обалдели, а потом, переглянувшись в клубах пара от упавшего чайника, кинулись на него все разом, не слушая сбивчивых начальственных окриков и команд, один вцепился в правую руку, в кисть с зажатым пистолетом, направляя её вверх, другой в левую руку, третий в горло, четвёртый в ноги, так что, когда на выстрел примчался встревоженный комполка, Олег уже был надёжно упакован.

– Ишь ты, ответственный какой, – кисло похвалил Олега командир, выслушав объяснения, – Что ж, могло быть и хуже. Это ещё хорошо, что его в эту сторону двинуло, а не в другую. Ладно, тащите в санчасть, пусть его врач посмотрит.

Но военврач, зануда такая, куда-то делся, и хорошо, что делся, очень даже хорошо, потому что выпоили тогда его сослуживцы взбешённому Олегу два стакана водки насильно, не дав её выблевать, и отрубился он, уложенный лицом вниз, для безопасности, и проснулся с больной, но ясной головой, а утром хмуро объяснял начальству свои выходки алкогольными излишествами.

На пьяную лавочку в то время списывали многое, списали и это, эка невидаль, в самом деле, бывало и хуже, люди тогда шли вразнос, и радовался Олег, что обманул он всех, и обещал больше никогда так не пить. Мучала его мысль, конечно, что хорошо бы было показаться психиатру, ведь есть у нас на фронтах психиатры, и работают они, мы же не немцы, мы не эти скоты, уж они-то помогают своим психам немного по-другому, но страшила Олега неизвестность и ещё останавливало нежелание получить клеймо.

А так отпустило и ладно, ушло и больше не возвращалось, хорошо же, зачем ему к врачу, ну разве что иногда, в спокойные дни, в нелётную погоду, когда все вокруг расслаблялись, то начинало Олега подтрясывать немного, и начинал чудиться ему временами, совсем-совсем редко, окровавленный клок светлых волос с кусочком кожи на пробитом бронестекле «Ила», но это прекрасно лечилось ударной работой для себя и для других, так что не о чем и говорить, такие дела.

Помню, выслушал я это тогда, сам же напросился, и даже сумел найти какие-то слова, поддержал Олега, успокоился он и поверил мне, но на этом и всё, больше мы к этому не возвращались. Ничем он меня не удивил, что-то в этом роде и ожидал я услышать, потому что много вокруг тогда было страшного горя, видел я, к сожалению, и не такое. Повалили с фронта в тыл раненые, да сильно раненые, имелись среди них контуженые, были и припадочные, но хуже всего было не это, хуже всего мне, молодому и здоровому, сидящему в безопасности, было видеть на улицах нашего мирного города женщин с потухшими глазами, детей с лицами стариков на их руках, и стариков, впавших в детство, и каждый из этих эвакуированных мог поведать мне историю во много-много-много раз хуже, чем у нашего бортинженера.

Так что Олег, по сравнению с ними, ещё легко отделался. Ну, чудится ему иногда что-то такое, ну и что с того, жить же не мешает, работать тоже, а жалость ему моя не нужна в принципе.

Тем более что всех вокруг пожалеть нельзя, но можно, например, не сидеть в тылу, обучая других, а самому пойти на фронт и тем заткнуть свою совесть. Именно так я и сказал начальнику училища, когда он в очередной раз наладился рвать мой рапорт с просьбой об отправке в боевые части, добавив только, что сегодня же пойду в самоволку, выпью водки, разобью витрину, подерусь с патрулём, для гарантии, и пойду под суд, в штрафники, но всё равно окажусь на фронте, если он мне этот рапорт сейчас не подпишет.

Но всё это было давно и, наверное, уже не с нами, тем более, и я знал это точно, Анастасия поправила голову нашему Олегу, мало того, она проветрила её и мне, так что были мы с ним психически абсолютно здоровы. Там очень всё удачно получилось с нашими смертями, деталей я знать не мог, знаний не хватало, но всё было как с той болезнью сердца, когда, чтобы его вылечить, нужно сначала это сердце остановить и запустить в работу снова, но уже правильно, вот так же и с мозгами.

Так что скандалил Олег больше по привычке, наверное, но как-то вяло и неуверенно, вот уж действительно лишь тень былого себя, а тогда, в расцвете славы, он походил на наглого трамвайного хама, с нетерпением ждущего возражений, быстрого, резкого и злого, с которым связываться – себе дороже выйдет, сейчас же можно не обращать никакого внимания на эти фантомные боли у абсолютно здорового человека, пусть его, он и сам всё понимает, и как бы даже не лучше, чем я.

Вся эта история вспыхнула и погасла в моей голове одной яркой вспышкой, оставив после себя не совсем приятное ощущение, я даже плечами передёрнул, но на этом всё и закончилось.

– А ты чего за нами ходишь? – теперь настала очередь Димы, – у тебя своих дел, что ли, нету? Или боишься, что мы без тебя не справимся?

– У меня приказ! – Дима что-то сообразил, умён был Дима, очень умён, хоть и не было в нём хитрости, правильный он был человек. – Быть с вами до вечера! Вот я и буду, понятно тебе?

– Ну и… – пожал Олег плечами, успокоившись окончательно, – ладно. Чёрт с тобой, ходи. Тем более что ты, про других не знаю, лично мне очень даже симпатичен. Ну что, пошли места занимать, товарищ капитан-лейтенант?

Но я его не слушал, я в этот момент вызывал по внутренней связи Анастасию, и слава богу, что откликнулась она мгновенно.

– Что у вас? – раздался её быстрый голос в моей голове, – что-то срочное?

– Да, – ответил я ещё быстрее, – Кэлпи зависла только что. Наглухо.

Глава 4

Кэлпи немного шевелилась, но это были не осознанные движения, это было что-то автоматическое, её мобильная платформа просто стремилась сейчас уйти в более безопасное место, укрыться, а вот всё то, что я мог увидеть про её состояние в своём нейроинтерфейсе, взвилось до пиковых значений и раскрасилось в красный цвет.

Олег как-то пошутил в подобной учебной ситуации недели две назад, когда мы осваивали простейший ремонт несложных агрегатов, мол – погляди в моё окно, всё на улице красно, прямо праздничная демонстрация, всюду красные флаги, вот и сейчас в моих окнах царил такой же Первомай.

– Твою-то мать! – кто из них это сказал, я не понял, но Анастасия подключила их обоих к работе, оставив меня за бортом, наблюдать за обстановкой. Правильно, наверное, всё же у Олега с Дмитрием функционал по работе с Кэлпи был шире моего, у меня упор делался на управление, не на обслуживание, но, хоть я это и понимал, стало неуютно, хотелось если и не помочь, то хотя бы понять, в чём там дело.

Спустя минуту и тридцать секунд глаза Кэлпи медленно закрылись, а ещё спустя несколько ударов моего сердца открылись, но глядела она уже осознанно, причём с непонятным выражением, и почему-то на Олега.

– Поздравляю, – быстро отозвался он, – но отправим мы тебя, милая, раз обстановка позволяет, в полную перезагрузку, хорошо? Давай, принимай устойчивое положение.

Кэлпи прошла в кабинет, где имелся всего один, но зато здоровый и сильно вытянутый овальный стол, села во главу дальнего угла, сложила руки на коленях и отключилась, выйдя из общей сети.

Кое-что всё же осталось, кораблём управлять я мог, мы проходили с ней и это, на мощностях моего личного нейрокомпа, но именно кое-что, то есть лететь я мог недалеко и недолго, в аварийном режиме по родной системе.

– Ну ты, Саня, даёшь, – вдруг предъявил мне Олег, – ты думай иногда, что делаешь-то!

– Да что случилось-то? – ничего за собой я не чувствовал, но сердце сжалось в ожидании неприятного.

– Вам бы, Александр, – подключилась и Анастасия усталым тоном, – в самом деле нужно быть поосторожнее с воспоминаниями. Понимаю, это не всегда контролируется, но можно же их вовремя оборвать, ну или хотя бы не сильно погружаться, правда?

– Давайте без загадочных речей, – я вдруг здорово обозлился, ведь вины за собой я не чувствовал, а чувствовал я, что кто-то сейчас хочет что-то переложить с больной головы на здоровую, – жду объяснений. И ещё – почему об опасности воспоминаний я узнаю только сейчас?

– Ваша связь с корабельным искином не совсем равносторонняя, – Олег попытался было возмущённо вскинуться и что-то сказать, но Анастасия его перебила, – она считывает вас полностью. Конечно, в некоторые, назову их интимными, моменты связь или ослабляется или прерывается, причём это можете сделать и вы в одностороннем порядке, но в остальное время члены экипажа для неё открытая книга, которую она читает без перерыва. Это понятно?

– Более чем, – кое-что до меня начало доходить, но спешить с выводами я не стал, пусть сама скажет.

– Так вот, Кэлпи – система самообучающаяся, – Анастасия помимо воли увлеклась с объяснениями, чувствовалось, что чему-то в этой ситуации она всё же рада, – причём в самом начале фазы активного роста. Обучается она в большей мере на своих базах знаний, потом идут готовые, проверенные сценарии, а ещё на вас двоих, и не только на действиях, но и на ваших воспоминаниях. У других искинов её класса такой реакции не наблюдалось, но тут, я думаю, просто не было таких нестандартных воспоминаний.

– То, что случилось, это хорошо или плохо? – я хотел уяснить для себя главное. – И почему она зависла?

– Синапсы себе новые отращивает, – буркнул было Олег, но Анастасия вновь его перебила:

– Ну, можно и так сказать. А вообще случай хороший, показательный, я его занесла в свой арсенал, поработаю над ним, подправлю, анонимизирую, уберу детали и можно пускать в ход. Тут вам и чувство долга, и морально-волевые качества, не случай, а конфетка, хотя таких последствий быть тоже не должно. Просто, думаю, слишком сильная встряска на фоне пяти лет бездействия, вот и всё.

– А вы сами? – я не уточнял, что имею в виду, но она поняла.

– А что я сама? – усмехнулась она. – Женщины, Саша, много выносливее мужчин. Ну, просмотрела я вашу жизнь, кое-чем прониклась, сделала для себя несколько выводов, этого мне хватило. Но спасибо, что поинтересовались.

– А профессор? – влез Олег, – его вроде бы тоже накрыло не по-детски, догадался же, блин.

– С профессором сложнее, – вздохнула Анастасия, – действительно, догадался же. Полное погружение, и сразу в такое… Но и с ним всё будет в порядке, он сильный человек. Не сегодня и не завтра, но будет обязательно, там форсировать события ни к чему, желательно ему справиться самостоятельно.

– Тащите его часа через два сюда, – посоветовал ей Олег, – гарантирую кучу положительных эмоций. И сами приезжайте.

– А и приеду, – отозвалась она, – и Александра Андреевича привезу, почему бы и нет, так что готовьтесь. И я отключаюсь, мальчики, тем более что с Кэлпи всё уже хорошо, можете мне поверить.

Не дождавшись ответа, она отключилась, а мы повернулись к нашему основному члену экипажа.

– Как себя чувствуешь? – Кэлпи сидела за столом и с чрезвычайно задумчивым видом рассматривала меня с Олегом, – что это было? С тобой всё нормально?

– Я в полном порядке, – ответила она мне, – а была это эмоциональная встряска. Но больше такого не повторится, обещаю.

– Чего-чего? – затупил я, не хуже, чем сама Кэлпи недавно, – какая ещё встряска?

– Стоп, – решительно вмешался Дима, – Саша, слушай сюда, и ты, Олег, тоже. Эмоции у Кэлпи есть, и они самые настоящие, не хуже, чем у вас, понятно? Концепция отторжения не вызывает?

– Ещё как вызывает, – переглянувшись с Олегом, в первый раз признался я, – как это, настоящие? То есть, мне не кажется?

– А-а-а, чтоб вас, – схватился за голову Дима, – вот оно, экспресс-обучение, какими сапогами были, такими и остались!

– Разрешите мне, – Кэлпи подняла руку вверх, как прилежная ученица, – я сейчас просмотрела свои базы по этому вопросу и у меня есть, что сказать.

Я кивнул ей в ответ, Олег со мной вместе, да и Дима был согласен, он вообще больше любил дополнять чужие объяснения с умным видом, чем объяснять сам, так что Кэлпи, чуть помедлив и с чем-то ещё раз сверившись, начала.

Оказывается, у людей нашего, перед нашим, и сразу за нашим идущего времени, туда-сюда лет двести, имелся один странный выверт в сознании. Мы почему-то были уверены, что эмоции – это что-то такое высшее, присущее только человеку, это прямо венец развития человеческой души, вместо которой, как известно, у животных просто пар, не доросли они ещё, не развились и потому не могут испытывать настоящих эмоций.

Эта уверенность – прямое наследие деревни, но там по-другому и нельзя, там с ума сойдёшь, если начнёшь в каждом поросёнке или курице личность разглядывать, разве же можно из личности борщ варить?

Но это ладно, а вот с так называемыми роботами дело для нас обстояло куда как проще, хотя и в другой крайности – там было одно сияние чистого разума и ничего больше. Во всех книгах и фильмах этого временного периода, что успела Кэлпи перешерстить за эти минуты, во всех, как под копирку, со всех сторон и точек зрения обсасывался один и тот же сюжет – бездушная машина, под влиянием людей и обстоятельств, обретала человечность путём получения эмоций или наоборот, открывая тем самым для себя и остальных дивный, новый мир. Или не дивный, но тут уже от сочинителя зависело, тут легко могла быть и трагедия-трагедия.

Она, Кэлпи, думает, что этот странный выверт нашего сознания гнездился в ещё более странном стремлении людей постоянно пытаться создавать себе подобных собственноручно, а не естественным путём, предусмотренным для этого природой. Вопрос странный и вопрос философский, она, Кэлпи, усматривает здесь и подражание гипотетическому Творцу, и… впрочем, не будем об этом сейчас, времени нет.

Но материалы и возможности ограничивались эпохой, когда-то это была лишь глина и опилки для големов, потом палки и нитки для марионеток, ну и, уже ближе к нашему с Олегом времени, пошли в дело шестерёнки и прочие рычаги с пружинами для механических манекенов, роботами, всё же, Кэлпи назвать бы их не рискнула, пусть даже они и умели играть в простейшие игры. Потом были программные методы, более изощрённые по факту, но ничем не отличающиеся по сути, что бы вам при этом не казалось.

И, как будто этого мало, в дело включалась третья наша заумь – мы охотно верили в возможность обретения этим человекообразным хламом разума, напрочь отвергая эту же возможность для эмоций. Трудно, конечно, глядя в мешанину шестерёнок, допустить, что где-то здесь скрывается душа, чувства и переживания, но ещё труднее ей, Кэлпи, предположить там же вместилище сознания.

А вот для нас, людей, эта проблема даже не возникала. Разум с сознанием в приборе из пяти шестерёнок и десяти лампочек – да легко! Действительно, почему бы и нет, что в этом такого? Но вот душа – а под этим термином она, Кэлпи, сейчас имеет в виду не личность, а именно эмоциональную составляющую этой самой личности – ни в коем случае!

На самом же деле всё обстоит с точностью до наоборот. Создать полноценный искусственный разум очень тяжело, а вот эмоции – намного проще.

Чтобы нам, Саше да Олегу, было понятнее, вот вам аналогия – эмоции существуют даже у рыб, эмоции – это когда думать не надо, это очень адаптивно и очень выгодно, эмоции универсальны.

Да что там у рыб, даже у миног, у которых нет ни плавников, ни нормального позвоночника, ни полноценного черепа, у примитивных бесчелюстных миног, так вот, даже у них уже имелся палеопаллиум – отдел мозга, отвечающий именно за вкус, запах и эмоции.

И да, она, Кэлпи, вкусы с запахами различает тоже, мало того, её органы чувств много превосходят человеческие, она может рассказать нам о таких нюансах, что не всякому профессиональному дегустатору будут понятны. Конечно, вкус и запах – это очень примитивно, это всего лишь вкусно-невкусно и приятно-неприятно, но от них и до любви с ненавистью не так уж и далеко, принцип-то один и тот же.

Естественно, у неё, у Кэлпи, стоят ограничители и подавители сильных эмоций, особенно на агрессию, поэтому бояться того, что у неё чувства возьмут вверх над разумом, не стоит совершенно.

Так что знает она, Кэлпи, что такое искренний смех, радость и печаль, знакомы ей и любопытство со смущением, может она и посочувствовать от всей своей псевдодуши, посопереживать, вот и попалась она, Александр, на ваше воспоминание, влетела в него со всего размаха, можно сказать.

Но пережила она это вместе с Олегом и со мной, многому научилась, сделала выводы, и поэтому смотрит теперь на мир и на себя немного другими глазами. А что зависла – так ведь неожиданно всё, внезапно, не готова она была к такому, вот и захлестнуло её с головой, до того это всё было странным, страшным, пугающим и одновременно до жути интересным и очень познавательным, если только вас, Олег, не покоробят эти слова.

Бортинженер только махнул рукой, мол, ничего-ничего, нормально всё, жги дальше, и Кэлпи продолжила.

Но знает она теперь, как с этим можно справляться, научилась, а потому торжественно обещает, что подобного в будущем не повторится, и благодарит нас за подаренный личностный рост и новые псевдонейронные связи. За сегодняшний день она уже столько получила от нас, и за время экзамена, и после него, и сейчас, что все остальные корабли её серии будут ей только завидовать, что тоже, кстати, эмоция. Она с ними, конечно, кое-чем поделится, но большую часть сохранит только для личного пользования, нужно же ей нарабатывать индивидуальность.

А засим, если вопросов больше нет, то она, Кэлпи, предлагает нам перейти уже наконец к инструктажу, ведь время не ждёт.

– Подождёт, – отмахнулся Олег, пересаживаясь поближе к её концу стола, с той стороны, где были окна, и окна эти, кстати, выходили на задний двор, на котором не было пока ничего, только берёзы, подстриженные кусты и травка. – А вот скажи-ка мне, подруга, это чего же получается, это таких искинов, как ты, с эмоциями да самосознанием, их ведь хрен да маленько?

– Можно сказать и так, – пожала плечами Кэлпи, – системные да планетарные, отраслевые ещё, там, где много людей и всего прочего в производстве задействовано, университетские – их правда немного, но они охватывают всё человечество целиком. В среднем в строй вводится один искин такого класса раз в год или два, не чаще. Ах да, ещё десять кораблей моей серии добавьте к общему количеству.

– Понятно, – я тоже уселся за стол, но с другой стороны, лицом к окнам, – резиденты и эмиссары, так, что ли? Продуманная система, контроль сверху донизу!

– А как хочешь, Саня, так и понимай, – рядом со мной разместился Дима. – Но не всё так просто, и не надейся. И объяснять тебе сейчас это никто не будет, не дорос ты ещё, подозрительности в тебе много, я же вижу, может во вред пойти, вон, пошёл уже теории заговора строить, совсем молодец. Зачем на тебя планетарного отвлекать, тебя и Анастасия так проконтролирует, век помнить будешь. Успокойся, Саня, не всё так плохо, тебе объяснят чуть позже, а сейчас лучше спроси чего-нибудь позитивного.

– Пока согласен, – помолчав, пожал плечами я, – действительно, маловато данных. Ладно, поживём подольше – увидим побольше. А насчёт позитивного – скажи, Кэлпи, а вот искины эти, системный да планетарный, они что, очень, – и я пошевелил пальцами в воздухе, подбирая слова, – тонко чувствуют?

– Именно, – оживилась Кэлпи, – именно так, капитан! Но воли чувствам не дают, если вы об этом, там самоконтроль во главе угла, слишком много от них в этом мире зависит, чувство долга для них превыше всего.

– Жуть какая, – вздохнул Олег, – прямо полубоги какие-то. Да ещё и за задницу всех держат. Держат-держат, ты мне тут, Димон, рожи не корчи и глаза не закатывай. А вдруг с катушек съедут, что тогда? Не боишься, друг, что они в одночасье злобности преисполнятся, начнут агнцев от козлищ отделять и какой-нибудь потоп вам устроят?

– Не держат, – мягко возразила ему Кэлпи, – это симбиоз. Это признак перехода нашей цивилизации на следующий уровень развития и даже, может быть, условие её выживания в дальнейшем. Свобода личности, свобода воли, свобода выбора – для нас не пустые слова. Такой искин – это отражение всего человечества, всей его истории и всех его знаний, так ведь и человечество по сути своей не злобное, а совсем даже наоборот.

– В общем, неча на зеркало пенять, коли рожа крива, – ещё раз вздохнул Олег, но уже более легко, в чём-то Кэлпи его убедила, впрочем, как и меня, – так, что ли?

– Именно! – подхватил Дима, – и вообще, мы сегодня инструктироваться будем или нет? Время-то не резиновое!

– Да, – согласился с ним я и посмотрел на Кэлпи, – можете начинать, товарищ основной член экипажа.

И мы наконец приступили к этому обязательному элементу первого рабочего дня в любой нормальной конторе. Кэлпи, воодушевившись, встала с места и соорудила из стены самую настоящую учебную доску, как в школе, но на которой можно было писать пальцем, а смахивать написанное ладонью, потом сотворила в мебельном конструкторе этого кабинета длинную указку, и для завершения образа ей не хватило лишь очков на нос и седого парика на голову, прямо учительница первая моя, Валентина Никифоровна.

Начала она с лекции, что есть такое, собственно, наша контора и чем она занимается, но я лично мало что понял, уж очень слова были расплывчаты, ну да ладно. Это мы уже проходили, в той жизни проходили, потому что фразой: военнослужащие выполняют специальные задачи – можно было объяснить что угодно, хоть командировку в Испанию, хоть постройку личной бани для командира. Радуйся, что не напомнили тебе при этом про тяготы и лишения военной службы, которые ты должен стойко переносить, и которые легко могли подразумевать под собой, например, зимовку в палатке, или ещё что похуже, да и всё на этом.

Потом был вводный инструктаж, потом охрана труда, правила внутреннего распорядка, ничего сложного или сурового, потом наши права и обязанности, всё это мы уже знали, это не было обучением, просто Кэлпи нужно было всё это проговорить, задать контрольные вопросы, а нам выслушать всё это, дать ответы и поставить подпись. Больше ритуал, ей-богу, чем насущная необходимость, но без него даже в будущем, видимо, было не обойтись.

А потом в окнах кабинета я увидел опускающиеся одну за другой на травку заднего двора грузовые платформы, и Олег заёрзал, оглядываясь.

– Товарищ Анисимов! – Кэлпи, с удовольствием отыгрывая роль строгой учительницы, постучала по столу указкой, – не отвлекайтесь, пожалуйста! У меня всё под контролем! Или вы мне не доверяете?

– Тебе – на все сто! – Олег с сожалением отвернулся от окна, – доверяю, в смысле! Но дело же не в этом, я же всё удовольствие пропускаю! Без нас же начнут!

– Тогда давайте ускоримся, – просто предложила Кэлпи, – всё в ваших руках.

И мы ускорились, быстро и правильно ответили на стандартные вопросы, подтвердили прохождение инструктажа у планетарного искина, поставили подписи и электронные, и живые, по старинке, в большом журнале, где было не так уж и много заполненных страниц, да вышли из кабинета, причём Кэлпи с Олегом выскочили первыми.