Текст книги "Мой век – двадцатый. Пути и встречи"

Автор книги: Арманд Хаммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Романтика русского бизнеса

Хотя путешествие в Советскую Россию было моей первой поездкой за границу, отъезд из Нью-Йорка не стал счастливым событием, как это обычно бывает, когда только что окончивший колледж молодой человек делает первые самостоятельные шаги в большой мир. Ни вечера, ни оркестра на палубе – они были бы неуместны, принимая во внимание положение отца. Вместо этого я быстро собрался в дорогу и через месяц после окончания колледжа был уже в пути.

На складе министерства обороны, где продавались излишки военного оборудования, я купил полевой госпиталь, полностью укомплектованный всем необходимым: палатками, раскладушками, операционными столами, паровыми котлами, хирургическим инструментом, медицинской одеждой и тысячью других вещей. Этот госпиталь был прекрасным изобретением. В него можно было одновременно поместить несколько сотен пациентов. С доставкой и упаковкой он обошелся мне больше, чем в сто тысяч долларов. Я решил подарить его Советскому правительству, что и сделал впоследствии.

Кроме того, я купил новую машину ’’скорой помощи”, укомплектовал ее новейшим оборудованием и лекарствами и написал сбоку слова: ’’Американская медицинская помощь Москве”.

Полевой госпиталь и машина ’’скорой помощи” были погружены на грузовое судно и отправлены прямо в Ригу, порт на Балтике, откуда их должны были доставить в Москву по железной дороге. Я ехал пароходом ’’Аквитания” в порт Саутгемптон на южном берегу Англии. В Лондоне я должен был встретиться с Борисом Мишелем, европейским представителем нашей фирмы и дядей моего бывшего жильца Дэна. Борису предстояло сопровождать меня в Европе.

Позже я полюбил морские путешествия, но в первый раз оно, безусловно, не доставило мне удовольствия. Даже несмотря на то что мы пересекали океан в лучшее время года и на самом комфортабельном пароходе того времени, я чувствовал себя ужасно и провел все путешествие в каюте, неподвижно лежа в постели, как египетская мумия. Когда пароход, наконец, вошел в защищенные от волн воды Саутгемптона, я почувствовал себя заново рожденным.

Не успев причалить к берегу, я тотчас же попал в сеть интриг и загадочных обстоятельств, которые создают России ореол опасности и тем самым придают ей особое очарование.

Ясным июльским утром, когда стайка буксиров, напоминавших муравьев, тянущих огромного жука, подтягивала ’’Аквитанию” в саутгемтонский порт, я стоял на палубе среди толпы, и сердце мое разрывалось от возбуждения. Отрывистая команда – и вот уже на землю установлен длинный трап с гофрированной дорожкой. Мгновенная суматоха, вызванная появлением на борту портовых чиновников и носильщиков, и я вместе с толпой спускаюсь по трапу вниз.

Внезапно я чувствую легкое прикосновение к руке. ’’Если я не ошибаюсь, вы – доктор Арманд Хаммер?” – произносит голос с изысканным английским выговором.

Передо мной стоит незнакомец, стройный блондин, модно одетый в серый твидовый костюм, в перчатках и с тросточкой.

”Ну что за молодцы наши лондонские представители, – подумал я. – Как это мило, что Борис прислал кого-то встретить меня”.

”Да, – отвечаю я, улыбаясь и протягивая руку. – Полагаю, вы пришли меня встретить”.

Незнакомец выглядит слегка удивленным и не пожимает моей руки: ”Да, однако... я представитель Скотланд-ярда и имею инструкции поставить вас в известность, что вам не разрешено сходить на берег, по крайней мере до тех пор, пока мы не выясним с вами некоторые вопросы”.

Наверное, сегодня я бы отнесся к подобным событиям с большим хладнокровием. Даже через десять лет, после жизни в России и соседних с ней странах, где человек привыкает ко всяким неожиданностям, я бы лучше владел собой. Однако в тот момент я был абсолютно поражен.

’’Что? Не могу сойти на берег? Скотланд-ярд? Почему? Что, в самом деле, происходит?”

Позже я понял, что не мог бы дать лучшего ответа. Было очевидно, что мое изумление искренне. Представитель Скотланд-ярда спокойно ответил, что я должен отойти в сторону. Когда остальные пассажиры сойдут, он объяснит мне, в чем дело. Я абсолютно ничего не понимал. Я не совершил ничего предосудительного, мой паспорт в полном порядке, я собирался пробыть в Англии всего несколько дней. Что же могло случиться? Прошло десять минут допроса, прежде чем я начал догадываться о причине моих неприятностей.

Какова цель моего приезда, с кем я собираюсь встречаться и сколько дней предполагаю провести в Англии? Я ответил, что здесь проездом, собираюсь встретиться с лондонскими представителями нашей фирмы и осмотреть город.

’’Проездом куда? – спросил он резко. – Может быть, в Россию?”

’’Надеюсь, – твердо ответил я. – Дело в том, что я – доктор, мы ведем там дела, а в России голод”.

’’Все это мне известно, – сказал он, быстро записывая что-то в блокнот. – Ну так вот, до дальнейших распоряжений вы останетесь в каюте. Предупреждаю, у меня есть полномочия на обыск вашего багажа и вас лично”.

Тут я понял, в чем дело. Перед отъездом нью-йоркский адвокат неофициальной советской миссии Чарльз Рехт сказал, что Людвигу Мартенсу, наверное, будет интересно посмотреть снятый год назад фильм о его отъезде из Соединенных Штатов на пароходе ’’Совьет арк”. Это событие было предано широкой гласности, поэтому мне и в голову не пришло отказаться взять фильм с собой. Кто бы мог подумать, что этот поступок может привести к подобным результа-татам! Мне еще предстояло узнать, что очень часто факты, связанные с Советским Союзом, могут интерпретироваться по-разному как внутри страны, так и за ее пределами, и при этом почти всегда каждая сторона предполагает худшее.

Итак, из добровольца-медика я превратился в политически неблагонадежную личность.

Должен признаться, несмотря на всю эту неразбериху, я был в восторге от всего случившегося. Быть арестованным или что-то в этом роде самим Скотланд-ярдом! Даже герой популярного детективного романа позавидовал бы мне в это длинное жаркое утро, когда я сидел в каюте со ’’стражем” у двери – улыбающимся матросом (как жаль, что у него не было оружия и он не смотрел на меня мрачным взглядом) , стараясь сообразить, что же мне теперь делать.

Вскоре я стал догадываться, почему мое имя привлекло внимание Скотланд-ярда. Из Нью-Йорка я послал телеграмму берлинскому представителю Советской России, сообщая о своем приезде, о том, что надеюсь попасть в Москву и что везу с собой фильм Рехта для Мартенса. Я почему-то считал, что эта телеграмма может мне помочь. В то время ходили слухи, что поездки в Россию связаны с большими трудностями, что на границе все отнимают, кроме запасного костюма, пары обуви да смены белья. Говорили еще, что если повезет, оставляют буханку хлеба и головку голландского сыра.

До сих пор не могу понять, почему Скотланд-ярд заинтересовался этим невинным посланием или вообразил, что оно содержит заговор против Британской империи. Правда, в Англии в то время только что закончилась крупная забастовка шахтеров и ходили слухи о загадочных ’’большевистских агентах”. Действительно, очень многие, включая самого Черчилля, в 1919 году верили, что Великобритания была на грани революционного переворота.

Но даже если это было правдой, какое отношение имеет все это ко мне? Сидя в каюте, я размышлял об этом с таким напряжением, что у меня разболелась голова, но так и не нашел никакого смысла в происходящем.

От этих неприятных мыслей меня отвлек стюард моей каюты Риммер. В час дня, как раз когда я почувствовал голод, он вошел в каюту с подносом, наполненным едой, и вытаращил на меня глаза. ’’Страж” куда-то исчез. Если раньше для Риммера я был просто молодым американским туристом, которого ему по долгу службы приходится обслуживать, и источником чаевых, то теперь положение изменилось. Я стал ’’подозрительной личностью”, на которую, как он в возбуждении выразился на своем ланкаширском диалекте, ’’уже падает тень собственной виселицы”.

Хриплым шепотом мой стюард сообщил, что готов мне служить: передать письмо, или – глаза его заблестели – выполнить поручение. Моей первой реакцией было подозрение. Но потом я обдумал его предложение и решил, что нет ничего плохого в том, что я хочу сообщить о своем положении американскому консулу или нашим лондонским представителям. Произошла глупая неприятность, но это еще не значит, что у меня есть основания для беспокойства.

Я кивнул в знак согласия к очевидному восторгу Риммера. ”Когда я принесу чай, – пробормотал он с видом заговорщика, – приготовьте, что надо передать, и я отнесу кому скажете”. Уж не думает ли он, что я незаконно вожу через границу бриллианты?

Сегодня вся эта история выглядит довольно по-детски, но не следует забывать, что в то время я был немногим старше мальчишки и что все это случилось так неожиданно! В любом случае, преданный Риммер доставил на берег мои письма и кормил меня как на убой. Думаю, посмотрев фильм, Скотланд-ярд не нашел в нем ничего, что могло угрожать королю Георгу (тем не менее фильм этот мне не вернули, и Мартенсу так и не привелось его увидеть).

Через два дня мой детектив внезапно меня освободил, извинившись за причиненные неудобства, и сказал, что я могу получить обратно свои документы в главном управлении Скотланд-ярда, куда, добравшись до Лондона, я отправился на такси. В Скотланд-ярде меня немедленно провели в кабинет важного на вид чиновника, который в изысканной манере извинился за происшедшее, сказав, что ’’произошло небольшое недоразумение”.

Он, по-видимому, считал, что его седины дают ему право в отеческом тоне предостеречь меня от сделок с большевиками. ”Я был в России во время режима Керенского и большевистской революции, – сказал он, – и могу вас заверить, что если и найдется безумец, решившийся послать в Россию свои товары, они будут конфискованы большевиками и ему за них никогда не заплатят”.

Когда, покинув его кабинет, я возвращался в свою гостиницу, я услышал крики газетчиков: ’’Экстренный выпуск! Британская торговая делегация на пути в Россию”. Газетный заголовок гласил: ’’Возобновление торговли по новому англо-русскому торговому соглашению”. ”Ну и дела, – подумал я. – Скотланд-ярд служит торговым интересам Великобритании и устраняет иностранную конкуренцию”.

(Через семь лет, сидя в галерее для гостей Британского парламента, я с удовлетворением слушал речь одного из министров, не слишком дружелюбно настроенного к советскому режиму. Он сказал: ”Мы знаем, что при заключении торговых сделок между нашими бизнесменами и лондонскими представителями Советского правительства не было случая, чтобы последние не выполнили полностью и точно в срок своих обязательств”. Мой чиновник из Скотланд-ярда оказался очень плохим пророком.)

События последних нескольких дней ничуть не погасили моего энтузиазма. Наоборот, я больше, чем когда-либо, был полон решимости ехать в Россию и спешно готовился к отъезду в Берлин.

В эти последние дни в Лондоне мне оказался очень полезным Борис Мишель. Он знал, где достать лучшие товары, имя его было магическим паролем среди владельцев магазинов и поставщиков. Борис – очень выносливый малый, полный энергии и любитель посмеяться – гордился своим знанием мира и непревзойденным успехом у женщин. И действительно, в каждом городе его ожидала дама сердца. Он сделал все, чтобы я получил удовольствие от Лондона, представил меня портным принца Уэльского, у которых я заказал костюмы из лучшего английского твида, водил по ресторанам и театрам, ежедневно развлекая до поздней ночи. Через несколько дней такой жизни я был рад продолжить путешествие хотя бы для того, чтобы немножко отдохнуть.

Пока мой поезд мерно катился через Голландию и Германию в Берлин, я, вместо того чтобы внимательно наблюдать развертывавшийся перед глазами ландшафт континентальной Европы, сидел замерзший в углу купе, стараясь прийти в себя после чрезмерных развлечений с Борисом Мишелем.

Прибыв, наконец, в Берлин на вокзал Фридрихштрассе, я поехал в гостиницу ’’Адлон” на Унтер ден Линден, этой великолепной широкой улице, которая в те дни представляла собой удивительный контраст роскоши и нищеты. Богатые ’’шиберы” (спекулянты) щеголяли в мехах и бриллиантах, приобретенных на нажитые спекуляцией деньги, а люди, раньше вполне зажиточные – профессора, государственные служащие, бывшие армейские офицеры и другие представители среднего класса – проходили мимо в поношенной одежде с побледневшими, осунувшимися от недоедания лицами. Кругом было много нищих, в основном инвалидов войны. Я был поражен. Берлин всегда представлялся мне чистым, ухоженным городом, где всему есть свое место и никто не оставлен без внимания. А тут, на самой Унтер ден Линден, царят нищета и горе. Только теперь начал я понимать, как страшно отразилась война и блокада на судьбе немецкого народа.

Я поспешил в международные кассы и забронировал места в поезде, на следующий день отправлявшемся в Ригу. Затем я отправился в Советское консульство за своей визой. Здесь небрежно одетый парень вручил мне кипу бумаг и сказал, что я должен заполнить анкеты и предъявить три фотографии, после чего мое заявление будет рассматриваться. Легкомысленно отказавшись от его услуг, я заявил, что хочу говорить с начальством. ’’Моя виза уже здесь, – самоуверенно сказал я, – завтра я уезжаю из Берлина”. Ухмыльнувшись, молодой человек провел меня в маленькую пустую комнату, где я был вежливо принят советским представителем – первым настоящим большевиком, с которым мне привелось встретиться.

Я изложил свое дело, предъявил паспорт и сказал: ”Я был бы вам очень благодарен, если бы вы смогли выдать мне визу немедленно, так как я планирую уехать завтра, и у меня еще много дел”. Он устало улыбнулся. ”А вы заполнили анкеты?”

’’Нет. Разве это необходимо? Понимаете, я очень спешу...”

Работник консульства выпрямился. ’’Когда вы хотите ехать? -спросил он. – Ну так вот, если вы очень спешите, то мы, пожалуй, сможем устроить вам визу через две-три недели, но, конечно, прежде всего вы должны заполнить анкеты”.

’’Три недели? Но я забронировал место на завтрашний поезд. У нас в Америке...”

Он широко улыбнулся. ’’Дорогой доктор Хаммер. Вы американцы, такие нетерпеливые... и такие настойчивые. Один из ваших соотечественников подал на визу три месяца тому назад и, поверите ли, приходит сюда каждый день, чтобы спросить, почему ему до сих пор не дали разрешения”.

”Да, конечно, – пробормотал я, – но я понял, что здесь меня будет ждать виза...”

”0н говорит то же самое, – ответил он вежливо. – Ну ладно. Заполните анкеты и, может быть, через две-три недели...”

Я вернулся в гостиницу ’’Адлон” в довольно плохом настроении. Посоветовавшись с друзьями Бориса Мишеля, я решил послать телеграмму в Наркомат иностранных дел в Москву и объяснить, что я доктор и друг Чарльза Рехта, что по его совету я купил полевой госпиталь для работы в голодном районе. Таким образом я надеялся устранить проволочки. Потом, засунув в рюкзак спортивную одежду

и, как поется в песне, ’’все свои несчастья”, я отправился искать утешения на горном курорте в Баварских Альпах, оставив в отеле свой адрес на случай если произойдет чудо и я получу ответ из Москвы раньше.

Через десять дней я получил телеграмму, пересланную из Берлина, в которой говорилось: ’’Ваша виза готова. Литвинов”. Я был уверен, что сотрудники Наркомата иностранных дел в Москве, должно быть, показали мою телеграмму Людвигу Мартенсу, который замолвил за меня словечко.

В невероятном возбуждении я извлек Бориса из бара, где он стал постоянным гостем, погрузил наш багаж в машину и велел водителю как можно быстрее возвращаться в Берлин. Здесь я занялся изучением расписаний. Лучше всего было плыть пароходом из Щецина (сейчас Польша) в Ригу, которая в то время была столицей государства Латвия.

Никто не предупредил меня о трудностях, связанных с переездом по Балтийскому морю: никакими словами нельзя описать этот ужас!

Как адский драндулет со страниц Конрада, ржавый пароходик, делавший эти рейсы, напрягал все силы и чуть не взорвал котлы, стараясь добраться до берега. Пробиваясь вверх и проваливаясь, он продирался сквозь шторм, карабкался на верхушки гигантских валов, чтобы мгновенно вновь соскользнуть с них. Каждое падение в бездну казалось последним. Я вцепился в койку, сраженный морской болезнью, и приготовился к смерти, которая наверняка должна была наступить очень скоро, как только взбешенное море наконец, разобьет хилое тело нашего судна.

А тем временем этот негодник Мишель сидел за капитанским столом, набивая желудок и перебрасываясь грязными шуточками с новым приятелем, капитаном. Весь ресторан был в их полном распоряжении – все остальные, менее крепкого телосложения, стонали и мучались в своих каютах, стараясь свести последние счеты с Создателем.

На поездку до Риги ушло три дня. Если посмотреть на карту, то видно, что за три дня от Щецина до Риги можно было бы и пешком дойти.

Когда-то Рига была крупнейшим западным торговым портом России с населением примерно три четверти миллиона человек. Теперь же, как и Вена, она превратилась в обедневшую столицу крошечного государства, великолепные здания и хорошо спланированные улицы которой населяло меньше трехсот тысяч жителей.

В Риге я впервые познакомился с порядками в старой царской империи. Когда в таможне возникли какие-то затруднения с моим багажом, Мишель, знакомый с порядками в мире, прошептал: ”Дай ему сколько-нибудь”. Я протянул таможеннику доллар. Окинув меня суровым взглядом, он отвернулся. На какой-то момент меня охватило беспокойство: не забывайте, что эта была моя первая поездка в Европу и я наивно считал, что давать взятки официальным лицам -преступление.

’’Мало”, – прошептал Мишель. Я протянул десятидолларовую бумажку. На осмотр моего багажа ушло две минуты. С улыбками и поклонами таможенники собственноручно вынесли его из здания таможни и погрузили в ожидавшее такси к явному неудовольствию флегматичных латышей, поскольку вся эта процедура задержала досмотр их багажа. Позже я узнал, что совершил две ошибки – с американцев полагалось брать по пять долларов.

ftira – великолепный город, что никак не относилось к его самой лучшей в то время гостинице ’’Рим”. В ней была только одна ванная, которой, казалось, никто не пользовался, и, увидев ее, я понял почему.

Как только разнесся слух, что я еду в Россию, вдруг оказалось, что каждый официант проявляет самое лестное рвение мне услужить. Меня усадили за лучший стол и торжественно обслуживали, мгновенно исполняя каждое желание. Сначала это меня удивило, но в следующий же вечер секрет раскрылся.

Представительный метрдотель с короткой седой эспаньолкой, подойдя ко мне, конфиденциально прошептал: ”Вы едите в Россию?”

”Да, а что?”

”Но ведь это верная смерть!” – драматически прошипел он после минутного колебания.

Не дав мне ответить, он стал подробно и сбивчиво рассказывать о своем бегстве из страны ’’красного террора”. Создавалось впечатление, что его преследовали волки в образе человеческом, а может быть, это были настоящие волки, я так и не понял. Как бы то ни было, он пережил ужасные испытания и спасся только чудом. Поддерживая свои доводы словами и жестами, метрдотель убеждал меня пока не поздно вернуться назад. ”Вы молоды и перед вами – прекрасная жизнь. Зачем играть со смертью? – добавил он таким же, как и в начале, трагическим тоном. – Потому что там – смерть”.

В эту ночь я плохо спал. Я редко помню свои сны, но я запомнил, что мне снилась тогда бездорожная степь и преследующая меня стая волков, все с одутловатыми жирными мордами и коротенькими эспаньолками метрдотеля. Этот кошмар длился всю ночь и исчез только с восходом, когда я, пострясенный и обессиленный, отправился за продуктами для поездки в Москву.

Никто не мог сказать, сколько времени она продлится. Кто-то рассказывал, что выехал из Риги, кажется, поздно ночью и через пару дней добрался до русской пограничной станции Себеш. Говорили, если повезет, через несколько дней можно добраться до Москвы. ”А если не повезет?” – подумал я. Однако не стоило допускать подобные мысли.

Я накупил столько сыра, масла, повидла, сардин, хлеба и галет, что ими можно было заполнить целый ящик. Затем, взгромоздив весь багаж на три извозчика, я отправился на вокзал.

Время близилось к полуночи, вокзал был темным и мрачным, а поезд – еще темнее и мрачнее. Однако совсем мрачно выглядела горсточка пассажиров, на собственный страх и риск отправлявшихся в неизведанную Советскую Россию. Борис Мишель, раньше жалевший, что не может со мной ехать, а теперь, казалось, весьма довольный этим обстоятельством, вдруг воскликнул: ’’Боже мой, я забыл свечи”.

’’Свечи? – повторил я глупо. – Зачем мне свечи?..” Но он уже бежал вдоль перрона, как будто его преследовали все волки России, оставив меня одного с огромной грудой багажа и флегматичным латы-шом-носилыциком, ни слова не понимавшим ни на одном из известных мне языков.

По расписанию поезд отправлялся в двадцать три часа сорок пять минут. С каждой минутой волнение мое росло, но на платформе не замечалось никакого движения. Поезд оставался темным, а маленькие группки робко жавшихся друг к другу людей, казалось, и не собирались начинать посадку. В момент отправления поезда пробил колокол, но опять ничего не произошло, и никто не сдвинулся с места. Я чувствовал себя как во сне, отрешенным от мира. Единственной реальностью было квадратное бесстрастное лицо моего латыша-но-сильщика. Оставалось только ждать.

Когда пробила полночь, на платформе появился задыхавшийся Мишель, держа по две свечи в каждой руке. В момент его появления колокол пробил дважды.

”Я был уверен, что еще есть время, – сказал он, тяжело дыша. – Плохо бы пришлось вам без свечей, ведь в поезде нет света”.

”Да? А где же спички?”

Спички он, конечно, забыл, но мы взяли коробок у носильщика, который в конце концов в кромешной тьме погрузил весь мой багаж в не слишком чистое купе с голыми деревянными скамьями.

’’Вам повезло, – сказал Мишель. – В мягких вагонах полно паразитов и тифозных микробов, а здесь вполне прилично”.

Мы установили свечку на подоконнике, накапав на него воска. Моя свеча здесь была далеко не первой. Затем снова пробил колокол, теперь три раза. Было двадцать минут первого. Мишель спрыгнул с подножки вагона. ’’Счастливого пути! – кричал он. – Счастливого пути! Я немедленно дам телеграмму вашим, если с вами что-нибудь случится”.

Такими прощальными словами ободрения начался последний этап моего путешествия в Россию...

Даже в тот момент, когда в Саутгемптоне сыщик прикоснулся к моей руке, не идет ни в какое сравнение с тем, что я пережил, когда поезд остановился на советско-латвийской границе около маленькой избушки с развевавшимся над крышей красным флагом и в него вошел красноармейский патруль.

Здесь я впервые встретился с Красной Армией, о которой так много слышал, с солдатами в странных остроконечных шлемах, воскрешенных из древней истории России. Это был головной убор скифских лучников, более двух тысяч лет тому назад отбросивших войска Дария, персидского короля королей.

Командир, красивый молодой парень, подтянутый и чисто выбритый, прошел по поезду, собирая наши паспорта. Говорил он только по-русски, но я понял слово ’’паспорт”.

Затем мы прибыли в Себеш, и рослые крепкие носильщики в белых фартуках выгрузили наш багаж для таможенного досмотра. Со страхом ожидали мы встречи с большевистской таможней, но здесь не возникло никаких затруднений. Таможенник, прекрасно владеющий английским, казалось, все знал и обо мне, и о цели моей поездки. Мне почти не пришлось открывать чемоданы. ’’Все в порядке, гражданин,” – сказал он. Так я впервые услышал слово ’’гражданин”, применяемое как обращение.

”Я скажу носильщику, чтобы он отнес ваши вещи в московский поезд”.

’’Когда он отходит?”

’’Сейчас”, – ответил он, сделав неопределенный жест рукой.

”А у меня есть время поесть?” – спросил я.

’’Конечно, гражданин, времени у вас достаточно”.

И действительно, времени оказалось достаточно, потому что поезд отправился только через семь часов.

Эта поездка ничем не отличалась от поездки из Риги. Неосвещенное, если бы не моя свеча, купе, деревянные скамейки и ощущение нечистоты. На каждой станции стояла небольшая изба, на которой крупными буквами было написано ’’КИПЯТОК”, и все пассажиры бегали к ней с чайниками.

”У нас много случаев холеры и брюшного тифа, – объяснил один из моих попутчиков, – вот мы и кипятим воду на каждой станции. Это хорошо, nicht wahr?” (не так ли).

Я потерял счет времени. Вероятно, прошло около восьмидесяти часов с тех пор, как мы выехали из Риги, когда мой попутчик схватил меня за руку и указал на восток. Вдалеке, в солнечных лучах блестел огромный золотой купол. ’’Москва, – воскликнул он. – Видите этот огромный собор? Он был построен в память о победе над Наполеоном. Москва, наша Красная Москва!”

Так, в конце концов, я добрался до Москвы.