Текст книги "Мой век – двадцатый. Пути и встречи"

Автор книги: Арманд Хаммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

„В этой статье говорится, – писал он, – что вы живете в доме из двадцати комнат. Я с семьей собираюсь провести часть отпуска в этом году в Соединенных Штатах и 3 июля прилетаю в Лос-Анджелес. Когда я читал статью, меня осенила идея попросить у вас разрешения провести одну ночь в одной из ваших двадцати комнат перед поездкой вдоль берега океана. Безусловно, я готов заплатить что положено за одну ночь”.

Это было для нас ново. Раньше никто не принимал нас с Френсис за владельцев меблированных комнат.

Не знаю почему, но самое большое количество странных просьб поступает из Германии. Может быть, в этой стране чудесного возрождения экономики дела идут не так хорошо, как мы думаем. Вот, например, поистине впечатляющее письмо на гербовой бумаге от бесцеремонного корреспондента в Эссене.

Письмо безукоризненно написано на прекрасной бумаге, больше пригодной для печатания крупных денежных купюр. Начинается оно так:

„Это письмо содержит исключительное и поистине уникальное предложение деликатного характера.

Один немецкий аристократ попросил меня найти клиента, заинтересованного в приобретении его титула для установления светских связей или заключения сделок.

Вышеупомянутый аристократ носит титулы принца, князя и графа.

Приобретение этих трех титулов возможно путем усыновления, женитьбы или по контракту при использовании их для деловых целей”.

Интересно, что он имел в виду? Что я женюсь на его дочери? Или он меня усыновит? Это „уникальное” предложение было составлено настолько деликатно, что в нем не было и намека на вознаграждение. Моя догадка, возможно, будет ничем не лучше, чем ваша: я бы сказал, он захочет не меньше десяти миллионов.

Из расположенного недалеко от Лос-Анджелеса города Солт-Лейк-Сити пришла простая просьба о небольшом одолжении:

„Я бы хотел попросить у вас четыре-пять миллионов долларов”, – писал тридцатилетний интеллектуал. Невнимание к деталям – четыре-пять миллионов – было очаровательным. Затем он продолжал:

„Хотя эта сумма кажется незначительной, если иметь в виду ваше состояние, тем не менее подарок такой величины мог бы оказать драматическое влияние на качество моей жизни и жизни моих близких”.

Приятно думать, что четыре-пять миллионов могли бы улучшить стиль его жизни. Мне хотелось ответить, что четыре-пять миллионов могут оказать драматическое влияние на стиль жизни даже богатого человека, которому тем не менее приходится зарабатывать деньги тяжелым трудом. Однако господин Солт-Лейк-Сити заранее отвечал на подобное заявление. Он продолжал:

„Хотя я ничего не сделал, чтобы заслужить вашу щедрость, моя решительность помогает мне просить вашей поддержки”.

Все, что я могу сказать: „Ты не один, друг”.

И так далее, и тому подобное. Самое большое удовольствие среди недавно полученных просьб доставило мне письмо посла Галактики не, штаб-квартира которой находится в Лондоне. Этот человек,

и его можно назвать этим словом, как оказалось, является единст-^е°нным представителем „Объединяющей правды Вселенной”. За еще ^Вб названную сумму, возможно, равную всей стоимости фирмы „Ок-^Йидентал”, он может сделать меня послом Галактики Алаенс и, по его ^Словам, в этом случае я стану бессмертным.

^С Нужно признать, что он не лишен воображения.

Естественно, ни один из этих просителей никогда не получил от _меня денег. Что же касается поисков средств лечения рака, здесь намерения мои были абсолютно серьезными. В течение долгого времени я тратил на это по несколько миллионов долларов в год и никогда не жалел ни об одном центе.

Мой энтузиазм в этой области частично объясняется желанием увековечить память отца. Я никогда не забуду, каким несчастным и беспомощным чувствовал он себя во время эпидемии полиомиелита в начале нашего века. В то время ему казалось, что эта ужасная болезнь непобедима – тем не менее доктор Джонас Солк в 1955 году нашел средство для ее лечения. С тех пор несколько поколений выросло без страха перед этой ужасной, уродующей тело заразой.

Если в свое время отец считал полиомиелит неизлечимым, то сегодня многие думают то же самое о раке. Как будто это – проклятие природы, бороться с которым выше человеческих возможностей. Я никогда не разделял этого пессимизма, однако мы никогда не выделяли достаточных средств для борьбы с раком. Как председатель президентской комиссии по борьбе с раком, я вместе с коллегами отвечаю за распределение суммы немногим большей одного миллиарда долларов. Это – государственные средства, отпускаемые Национальному институту по борьбе с раком, возглавляемому блестящим доктором Винсентом де Вита. Миллиард долларов звучит, как огромная сумма, но ее недостаточно.

Ежегодно более четырехсот тысяч американцев умирают от рака. Разделите эту цифру на миллиард, и вы получите, что мы тратим на научные исследования, направленные на борьбу с раком, по две тысячи пятьсот долларов на жертву. Сравните эту цифру с другими государственными затратами, и она начнет выглядеть как чисто формальный жест. Например, новый ядерный авианосец со всем вооружением и самолетами стоит четыре-пять миллиардов. Отказавшись от него, мы смогли бы истратить на борьбу с раком по десять тысяч на жертву.

Впервые проблема борьбы с раком привлекла мое внимание в воскресенье в мае 1968 года. В этот день я был дома и смотрел по телевизору программу „Двадцать первый век” с интервью Джонаса Солка, который объяснял задачи, поставленные перед строившимся в это время в Ла-Хойе новым институтом Солка. Он сказал, что у них не хватает денег, чтобы закончить строительство.

Я немедленно позвонил ему и договорился встретиться. „Думаете, вы смогли бы победить рак так же, как расправились с полиомиелитом?”

„Теоретически считается возможным создать вакцину, – сказал он. – Однако на это уйдет огромное количество денег”.

„Сколько?”

„Для начала пять миллионов”, – ответил Солк.

„ Хорошо, – сказал я, – я дам вам пять миллионов. Приступайте к работе”.

Джонас создал в Jla-Хойе Центр Арманда Хаммера по борьбе с раком – крыло здания Института с лабораториями, библиотекой, кабинетами и конференц-залом. Он организовал также несколько конференций, что дало возможность многим крупнейшим ученым мира собираться вместе и обмениваться достигнутыми результатами.

На одной из таких конференций я впервые встретил доктора Рональда Леви, об удивительной работе которого читал в газете „Уоллстрит джорнэл”. Пользуясь техникой, разработанной при исследовании моноклональных антител, доктору Леви удалось уничтожить все опухоли одного из больных раком.

Встретившись с доктором Леви в Ла-Хойе, я отправился в Стэн-фордский университет в его лабораторию. Он с ассистентами ютился в помещении размером не больше ста квадратных метров. С потолка свешивались клетки с мышами и другими животными. Я был поражен.

„Как вы можете работать в таких условиях?” – спросил я.

„Это нелегко, – уныло ответил доктор Леви. – Мне надо в четыре раза больше площади, но я никак не могу добиться от университета денег на строительство и ремонт”.

’’Сколько вам нужно на перепланировку вашего этажа?” – спросил я.

„Думаю, около пятисот тысяч”, – ответил он.

„Считайте, что они у вас есть”.

Кроме того, я дал Рональду Леви половину первой премии Хаммера за успехи в борьбе с раком за 1982 год. В этом году я создал Комитет Хаммеровских премий и обещал в течение последующих десяти лет ежегодно давать премии в размере сто тысяч ученым, внесшим в этом году самый крупный вклад в дело борьбы с раком. Одновременно я объявил, что Комитет даст премию в размере миллиона долларов ученому или ученым, которые найдут кардинальный способ борьбы с раком, подобный вакцине Джонаса Солка для борьбы с полиомиелитом.

В 1982 году доктор Леви разделил эту премию с доктором Джорджем Стивенсоном, директором научно-исследовательской лаборатории Теновус в Саутгемптоне в Англии. Доктор Леви стал членом Комитета Хаммеровских премий вместе со мной, доктором Винсентом де Вита и лауреатом Нобелевской премии доктором Ренато Дульбекко.

В 1983 году мы дали эту премию четырем американским ученым за их открытия в области онкогенов. Онкогенами называются обычно „пассивные” клетки, присутствующие в теле всех живых существ. Как доказали наши лауреаты, став активными, эти клетки являются причиной заболевания раком.

Лауреатами премии стали доктор Майкл Бишоп и доктор Харольд Вармус из отделения микробиологии и иммунологии Калифорнийского университета в Сан-Франциско, доктор Раймонд Эриксон из отделения клеточной и экспериментальной биологии Гарвардского университета и доктор Роберт Вайнберг из Массачусетского технологического института и института Уайтхеда.

Еще одним крупным вкладом в дело борьбы с раком были пять миллионов долларов, которые я передал в 1975 году Колумбийскому университету для создания Медицинского центра Джулиуса и Арманда Хаммеров. Я был очень горд, что университет решил назвать этот центр именем своего выпускника и особенно включением имени моего отца. На церемонии открытия Центра мне подарили ведомость с оценками отца за 1898—1902 годы.

В тот день я знал, что приближаюсь к цели, и недалеко то время, когда будет найдено средство борьбы с раком. Я надеюсь дожить до этого дня и знаю, что душа Джулиуса Хаммера будет радоваться вместе со всем миром.

И февраля 1985 года я выдавал четвертую ежегодную Хаммеров-скую премию. В этот раз пятьдесят тысяч поделили между собой три японских ученых – Юрио Хинума, Исао Мийоши и Кийоши Такацуки, а остальные пятьдесят тысяч пошли доктору Роберту Галло из Национального института по борьбе в раком. Все они работали в смежных областях и сделали связанные между собой открытия, касающиеся природы и роста вирусов лейкемии.

Доктор Галло первым изолировал человеческий вирус лейкемии и открыл интерлюкин, биологическое вещество, вырабатываемое телом и улучшающее способность лимфацитов бороться с заболеванием. Он также открыл вирус СПИДа и сейчас работает над вакциной.

Во время ленча член комитета по Хаммеровским премиям доктор Винсент де Вита рассказал мне о работе доктора Розенберга в Национальном институте по борьбе с раком в Мериленде. Винсент сказал, что Розенберг применяет открытия Галло в своей практической деятельности и получает удивительные результаты: ему удается останавливать рост и уничтожать раковые опухоли.

Я чуть не вскочил со стула. Это может оказаться новым подходом к лечению рака. Винсенту де Вита с трудом удалось убедить меня не объявлять эту новость гостям прямо в отеле ’’Беверли Уилшир”. ’’Работа находится на самой ранней стадии, – сказал он, – и мы должны быть осторожны и не внушать людям необоснованные надежды. Если слух об этом распространится слишком рано, Розенберга начнут осаждать больные со всех концов мира и это плохо отразится на его работе”.

Я понимал, что доктор де Вита говорит дело. Тогда я решил сам немедленно отправиться к Розенбергу. Через три дня я уже был в его лаборатории и в палатах больницы Национального института борьбы с раком в Вашингтоне. Меня сопровождал необычный помощник, кинорежиссер Шерри Лансинг. Недавно умерла от рака ее мать, и в дни ужасной болезни матери Шерри поклялась, что сделает все возможное, чтобы помочь найти метод борьбы с раком. Она пришла ко мне и вызвалась помогать, в чем только можно. У нее не было медицинского образования, однако она обладала замечательным даром очень быстро узнавать обо всех последних достижениях и неиссякаемым энтузиазмом. Путешествуя по всей стране, встречаясь с учеными в лабораториях и врачами в хирургических отделениях больниц, она практически стала моими глазами и ушами в этой области. К чести этой талантливой и весьма удачливой женщины, она самоотверженно отдавала усилиям борьбы с раком свое драгоценное время, хотя любой другой на ее месте отделался бы чеком на крупную сумму.

В один из зимних холодных вашингтонских вечеров мы с Шерри подъезжали на машине к Национальному институту по борьбе с раком. Нас ждал доктор Розенберг, чтобы начать одну из самых увлекательных экскурсий в моей жизни.

У него был классический вид ученого – слегка поношенная одежда, небрежно зачесанные кудрявые волосы, умное приятное лицо с покрасневшими от усталости глазами, серьезность которого подчеркивали очки без оправы. Он выглядел как человек, доработавшийся до полного изнеможения.

Однако, когда он начал рассказывать о своей работе, от усталости не осталось и следа. Быстро и увлекательно он объяснил принцип своих исследований.

Он сказал, что примерно с 1976 года работает над ’’преемственной иммунотерапией” – активизацией клеток системы иммунитета тела, которые обладают способностью узнавать и убивать раковые клетки. Из-за чрезвычайных технических трудностей получения этих клеток исследования доктора Розенберга в течение многих лет в основном сводились к выращиванию этих Т-образных клеток и разработке метода их пересадки обратно в тело.

Наконец благодаря ’’счастливому совпадению”, как он назвал открытие доктором Галло механизмов роста Т-образных клеток, доктор Розенберг и его сотрудники смогли разработать метод введения этих клеток в тело вместе с интерлюкином-2.

Он подошел к экрану и показал рентгеновские снимки результатов своих экспериментов. У нас вырвался вздох изумления. Сначала мы увидели снимок легких мыши с раком и метастазами. Были хорошо видны черные пятна смертельной опухоли. Затем нам показали фотографию тканей легких той же мыши после лечения. Черные пятна исчезли, легкие были чистыми. Мы пришли в восторг.

Розенберг привел нам еще несколько столь же убедительных доказательств успеха его работы с животными.

’’Пробовали ли вы применять этот метод на людях?” – спросили мы.

’’Только начали”, – ответил он.

”И каковы результаты?”

’’Обнадеживающие, – сказал он тихо. – Я попробовал его на двух больных. В обоих случаях их злокачественные опухоли начали уменьшаться”.

Доктор Розенберг повел нас в палаты и представил храбрецов, которые предложили себя для опытов.

Вернувшись в кабинет, я выразил ему свое восхищение. ’’Мне кажется, мы на пороге невероятно важного открытия мирового значения”, – сказал я.

Стив Розенберг посоветовал быть осторожным. Он сказал, что работа только в самой начальной стадии и слишком рано решать, увенчается ли она успехом. В течение многих лет его опыты так много раз приносили разочарование, что теперь он боялся проявлять чрезмерный энтузиазм. ’’Мне нужен по крайней мере еще один месяц, чтобы получить больше результатов от этих двух больных и начать лечение еще двух, тогда у меня будет больше уверенности в успехе”.

”Я понимаю вашу осторожность, доктор, – сказал я, – но задержка на месяц может привести к смерти сотен людей, которых иначе удалось бы вылечить. Могу я что-нибудь сделать, чтобы ускорить этот процесс? Может быть, вы в чем-нибудь нуждаетесь?”

Казалось, он немного смутился. Остановившись в нерешительности, он сказал: ’’Наша основная проблема в том, что процесс излечения клеток чрезвычайно трудоемок. Если бы у нас было еще несколько ассистентов, мы бы смогли немедленно удвоить количество больных, на которых мы проводим эксперименты. Если бы мне удалось достать еще сто тысяч долларов, я мог бы лечить четырех больных, а не двух”.

’’Считайте, что они у вас есть”, – сказал я. Он попытался возразить. ”Мы не говорим здесь о деньгах как бизнесмены, – сказал я. – Это вопрос жизни и смерти”. Я никогда не встречал человека, который бы брал деньги с большей неохотой, чем Стивен Розенберг. Наконец, он согласился принять деньги, если я передам их ему через институт.

Розенберг начал лечение еще двух больных. Вскоре после этого с помощью доктора де Вита ему удалось еще раз удвоить это количество, доведя его до восьми.

После возвращения от Стива Розенберга я поехал посмотреть работу группы докторов Лос-анджелесского университета во главе с докторами Кармаком Холмсом и Сиднеем Голубом. Я рассказал им об успехах доктора Розенберга и посоветовал связаться с ним, чтобы объединить усилия. Группа Лос-анджелесского университета тоже нуждалась в деньгах, и я дал им сто тысяч. Затем я свел Стивена Розенберга с группой доктора Джона Ллойда Олда в Слоан-Кеттеринге, где один из врачей, Роланд Мертелсман, шел по пути Розенберга. Я дал группе доктора Олда двести тысяч, чтобы ускорить и их работу.

В то время как в Вашингтоне Стивен Розенберг боролся за сохранение человеческих жизней, в мире снова произошли чрезвычайные события, и мне нужно было ехать в Москву на похороны – третьи за последние три года. Внезапная поездка в Советский Союз на похороны Константина Черненко оказалась одним из знаменательных событий моей жизни.

Конец старых порядков-Горбачев

Первые сведения о смерти еще одного кремлевского лидера дошли до нас окольными путями. Я паковал чемоданы для поездки по делу в ФРГ, когда по радио объявили, что Владимир Щербицкий, руководитель Коммунистической партии Украины, член Политбюро, гостивший в то время в Соединенных Штатах, внезапно прервал поездку и вернулся в Москву. Сообщалось также, что по московскому радио играют классическую музыку – явный признак смерти советского руководителя. ”Ты бы лучше запаковала мои галоши, меховую шапку и норковую шубу”, – сказал я Френсис.

’’Зачем?” – спросила она.

’’Похоже, нам придется ехать в Москву”, – ответил я.

Покидая на ’’ОКСИ-1” Лос-Анджелес, мы еще не получили никаких определенных сведений. Когда в два часа ночи мы приземлились в Ньюфаундленде для заправки и я крепко спал в спальне самолета, мой помощник Рик Джейкобс пошел в здание аэропорта и позвонил в Нью-Йорк на телестудию Си-би-эс. Затем он прибежал в самолет и разбудил меня.

’’Доктор, – сказал он, – было получено подтверждение, что Черненко умер. Уже объявили, что за проведение похорон отвечает Горбачев. Это дает все основания считать его будущим советским руководителем”.

Я написал Михаилу Горбачеву телеграмму с выражением соболезнований по поводу смерти Черненко и попросил разрешения присутствовать на похоронах. Мы отослали ее в Лос-Анджелес для отправки в нашу московскую контору и через нее – Горбачеву.

После этого мы продолжили полет в ФРГ.

В Дюссельдорфе ярким морозным утром я готовился к поездке в Москву.

Ответ на мою телеграмму Горбачеву еще не прибыл. Естественно, я не мог приказать Фреду Гроссу вести мой самолет в советское воздушное пространство, не получив разрешения. Похороны были назначены на среду, 13 марта. Времени оставалось очень мало.

Я решил рискнуть. Если моему самолету было необходимо ждать разрешения, ничто не могло помешать мне лететь в Москву на рейсовом самолете. Визы у меня не было, но мои московские сотрудники могли это организовать. Я решил оставить свой самолет в Дюссельдорфе с тем, чтобы Фред привез его в Москву, как только будет получено разрешение.

Я не летал на рейсовых самолетах уже лет двадцать. Самолеты авиакомпании ’’Люфтганза” летают из Дюссельдорфа во Франкфурт, а оттуда – в Москву. Первый класс был полон, но стюардесса обещала устроить меня на трех сиденьях в конце самолета, если они окажутся свободными. На мое счастье три пассажира не пришли к отлету, и мне удалось на часок вздремнуть, устроив с помощью подушек и одеял подобие постели.

Пока я летел, у моих московских сотрудников было много дел. Телеграмма Горбачеву была хорошо принята. Сотрудники обратились за возможным содействием к мэру города Москвы, и он организовал нам с Риком въездные визы, которые ждали нас в Шереметьевском аэропорту к моменту приземления самолета ’’Люфтганзы”.

Я поехал прямо в Колонный зал Дома Союзов,, где проходили похороны Черненко. Выйдя из машины, я увидел протянувшуюся на несколько кварталов очередь стоявших в темноте на морозе людей. Меня проводили по огромной широкой лестнице в помещение с красивой затянутой черным крепом люстрой, где множество людей стояли в ожидании своей очереди войти в зал. В сопровождении военного эскорта я прошел в полный цветов зал. Он был затемнен, за исключением софитов телекамеры и прожекторов над гробом. Рядом стоял почетный караул в элегантной форме. Время от времени к стоявшим в карауле торжественным медленным шагом подходила смена. Я возложил свой венок, и меня на несколько минут оставили у гроба одного. Это был очень тяжелый момент. Я думал о том, что мы могли бы стать друзьями и это могло бы принести немало пользы для мира, в котором мы живем. Кроме того, я был разочарован, что теперь все усилия, потраченные на устранение препятствий на пути к встрече на высшем уровне и подписанию соглашения о неприменении первыми любого вида вооружений, пропали даром и мне придется начинать все сначала с его преемником.

После похорон Юрия Андропова в феврале 1984 года Константин Черненко сказал, что я, должно быть, был единственным человеком, который также стоял на месте для почетных гостей на Красной площади в день похорон Ленина. В среду, 13 марта 1985 года, на похоронах Константина Черненко я снова стоял почти на том же самом месте, где я был в день похорон Ленина. И образы прошлого настойчиво всплывали в моем воображении. Когда похоронная процессия торжественно вступила на Красную площадь под звуки похоронного марша Шопена, я подумал об удивительном сходстве новой России со старой.

Времени для таких мыслей у меня было достаточно – я стоял на Красной площади уже третий час. Температура была убийственно низкой. Если бы на мне не было полной зимней экипировки, включая пакета самонагревающихся химических веществ в сапогах, я едва ли бы это выдержал.

Михаил Горбачев говорил последнее слово с Мавзолея Ленина от имени Центрального Комитета Коммунистической партии. Рядом с ним стоял Громыко, как всегда невозмутимый и загадочный. Речь Горбачева была полна резких нападок на США, и, слушая их, мне приходило в голову, что предсказываемые перемены, возможно, не будут очень серьезными.

Однако его голос и манеры были совсем другими. Когда я был представлен ему во время приема в Георгиевском зале Кремля, его лицо осветилось теплой улыбкой, рукопожатие оказалось крепким и дружеским, а взгляд – прямым и открытым. ”Я получил вашу телеграмму и немедленно сделал все что надо, – сказал он. – Очень рад что вы смогли приехать”.

Я ответил, что собираюсь скоро снова приехать в Москву и надеюсь с ним встретиться. Он ответил, что будет рад меня видеть, и попросил сообщить дату приезда.

Затем я пожал руку Андрею Громыко, стоявшему на привычном для него месте по правую руку главы правительства. Он с живостью приветствовал меня почти незаметным движением губ и морщинок под глазами, означавшим улыбку. ”Мы выпили вместе много стаканов чая, – сказал он. – Надеюсь, нам предстоит выпить их еще больше”.

Общее настроение в Москве в день после похорон тоже было неожиданно раскованным. Все траурные флаги были уже сняты, люди бодро двигались по тротуарам, многие улыбались. В воздухе явно ощущалась весна, и по дороге в аэропорт я заметил, что водосточные трубы зданий, еще вчера забитые льдом, теперь роняли первые звонкие капли талого снега. Я счел это хорошим предзнаменованием.

Необыкновенные изменения произошли в этот день и в аэропорту. Как будто по мановению волшебной палочки исчезли все проволочки. Когда мы подъехали к воротам аэропорта, перед нами появилась машина с надписью ’’СЛЕДУЙ ЗА МНОЙ”. Она подъехала прямо к ступенькам моего самолета, готового к отправлению. У входа в самолет офицер проверил наши паспорта и визы и окинул быстрым взглядом чемоданы. Затем двери самолета захлопнулись, и мы отправились в обратный путь. Шестьдесят пять лет я имел дело с советской таможней, но такого еще не случалось.

В роли посредника

Дорога обратно в Москву была извилистой и длинной. До июня 1985 года, когда я наконец отправился в Москву на встречу с Михаилом Горбачевым, мне пришлось посвятить много времени самым различным делам, главным из которых была работа Стивена Розенберга.

На балу 11 мая, организованном в Вашингтоне для сбора средств на борьбу с раком, я представил Розенберга советнику Рональда Рейгана по вопросам науки д-ру Джорджу Киворту. Я настоятельно советовал Киворту пойти к президенту и попросить дополнительные средства для Национального института по борьбе с раком, чтобы можно было начать применять метод Розенберга по всей стране. Он обещал запросить дополнительно двадцать миллионов, как только Розенберг сможет продемонстрировать успешное применение его метода на двадцати больных. Этот день быстро приближался.

11 июня 1985 года в одиннадцать вечера я наконец отправился из Лос-Анджелеса в Москву на встречу с Михаилом Горбачевым. Как Константин Черненко, Горбачев решил принять меня в своем кабинете в здании Центрального Комитета, в той же комнате, где 4 декабря 1984 года меня принимал Черненко.

Когда я вошел, Горбачев быстро пошел мне навстречу, пожал руку и сказал, что очень рад снова со мной встретиться. Затем он подвел меня к креслу, стоявшему напротив его кресла за длинным столом, покрытым зеленой скатертью, и фотографы ТАСС сделали несколько снимков. Генеральный секретарь начал беседу. Переводчика с нами не было. Горбачев предпочитал говорить по-русски, хотя у меня сложилось впечатление, что он многое понимает по-английски. Время от времени Александров помогал мне найти подходящее слово, но в общем наш разговор был свободным и непринужденным.

У Горбачева не было с собой заранее подготовленной речи или конспекта. Он говорил экспромтом, авторитетно, с очевидным пониманием и знанием вопроса. С самого первого момента было ясно, что он высказывает собственное мнение и не нуждается ни в чьем одобрении. Он произвел на меня чрезвычайно сильное впечатление, и мне пришлось покопаться в памяти, чтобы припомнить другого советского руководителя, чье присутствие было бы столь же доминирующим. Хрущев, Брежнев и Черненко каждый по-своему были сильны -ми личностями, однако манеры Горбачева не оставляли сомнения в том, что он – лидер, человек, сделанный из особой ткани, что прежде я ощущал только в Ленине. Я держал эту мысль при себе, пристально наблюдая за Генеральным секретарем в течение разговора и думая про себя: ’’Рональд Рейган должен быть в наилучшей форме, если ему придется проводить встречу на высшем уровне с этим человеком: он, безусловно, будет чрезвычайно трудным оппонентом на переговорах”.

Разговор начался с краткого обсуждения деловых вопросов, затем перекинулся на политику. Анатолий Добрынин уже сказал мне, что, как и предполагалось, Горбачев определенно не поедет в сентябре в Нью-Йорк на открытие сессии Генеральной Ассамблеи Объединенных Наций. Поэтому я стал настоятельно советовать Горбачеву предпринять альтернативные шаги для организации встречи на высшем уровне с Рональдом Рейганом.

”Я в контакте с президентом, – ответил он. – Мы обменялись мнениями по этому вопросу и согласны провести встречу, но нам еще предстоит назначить время и место”.

Я понял, что узнал потрясающую новость: есть основания надеяться, что встреча на высшем уровне вскоре состоится. Я просиял от удовольствия. Однако Горбачев выглядел менее оптимистичным.

«Я не очень верю в успех этой встречи, – сказал он, – и не думаю, что ее стоит устраивать, если только она не приведет к положительным результатам. А на это мало надежды, по крайней мере пока американцы продолжают гонку вооружений и настаивают на выполнении программы ’’звездных войн”».

Я рассказал ему о встрече с Черненко, на которой я предложил подписать соглашение о неприменении любого оружия, и Черненко не дал определенного ответа.

’’Когда это же предложение было сделано в январе советским представителем на Стокгольмской конференции, я был уверен, что он получил инструкции в Политбюро”, – сказал я.

Горбачев улыбнулся и ничего не ответил.

’’После встречи с Черненко я беседовал с руководящими сотрудниками госдепартамента в Вашингтоне, и у меня создалось впечатление, что, если страны Варшавского пакта действительно договорятся о неприменений первыми ядерного или обычного оружия, президент Рейган может согласиться подписать такое соглашение”, – сказал я.

”Мы и раньше старались убедить его согласиться на это...” – начал Горбачев.

”Я убежден, что в конце концов Соединенные Штаты согласятся, – продолжал я, – поскольку иначе создастся впечатление, что мы заинтересованы оставить за собой право первого удара, что не соответствует действительности”.

”Я вынужден не согласиться с вами, – сказал он. – Я уверен, что Соединенные Штаты очень заинтересованы в сохранении за собой права нанесения первого удара, и мы думаем, что предлагаемая программа ’’звездных войн” и есть часть этого плана, и в этом смысле она агрессивна. К сожалению, я сомневаюсь в искренности вашего президента. Я не верю, что он действительно хочет мира”.

Эти слова Горбачева очень меня расстроили.

”У меня нет никаких сомнений по поводу желания Рейгана добиться мира, – сказал я, – но, если вы сомневаетесь в его искренности, почему бы вам не испытать его?”

’’Каким образом?”

’’Двумя путями. Во-первых, вы можете повторить предложение о неприменении первыми любого оружия, во-вторых, если вас так беспокоит программа ’’звездных войн”, почему бы вам не предложить, что вы немедленно примете участие в научно-исследовательской работе в этой области, и чтобы эта работа проводилась не в космосе, а на земле”.

’’Они на это никогда не согласятся”, – сказал он.

”Я не вижу для этого никаких причин, – ответил я. – Президент Рейган уже сказал, что, если эта система будет успешно работать, он предложит ее миру по себестоимости с тем, чтобы все смогли воспользоваться ее преимуществами. В таком случае, что нам мешает разрабатывать ее совместно с самого начала?”

И тогда произошло самое тревожное событие нашего интервью.

’’Президенту Рейгану никогда не позволят сделать такое предложение, – сказал Горбачев. – Он – пленник американских производителей оружия, которые контролируют действия Белого дома”. И процитировал президента Эйзенхауэра, который, по его словам, уходя в отставку, предостерегал американский народ против влияния военно-промышленного комплекса.

Я был поражен. ’’Президент Соединенных Штатов – не пленник, -сказал я. – Его поддерживают свободно избираемый конгресс и свободная пресса, которые никогда не допустят, чтобы какая-либо группа заинтересованных лиц оказывала на президента доминирующее давление. Естественно, в Соединенных Штатах существуют могущественные группы людей с одинаковыми интересами, оказывающие давление на правительство, и производители оружия, безусловно, являются одной из таких групп. Но было бы величайшей ошибкой считать, что они могут контролировать действия президента. Его власть обеспечивает ему полную независимость”.