Текст книги "Небо за стёклами (сборник)"

Автор книги: Аркадий Минчковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

– Смотри, Разумная, как у Дорониной выходит. Ровненько, чисто что там, что тут. Молодец, Валя… Художественная работа.

Любит Юлия Федоровна это слово. Вале даже как-то стыдно бывает в такие минуты. Скажи, какое у нее художество! А Людка стоит, слушает, слова не скажет, только порозовеет вся. Косички у нее торчат в стороны. Она на работе волосы заплетает ленточками и становится похожа на школьницу. Бывают такие нескладные девчонки в последних классах. Вымахает ростом, да еще вширь раздается. Фигура как у женщины, а она девчонка, и платье на ней девчоночье. Посмотришь – смешно.

А она, Валя, ростом не больно вышла. Но это ей вообще не мешало. Мальчишки все равно приставали. Где могли с нею заговаривали – и в клубе, и на танцах, и на улице. Да только ей никто не нравился. Какой ни подойдет, она подумает: нет, не такого дожидалась. Совсем не такого.

Подруга по цеху Лера Тараканенко смеялась: "Все прекрасного принца ждешь? Напрасны ваши мечты. Нету теперь принцев. Не то что в карете за тобой – на такси и то норовят за наш счет проехаться. Я-то их знаю. Меня ни один, хоть каким он пуделем ни стригись, не объедет".

Но объезжать Леру и не требовалось. Она сама каждый месяц в кого-нибудь влюблялась. На улице встретится с кем-нибудь. Идет, только в глаза ему заглядывает. А тут, смотришь, уже с другим, и такая же будто счастливая. Девчата про нее говорили: "Тараканенко не теряется", но Валя Леру не осуждала. Каждый живет по-своему. Она, Валя, так не может. Она, наверное, из другого материала.

Про Валю говорили, что у нее красивые глаза. Большие, черные, с синевой, и улыбка хорошая.

О своей жизни Валя знала, что отца она лишилась, когда еще носили ее в фабричные ясли. Но как и когда умер и где похоронен, о том разговор не заходил. Ну а Вале, что ей, раз отца никогда не видела. Бегала девчонкой в школу – мать для нее все старалась сделать, "чтобы не хуже, чем у других", и было не хуже. В школе Валя сидела прибранная и аккуратная и училась сносно. Только не было у нее никаких математических способностей. С шестого класса без слез задач не решала. И объяснить, помочь было некому. Потому что мать по математике и того, что Валя, не знала. Ходила она в классы продленного дня и кое-как за алгебру и прочее получала тройки.

Когда закончила восьмой и отчаялась, что дальше ей математики не осилить, мать согласилась отдать ее в фабричное училище. Вздохнув, сказала:

– Мотористкой хочешь быть? Ну что ж, дело хорошее, а руки у тебя ловкие.

Валя была рада, Фабрика манила чем-то неизвестным. Нравилось, что пройдет немного времени, и станет она называться работницей. Дальше кто там знает, что еще будет, а шить она любила с детства. С пяти лет обшивала своих кукол, и были они у нее наряднее всех подружкиных. Такие нарядные, что тех зависть брала. Бывало, споры о кукольных нарядах кончались и слезами и шумными ссорами.

Вот в те-то дни, когда надо было определяться в училище, Валя впервые увидела свое свидетельство о рождении. Мать пошла на кухню, а документы оставила в комнате на столе. Валя раскрыла свидетельство – против фамилии отца чернел прочерк. Валя все тогда поняла. Большая уже была. Закрыла обложку свидетельства и ничего матери не сказала.

Через несколько дней, когда Валя уже была принята в училище, дома произошел разговор.

– А где отец мой похоронен? – внезапно спросила Валя.

– Чего это ты? – Мать будто вздрогнула. – Да разве я тебе не говорила? На родине его, далеко, в сибирском городе.

– Где?

– Я уже название запамятовала. Маленький город в Курганской области. Оттуда он родом, – сбивчиво, не умея обманывать, говорила мать.

– Неправда, – сказала Валя, – не умер мой отец.

Мать замерла. Глаза сделались большими, напуганными. Губы дрогнули.

– С чего это ты?

– Прочерк у меня в свидетельстве. Нот с чего.

Валя видела, как заблестели глаза матери, но слез не было. Обе молчали, йогом мать проговорила:

– Умер он для нас с тобой. Нет его.

И продолжала сидеть застывшая. Ждала, наверное, что Валя сейчас начнет ее расспрашивать о том, что столько лет так таила. Но Валя больше ни о чем ее не спрашивала. Ей было жаль мать. Может быть, впервые за все годы было жаль. Вспомнила она мужчин, которые редко приходили к ним в гости. Вспомнила и про то, как мать совсем было собралась замуж, а потом все расклеилось. Мать объясняла своей знакомой с фабрики, почему ничего не вышло с замужеством, коротко бросила: "Нельзя мне. Выпивает он. Вальку жалко". Думала тогда, наверно, что Валя не поймет, о чем шла речь, а она все поняла и про себя была рада, что дядька тот "выпивает" и, значит, жить у них не будет.

Все это она тогда вспомнила и поклялась себе, что ничего такого, что случилось с матерью, с нею никогда не будет.

Какая же цепа ее клятве!

В тот зимний день в цеху так же было солнечно. Хорошо было сидеть за машиной. На улице морозно, а тут тепло. Женщины работали в легких платьях и блузках. На Вале было тогда красненькое полушерстяное платьице. Шила его сама. Платье было простенькое, но Вале шло, и она любила ходить в нем на работу.

Часа за полтора до обеденного перерыва у нее закапризничала машина. Начала давать перебои, рвала нитку. Машина была новая. Валя недавно с ней освоилась, только привыкла, и надо же! Пробовала наладить сама, ничего не получалось. Валя остановила машину и позвала Юлию Федоровну. Но и та помочь не сумела. Пожала плечами и сказала: "Не понимаю, в чем тут дело. Наших-то я все фокусы знаю, а это новая, импортная. Сейчас вызовем Владимира Кирилловича. Пусть разбирается". И пошла к телефону, чтобы вызвать механика.

Но оказалось, что Владимир Кириллович, за которым были закреплены машины четвертого цеха, был в командировке.

– Какой-то Вадим сейчас придет, – сказала Юлия Федоровна.

Незнакомый Вадим появился через несколько минут. Пришел, как всегда приходят механики, со спортивным чемоданчиком. Только у Вадима он был не такой, как у других механиков. Те таскали с собой добела протертые на углах фибровые чемоданишки, а у Вадима был чемоданчик аккуратный, новенький и чистый. Сам Вадим оказался высоким пареньком лет двадцати, может быть больше, с лицом застенчивым и простым. У него были русые волосы, гладкие, словно шапочкой надетые на голову и закрывавшие уши. Шею целиком скрывал высокий воротник свитера-водолазки.

– Где тут осечка? – спросил он, ставя чемоданчик на стол возле мастера.

Юлия Федоровна провела его к Валиному месту.

– Вот, чешская фокусничает.

– Нитку рвет, – пояснила Валя.

Механик попросил лоскуток и, усевшись на ее место, стал шить, выводя на лоскуте сложные зигзаги. Потом поднялся и, ни слова не говоря, пошел за своим чемоданчиком.

Усевшись снова, он раскрыл машину и углубился в ее смазанные стальные внутренности. Юлия Федоровна ушла к себе. Валя стояла рядом с механиком. Ей было интересно следить за его работой. Время от времени, не отрывая взгляда от обнаженных узлов, Вадим пускал машину в ход. Странно было видеть его тяжелый ботинок на толстенной подошве вместо тапочек на ноге швеи, нажимающей педаль.

Валя заметила, что, лишь Вадим вошел в цех, Лера Тараканенко оторвалась от работы и уставилась на механика. И теперь она нет-нет да и кидала взгляды в их сторону. И не только Лера. И другие девушки старались как бы ненароком его рассмотреть. Но он, кажется, ни на кого не обращал внимания. Был занят машиной.

И вдруг он оторвался от механизма, поднял лицо и, посмотрев на Валю, улыбнулся:

– Все понятно. Нашел, где загвоздочка.

У него были карие веселые и ласковые глаза, зубы ровные. Валя случайно взглянула в эти глаза и почувствовала что-то совсем до сих пор незнакомое. Ее будто обожгло. Испугалась, не заметили бы другие. Но никто ничего не заметил, а он наладил машину и, закрыв свой чемоданчик, ушел, сказав на прощанье, чтобы в случае чего его позвали снова. А Валя весь день не могла уже забыть этих глаз.

С того дня все и началось.

Он скорее всего и не запомнил ее. Были на фабрике девушки – загляденье…

Но вот удивительно. На другой день он явился без вызова и подошел прямо к Вале.

– Ну как, – спросил, – крутится нормально?

– Нормально, – ответила Валя, опустив голову над шитьем и отчаянно покраснев. – Теперь не рвет.

Но он почему-то не уходил. Продолжал стоять рядом и следить за ее руками. И, конечно, в их сторону стали оборачиваться, а Лера даже послала улыбочку. Подошла Юлия Федоровна. Вадим сказал:

– Пришел проверить. Я ж тут заменил кое-что. Интересуюсь, все ли в порядке.

– Спасибо, пока не жалуемся, – ответила Юлия Федоровна и посмотрела на Валю. – Так, что ли?

– Хорошо идет, ровно, – подтвердила та, по-прежнему не поднимая головы.

– Ну пока, – сказал Вадим и ушел.

Юлия Федоровна направилась на свое место в конторку. Она шла вдоль цеха, а от машины уже оторвалась Тараканенко. Посмотрела вслед механику и во всеуслышанье удивилась:

– Умереть, какие чудеса! То три дня не допросишься, чтобы гайку подтянули, а тут являются надо не надо…

И она многозначительно хихикнула.

Но на Лерину реплику никто не отозвался, и ей ничего не оставалось, как снова взяться за работу. И все же в конце перерыва, когда Валя пила газировку. Тараканенко, скорее всего нарочно, оказалась рядом и сказала Вале:

– А он ничего, этот волосатенький. Новенький, что ли? Упал, по-моему, на тебя. Гляжу, стоит, и глазки вниз. Ты там опять что-нибудь поломай, пусть явится.

– Еще что! Ну и вредная ты, Лерка, – вспыхнула Валя. – Я-то здесь при чем? Я что, звала его?

– А чего краснеешь-то, чего краснеешь? – беспечно засмеялась Тараканенко, явно привлекая внимание других. – Он и без поломки еще придет. Это точно, как метро ходит… Давай на спор! Все убито – любовь с первого взгляда.

Вале не хотелось продолжать глупый разговор. Она пошла и села за свою машину, хотя до начала работы оставалось ещё несколько минут. Валя сидела, раскладывала скроенный материал и думала о том, до чего же прозорлива Лерка. Ведь надо же, все заметила. Только насчет любви с первого взгляда тут, конечно, лишнее. Понятно, что Вадим действительно приходил насчет машины. Был он на фабрике человек новый, и машина для него малоизвестная, вот и интересовался… Ну, а что касалось ее, – ну как Лерка догадалась?! Ей и в самом деле отчего-то хотелось, чтобы он снова пришел и опять бы возился с ее машиной, задумчиво разглядывая механизм. А она бы снова стояла рядом, следила за его руками.

Прошло три дня, машина работала безотказно, и Вадим больше не появлялся. Вале и видеть его за это время ни разу не пришлось. Тараканенко тоже помалкивала. Не любила она ошибаться в своих предположениях. Первые сутки Валей и в самом деле владело какое-то беспокойство. Покидала проходную в толпе работниц, и все ей казалось, вот сейчас он подойдет к ней… И по улице шла, думалось – идет рядом, догоняет ее. Даже оборачиваться не решалась. Утром тоже, когда приближалась к фабрике, не было покоя. А вдруг ждет?

Но получилось все совсем по-другому.

Увиделись они на четвертый день на ее улице. Вадим шел навстречу в коротком пальтишке и меховой шапке пирожком. На шее выбившийся наружу мохеровый шарф. Руки держал в карманах пальто. Ветрено было на улице и еще морозно.

Было это в субботу. В двенадцатом часу Валя шла в магазин, чтобы купить стиральный порошок. Мать затеяла стирку, а порошок был на исходе. И тут откуда ни возьмись навстречу он. Можно сказать, почти столкнулись – она и до угла не дошла. Столкнулись, и оба растерянно остановились, глядя друг на друга.

– Здравствуйте, – сказал он и посмотрел на Валю, как ей показалось, обрадованно и немного стеснительно.

– Здравствуйте, – ответила она, смутившись.

– Вы куда?

– Так, по делу.

– Далеко?

– Не очень. А вы что, живете на нашей улице?

Он засмеялся.

– Нет, я не здесь, Я случайно попал. Выходной сегодня.

– Я тоже выходная.

– Знаю.

– Откуда? Я не всегда и субботу.

Он пожал плечами.

– Про сегодня знаю.

Вале почему-то сделалось приятно оттого, что Вадим знал о том, что сегодня у нее выходной день. Похоже было, что и попал он сюда вовсе не случайно. Вадим, все так же радостно глядя на нее, сказал:

– Знаешь что, пошли в кино. На дневной.

– У меня дело, – неуверенно проговорила Валя.

– Успеешь потом.

– Вообще-то можно…

Валя подумала, что пока матери порошка хватит, а потом принесет. Как хорошо, что вышла на улицу в новом пальто и сапожках. Суббота. Мало ли кого могла встретить из знакомых. Вот и встретила. Будто догадалась и удивилась сама себе, как это она сразу согласилась идти в кино. Спросила совсем глупо:

– А на что пойдем? Может, я видела картину?

Но нет, Валя хитрила. Ей было все равно сейчас, какую картину смотреть. Если бы шла и та, которую видела, она сделала бы вид, что будет смотреть впервые.

– В панорамном, – сказал он, – идет "Погоня". Американская. Поехали?

– Ладно, ты тоже не видел?

– Нет, говорят интересная.

Оба они не заметили, как совершенно свободно перешли на "ты". Да и о каких "вы" тут могла идти речь!

– На автобус! – Вадим и она двинулись в сторону остановки.

Пошли рядом. Странно, но Вале сейчас и в голову не приходило, что мать может ее хватиться.

В автобусе было свободно. Уселись и вдруг смолкли, будто не знали, о чем теперь говорить.

– Выходим, – скомандовал Вадим, когда автобус свернул вдоль Таврического сада.

Успели к самому началу сеанса.

Пока Валя ждала на обледеневшей площадке гранитной лестницы у входа в кино, Вадим сбегал вниз к кассам и вернулся довольный, помахивая зелененькими билетами.

– Порядок! Из брони, отличные!

Схватил Валю за руку и потащил бегом к дверям. Валя раздумывала, надо ли предложить ему деньги за билет или это обидит его. До сих пор она ходила в кино с подружками или с компанией фабричных. Тогда все было очень просто. Каждый платил за себя, а тут? Ничего не сообразив лучше, она на ходу спросила:

– Сколько стоит?

Вадим остановился, посмотрел на Валю. Пальцем сдвинул на затылок свою шапку и смешно замигал:

– Ты это с чего?

Валя улыбнулась. Неловкость исчезла.

И вот, сидя рядом, они уже смотрели картину. Вале понравился молодой шериф. В широкополой шляпе с ремешком под подбородком и увесистым пистолетом на боку. Город, где он жил, был наполнен злыми, бессовестными людьми. Благородный шериф в одиночестве боролся с бандитами в роскошных костюмах. Его предали, а потом зверски били бывшие друзья. Пьяные мальчишки жгли машины. Город пылал огнем.

Как Вале хотелось, чтобы повезло хорошему парню, сбежавшему с каторги, как она переживала и за шерифа, как жалела их… Время от времени она хватала за рукав сидящего рядом Вадима и сжимала его руку. Ей становилось страшно.

– Они убьют его, да, убьют?

Всякий раз, когда Валя судорожно хватала за руку Вадима, он напрягался и сидел не шелохнувшись, словно готовился защитить Валю, если это потребуется.

Ночные ужасы кино окончились. Тихим утром израненный шериф вместе со своей красивой женой покидали проклятый ими город.

Дали свет. Люди молча пробирались меж рядов к выходу. О виденном не хотелось говорить.

Валя и Вадим вышли на улицу. Серое небо повисло над городом. Деревья были припущены чистым снегом. Снег словно выбелил улицу.

Не сговариваясь, они пошли пешком вдоль липовой посадки по улице Чайковского. На автобусной остановке толпился народ. Они не спешили на автобус. Заговорили о картине.

– Ужас, – сказала Валя.

– Ты про что?

– Про Америку эту. Надо же, а?!

– А-а, хватает там всякого… – кивнул Вадим.

Он вынул пачку сигарет. Щелкнул пальцами по донышку и, поймав зубами одну из них, закурил.

Шел и покуривал. Говорили мало. Они еще не привыкли друг к другу, и каждому хотелось скорее слушать, чем говорить.

Так дошли до Литейного и повернули влево. Вскоре Вадим приостановился.

– Кафе "Гном". Зайдем, а?

– Я ничего не хочу, – сказала Валя.

– Ну хоть мороженого.

– Мороженого можно.

Маленькое помещение после улицы показалось темным, свободных столиков не было, но в углу за одним сидели двое. Пошли туда, и спросив разрешения, заняли свободные стулья. Вадим отправился в буфет. Валя ждала. Вспомнила, ведь с утра ушла за стиральным порошком… Появился Вадим с двумя металлическими вазочками. В вазочках матово холодели сложенные горкой цветные шарики. Вадим поставил мороженое на стол, снова ушел и вернулся с наполненными фужерами. Валя взглянула. В фужерах пузырьками играло шампанское.

– Ну зачем это, Вадим?!

– Пустяки, понемножку. Запивать, – пояснил он, как ей показалось, чуть смутившись, и положил на стол перед Валей плиточку шоколада. Валя хотела запротестовать, но только слегка вздохнула. В конце концов, ей было приятно, что за нею ухаживают, и ухаживают по-хорошему, может быть так, как она о том давно мечтала.

Шампанское оказалось слишком холодным; отпив глоток, Валя поежилась, Вадим засмеялся:

– Закусывай мороженым.

– Обледенею, – улыбнулась Валя.

– Я мороженое могу есть когда угодно, – сказал Вадим. – Между прочим, в войну один иностранный корреспондент написал про наших: "Народ, который в тридцатиградусный холод ест на улице мороженое, непобедим!"

– Мороженое и я могу, – сказала Валя. – К этому, – показала глазами на шампанское, – не привыкла.

– А портвейн?

– Ну, когда чуточку.

– Учтем, – наклонил голову Вадим.

– Лучше не надо, – рассмеялась Валя.

Он спросил:

– Ты что по вечерам делаешь?

Валя задумалась. В самом деле, что она делает по вечерам? В общем, пожалуй, ничего. Не спеша ответила:

– Читаю, ну кое-что по дому. Телевизор, иногда в – кино… Ну, в общем, как все. Все думаю, не пойти ли учиться в техникум… Пока не решила.

Вадим помолчал. Отодвинул опустевшую вазочку и улыбнулся:

– А я, знаешь, боялся сперва, не замужем ли ты. Теперь замуж рано выскакивают. Потом вижу, кольца на руке нет.

– Ну вот еще, замуж! Куда там… – оживилась Валя. – Придумал тоже… Я и вообще-то… – Господи! Опять это "вообще". Вот привязалось словцо! Она умолкла, не договорив. Потом спросила:

– А ты не учишься?

Он помотал головой:

– Нет пока. Закончил курс науки. Я немного по спорту. Разряд имею.

– О! По какому виду?

– Бокс.

– Здорово!

Она поняла, что Вадим не случайно затеял этот разговор. Ему хотелось дать ей понять, что он не как все. Он и механик, и боксер-разрядник.

Валя спросила:

– Часто тренировки?

– Сейчас по три раза в неделю. Мы скоро на соревнования двинем в Ригу.

Вале вспомнилась американская картина. Подумалось: как хорошо, когда твой друг может постоять за тебя. А Вадим вдруг спросил:

– На районные соревнования позову, придешь?

Не задумываясь кивнула:

– Позовешь – приду.

– Ты пей шампанское, – сказал он.

Рассмеялась:

– А это не обязательно.

Покончили с мороженым. Валя, придерживая фужер за тоненькую ножку, чуть водила нм по стеклу столика. Неожиданно она сказала:

– Я закройщицей хотела бы стать. У меня, все говорят, линия есть.

Зачем это она сказала? Похвастаться, что ли, думала? Не к чему было говорить.

Но он, кажется, и не обратил внимания на ее слова.

Вадим проводил ее до самого дома. Ни о чем они не уславливались. Он сказал, что завтра у него тренировка. Бросили друг другу на прощание "увидимся" и разошлись.

Переждав на лестнице несколько минут, Валя бегом бросилась в хозяйственный магазин и вскоре уже, запыхавшись, предстала перед матерью с сеткой, наполненной пачками порошка.

– Ты где же это была? Я уж не знаю что и думать!

Валя быстро стянула пальто, повесила его на плечики, сняла шапку и, отряхнув ее, повернулась к матери:

– Была, мама. Ну, так получилось… Бывает же. Не сердись, пожалуйста. Я тебе помогу постирать… Мне даже хочется…

Помнилось, как пришла в понедельник на фабрику. Еще приближалась к проходной, тревожилась – а ну он ждет у входа или во дворе, где расходятся корпуса. По дороге задумывала, какие они скажут друг другу первые слова. Или прищуривала глаза и видела его сидящим рядом за столиком со сдвинутой на затылок шапкой и прядкой волос, спадающих на лоб, А то вдруг ей казалось, что ничего этого не было – субботнего утра, темного зала кино. Не было и его. Не было потом и улицы с заснеженными липами и пузырьков в ледяном шампанском – все это ей просто померещилось.

Когда подходила к фабрике, казалось, что все знают, как она, забыв обо всем, побежала за Вадимом, стоило ему только ее позвать. Знают и посмеиваются. Больше всею боялась той минуты, когда встретится с ним и все, кто будет рядом, увидят, что с нею делается.

С этими мыслями и дошла до своего цеха и удивилась, что никто и ни о чем ее не спросил и любопытных взглядов не было. День начался, как обычный рабочий день. Юлия Федоровна назначала операции. Дружно стучали машины, ползли из-под иглы клинья маркизета, звучало радио…

Для всех, но не для неё.

За окнами синело, и валил мокрый снег. Шили при электрическом свете, как и в начале зимы, а для нее словно пришла весна. Сегодня любопытная Лера к ней не проявляла внимания. Не до Вали ей сейчас. По приметной бледности лица можно было догадаться, что выходные дни Тараканенко не проскучала дома. Если бы Лера пригляделась к Вале Дорониной, она бы с удивлением заметила, что пришла та на работу в своих чуть ли не лучших туфлях и что волосы Вали были прибраны с особой тщательностью, а глаза смотрели живо и весело.

Все-таки не прошло незаметным Валино настроение. Когда она сдавала работу, Юлия Федоровна спросила:

– Ты что это сегодня такая?

Валя покраснела, но сделала вид, что не поняла вопроса.

– Какая?

– Как именинница выглядишь.

– А-а, в гости иду к подружке. День рождения, – по-прежнему краснея, солгала Валя.

В перерыве Валя пошла в столовую. Среди ребят Вадима видно не было. Напрасно она задержалась и после конца работы, сделав вид, что хочет закончить операцию. Он и не заглянул в цех.

В одиночестве шла домой. Началась оттепель, и под ногами было мокро. Не жалея дорогих туфель, она ступала по раскисшему снегу. Она прикидывала, чем сейчас займется дома и как проведет вечер. О Вадиме старалась теперь не думать. И вдруг он вырос перед ней, кажется на том же месте, что и в субботу.

– Здравствуй!

От неожиданности Валя вздрогнула. Стоял улыбающийся, руки в карманах пальто.

– Ты как здесь, откуда?

– Обогнал тебя и жду.

– Как же успел?

– Уметь надо.

Довольно улыбнулся.

– Я тебя видел сегодня. Два раза. Утром и потом…

– Почему же не подошел?

– Да так. Не хочу, чтобы на фабрике видели. У нас механики – горлопаны, и потом девчонки… Тебе тоже зачем… Пошли опять в кино. Я билеты еще вчера взял. "Великан" на Петроградской. Новая комедия идет. Посмеемся. Начало в двадцать. Дуй домой, поешь, – он посмотрел на часы. – Я через час подгребу сюда же.

– Спасибо. Я занята сегодня. Я не могу, – сказала Валя.

– Занята? – кажется, он удивился. – Чем?

– Есть дело.

Вот какой! Она должна по первому его зову бежать, куда ему вздумается… А сам не подошел на фабрике, боялся, увидят ребята. Ну и что? Почему? Выходит, можно смеяться над тем, что он дружит с такой девчонкой. И билет опять взял в кино куда-то далеко, не хочет, чтобы их замечали вместе. Еще полчаса тому назад она была бы счастлива, если бы Вадим опять позвал ее, но теперь нет, как бы ей того ни хотелось…

– И нельзя?.. – продолжал он.

– Не могу.

Взглянула на Вадима и вдруг увидела, что он совершенно скис. Растерянно топтался на месте. Для чего-то вынул из пальто два соединенных билетика и печально смотрел на них. Вале даже сделалось жаль его. Он славный и, наверное, совсем бесхитростный, а может, к тому же еще и стеснительный, потому и боялся, чтобы их увидели. Но отступать было поздно. Нельзя было отступать.

– Пойди с кем-нибудь, – посоветовала Валя.

Он взглянул ей в глаза так, словно хотел сказать: "С кем я еще могу пойти?" Но ничего не сказал и убрал билеты.

О чем еще было говорить? Оба помолчали.

– Ну, пока тогда. Я пойду, – сказал он.

– До свиданья.

Так и разошлись.

Весь вечер у Вали было плохое настроение. Мать, заметив это, не трогала ее. Пробовала читать – не шло.

Смотрела старую картину по телевизору и ловила себя на том, что совсем не вникает в то, что происходит на экране.

Спать легли рано. Пока не уснула, виделся ей Вадим, как он стоял смущенный с билетиками в руках. Сперва ей сделалось даже жаль Вадима, не обидела ли она его? Но потом гораздо больше пожалела себя. Что-то не выходит у нее в жизни, не получается. Вроде девчонка как девчонка, а вот другие носятся, веселятся, любовь крутят, а она что?! Неужели же у них тут и конец?! Ведь сама она… Но как же быть иначе, как?!

Нет, концом это не было.

Несколько дней не виделись.

Вадим не подстерегал ее больше на улице. Не встречала она его ни на фабричном дворе, ни в людных коридорах в часы перед началом работы или к вечеру.

На третий день он окликнул ее неподалеку от фабрики. Она шла домой.

– Валя!

Не останавливаясь, повернула голову. Старалась держаться как можно спокойнее.

В руках его был туго набитый небольшой портфель. Вадим пошел рядом, спросил:

– Что завтра вечером делаешь?

– Не знаю.

Не могла она ему опять сказать, что занята, что у нее дело. Ведь обрадовалась так, что только и думала: лишь бы он не заметил ее волнения. Нет, он не забыл о ней.

– Завтра у нас районные. Помнишь, я тебе говорил?

Придешь?

– Куда?

– Я тебе напишу адрес. На Левашовском. Спортзал при стадионе. Будешь?

– А билеты? – спросила она.

– Пропустят так. Скажешь – на соревнование.

Она замедлила ход. Вдруг рассмеялась.

– Я ведь и фамилию твою не знаю.

– Верно, – согласился он. – Как-то так вышло. Камышин моя фамилия. Вадим Камышин. А ты Доронина, да?

– Запомнил?

– Легко. Артистка такая есть.

– Меня и в цехе девчата артисткой зовут, – сказала Валя. – Просто из-за фамилии…

– Ты на нее похожа.

– Ну да, выдумал. Она красивая.

Прошли еще немного, он сказал:

– Я запишу тебе адрес… Понимаешь, на тренировку опаздываю.

Остановились возле уже освещенной витрины "Гастронома". Вадим поднял и расстегнул портфель, там лежал синий тренировочный костюм. Вадим порылся в портфеле и отыскал записную книжку. Вытащил из кармана шариковый карандашик. Написал адрес. Вырвал листок и вручил Вале.

Лучше всего третий трамвай до Чкаловского.

– Найду, – сказала Валя.

Вадим еще что-то мялся, не двигаясь с места. Застегнув портфель, сказал:

– А в "Великан" я тогда не ходил. Билеты отдал.

Валя пожала плечами. Взглянула на Вадима. Глаза их встретились.

– Ты одна придешь? – спросил он.

– Одна, – твердо сказала Валя и заметила… Нет, ей это не показалось, он словно просветлел.

Они разошлись. Валя заторопилась домой. Спешили по тротуарам прохожие, случалось, ее толкали, но Валя не сердилась. Все люди ей казались в тот час хорошими и добрыми. Манила теплом маленькая квартира, где ее ждала мать с ужином и вечерним уютом.

Уже поднимаясь по лестнице, заметила, что до сих пор сжимает в руке записку Вадима. Она развернула ее и при свете лампы над площадкой второго этажа перечитала адрес и время, к которому надо было успеть в спортзал. Потом раскрыла сумочку и положила записку в боковой карманчик.

На следующий день в дымной сини зимнего вечера, сойдя с трамвая на незнакомом ей углу, Валя шла по пустынному Левашовскому мимо длиннющего заводского корпуса. Беспокойно поглядывая по сторонам, думала – туда ли идет, не опоздать бы!

До сих пор она видела бокс только в кино или по телевизору. Не понимала, что в нем за радость. Только лу-нят друг друга. Но то, что Вадим был боксером, Вале правилось. Не такой, как все, парень. Вспомнила, как сама в школе занималась художественной гимнастикой. Потом бросила. Зря, пожалуй, бросила.

Она ожидала, что попадет в закрытый стадион, где высоко вверх со всех сторон будут громоздиться скамьи, переполненные народом, но все оказалось куда более простым. На полу большого спортивного зала был уложен одноцветный ковер, по краям его стойки с натянутыми канатами в три ряда. По углам, по диагонали одна против другой, две табуретки, и больше ничего.

С двух сторон стояло по нескольку скамеек. На них уже сидели зрители. Пока их было немного, скамейки пустовали. Валя отыскала себе местечко в третьем ряду и, усевшись, стала ждать. Понемногу народ прибывал. Скамьи постепенно заполнялись.

Зажгли полный свет, и соревнование началось. Из глубины зала вышли две боксерские команды. В ближайшей к Вале шел Вадим в таком же, как и у других, синем тренировочном костюме. Он шел вслед за пареньком ниже его ростом с эмблемой на груди. Вадим шагал под запущенный по радио марш, наклонив голову вниз, как бы глядя на пятки идущего впереди. Он не смотрел по сторонам в публику и вовсе не искал глазами Валю.

Объявили товарищеское командное соревнование. Шеренги боксеров двинулись навстречу друг другу и стали пожимать руки. Потом также под музыку, не очень старательно чеканя шаг, ушли.

В первой паре бились довольно-таки щуплые парнишки. Увидела бы Валя любого из них на пляже, не подумала бы, что это боксеры. Ребята мелко подпрыгивали и редко ударяли друг друга. За ними неустанно следил высокий седоватый судья в белом. Иногда боксеры сцеплялись и повисали один на другом, и тогда судья разнимал их. В зале смеялись. Соперники расходились и снова пританцовывали, ища момент для удара. Были они похожи на молодых петушков и тем веселили Валю. В третьем раунде одному из них все-таки удалось взять верх. Довольно ловко и неожиданно он нанес партнеру удар в подбородок. Тот покачнулся, но удержался на ногах. Не успел он ответить, как первый ударил еще и еще. Парень пытался закрываться, уходить от наступавшего, но было уже поздно. Тот прижал его к канату. Прозвучал гонг, бой был окончен.

Когда на ринг вышла вторая пара, Валя сразу увидела, что бокс совсем не смешное зрелище. Двое противников – ребята покрепче и потяжелей предыдущих – с первой минуты дрались так, что в публике уже не было слышно смешков. Зал затих. Незаметно бой увлек и Валю. Она стала болеть за белесоватого, некрасивого, но отчаянного паренька. Он не очень-то удачно защищался, но все же умудрялся наносить удары; судье хватало работы с боксерами, потому что оба, как поняла Валя, часто нарушали правила. Вдруг Валя увидела, как из угла рта белесого потекла струйка крови. Парень не обращал на это внимания и продолжал драться. Решительно наступал на противника. Судья остановил бой. Он был прекращен за преимуществом того, кто дрался с беленьким. Судья поднял вверх его руку. Послышались слабые аплодисменты. Парню, за которого болела Валя, уже вытерли кровь. Ребята пожали друг другу руки в огромных, как мячи, перчатках и покинули ринг.

И вот Валя почувствовала, как вспыхнули ее щеки.

В третьей весовой паре объявили Вадима и какого-то Бабасюка. Еще секунда, и боксеры появились за канатами.

Ростом Бабасюк оказался выше Вадима. Это был крепко сложенный скуластый парень с темными курчавыми волосами и толстыми, как у негра, губами. Из соседнего помещения он вышел в коротеньком халате, который тут же сбросил и кому-то передал. Когда были названы фамилии его и Вадима, по скамье прошел говорок. Но уловить, что говорили, Вале не удалось. Она оглянулась и увидела, что зал теперь был переполнен. На скамьях не оставалось ни одного места. Многие стояли.