Текст книги "Жестокии развод (СИ)"
Автор книги: Ария Тес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
5. Чай с малиновым вареньем Галя
Иногда что-то стирается из твоей памяти так, что ты, даже приложив максимум усилий, ни за что не вспомнишь, что происходило. Это называется травма. Раньше я думала, что такие страсти только в фильмах бывают, или что-то вроде «хорошей мины при плохой игре», то есть если нас застукали, ври до конца. Прикидывайся. Придумывай амнезию. Такую удобную амнезию…
Нет, так правда бывает. Я совсем не помню, как оказалась в Петербурге, как добралась до маминого дома, поднималась по лестнице, открывала дверь. Восемьсот километров стерлись по щелчку пальцев, как будто бы я научилась внезапно перемещаться сквозь время и пространство. Хоп! И ты уже на маминой кухне, стоишь перед чайником и смотришь, как из него поднимается тонкая струйка горячего пара.
– Галь, вскипел давно.
Пару раз моргаю, киваю и берусь за черную ручку. У мамы очень красивый чайник: черный, матовый, с тонким, загнутым носиком. Стильный. Мама очень любила стильные, красивые вещи, и что скрывать? Вкус у нее был отменный. Я помню, как она выбирала этот чайник на иностранном сайте, так как таких у нас не продают. Это его моя тетя привезла из Испании…
Кстати, о ней…
– Галчонок, ну, поговори со мной.
Тетя Лена подходит ко мне со спины и обнимает. От нее пахнет, как от мамы. Они всегда пользовались одним маслом для рук – мятным. И для кого-то это может быть холодным запахом, но для меня он звучит, как самое жаркое солнце.
А сейчас больно…
Фокус снова расползается, уголки губ идут вниз, а подбородок дрожит. Мамы больше нет, и пусть я цепляюсь за тетю Лену, но это все равно не то. Не она. Лишь призрак…
Я слышала его всю ночь. Мне казалось, что тихой мелодией постукивают ее каблучки, и мама вот-вот откроет дверь моей детской комнаты и улыбнется:
– Я сбежала с последнего акта этой дурацкой пьесы, Галчонок! Пойдем выпьем чая с плюшками, а потом спать, м?
Мне всегда казалось, что мама так извиняется за то, что время от времени оставляла меня с няней, а сама выходила в свет. На самом деле, ей не за что было извиняться. Я любила смотреть, как она собирается на какую-нибудь выставку или в театр, но главное – я любила смотреть, как мама загорается. Как она расцветает…
Нет, ей не за что было извиняться. У меня хорошая мама, которая вытянула меня одна. Отец – фигура эфемерная примерно с двенадцати лет, когда выяснилось, что он крутит роман со своей, как сейчас модно говорить, помощницей. Тогда все было не так стильно, конечно. Любовница-секретутка – это, скажу я вам, не претендует на оригинальность, а еще попахивает нафталином. Так себе история, короче говоря.
Я с ним не общаюсь. Разорвала все отношения напрочь, и, возможно, это было неправильно; возможно даже, что сейчас я получаю от кармы ответку с вишенкой через собственных детей, но…я не жалею. Слышала, что он живет в Германии со своей второй семьей. Единственное положительное – не с той мадам, ради которой он предал мою маму. Да, это единственное, что можно назвать «положительным моментом»…если ты, конечно, можешь и хочешь искать положительные моменты даже на дне.
А может быть, ответка от кармы совсем за другое? Такие мысли оставляют еще большую тяжесть на сердце. Мне не хочется думать, ведь маме действительно не за что было извиняться, а мне? Вдруг со мной все по-другому?
Надо было настоять, чтобы она переехала? Или не ехать за Толей в Москву? Быть рядом с ней. До последнего…сейчас получается, что я ее бросила, да?
Не замечаю, как задаю этот вопрос вслух. Тетя Лена сразу же поворачивает меня на себя и хмурится.
– Ты что говоришь такое?
А я от слез задыхаюсь. Вытираю их, но они льются, и это невозможно контролировать, как боль, которая расходится внутри меня…
– Надо было остаться с ней. Зачем я поехала в Москву? Зачем оставила ее?
– Так, Гала, а ну-ка! Брось сейчас же! – тетя Лена одергивает мои руки и кивает, когда кладет свои на мои щеки, – Не говори так, девочка моя. Твоя мама – взрослая женщина, и она прекрасно понимала, что рано или поздно ты упорхнешь из ее гнезда. Она этого хотела для тебя!
– Чтобы я упорхнула? – всхлипываю совершенно по-детски, а тетя Лена слабо улыбается.
– Чтобы ты жила. Давай, садись. Будем пить чай с малиновым вареньем.
Я бросаю взгляд в сторону накрытого стола, сердце сжимается еще больше, но я рада. Снова слышу маму, пусть это лишь ее призрак и отражение в младшей сестре – плевать. Она будто бы здесь хотя бы на одно мгновение…
Когда ты теряешь близкого человека, ты готов на что угодно, чтобы увидеть его хотя бы раз. Еще раз! Всего ненадолго. Поговорить, спросить, как дела лишний раз. Прикоснуться…
Но ты не можешь.
Они уходят, и ты ничего не можешь сделать, кроме как собрать этого человека в моментах. Частицах. Отпечатках на всем, что его окружало.
Я собираюсь.
Разглядываю нашу большую кухню, потом перевожу взгляд на подоконник. Когда-то давно именно на этом подоконнике я рассказала маме, что впервые влюбилась…
– …Мишка классный! Он собирает модельки машинок. Ну, сам их клеит, красит и все такое…у него целая коллекция, мама! Такая красивая…
– А ты откуда знаешь? – мама хитро улыбается, бросает на меня взгляд, помешивая курицу на сковородке.
Я думаю о том, что эту курицу можно было бы пожарить прямо на моих щеках, так сильно покраснела моментально. Дошло. Я спалилась, что ходила к нему в гости после школы…блин.
– Я…ну…это…просто…я…
Черт.
Закрываю рот и с мольбой смотрю маме в глаза. Она не спешит меня перебивать, наслаждается. Медленно затягивается, выдыхает густой дым в сторону, а когда откладывает мундштук в сторону, прячет улыбку.
– Как-то у тебя сегодня с красноречием не в порядке.
– Мама, пожалуйста…
– А знаешь, что мне рассказала наша соседка снизу?
– Что? – осторожно переспрашиваю, а она медленно облизывает нижнюю губу и как бы невзначай жмет плечами.
– Говорит, видела какую-то парочку на наших качелях. Разврат устроили. Целовались! Прямо средь бела дня и…
– Ну ма-а-а-м!
Наш смех отражается сквозь года и возвращается мне, как тот самый важный момент, который я буду бережно хранить всю свою жизнь. Да, у меня была мама именно такой: веселой, где-то хитрой лисичкой, а где-то и строгой. Но я любила каждое ее воплощение, даже если моментами казалось иначе. Сейчас ты все видишь иначе, конечно…когда ползаешь по полу на коленях и собираешь крупицы ее образа обрывками разговоров, запахом духов или мятного масла, отголосками смеха…
В этих стенах лучшее, что есть – это не дорогие картины, коллекционные статуэтки или драгоценные камни. Здесь лучшее – это ее нежные отпечатки, из которого соткано пространство…
– А когда твой-то приедет? – интересуется тетя Лена.
Я вздрагиваю и поднимаю на нее глаза. Слишком медленно. Да, я слишком медленно соображаю и слишком долго молчу. Тетя Лена хмурится. Она не специально, конечно же. Она не хотела ударить меня в больную точку, чтобы сделать еще хуже, просто она пока не знает. Я пока не рассказала и не хочу. Не доверяю? Да нет, не в этом дело. Просто мне не хочется марать память моей мамы грязью из своей жизни.
– Давай об этом потом, хорошо?
– Что-то случилось, Галчонок?
Случилось, теть, случилось. Она у меня крутая, на самом деле, и я на самом деле хочу с ней поговорить. Не только потому, что она скажет то, что могла бы сказать мама, а просто она скажет вещи, которые мне надо услышать. Это будет жесткая, голая правда. Без прикрас. Тетя Лена – бизнес-леди. У нее крупный ювелирный магазин в Питере, который достался ей от родителей. Знаю, это забавно вообще, что младшая дочь занимается семейным делом, когда обычно это прерогатива старших детей, но в нашей семье вот так. Мама никогда не горела этим делом, ей больше нравилось все, что касалось хобби моей бабули: фонд и искусство. Тетя Лена же с детства много времени проводила с моим дедушкой, а когда ей исполнилось восемнадцать, он с гордостью рассказывал всем, что она поступила на бизнес-факультет.
Работа по специальности сильно ее закалила. Тетя Лена стала такой же Железной леди, как пресловутая Людмила Прокофьевна, и именно от нее я узнала тот взгляд. Изучающий, дающий оценку, холодный, расчетливый. Это неплохо. На самом деле, неплохо, просто иначе. И это не значит, что моя тетя – плохой человек. Профдеформация – дело тонкое, а где тонко, там рвется всегда.
Ее профдеформация заключается в том, что она ненавидит социальные игрища и лупит правду-матку прямо в лоб, никакой жалости. Но я не против. Серьезно, иногда тебе просто нужно услышать голую правду, чтобы дышать ровно.
Просто не сейчас. Только не сейчас…
– Теть Лен, – отвечаю тихо, глядя на красное, малиновое варенье на блюдечке, – Я обязательно расскажу вам все. Правда. Просто…
– Не сейчас.
– Да, не сейчас. Давайте пить чай? С малиновым вареньем.
Тетя Лена слегка улыбается и кивает. Думаю, это малиновое варенье соединяет и ее с мамой, а что может быть важнее, чем соединиться с ней в последний раз? Завтра мы с ней прощаемся…
6. Мама-гусыня Галя
У моей мамы был невероятно тонкий вкус не только в том, что касалось искусства, но и моды. В молодости она даже хотела стать дизайнером, но в то время с этим были определенные сложности, да и мой отец оказался человеком…кхм, патриархальных взглядов. Он не был готов допустить, чтобы его жена в принципе была кем-то, разве что в том ограниченном мирке, в котором он позволял ей царствовать.
Сейчас, конечно, я понимаю больше. Оглядываясь назад, в негативном отношении мамы к моему раннему браку все-таки причины были несколько глубже. Дело было совсем не в мезальянсе, а больше в том, что она видела, как я иду по той же дорожке, а она эту дорожку считала ошибкой. Теперь я понимаю. Вы не подумайте. Мамуля никогда не бросала мне угроз и не ставила ультиматумов, лишь однажды она спросила, хорошо ли я подумала над тем, что собираюсь сделать. Больше ничего, но это было и не нужно. Я знала, что ей не нравится, просто предпочла закрыть глаза и уши, не замечать, а она позволила. В конце концов, все, что мы по итогу можем сделать для наших детей – это позволить самим набить себе шишки. Так вот. Я набила, конечно. Урок мой оказался очень жестоким, и в какой-то момент я даже разозлилась на нее, что не было запретов и ультиматумов! Пока я не поняла. Они бы тоже ничего не изменили. По сути своей, такими решениями она бы только оттолкнула меня от себя, а не заставила передумать. Я бы не передумала. Нет. Страшно вспомнить, как сильно я когда-то любила Толю, да и чего вспоминать? Сейчас после того, что вскрылось о его предательской сути, у меня вечно ноет под ребрами. Боль напоминает. Сначала это была большая и красивая любовь, а потом вот так – боль под ребрами.
Ладно.
Шумно выдыхаю, прикрываю глаза и снова смотрю на себя в зеркало до самого пола. Аккуратно приглаживаю ткань идеального, черного платья. Моя мама была стильной женщиной, и, как мне кажется, все, что я теперь могу – это отдать ей дань памяти именно так. Мне не хотелось наряжаться, а если совсем откровенно, то не хотелось даже вылезать из-под одеяла, но так будет правильно. Шикарная укладка, безукоризненный макияж и маленькое, черное платье по заветам Шанель. Ей бы понравилось. Бросаю взгляд на свою шляпку с вуалью, а потом усмехаюсь.
– И это тоже для тебя…
Мама такие аксессуары любила. Стильные, громкие и яркие. Она вечно пыталась заставить меня носить что-то в таком стиле, а я постоянно куксилась и отказывалась. Мне не нравится, когда на меня слишком обращали внимания, а на такие аксессуары все всегда смотрят! Но сегодня не мой день. Это ее последний час, поэтому я беру шляпку и смотрю на массивный цветок с инкрустацией черных обсидианов.
Да, ты бы оценила…
Подбородок начинает дрожать. Мои попытки ее порадовать в последний раз выглядят настолько жалкими, ведь…боже! Шляпка?! Тебя не было рядом, когда она умирала! Где ты была?! Конечно. Рядом с предателями, которые даже не позвонили! Никто! Хотя они все знают.
Когда я покидала Москву со своим чемоданом, Толя развел активность. Он запретил мне ехать одной, сказал, что сейчас соберет чемодан, и мы поедем всей семьей прощаться. Я только кивнула. Помню, как спускалась вниз и слышала, как супруг стучится в комнаты наших сыновей. А еще я помню разговор…
– Бабушка умерла. Парни, собирайте вещи, мы едем на похороны.
Артур тогда громко вздохнул и, я уверена, закатил глаза настолько сильно, что странно не потерял сознание от перегрузки своего вестибулярного аппарата.
– А нам обязательно ехать? – спросил он с ленцой в голосе.
Меня ударило током.
Я все понимаю. Ты подросток, тебе на все сейчас насрать, тем более в свете перспективы получить мощную, дорогую тачку. Но! Серьезно?! В такой момент?!
И как я не заметила…
Кажется, я была слепой так долго…но нет же. Это началось…когда? Надменное высокомерие стало нормой по отношению ко мне?
я знала ответ и знаю его сейчас. Это началось в тот момент, когда их отец ввел такое поведение в норму внутри нашей семьи. Постепенно, но до боли цинично. А я позволила, ведь любила своих детей и не хотела видеть, кем они стали. Легко списывать хамство и пренебрежение на возраст, на гормоны, на то, что они пока «просто не понимают». Но они понимали, когда высчитывали собственные дивиденды относительно своих новых, богатых перспектив. А он все знал…в этом методичном плане только я идиотка, но не Толя. Он все рассчитал и знал, все подстроил, все подогнал. Вовремя присел на уши сначала Артуру, который, в свою очередь, ловко обработал Артема. Что касается Вероники? Это было совсем просто. Уверена. Она со мной почти не общается, а когда я звоню, скорее старается развязаться, ведь мать вечно не вовремя. Это раньше я ловко и на это могла закрыть глаза, а точнее, спрятать голову в песок, но теперь-то песка нет. Баста. Смотрит и радуйся, кого ты воспитала…
Гусыня…
Так меня назвала однажды дочь, и я это очень четко помню. Она думала, что повесила трубку, но телефон или судьба дали сбой, и я слышала, как она смеялась со своими подружками…надо мной.
– Не мать, а гусыня! Слава богу, она почти не выходит в свет. Это был бы позор, конечно…
Вот так.
От моей нежной девочки тоже ничего не осталось. Мир больших денег ее отца забрал и ее.
Я помню, когда это началось. Первая сделка, которая выстрелила, принесла столько счастья! Толя залетел в нашу небольшую двушку, у него горели глаза, а восторг буквально выплескивался из него волнами.
– Получилось, Галчонок! У меня получилось!
Я помню, как он подлетел ко мне, как сгреб в охапку и кружил, сбивчиво рассказывая о том, как ловко он обработал своих партеров и выбил лучшие условия. А я смеялась…мне не было страшно, что наша жизнь закончится так, и я не знала, что такое в принципе возможно. Тогда я была счастлива. После этой сделки его бизнес пошел в гору. Хорошая квартира, машины, одежда. Лучшие школы для детей, врачи и путешествия. Украшения…потом дом. Все, чего только душа твоя пожелает. Откуда мне было знать, что это просто пыль в глаза? Что эта дорога приведет меня к зеркалу в квартире моей мамы, у которого я буду стоять одна. И провожать ее я тоже буду одна, ведь «нам обязательно ехать?». Нет, малыш. Необязательно. Мои дети выросли в монстров, и увы, время их воспитывать ушло. Мне остается уповать только на жизнь, которая, скорее всего, расставит все акценты сама. Просто более жестко, чем могла бы я. Но отвечая на свой вопрос, знала бы о том, как все обернется, была бы я счастлива? Нет, не была бы. Если бы я знала, во что он превратит их и меня, ушла бы в тот же миг. Схватила своих детей и увезла бы их в Питер, где, как мама всегда говорила, душа есть. «Не то что в вашей гнилой Москве».
Во входную дверь раздается короткий звонок. Я вздрагиваю всем телом, из-за чего роняю свою шляпку на пол. Она брякает с характерным постукиванием камушков о паркетную доску, а больше похоже на звон тысячи тонн стекла. Моего стекла. Меня самой. Потому что время пришло. Нам пора ехать…
До боли прикусываю нижнюю губу, чтобы не разрыдаться. Я совсем не ожидала, что время убежит так быстро и резко, что вот! Вот сейчас настанет этот момент, когда водитель постучатся в дверь, и нам нужно будет выходить из дома, чтобы проводить маму в последний путь. Так скоро…почему это так скоро? Я совсем не готова…
– Галочка, я открою, не переживай и не спеши!
Теплый голос тети Лены немного ослабляет давление на солнечное сплетение, но легче становится лишь на секунду. Это ничего не поменяет. я не смогу засесть в этой комнате до конца своей жизни и притвориться, что сегодня я не хороню свою маму. Не смогу. Пара секунд тоже не даст мне достаточно времени на подготовку.
Пора.
И этого не изменить…
Присаживаюсь на корточки, поднимаю шляпку и беру себя в руки. Снова вспоминаю о том, что говорила мама о лице женщины в обществе, и клятвенно обещаю себе притворить и этот ее урок в жизнь. Снова. Как вдруг…
– О, это вы? Заходите скорее! Я так и не поняла, приедете вы или нет. Думала, у тебя снова работа…
В ее тоне слышится легкий упрек, но мой муж отвечает на него с холодной сдержанностью.
– Мы немного задержались, но, конечно же, не смогли бы пропустить похороны.
Застываю.
Изнутри меня всю парализует страхом и каким-то липким…волнением? От неожиданности даже перед глазами заиграли темные пятна. Что он здесь делает? И не один? Надеюсь, что без своей новой зазнобы?
– Привет, теть Лен, – бодро здоровается Артур.
Я слышу короткие поцелуи, потом Веронику.
– Привет. Выглядишь потрясающе!
А потом и Артема.
– Где мама?
Входная дверь закрывается, а тетя Лена отвечает.
– Она в комнате, сейчас выйдет. Ну что? Как добрались?
Ее голос звучит вроде бы ровно, но слышно, что натянуто. Нет, я ей ничего пока не рассказала, и не поэтому она такая. Если бы знала, уверена, что на порог моих «близких» не пустила. Просто она потеряла любимую сестру, какое там веселье? Это не больше, чем обыкновенная вежливость.
Зато Артуру вот плевать. Он сразу вдается в подробности, что ехать на Сапсане было гадко и мерзко, ведь у них нет вагонов его уровня.
Мне становится дико стыдно.
Представляю, что думает сейчас тетя Лена. Кого ты воспитала? Господи, какой же он заносчивый, высокомерный говнюк.
И знаете? Я с ней солидарна. Это явно не та тема, которую допустимо обсуждать на похоронах своей бабушки. Конечно, если тебе есть до этого дело…
Неприятно.
Мне гадко и мерзко понимать, что они сюда приехали под давлением отца, а он здесь из-за давления общественности. Ведь как же? Кто-то узнает, что у меня мама, и я была на похоронах одна, что о нем подумают? Особенно Людмила Прокофьевна. Он явно пытается ее впечатлить, а кого впечатлит потенциальный зять, который даже не удосужился появиться на похоронах тещи?
Вопрос ведь гораздо глубже лежит. Я это тоже уже успела осознать: как поступил со мной, так поступит и с внучкой. Вот зачем тогда она пришла на самом деле: проверить, как пройдет наше расставание, сколько грубостей он мне скажет, и что оставит в конце. Как известно, мужики ведь всегда расстаются одинаково.
Умно. Интересно, она была удовлетворена?
Хотя кому я вру. Мне неинтересно.
Поднимаюсь на ноги и снова заглядываю себе в глаза. В них горит решимость и холод; никаких соплей. Ничего, кроме решимости и холода.
Я поворачиваюсь в сторону двери, иду к ней и распахиваю, а когда попадаю в коридор, неловкий разговор моментально затихает.
Что я чувствую, когда смотрю на свою «семью»? По очереди скольжу по ним взглядом. Вероника – моя первая, долгожданная принцесса, которая сейчас похожа на всех сучек из кино разом. На ней слишком короткое, черное платье, профессиональная укладка и яркий макияж. Потом смотрю на Артура, у которого грудь колесом и дерзкий вызов в глазах по отношению ко мне, будто я ему что-то сделала, чтобы получать такие вот взгляды. И конечно же, Артем. В нем я улавливаю чуть больше человеческого: сочувствие, жалость, стыд. Младший сын делает ко мне короткий шаг, открывает рот, но я злюсь. Я дико злюсь на всех них, поэтому не реагирую.
Смотрю на Анатолия Петровича.
Я знаю этот взгляд, которым он сканирует меня сейчас. Мы боимся. Мы не хотим осложнений в виде истерики и скандала. Мы надеемся, что этого не будет, так как такое событие должно было выбить меня из колеи. И оно выбило, но! В этот момент я – это дело десятое. Во мне просыпается то, чего я, к сожалению, не смогла привить своим детям: уважения к своей матери.
– Зачем вы приехали? – спрашиваю холодно, чуть поднимаю подбородок и расправляю плечи.
Да. Я собираюсь стоять за нее грудью! Раз тогда не смогла, то хотя бы сейчас. В последний раз буду до конца, и мне плевать на последствия. Абсолютно.
– Эм…– Толя откашливается и хмурит брови, – В смысле «зачем»?
– Какое слово в моем вопросе поставило вас в тупик, Анатолий Петрович? Зачем. Вы. Здесь. Просто же. Никакой загадки.
Мой колкий сарказм его злит. Толя чуть прищуривает глаза, потом отодвигает в сторону Нику и делает ко мне шаг, предупреждающие тихо шепчет.
– Галя, я все понимаю, но, может быть, мы потом разберемся? Внутри семьи?
– Я уже внутри своей семьи, Анатолий Петрович. От тети у меня секретов нет, но ты прав. Мы со всем разберемся потом, а теперь уходите.
– Что? – Вероника издает смешок и тоже шагает ко мне, – Мам, ты с ума сошла? Мы же…
– Я ничего не хочу слышать, Вероника Анатольевна. Разворачивайтесь и уходите, на похоронах моей матери вас не будет.
– Она моя бабушка! – восклицает дочь, но от взгляда, который я на нее бросаю, тут же затыкается.
Ее щеки вспыхивают. Мне все равно. Вот так это бывает. Тупое безразличие, и я ничего не чувствую совсем. Гусыня, наверно, правда. А не мать.
– Твоя бабушка? – зло хмыкаю и киваю, – А когда ты ей в последний раз звонила, Вероника? М? Или мне? Ты хоть раз мне позвонила? С тех пор как она умерла, прошло уже три дня.
– Я была…
– Остановлю тебя. Наверно, ты была очень занята, да?
– Да, я была занята, – заявляет она, – Чтобы успеть сделать все дела, так как мне пришлось выделить время на похороны.
– Пришлось. Выделить. Время, – пробую слова на вкус, а потом издаю смешок, – Какая трогательная забота, доченька. Могу задать вопрос?
– Какой?
– Ты знала?
В прихожей повисает пауза. Мне нужно услышать это, чтобы совесть заткнуть за пояс. Пока я имею только догадки, а с догадками каши не сваришь. Нет. Я должна знать, насколько это предательство огромное на самом деле, поэтому спрашиваю. Пусть больше для галочки.
Ответа я, кстати, не слышу. Вижу. Я его вижу по ней. Вероника может мнить себя кем угодно, но мне прекрасно известно, как она выглядит в разных ситуациях. Например, сейчас ей все-таки немного стыдно. Пусть это остаточное, на привычке…
Хмыкаю и киваю пару раз сложа руки на груди. Вполне вероятно, тогда она смеялась над Гусыней-мамой как раз с этой клевой Настенькой. А что? Они же ладят. Они подруги. У Вероники теперь много подруг, которых я не знаю…
– Понятно, – киваю еще раз, а потом холодно смотрю на нее и чеканю четко каждое слово, – Фотосессии, подписчики, твой блог. Подруги…у тебя теперь много подруг, моя хорошая. Вот и возвращайся к ним.
Вероника распахивает свои огромные глаза, которые ей достались от меня, и смотрит так, как никогда раньше не смотрела. Понимаю. Я была всегда гусыней: слишком мягкая, слишком добрая, слишком всепрощающая, но на самом деле я не совсем такая. Или такая, пока не доведут, хотя это и неважно. В любом случае я дочка своей матери, от которой мне не перепало глаз, зато перепала сила характера. Даже если я притворяюсь по большей степени.
– Зачем мы вообще ее слушаем? – вздыхает Артур, – Давайте просто…
– Просто «что», Артур? Проигнорируем старую истерику, правильно тебя понимаю?
Артур теряется на мгновение, и я тоже замечаю сконфуженность от моего напора, да и стыд. Но! Бравада важнее. Он гордо задирает нос и кивает.
– Да. Именно так. Довольна?!
– Довольна, – отвечаю тихо, – А теперь уходи. Я не хочу тебя видеть…
– И не смотри! – вспыхивает, – Я к бабушке приехал, а не к тебе!
– Тебе здесь не рады, и ты не хочешь быть здесь. Я тебя освобождаю от необходимости тратить на нас с ней хотя бы грамм твоего драгоценного времени. Иди со спокойной душой, побери цвет салона своей новой машины. Сынок.
Он тоже теряется, лупит в меня глазами, щеки покраснели…
А я ничего не чувствую.
Перевожу взгляд на Артема и вздыхаю.
– Мне бы хотелось, чтобы ты остался, Тем…
Он смотрит на меня и делает шаг вперед, но я мотаю головой.
– Только боюсь, что это невозможно. У тебя нет своего мнения, увы. Это так. Твой брат будет против, поэтому я не стану усложнять тебе моральный выбор. Поезжай вместе с ним. Пусть и дальше его мнение будет самым важным в твоей жизни.
– Мам, я…
– Не надо. Я все уже слышала, больше не хочу.
Перевожу взгляд на Толю.
– Тебе мне нечего сказать. Ты никогда не любил мою маму, да и меня тоже, судя по всему…
– Что ты несешь?… – хрипло начинает, только я действительно больше не хочу ничего слышать.
– Уходи и забирай детей. Тебе здесь нечего делать. Хотя постой…ты приехал из-за документов? Да? Так отправь их почтой или просто достань из своего чемодана. Судя по тому, как ты ловко ко всему готовишься заранее, их ты тоже взял с собой.
Анатолий Петрович молчит. Серьезно? Издаю смешок.
– Серьезно, ты взял их с собой? Потрясающе. Ладно. Давай сюда, я подпишу и отправлю в Москву. И хватит этого цирка. Тебе здесь не рады.
Надеваю шляпку, опускаю вуаль. Так я ставлю точку. И несмотря на весь мой вид, это больно, но каждый в этом мире ставит свои приоритеты. Я раньше всегда их выводила в абсолют, и это было неправильным решением. Все, что я делала раньше – было неправильно. Теперь попробуем по-другому. Я вспоминаю о себе и маме, и на первом месте теперь я и мама. Может быть, это ничего не изменит, но мне уже точно полегчало.
Вот так.
