Текст книги "Жестокии развод (СИ)"
Автор книги: Ария Тес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
3. Подарок под елку Галя
Думаю, что мне полагалось громко возмутиться, начать орать, устроить истерику, пусть в ход все мои познания в обсценной лексике, но ни один из этих вариантов не был притворен в жизнь. Если честно, даже не было попыток, потому что я просто застыла, лишилась дара речи и дара даже мысленно ее формировать во что-то адекватное.
Пустота.
Глухой, крепко сжатый вакуум вместо мозга или хотя бы собственной личности. Поэтому теперь вместо того, что получает любая другая женщина в похожей ситуации, например, какие-то банальные «прости, я не знаю, как так получилось», я сижу за столом на своей кухне рядом с женщиной, которая только что взорвала все вспомогательные колонны, которые держали мою жизнь и казались такими крепкими…
Черт, какими же крепкими и надежными они казались…
С другой стороны, я не уверена, что даже если бы я устроила разнос, то получила бы что-то, что получает любая другая женщина в моем положении. Все определяется очень просто – любовью, которой здесь нет. Нет ее, понимаете? Я больше нелюбимая женщина, и вместо теплоты, вины и сожаления чувствую лишь раздражение и некое…черт, желание побыстрее развязаться.
Этот разговор вызывает в окружающих меня людях чувство, которое ни с чем другим не спутаешь. Так относятся к человеку, от которого хотят побыстрее отделаться.
Тишина.
Густая, липкая тишина оседает на наших плечах, словно груз. Я могла бы пытливо смотреть на Толю и пытливо требовать от него той самой реакции, которую все логично и требуют, но я не смотрю. Иногда собственные ожидания разбивают тебе сердце гораздо больше того, что на самом деле происходит. Не помню, кто это сказал, да и не уверена, что фраза звучит именно так, но близкая по смыслу.
ДЗИНЬ!
От внезапно прогремевшего таймера вздрагивают все. Он звучит, как залп пушки перед боем, который решит дальнейшую судьбу всего человечества. Для меня, само собой. Здесь решается исключительно моя судьба. Только моя. Для остальных это все еще просто тяжелый и неприятный разговор, от которого хочется побыстрее отмахаться.
Любовь Прокофьевна оборачивается на встроенную духовку, потом смотрит на меня.
– Пахнет вкусно.
Не знаю, что это? Что? Явно не намек на приглашение отужинать с нами. Она здесь не для этого. Для другого…
Зачем? Я не могу выяснить. Молча оббегаю ее взглядом, потом опускаю его, натыкаясь на дорогущие украшения, на ее костюм, который сидит точно по фигуре, потому что не купленный в магазине, а сшитый на заказ. На манеру держаться. Любовь Прокофьевна – воистину воплощение железной леди, которая, даже переступив порог чужого дома с такими новостями, может позволить себе держаться так, будто ничего не происходит.
– Думаю, нам пора приступить к разговору, – подтверждает мои слова легким кивком и требовательным взглядом в сторону Анатолия, – Первый шок прошел. Твоей жене пора узнать всю правду. Я могу сама, но мне бы не хотелось этого. Все-таки мужчина сам должен брать ответственность за свои поступки. Или нет?
Я чувствую, что в сказанном есть какой-то потайной код, но он от меня ускользает. Очевидно, не от Анатолия. Мой благоверный (что в свете последних событий звучит скорее как шутка) еще пару мгновений смотрит на Железную леди, потом подбирается и кивает. Она словно передала ему какое-то сообщение! Серьезно! Не азбукой Морзе, а какими-то неведомыми гляделками. Из тех, что возникают, только когда ты знаешь кого-то очень. ОЧЕНЬ. Хорошо.
Неприятное предчувствие вошкается где-то под кожей, а когда Толя смотрит на меня, то я все прекрасно понимаю. Мне не показалось. Они действительно знают друг друга очень хорошо. И не только они! Мои собственные дети прекрасно понимают, что здесь происходит, а главное – что будет происходить.
– Мы разводимся, – звучит голос Толи, который сейчас больше похож на еще один снаряд.
Только если таймер был больше предупредительным выстрелом, то этот сразу в сердце. Точно в цель.
Мне требуется пару мгновений, чтобы осознать услышанное, но речь на этот раз работает быстрее мозга. Я не сама…оно как-то так получается, что наружу выскальзывает отвратительный, некрасивый, унизительный вопрос.
– Что?…
Пусть он скажет, что это шутка. Не шутка? Хорошо. Тогда пускай это будет просто необходимость! Какая-то дурацкая, пусть даже фантастическая, но необходимость. А все остальное – мишура; я этого не слышала. Перед лицом конца так просто засунуть голову в песок и притвориться, что за нашим столом нет еще одного человека. Незнакомого. Чужого. Ждущего…
– Давай только не будем притворяться, что к этому давно не шло.
Давай. Я не буду притворяться, что ожидала чего-то подобного. Возможно, серьезного разговора? Неприятного? Непростого? Но точно не такого поворота событий. И хотя бы немного теплоты? Который здесь, конечно же, нет.
Я узнаю этот взгляд. Видела его уже. Так Толя смотрит на своих сотрудников перед тем, как уволить их за некомпетентность.
Вот что со мной происходит сейчас, да? Увольняют за некомпетентность?…
– Я уже семь месяцев встречаюсь с другой женщиной, Галя. Ее зовут Настя, и Любовь Прокофьевна – ее бабушка. Мы познакомились…
– Ты думаешь, мне интересно узнать, где вы познакомились? – хрипло перебиваю.
Возможно, кривлю душой, когда хмурюсь и поджимаю губы? Возможно, мне действительно было бы интересно узнать, если бы это был не мой муж, и не моя история в принципе. Потому что когда избушка повернулась в мою сторону, тут нет никакого интереса. Одна только глухая боль в сердце и дикая резь в спине. От ножа. От ножа, который воткнули любимые руки…
– Я бы не хотел говорить в такой момент и так, но в принципе не вижу необходимости тянуть, поэтому рассчитываю, что ты поведешь себя, как мудрая женщина, а не истеричная идиотка. Окей?
Цинично.
Каждое его слово положена иголки, которые вгоняют мне под ногти. И ладно. Ладно, я понимаю, почему нужно вести себя подобным образом с нерадивыми сотрудниками, но я-то ему что сделала? За что? Просто…твою мать, за что?
?– Я не просто подал на развод. Последний месяц я плотно занимаюсь этим вопросом, поэтому решение принято в любом случае. Ты можешь рыдать, можешь оскорблять, можешь даже кидаться тарелками. Почему бы и нет? Только это ничего не изменит: я от тебя ушел.
Хлопаю глазами. Мне сложно осознать, как почти тридцать лет можно взять, скомкать и просто…господи, выбросить на помойку? ТАК ПРОСТО! НАСТОЛЬКО ПРОСТО! И это даже не цинизм. Это что-то другое, что-то гораздо опаснее…что-то намного сильнее и глубже…
– Единственное, что может поменяться – это то, что ты получишь в перспективе.
– Размер моего выходного пособия? – переспрашиваю, он прищуривает глаза.
Хамлю. Ему не нравится. Но это не хамство, если честно. Правда. Голая правда и истина, какой я ее вижу…
– Это не размер выходного пособия, – цедит по слогам, – Не надо передергивать, хорошо? Я хочу исключить суды, сделать все быстро и убрать необходимость разводить грязь.
Потому что это репутация. Вряд ли пресса оценит, как ловко господин Никитин жонглирует женами, и как жестоко он может поступать на самом деле. Этого не поймут иностранные партнеры и те, кто выступают за семейные ценности. Таких в его мире больших денег очень много. Они любят цеплять на лицо маску и жеманно улыбаться, потому что они знают, что хочет услышать масса. Они умеют скармливать нужные тезисы, правильно себя вести и подавать себя.
Толя тоже это умеет. Раньше не умел. Когда мы друг друга любили…
– Как мужчина, – выделяет он голосом, и это очередной волной густой, токсичной обиды, опаливает мои кости.
Ведь говорит он не мне. Ей. Для нее. Для Людмилы Прокофьевны…
– Как мужчина, я обеспечу тебе достойную жизнь. Ты получишь тридцать пять миллионов и квартиру. Мое дело мы делить не будем. Я его создавал сам, ты к этому руку не приложила. Конечно, с завтрашнего дня, ты больше не будешь там работать. Это будет неудобно…
Бах! И прямо в сердце. Ха! Неудобно…интересная формулировка, согласитесь?
– Этот дом тоже останется у меня, так как я его строил для семьи. Логично, что здесь должна жить семья.
Еще один нож в сердце. Толя откровенно и холодно говорит, что собирается и дальше жить здесь, просто теперь со своей новой любовью…
– Квартира хорошая и большая, ты не потеряешь, Галя. Сто квадратных метров в районе Воробьевых гор.
Максимально далеко от его фирмы и центра. Нет, я не меркантильная, просто понимаю, почему он это делает. Чтобы его новая «любовь» случайно не столкнулась со мной где-то в пределах садового кольца. Чтобы даже мимолетно не вспомнила, что когда-то она была сукой, которая влезла в чужую семью и увела чужого мужа. А еще такая дистанция необходима, чтобы оградить меня от друзей. От его друзей, само собой. И лишней информации…
– Согласись, неплохо? Ты любишь Воробьевы горы. Там спокойно, много зелени.
Будто я старуха какая-то…
– Тебе там будет хорошо и…
– …ты просто выбрасываешь меня на улицу? Я правильно понимаю?
– Галя, не драматизируй, – жестко пресекает мое блеяние муж, – Это развод, а не конец света.
– Да, мам!
Старший сын чуть вытягивает шею и кивает пару раз.
– Никто не выбрасывает тебя на улицу. Просто так будет лучше всем, пойми правильно. Настя крутая девчонка, и папе с ней очень хорошо.
– А со мной, значит, плохо…
– Не то чтобы плохо…– сын тянет, явно не зная, какое слово подобрать, но муж жестко его пресекает.
– С тобой я задыхаюсь и будто старею сразу лет на двадцать. Пойми правильно, Галь. Не бывает отношений, которые длятся всю жизнь. Рано или поздно, но приходится признать, что любовь закончилась, а остался один удушающий быт. Зачем тратить на эту фикцию жизнь? Когда можно быть счастливым.
– А как же мое счастье?
– Я уверен, ты его обязательно найдешь.
– В районе Воробьевых гор, – киваю, Толя стягивает губы в тонкую линию.
На его щеках начинают играть желваки, и это значит, что он злится. Похоже, мой муж рассчитывал, что я просто кивну и молча уйду? Что ж…извини.
Перевожу взгляд на своих сыновей. Артур отвечает мне, а вот Артем продолжает колупать стол и молчать.
Издаю смешок, пропитанный болью от предательства, вытираю глаза, с которых капают слезы.
– А вы? Значит, не против?
– Мам, только не начинай…
– Нет, я просто хочу понять всю ситуацию, – еще один смешок, скрывающих глухой стон боли, срывается с губ.
Я указываю на Людмилу Прокофьевну и киваю.
– Вы явно знакомы. Это у нее вы планируете выторговать себе машину за тринадцать миллионов?
Артур моментально жестко краснеет и теряется. Артем жмурит глаза. В нем, похоже, еще осталось что-то человеческое, хотя, скорее всего, это все-таки другое. Он у меня мягкий. Не любит конфликты. Но брата явно поддерживает, судя по тому, что я услышала, когда они в очередной раз думали, что их никто не слышит…
– Что ты говоришь такое?! Это неправда! – Артур надувается и багровеет, потом бросает испуганный взгляд на Железную леди и мотает головой, – Я такого не говорил. Она специально!
Людмила Прокофьевна ничего не отвечает. Она только слегка ухмыляется, потирая кольцо с крупным камнем.
Артур переводит злой взгляд на меня и шипит.
– Ты специально меня позоришь?! Думаешь, так ты заставишь меня поехать с тобой?! Ничего не выйдет! И я, и Марина, и Артем понимаем отца и остаемся с ним! Ясно?! Мы остаемся с ним!
пиздец…
У меня нет других слов, и хоть я не люблю выражаться, но…какое слово еще подойдет?! Если твои собственные дети тебя продают…
Прикрываю глаза на мгновение. Мне нужно найти где-то силы, чтобы вывезти этот разговор. Нужно! Но как их найти? Когда мне от ножей в спине дышать сложно…
Хочу сбежать. Так далеко, как мне позволят собственные ноги…поэтому встаю из-за стола, на пару мгновений замираю. Просто теряюсь совершенно по-глупому в пространстве, которое было мне домом двадцать семь лет, а теперь…я будто не знаю этого места; но что страшнее – я не знаю его наполнения…
Эти люди мне незнакомы.
– Мам, – тихо начинает Артем, потом касается моей руки и чуть ее сжимает, – Так правда будет лучше. Отец любит ее, и разве ты бы хотела жить с человеком, который не испытывает к тебе этих чувств? Ты сможешь двигаться дальше, найдешь себе мужчину и будешь счастлива. А мы? Артур это сгоряча, ты же знаешь. Мы будем к тебе приезжать каждые выходные и…
Знаете, как это? Слышать подобные слова от собственного ребенка? Так больно…и если бы меня привязали к столбу и подожгли, уверена, пережить это было бы проще.
– Заткнись…
– Что?… – оторопело спрашивает, а Толя ощутимо напрягается.
– Галина, как ты…
– Что я должна подписать? – спрашиваю хрипло, а потом поднимаю на него глаза.
Толя хмурится. Из меня рвется улыбка, пропитанная ядом…
– Что? Чего ты ждал? Что я буду умолять тебя остаться? Хвататься за твою штанину и рыдать? Биться головой о пол? Что из вышеперечисленного, Толя?
– Тон сбавь.
Этот разговор становится бессмысленным. Мне до такой степени больно, что вдруг становится все равно. Просто плевать.
– Соберу вещи, а раз ты все уже спланировал, то значит, все и подготовил. Я подпишу.
Мама всегда говорила, что самое правильное, что может сделать женщина – это держать лицо. До последнего, как бы сложно ни было, ни при каких условиях не показывать никому своей боли и слез. Я особенно четко вспоминаю этот совет и особенно остро его понимаю сейчас, когда смотрю в глаза Людмиле Прокофьевне.
Не хочу, чтобы она знала.
Она не должна знать.
И они тоже. Никто…
Выхожу из-за стола и натягиваю улыбку и слегка киваю.
– Рада была познакомиться, но надеюсь, мы больше никогда не увидимся. Прощайте.
И передайте своей гребаной внучке, что я надеюсь, он когда-нибудь так же выбросит и ее. Я могу показаться тварью, но пусть она страдает сильнее меня. Пожалуйста.
Вот такой подарок под свою елку я хотела бы получить, пусть пока получаю исключительно грязные, острые угли, которыми мне все нутро перевернуло…
4. Давай только без слез Галя
Вам случалось когда-нибудь попадать куда-то, где ты была уже миллион раз, но чувствовать, будто это первый раз? Вроде того ощущения, когда ты рос в одном городе, а потом переехал в другой. И вот, ты возвращаешься…Улочки вроде навевают ностальгию, которая отдается рябью в сердце, но уже не то. Там построили новый дом, здесь открыли магазин, а качели, на которых ты впервые поцеловалась со своим соседом, вовсе снесли. Вместо них поставили новую площадку с модными сейчас трубами, и вроде красиво, как прежде, а уже не то. Просто не то. Связь будто разорвали…
Я это ощущаю, когда переступаю порог своей спальни. Забавно то, что я здесь была всего каких-то пару часов назад, когда пришла с работы, поднялась по ступенькам и зашла, как к себе домой.
Сейчас я захожу будто бы в гости.
Стул некрасиво выдвинут из-за столика, где ровными рядами стоит моя косметика. Вон и шкатулка, в которой лежат украшения. Рядом открытая дверь балкона. Несмотря на почти зиму и легкую метель, я всегда это делаю – открываю окна; мне нужен свежий воздух. Толю это раздражает, он мерзляк, а еще дикий аккуратист, и от небольшой лужицы и мокрых штор явно не придет в восторг. Будет ругаться…
А потом до меня доходит, что не будет. Да и Толи теперь в принципе не будет, и ничего не будет. Все кончено.
Сейчас свежий воздух нужен мне гораздо больше. Я чувствую, как стены собственной спальни давят, словно это тиски. Мне нужно сбежать. Нужно вырваться. Я просто не могу оставаться в доме, из которого меня «попросили», и даже не из-за того, что действительно попросили. Физически сложно быть рядом с людьми, которые тебя предали. Их аура действует на преданного, как яд, и, к сожалению, мне плавит кости.
Хотелось бы сказать, что я сильная и независимая. Что я смогла отринуть эти ощущения на самом деле, а не тупо притвориться ради сохранения остатков уважения к себе. Мне бы хотелось сказать, что если сейчас не получилось, то обязательно получится через месяц, два или три. Что я забуду и стану прежней, даже лучше! Что я буду жить и не замечать свои глаза, в которых навсегда останется эта боль, как шрам. Такой же вздутый и уродливый, красный, поперек всего моего нутра. Но я не могу такое даже мысленно озвучить, предложение просто не собирается, слова разлетаются, теряют смысл. Потому что я никогда не забуду и никогда прежней уже не буду. Ощущение себя, как пакета с мусором, который вынесли на помойку – остается с тобой навечно, вместе с отпечатками жестокости в виде трех ударов от ножа в моей спине.
Будет и четвертый.
Дочь никогда не встанет на мою сторону. Память услужливо подбрасывает картинки прошлого, когда я улавливала обрывки разговоров, улыбки, перешептывания. Моя дочь – четвертая в коалиции моих самых близких Иуд. У нее свои тридцать сребреников, да у каждого они тоже свои. Мой муж получает «любимую», мои дети – дорогую тачку. Ника? Наверно, она тоже что-то получит, и так нельзя думать, конечно, но уверенность в моей душе ничем не перебьешь. Никакими оправданиями, никакой «беззаветной» любовью. Ничем.
Я даю себе пару мгновений, чтобы собраться. Голова дико кружится, сердце глухо, слишком медленно постукивает о ребра, и мне кажется, что сейчас я потеряю сознание…
Во рту пересохло.
Хватаюсь за комод ледяными пальцами и умоляю себя дышать, но нечем. Этот воздух будто отравлен, и за что? Я не понимаю. Нет, серьезно, я просто не могу понять: за что они так со мной? Просто в утиль; не на помойку? Согласна, ладно. Не на помойку, но чем лучше предложенный вариант? Квартира, Воробьевы горы, встречи по выходным. Миллионы…эти миллионы помогут мне как-то? Наверно, когда я начну думать здраво, то обязательно помогут, чисто с технической стороны, со стороны холодного разума. Но что делать с другой составляющей нашей жизни, которая сожжена дотла?
Я не знаю.
За что они так со мной? Я была плохой матерью? Слишком строгой? Заставляла учить уроки и ругала, когда на детей жаловались в школе? Наказывала? Не позволяла творить все, что они хотели? А Толя? Разве я была плохой женой? Пожертвовала собой, положила свои цели на алтарь нашего брака, ни разу его не упрекнула, даже когда денег не хватало! Я никогда не ставила себя выше, молча терпела все «так себе» условия в самом начале наших отношений! Поглубже засовывая свои привычки и натягивая нежную улыбку каждый раз, когда мне хотелось рыдать! С маленькими детьми на руках.
Я никогда не выносила ему мозг, ничего не требовала, поддерживала его! Была рядом! А он? Вот так. За моей спиной провернул развод, познакомил детей со всей семьей своей любимой, а потом еще лизал задницу ее бабке! Прямо на моих глазах! Будто я не женщина, которая родила ему детей и была рядом все эти годы, а так…просто часть интерьера или прислуга.
Вот кто я. Подай-принеси. Принесла? Супер, а теперь пошла на хер, не мешай. Я тут жизнь живу. Я счастья хочу. Я молодым себя почувствовал рядом с «клевой» Настенькой.
Господи, горите вы все в аду.
Стираю слезы, резко распахиваю глаза и быстро подхожу к шкафу. Мне плевать на шмотки, пусть выбрасывают. Да на все плевать! Я соберу сумку на первое время, а потом поеду к маме. Там разберусь. Куплю, что мне понадобится, я же…ха! Совсем скоро стану очень состоятельной женщиной.
Вот так…
Если они думают, что я стану сидеть в норе, которую мне «выделили» и ждать своих деток на выходные, навязанные им встречи, они все глубоко заблуждаются! Ща-а-а-аз, ага. Бегу, волосы назад. Нет, этого не будет! Я не собираюсь ждать их на пироги, как идиотка! Если честно, я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу посмотреть на своих детей в принципе.
Вот такая я говно-мать.
А пока…
Снимаю телефон с зарядки и пока укладываю косметику в косметичку, набираю мамин номер. Она, конечно, обязательно скажет, что всегда знала, чем все кончится, но мне плевать. Потом она обнимет меня, пожалеет и добавит, что он потерял гораздо больше, чем я. А я? Что ж. Все у меня будет хорошо.
Мама сбрасывает звонок.
Я хмурюсь, перезваниваю. Она опять сбрасывает. На третий раз вообще недоступна.
Господи, что она там делает? Неужели ее социальная жизнь гораздо ярче моей, раз в такое время у нее какие-то посиделки? Хотя чему я удивляюсь? У мамы целый дом ее подруг, они частенько ходят друг к другу в гости на чай с плюшками. Беседуют…даже больше вам скажу! У них свой книжный клуб! Обсуждают романы, как истинные эстеты. Наверно, сейчас у них развернулась целая битва на языках, раз она не просто сбросила мой звонок, но еще и телефон отключила!
Хмыкаю, даже умудряюсь улыбнуться, когда загружаю в чемодан собранные вещи, косметичку, ноутбук и зарядки. Потом достаю документы: паспорт, все возможные свидетельства, документы на машину. Я на ней и собираюсь в Питер, но так как не особо люблю ездить в плохую погоду и темноту, думаю, пережду до завтра в какой-нибудь гостинице.
Так, ну все? Собралась?
Вздыхаю, глядя на закрытый чемодан, а потом осматриваю чужую спальню. Снова забавно, но она действительно чужая. В ней давно нет тепла, тем более любви, еще очевидней, уважения. Эта комната не моя больше, но останется ли здесь мой призрак и призрак того, что было раньше так реально? Буквально в воздухе летало вместе с нашим общим запахом, мечтами и стонами.
Когда-то здесь всего много было, и вроде как прежде, много до сих пор. Но это как с улочками давно забытого города твоего детства – уже не то. Нет тех качелей, которые создавали особенную атмосферу и дарили огоньки, от которых кожа шла на мурашки.
Пропали мурашки…Наверно, когда это происходит, брак умирает впервые.
Вздрагиваю от громкой вибрации моего телефона, резко оборачиваюсь к столу. Сообщение. Наверно, мама написала, чтобы я не мешала ей звонками, пока она разносит в пух и прах своими аргументами особенно «любимую» подругу Валентину. Она живет на два этажа ниже мамы, носит норковую накидку и высоко закалывает волосы, чтобы «с другого конца Ленинграда ее проклятущие сережки с бриллиантами видели»! Я всегда смеюсь над мамой, когда она в очередной раз негодует по поводу Валентины, но молчу, что прекрасно понимаю, откуда ноги растут. Это они так соперничают за мужчину, представляете? Началось все год назад, когда на этаж выше заехал один дедушка. Виталий-то, Виталий-сё, как мама его называет. До появления Виталия-на-все-руки-мастер у них не было никаких проблем с Валентиной…
Забавно. Наверно, любви все возрасты покорны, и это никогда не кончится, так что…странно, но в меня эти воспоминания вселяют силу духа. Значит, и у меня все однажды снова начнется. Только как доверять? С этим, полагаю, буду разбираться, когда начнется.
Стягиваю телефон со столика, потом хмурюсь. Сообщение пришло не от мамы, а с незнакомого номера. Очередная реклама? Боже, как они уже надоели…
Открываю на автомате и не сразу понимаю, что это не реклама. Это какой-то текст, только я не могу понять, что он значит.
Что это значит?…
Падаю на стул. Рука медленно опускается на колени, сердце давит. Я задыхаюсь по-настоящему.
Что это значит?…
– Галя, я надеюсь, что…
Толя заходит в нашу спальню резко, и обычно я всегда вздрагиваю, но сейчас не могу пошевелиться. Я просто не могу…и слышу его, как из-под толщи воды… как он вздыхает, как берет паузу, чтобы успокоить внутреннюю усталость от опостылевшей жены.
– Галя, господи, ты же взрослая женщина, – Толя трет глаза, а потом цыкает, отняв крупную ладонь, – Я думал, что ты не станешь устраивать сцен. Все ведь так хорошо начиналось, а? Не будем ломать наметившуюся тенденцию. Давай только обойдемся без слез.
Я молчу. Я продолжаю смотреть на уже потухший телефон, не двигаться и молчать, пока меня изнутри растаскивает до основания…
– Галя, послушай, – муж делает ко мне шаг и еще раз вздыхает, – Я знаю, что ситуация могла бы показаться тебе неправильной, но ты так думаешь только сейчас. Пойми. Нам вместе плохо, зачем дальше страдать? Это последний шанс стать счастливыми! Да, тебе будет сложно, но ты выглядишь нормально, ты интересная, ты сможешь найти себе мужчину. За детей тоже не переживай. Когда мы с Настей поженимся, они не останутся за бортом.
– Что? – хрипло переспрашиваю, он поджимает губы.
– Я не хотел говорить так, но, наверно, лучше будет, если ты узнаешь от меня и сразу. Я снова женюсь. Через месяц или два, но ты правда не переживай. Они хорошо ладят. И это возможности, Галя! Она из очень богатой семьи, Марине готова помогать с продвижением ее страницы в соцсетях. Все будет хорошо. А ты? У тебя будет время построить свою жизнь. Все в плюсе, разве нет?
Медленно моргаю. Что он только что сказал?…
– Я все понимаю, – Толя понижает голос и делает еще один шаг ко мне, – Все это очень внезапно, но ты…
Наконец-то я поднимаю на него глаза и смаргиваю слезы. На мгновение, несмотря на все то, что сейчас здесь происходит, я вижу в нем опору из прошлого и близкого человека…
Его, конечно же, нет. Но мне это просто нужно…чтобы не утонуть.
– У меня мама умерла, – шепчу еле слышно, оборвав его на полуслове.
Толя замирает.
Где-то вдали гудит клаксон. Наверно, наш сосед снова так требует свою молодую жену на улицу, чтобы она переставила машину. Никак девчонка не может парковаться на одно место, а не посередине.
В доме по-прежнему одни предатели.
Но какая разница? Все это отходит на второй план, потому что у меня умерла мама.
